Камень становится песком

— Я нашёл, вероятно, подходящее место. — Доран разложил подробную карту Аэдирна, от Синих гор на Востоке до Махакама на Западе, на здоровенном плоском валуне, служившем им импровизированным столом. Аэлирэнн сидела чуть поодаль, прямо на земле, и с чересчур пристальным вниманием разглядывала траву под своими ногами. Ведьмак, который теперь всё время таскался за ней по пятам, подпирал спиной ствол раскидистого клёна и вертел в руках серебряный наконечник для стрелы. Старшую речь он понимал, но не без усилий, и теперь, Доран мог бы поклясться, несмотря на весь свой скучающий вид, старался уловить каждое слово. — К Северо-Западу отсюда есть пещеры, — продолжил Доран. — Полдня пути, самое большее. Они рукотворные, скорей всего ещё с краснолюдских времён. Для наших целей пока подойдёт. Им уже давно нужно было хоть какое-нибудь постоянное место. Где-то, где можно прятать боеприпасы и оружие, где-то, где их могли бы искать желающие к ним присоединиться. Посреди леса очень хорошо прятаться, но планировать свои действия — слишком сложно. — Прекрасно, — ответила Аэлирэнн, отвлекаясь наконец от созерцания травы. — Но тебя что-то смущает. Доран кивнул. — Если я правильно понимаю, пещеры эти давно заброшены. Неизвестно, что мы можем там найти. — Чудовища? — спросила Аэлирэнн. — В том числе, — ответил он. — Было бы хорошо, если б кто-нибудь смог сначала разведать те места. Аэлирэнн поднялась со своего места, подошла к нему, взглянула на карту. — Вот здесь? — она ткнула пальцем в карандашную отметку. — Примерно. Ручаться не могу, но с точностью до пары миль — да. — Уже неплохо. Скажи, котик, — обратилась она на всеобщем к молчавшему всё это время ведьмаку, — ты не мог бы нам что-нибудь такое организовать? Доран поморщился. Прозвище, которое Аэлирэнн дала ведьмаку и которым всё время теперь звала его вместо имени, вызывало у него беспокойство. Как, впрочем, и сам ведьмак. Доран мог бы назвать с десяток иррациональных причин, по которым Гезрас ему не нравился. Едва заметные нервные тики и вечная потребность хоть чем-нибудь занять руки. Жёлтые глаза с вертикальными зрачками, по которым было слишком трудно понять, куда тот смотрит. Шрам, пересекающий губы и оттого уродливо искажающий мимику — на всё это можно было закрыть глаза. Единственная рациональная причина — и единственная действительно важная — была намного серьёзней его, Дорана — да и чьего бы то ни было вообще — личного отношения. Промышляющий убийствами dhoine, который знает про них каждое «где», «зачем» и «когда» — это опасность для всех. Гезрас убрал многострадальный наконечник куда-то в карман и тоже подошёл ближе. Аэлирэнн так и водила рукой над картой, пытаясь высчитать расстояние, и ведьмак — украдкой, как ему, видать, думалось — пожал её пальцы. Сощурил глаза, разглядывая отмеченное место, и зрачки его превратились в две вертикальные щели. — Мог бы. Конечно. — Нужна будет помощь? — спросила Аэлирэнн слегка обеспокоенно. — Может, мне пойти с тобой? Ни в коем случае, — успел подумать Доран. — Не надо, — ответил ведьмак. — Это и правда недалеко. Если я поеду прямо сейчас, то вернусь самое позднее завтра к вечеру. Аэлирэнн — демонстративно, как и всё, что она делала — обняла его за шею. — Спасибо, котик, — её пальцы легонько коснулись лица ведьмака, обхватили подбородок. — Только не лезь никуда, хорошо? Если там что-то и правда есть — сразу возвращайся. — Как скажешь, — улыбнулся ведьмак. Аэлирэнн поцеловала его, долго и неторопливо, и его скулы и кончики ушей — хотя ведьмаки и не должны, казалось бы, испытывать никаких эмоций — едва заметно покраснели. Доран вздохнул и протёр глаза, саднившие после бессонной ночи над картами. Аэлирэнн едва ли могла выбрать менее подходящее время и менее подходящего зрителя для такого спектакля.

