Камень становится песком

Если бы Аэлирэнн спросили, как выглядит Итлина Аэгли аэп Аэвениен, то она ответила бы, что выглядит та смертельно уставшей. И хотя её эпатажно-красные тени и шелковое платье с глубоким декольте были призваны привлекать внимание к тому, что Знающая хотела показать окружающим, и скрывать всё остальное, Аэлирэнн всё равно видела лопнувшие сосуды в белках глаз и потухший взгляд. На мраморном столике, рядом с букетом в высокой вазе, стояли два хрустальных бокала и бутылка вина. Аэлирэнн, не дожидаясь приглашения, наполнила оба. — Я ещё поговорю с ними. Но, сама понимаешь, обещать ничего не могу. Мало кто любит плохие новости, — тихим, но чётким и хорошо поставленным голосом произнесла Итлина. И прибавила, ещё тише, сделав маленький глоток из бокала. — И меня. — Понимаю, — ответила Аэлирэнн. Это с самого начала было ужасной идеей. Можно было придумать и что-нибудь получше, чем заявиться без приглашения в Шаэрраведд и рассказывать, что не так далеко от мраморного дворца, садов и фонтанов бушуют погромы. Может быть, дело в её акценте. Один из Знающих так и сказал Дорану — кому же ещё, без него Аэлирэнн бы даже и близко не подпустили — закопай, мол, это чудовище, которое на Старшей речи коверкает половину слов и то и дело пытается перейти на всеобщий, туда, откуда ты её откопал. А сам займись магией, архитектурой, или, на худой конец, музыкой. Может быть, дело в одежде. Сапоги приходилось чинить столько раз, что уже и сосчитать нельзя, а купленные за несколько медных монет штаны и рубашку раньше носила какая-то женщина из dhoine. Может быть — в манерах. Или, быть может, никто и правда не любит плохие новости. Просто пристрелите гонца, и забудете о них, если не навсегда, то надолго. Они собирались уже уходить, признав за собой позорное поражение, когда Итлина Аэгли аэп Аэвениен, чародейка, Знающая и прорицательница, пользующаяся среди aen Seidhe крайне дурной репутацией, выразила желание говорить с Аэлирэнн наедине. Знающая долго рассказывала о видениях, которые её мучают, и о том, что dhoine, прибывшие из-за моря на нескольких кораблях — не так-то и давно, если мыслить в масштабах истории — сыграют в грядущих кошмарах немалую роль. О том, что чувствует в происходящем сейчас отголосок будущей боли и разрушений, и о том, что её сердце и разум целиком на стороне тех, кто хотел бы этой боли не допустить. О том, что сделает всё возможное, чтобы им — и Аэлирэнн лично — посодействовать. Солнечный луч, проникавший сквозь пластинки цветного стекла в стрельчатых окнах, рисовал на мраморном полу причудливые узоры. В клетке под потолком щебетала какая-то певчая птица. Вино отдавало во рту привкусом сушёных фруктов, а в голове — приятной тяжестью, но разговор этот, как и всё, что могло бы за ним последовать, был заранее обречён на провал. Если ты не пророчица, на плохие новости легко закрыть глаза. — Ты ведь тоже думаешь, что я сумасшедшая? — после долгого молчания тихо спросила Итлина. Аэлирэнн снова окинула её внимательным взглядом. Нет. Я думаю, что сейчас тебе ужасно одиноко. Ты видишь будущее, от которого тебе больно, и ты хочешь кричать о нём на весь мир, думая, что тогда, быть может, оно не случится. Но никто не хочет тебя слушать — потому что никто не любит плохие новости. Я тебя понимаю. Каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу прошлое. Прошлое — от которого больно мне. И сделала вид, что вообще не слышала этот вопрос. — У нас вообще хоть что-нибудь выйдет? Что говорит твоя магия? Чародейка устало улыбнулась. — Моя магия так не работает. Аэлирэнн кивнула, снова наполнила опустевшие бокалы. Магия — вещь коварная. — Но я всё-таки скажу тебе, — продолжила Итлина, — не как Знающая. Иногда мне кажется, что все мои предсказания — лишь плод разума, который меня подвёл. Что меня так называют из-за какой-то жестокой шутки. Только одно я знаю точно: у всего на свете есть своя цена. То, о чём ты мечтаешь, достойно и благородно, но смотри, как бы тебе не пришлось заплатить слишком много. Как мне. Аэлирэнн усмехнулась. Почти жестоко. — Я не Знающая. Я вообще мало что знаю. Но вот уж в чём я уверена — почти обо всём на свете можно сторговаться. А ещё — почти всё на свете можно украсть. Безо всякой цены. — Если украсть что-нибудь — это всего лишь будет значить, что заплатит за тебя кто-то другой. И ты никогда не узнаешь, сколько — и кто, — вздохнула Итлина. — Может быть, кто-то, для кого ты такого вовсе не хочешь. Можно обокрасть лавочника, но судьбу не обманешь. Аэлирэнн отставила свой бокал, встала с места и сделала два шага вперёд. Опустилась на колени — плевать на манеры, плевать на скверную Старшую речь и залатанные сапоги — и сжала её слегка дрожащую руку в своих ладонях. И сказала, почти касаясь губами тонкой и бледной, как бумага, кожи: — Может, и не обманешь. Но ничто не мешает попытаться. И нет, раз уж ты спрашиваешь — я не считаю тебя сумасшедшей. Вовсе нет. Может статься, что сама Аэлирэнн намного нужнее измученной чародейке, чем та — ей.

***

Спустя несколько дней и бессчётное число бесплодных переговоров, Итлина Аэгли аэп Аэвениен, чародейка, пророчица и Знающая, подарила Аэлирэнн на прощание белую розу из тех, которыми всегда славился Шаэрраведд. На удачу.