***
— Ладно, я в общем пойду наверное, — пятится назад, неуверенно бегая глазами по всему вокруг. — Тин, спасибо, — он не понимает ее поведения, но отпускать ее сейчас совсем не хочет, — может, зайдёшь? Мы собирались мультик смотреть… Помнит ее хорошо скрывающуюся страсть к мультикам и дикую любовь к маленькой Элизе, и победно улыбается, даже не дождавшись ответа. Сдаётся, опуская голову и прикрывая глаза. Когда-нибудь она начнёт расхлебывать эту кашу, но пока сил хватает только на то, чтоб заварить ее еще гуще. Вся компания устраивается на полу возле огромного телевизора, а Тина изо всех сил борется с атакой воспоминаний глубоко в своих мыслях. Беспомощно отгоняет их пока не сдаётся. Непрошеные эмоции хорошо маскируются под печальный момент в мультике и Кароль даёт волю слезам, прижимая к себе темную кучерявую макушку девочки. — Тина, ты чего? Не плачь, а то я тоже сейчас заплачу, — Элиза вынуждена делать вид, что ничего не понимает, но ее смышленость явно недооценена всеми присутствующими в этой квартире и она успешно «косит» под маленькую наивную девочку, — я видела уже этот мультик, в конце все будет хорошо. — Да, моя хорошая, конечно, — торопливо смахивает последствия незапланированного маленького шторма, пока Балан не может позволить себе косить под дурачка и просто молчит, хорошо понимая, что мультфильм совершенно не при чем, и Тина даже вряд ли уловила его суть, как всегда копаясь глубоко в своих мыслях. Мультик досмотрели все, кроме главного зрителя. Дан подхватывает племянницу на руки и несёт в свою спальню, укладывая на кровать и целуя в щеку. — Поговорим? — аккуратно интересуется Дан, — я приберу немного последствия нашего кинотеатра, тебе сделать чай? — Нет, я посижу с ней немного, иди. Маленький вздёрнутый носик, поджатые губы и темные, почти чёрные, кудри разбросанные по подушке. Их дочь могла быть на неё очень похожей. Женская ладошка аккуратно опускается на лоб, поправляя темные волосы и поглаживая щечку.***
«— Мама, меня не любит, поэтому кричит, — малышка сидит на коленках у Кароль и обиженно дует губки. — Солнышко, твоя семья тебя очень любит! А если кричит, значит переживает и боится за тебя. Знаешь, как мама боится тебя потерять? Очень-очень, — строго заглядывает в большие чёрные глазёнки, но тут же смягчается. — А ты тоже моя семья?» У Тины с Элизой с первого дня завязалась какая-то особенная связь, они понимали друг друга с полуслова, малышка очень скучала, когда они долго не виделись, вызывая у Санды даже нотки шуточной ревности. Стоит ли говорить о том, сколько слез было пролито на шее у Дана, когда ему пришлось сказать ей, что Тина, возможно, больше не придёт в гости? « — Я твой друг малыш, но это тоже очень много значит, слышишь? Верные друзья очень нужны в жизни, а у тебя всегда есть я, договорились? — А если вы с Даном разлюбите друг друга, ты и меня перестанешь любить? — девочка снова грустнеет, опуская глаза. — Ну откуда такие мысли? Я всегда буду рядом, если буду нужна. Поняла меня? — Поняла…» Длинные ресницы слегка подрагивают от очередного нежного прикосновения к детской коже и глаза распахиваются, а взгляд устремляется на Тину, заставая врасплох. — Спи-спи, — кутает девочку в одеяло и собирается оставить ее. — Стой, — снова этот жест и два Тининых пальца оказываются в плену ловких ладошек, — подожди. — Что такое? — Помнишь, ты пела в Одессе мне песню на украинском? Спой мне ее снова, пожалуйста. — Хорошо, только ты засыпай, уже поздно. Девочка кивает и переворачивается на бок кутаясь в большое одеяло по самый нос.«Намалюю тобі зорі… Що падуть з небес в ночі.»
У входа в комнату снова застывает мужской силуэт. Дан понимает, что за все эти годы ничего не изменилось, кроме того, что он больше не может позволить себе, как тогда, подойти сзади и просто молча зарыться лицом в волосы, прося родить ему дочь. Сердце щемит оттого, что эту, только его, роль сейчас скорее всего выполняет кто-то другой. Точно так же обнимает, целует и просит дочь. Вот только отвечает ли она так же? Отсутствие ответа на этот вопрос помогает маленькому огоньку надежды все ещё гореть в нем. Тина допевает до конца под размеренное тихое сопение. Тихонько выходит, поправив одеяло. — Ты хотел поговорить? — А ты нет? — Дан, я не знаю, что ты хочешь сейчас от меня услышать, — выдыхает и опускает ресницы, пытаясь проследить за тем, как учащается сердцебиение, — не делай вид, что между нами ничего не произошло. « — Тина, пожалуйста! Дай объяснить! — Не приближайся, Дан. Больше никогда, ты слышишь? Никогда не смей ко мне приближаться! — игнорирует присутствие в комнате странной бестии непонятного происхождения. — Тина… — Я просила, Дан. Ты помнишь? Я попросила не делать мне больно. Я умоляла. Я говорила, что второй раз не соберу сердце по осколкам, что во второй раз просто умру. Знаешь, что ты сделал? Наплевал на все свои обещания, — по щекам безостановочно текут слёзы, истерику держать внутри просто невозможно, но она говорит, говорит, говорит, то и дело срываясь на крик и судорожные всхлипы, — ты наплевал на меня. — Да послушай меня. — Уходи, — срывается с места, не позволяя себе ослабнуть окончательно на его глазах, громко хлопая дверью ванной и падая возле неё на колени, возможно, даже что-то ушибив, но сейчас плевать. » — Я не делаю, я просто… — он теряется, действительно не понимая, что «просто». Потому