***

Ни на следующий день, ни через день ведьмак, разумеется, не вернулся. С самого утра Аэлирэнн не было нигде видно. Часовые, которым выпала ночная стража, её не встречали, Мэв, их охотница, лишь пожала плечами — за горячей водой и завтраком из общего котла Аэлирэнн тоже не приходила. Через несколько часов, когда солнце уже перевалило за полдень, Доран нашёл её в полумиле от лагеря. Аэлирэнн сидела, вывернувшись в какой-то невероятной позе, на наклонившемся стволе поваленного дерева, и ожесточённо черкала что-то карандашом на оборотной стороне листа бумаги — одного, видимо, из многочисленных документов, которые люди Беккера везли с собой. Левая рука её была вся перепачкана в угольной пыли, а на земле валялись ещё с полдюжины скомканных бумажных листов. Доран молча опустился рядом с ней на бревно. Противоположности — как кто-нибудь, включая и самого Дорана, мог узнать, изучая науку о магнитных полях земного шара — притягиваются. Иногда он думал, что, сложись жизнь иначе, они с Аэлирэнн могли бы стать если не друзьями, то хотя бы хорошими приятелями. Но жизнь — как кто-нибудь мог узнать, изучая эволюцию и естественную историю — иначе никогда не складывается, и потому теперь они были союзниками, которые терпят друг друга ровно столько, сколько это нужно для дела. Трудно придумать для дружбы что-нибудь хуже, чем разные взгляды на общую цель. — Ультиматум, — наконец нарушила молчание Аэлирэнн. — Для аэдирнских купцов и представителей королевской власти. Ты что-нибудь скажешь или и дальше будешь на меня многозначительно смотреть? Доран пробежал взглядом выведенные мелким угловатым почерком буквы. На всеобщем, разумеется — на Старшей речи Аэлирэнн до сих пор писала с ошибками, а адресаты этого послания её и вовсе не знали. «А иначе ни один тракт в тех королевствах, что вы зовёте Аэдирном и Каэдвеном, больше не будет для вас безопасен.» — Я бы на твоём месте не стал угрожать им тем, что мы пока не в состоянии исполнить, — сказал Доран. Нужно же было хоть с чего-нибудь начать разговор. — Почему не в состоянии? — спросила Аэлирэнн. — Говорят, после «инцидента» с транспортом Беккера купцы стали нанимать двойную охрану. Наш котик их здорово напугал. Доран вздохнул и потёр пальцами глаза. Под веками проступили цветные узоры. Что ж, эту тему рано или поздно всё равно пришлось бы обсуждать. — Нам стоит поговорить. — Ну давай, говори, — раздражённо ответила она. — Ты ж меня в покое не оставишь. — Я хочу знать, — проигнорировав её тон, начал Доран, — какие у тебя планы. Одно дело, если платишь dhoine за услугу, но совершенно другое… — А я хочу, — перебила его Аэлирэнн, — чтобы ты вынул палку из задницы. И засунул туда что-нибудь другое, если вдруг тебе это поможет. Ничего, я не жадная. Доран снова протёр глаза, с такой силой, будто бы он собирался вытащить их из орбит. Меньше всего на свете он хотел бы подобного разговора. — Это не остроумно, — наконец ответил он. — И не смешно. Представь себе, как это выглядит. — Как выглядит? Что выглядит? — Сегодня ты говоришь всем этим мужчинам и женщинам, — Доран сделал абстрактный жест, призванный подчеркнуть слово «всем», — что мы боремся против dhoine и что иначе нам не выжить. А завтра — тащишь dhoine к себе в постель. Выглядит это, по меньшей мере, непоследовательно. А уж если говорить честно, то и вовсе лицемерно. — Замечательно, — сквозь сжатые зубы ответила Аэлирэнн. — Только вот скажи, указывать, с кем мне спать — это не лицемерно? Или, может быть, это очень последовательно? Доран