что «просто» не было уже давно, потому что он правда не понимает, о чем хочет с ней поговорить и что сказать, чтобы хотя бы спустя пять лет себя оправдать. Но ведь предательство не оправдывается. И он об этом не забыл, просто не любит вспоминать. — Прощупываешь почву? — усмехнулась Кароль, слишком точно дав определение, но Дан, конечно, не признается в этом ни ей, ни себе. Да, прощупывает. Просто хочет знать, на что может расчитывать и может ли на что-то вообще. Просто хочет понять, насколько показное ее поведение и какое количество тёплых чувств в ее сердце все ещё живет к нему. Да, он настолько обнаглел. Молчит и опускает взгляд, безмолвно подтверждая Тинины слова, заставляя ее нервно кивнуть и подняться с места. — Нужно прекращать все это, Дан, — практически шепчет, опуская голову на руку. — А есть, что? И не то, чтобы он пытался ее задеть этим, это вышло непроизвольно. Балан просто хотел облегчить задачу ей, обижая практически специально сейчас. Помогает ей начать прекращать (и пусть все филологи захотят сейчас меня задушить). А она ведь все понимала. Правда, понимала, но почему-то сейчас ошарашено впивается взглядом ему в глаза, периодически открывая рот, будто рыба на песке. — Ты прав. Чтобы прекращать, нужно же начать, да? Мы же ничего не начали, правда? — и это не сарказм и не ирония. Это искреннее непонимание всего происходящего сейчас здесь. И мужчина уже, кажется, сомневается в том, что она правильно его поняла. — Тин… — а ведь Тина уже слышала эту растерянную интонацию, и какие-то механизмы внутри неё, обладающие феноменальной памятью, снова заставляют горячие слёзы скопиться в уголках глаз. — Мне пора, — встаёт и уходит молча, даже не хлопнув дверью напоследок. И если не для него, то для себя точно решает все прекратить. Теперь, пожалуй, навсегда. Хотя в их случае, я бы не зарекалась, но она зарекается, давая себе хотя бы временную уверенность в том, что все закончилось, не успев начаться. Дан смотрел на кружку ее чая до тех пор, пока с него не перестала идти тонкая струйка пара, пока он совсем не остыл. Внутри тоже что-то, кажется, остывало, и если бы можно было представить инсталляцию этого процесса, то выглядела бы она так же, как кружка этого холодного чёрного чая. Такого крепкого, что не видно даже ложки на дне. <i>Такого холодного, что даже сахар не растворился до конца. И отпуская ее, молча пытаясь расслышать шаги за дверью, он понимал, что и без того остывшую чашку, сейчас собственными руками убирает в морозильную камеру.***
Это не сопливый подростковый фильм, где для того, чтобы все вернуть, достаточно расплакаться и броситься на шею, хотя и не без этого, уж будем честны. Это суровая, жестокая жизнь, которая может дать шанс, подразнить, а потом ловко его отобрать. И если верить в то, что все предопределено, то человек по сути и не виноват ни в чем, но Дан почему-то все равно снова чувствует себя паршиво. А она просто молча глотает слёзы в лифте, понимая, во что вляпалась и совершенно не имея понятия, как прервать этот необратимый процесс, что снова начался внутри неё. Она как будто со стороны смотрит на себя же в момент, когда с разбегу прыгает и вот вот приземлится на грабли, от которых уже получала. Знает и видит ту боль, что испытает во второй, а то и в третий раз, но сейчас она лишь наблюдатель и вся защита, которая у неё есть в данной ситуации это зажмуренные глаза, которые она не в силах открыть до самого приземления и получения ожидаемого удара по голове, сердцу и вообще всему живому, что в ней осталось. И кто-то точно на этот раз не выживет. Кто-то точно потерпит поражение. Снова пробирается, словно вор в свою же квартиру, снова замечая свет на кухне. Ужасается от того, что ей сейчас впервые действительно страшно. От того, что действительно сама в этом виновата. Стягивает обувь и пальто, проходя вглубь. — Стас… — почти что шёпотом зовёт мужа, заметив его широкую спину на кухне. Подходит аккуратно сзади и дотрагивается ладошкой до плеча. Мужчина тут же вздрагивает и резко дергается, отчего Тина одергивает руку, будто обожглась. — Я даже не хочу знать, где ты была. Простая манипуляция. Она прекрасно знает, где она была и самое страшное, что он тоже. Но эта незамысловатая фраза сейчас заставляет ее чувствовать себя предателем, а он только закрепляет своё положение жертвы. Не очень-то и по-мужски, правда? Но, а чего можно ожидать от человека, которого фактически бросает жена, а он ничего не может с этим сделать. — Тин, что происходит? Почему у меня такое ощущение, что ты порой совершенно забываешь о том, что вообще-то все ещё замужем, — он говорит спокойно, но в глазах буквально пляшут огни ярости, — ладно он, у него ни перед кем нет обязательств, а даже если и были бы, то… — Не говори так, — произносит и тут же осекается, мысленно надавав себе по губам. Ну все. Приплыли. Она его уже защищает перед мужем. — Понятно, — тихо роняет и уходит в зал, — я посплю на диване. — Стас, — пытается оправдать себя, но если честно, то сколько можно? Понимает, что вряд ли сможет уже это сделать и принимает решение спуститься со сцены и стать просто зрителем этого спектакля. Ей не впервой плыть по течению и пускать все на самотек, даже собственную жизнь, поэтому она практически не заметит разницы, пока ей это чем-то не обернётся. Чем, она пока не знает, но я отвечу вам за неё: приятного мало.