вздохнул, с трудом задавил в себе желание снова поднять руку к глазам. — Я не ханжа, sor'ca, я не собираюсь тобой командовать, и мне абсолютно всё равно, с кем ты спишь. Но иногда личное становится политическим. Точнее, в нашем с тобой случае, личное — это и есть политическое. Аэлирэнн взглянула ему в глаза, и лицо её полыхало от злости и негодования. — Ты знаешь, как я это ненавижу? Рассказывай вдохновляющие истории, рассказывай слёзные истории, пообещай всем равенство, свободу и золотые горы, выдумай себе пафосное прозвище, потому что Аэлирэнн из трущоб Венгерберга — никто и звать её никак. И самое последнее новшество — проведи свою жизнь в одиночестве, потому что символы революции не спят с мужчинами. И с женщинами, вероятно, тоже не спят. — Я не говорю, что ты должна от всего отказываться, — продолжил Доран, хотя каждое слово теперь казалось ему лишним и неуместным и лишь добавляло желания двинуть самому себе в зубы. — Я лишь говорю, что нужно думать о последствиях. Сегодня нам всем всё равно, завтра кто-нибудь из наших товарищей скажет, что не желает иметь ничего общего с dhoine, и уйдёт. А послезавтра твоему ведьмаку кто-нибудь предложит намного больше денег, и это совсем не сложно, сколько угодно будет намного больше, чем ничего. И никто из нас не сможет быть уверен, что через три дня не наткнётся на аэдирнский военный отряд. Потому что твой ведьмак решил, что предать нас намного выгоднее, чем не делать этого. — Браво, elder, прекрасная логика, — с видимым трудом подавляя желание сорваться на крик, сказала она. — Только не учитывает крохотную деталь — заплатить можно кому угодно. И тебе тоже. И даже мне. И хватит уже говорить, что Гезрас — dhoine, я тогда тоже ничем не лучше dhoine. Твои замечательные Знающие, похоже, так и считают. — Пожалуйста, — сказал Доран, и звучало это совсем уж отвратительно, — не воспринимай это на свой счёт. Я тебя уважаю, но мы должны помнить, какая ответственность… — И ради чего это всё? — продолжила Аэлирэнн. — Ради возможности жить нормально и не быть убитыми какими-нибудь ксенофобскими ублюдками, просто потому что им так захотелось? Итлинна мне говорила, что иногда цена слишком высока. Я вот теперь думаю, не была ли она права. — Я понимаю, — всё более отчаянно и всё менее успешно пытался найти слова Доран. — Мне тоже тяжело так жить. Я тоже, быть может, хотел бы вернуться к себе в горы. Рисовать свои карты и чертежи и делать вид, что ничего на свете не поменялось. Может быть, на мой век даже хватило бы. — На твой век, ага? Сколько тебе лет, напомни? — вспыхнула Аэлирэнн. — Тридцать пять? Сорок? Хватит делать вид, что ты живёшь дольше всех на свете и знаешь вообще всё! Возвращайся в свои горы, пожалуйста! А мне ты куда предлагаешь вернуться? В тюрьму или на виселицу? Или превратиться всё-таки в бездушного голема, которому ничего, кроме нашей славной революции, и не нужно? Аэлирэнн выдохнула, будто все силы разом её покинули, и закрыла лицо ладонями. Доран с трудом справился с желанием проверить, не плачет ли она. Чувствовал он себя ужасным дураком. Кому, в самом деле, нужны все его слова и все его опасения, если заканчивается всё именно так. — А знаешь, что хуже всего? — тихо сказала Аэлирэнн, едва слышно то ли вздохнув, то ли всхлипнув. — Я очень боюсь, что ты окажешься прав. И он вообще не вернётся, потому что нашёл кого-нибудь получше нас. И получше меня. Или вернётся, а потом в тех пещерах нас будет ждать полсотни солдат. Или что все твои грёбаные рассуждения уже вообще никому не сдались, потому что он полез в одиночку на сотню накеров и теперь лежит где-нибудь мёртвый. Доран ободряюще сжал её плечо. Правильные слова, кажется, наконец-то нашлись. — Или, что вероятней всего, я просто дурак, который возомнил себя чуть ли не Знающим, — ответил он. — И довёл нас обоих на ровном месте. Прости меня, sor'ca, забудь, что я сказал, и лучше вообще больше никогда меня не слушай. Завтра станет лучше. Или, может быть, не завтра, но лучше. А ведьмак твой вернётся. Я, на самом деле, почти уверен. Аэлирэнн убрала руки от лица, посмотрела на него, нахмурившись. — Лучше бы, конечно, — пробурчала она, — чтобы ты именно в этом оказался прав. Лучше бы, — подумал Доран про себя, — всем нам станет намного лучше, когда — и если — наступит это завтра. Когда все они наконец смогут жить так, как хотят жить, и любить тех, кого хотят любить. Он поднялся с бревна и протянул Аэлирэнн руку. — Pax? Прости меня, пожалуйста, и не будем больше об этом. Пойдём, Мэв, кажется, поймала сегодня зайца. Я готов поспорить, что ты со вчерашнего дня ничего не ела. Аэлирэнн приняла протянутую руку, легко, не опираясь на неё, вскочила на ноги. — Pax. Прощаю и не будем, но я даже не знаю, что это значит. — «Мир», — ответил Доран. — На этом языке иногда говорят человеческие чародеи. — Сразу видно непримиримого врага dhoine и поборника расовой чистоты, — криво усмехнулась Аэлирэнн. — Виноват, — развёл руками Доран. — Но у их чародеев правда есть чему поучиться. Они, по крайней мере, не сидят сложа руки, как умники из Шаэрраведда. — Что правда, то правда, — ответила она. — И есть ужасно хочется. Pax, дружище.

***

Свист часовых они услышали ближе к ночи, и Аэлирэнн первая вскочила, чуть ли не бегом бросившись к тропинке. Ведьмак въехал на поляну у лагеря, шагом, не торопясь. Выглядел он измученным, был весь перепачкан кровью, а с лошади спешился с видимым трудом. — Ты там как, котик? — спросила Аэлирэнн, прижимаясь к нему всем телом, не обращая никакого внимания на его перепачканную одежду. — Жив вообще? — Это не моя кровь, — ответил ведьмак. — Там правда есть пещеры. Теперь в них, скорее всего, можно жить. — Спасибо, — ещё крепче сжала его в объятиях Аэлирэнн. Доран тоже взглянул ведьмаку в глаза и с благодарностью кивнул. — Отпусти на секунду, — попросил Гезрас. — Пожалуйста? Аэлирэнн, явно нехотя, разжала руки. Ведьмак повернулся к своей лошади, принялся рыться в седельной сумке. Потом, наконец, вытащил несколько срезанных веток, покрытых мелкими белыми цветами. Rosa arvensis, полевой шиповник, пахнущий мёдом и офирским базаром. — Это тебе, — слегка смущённо сказал ведьмак. — Не садовые розы, конечно… Аэлирэнн рассмеялась, звонко и весело. — Котик, это что, месть? — спросила она. — За то, что мы тебя отправили на разведку? Или за то, как я тебя называю? Доран, как думаешь, наш vatt'ghern мне мстит? Аэлирэнн, не переставая смеяться, уткнулась ведьмаку головой в плечо, а тот повернулся к Дорану с выражением крайней растерянности на лице. Доран усмехнулся. Vatt'ghern, похоже, был не в курсе, что Аэлирэнн терпеть не может своё прозвище, потому что придумали они его, втроём, вместе с Итлиной, ради громкого звучания и большей убедительности, и не очень-то любит цветы. — Всё в порядке, — сказал он ведьмаку. — Развлекайтесь. Гезрас чуть расслабился, обнял Аэлирэнн в ответ и через несколько мгновений тоже тихо засмеялся. Доран отвернулся и зашагал прочь, обратно к костру и лагерю. Кто знает, — думал он, — может быть, завтра и правда станет лучше.