Гезрас положил под голову свою свёрнутую рубашку, вытянул ноги и прикрыл глаза, подставляя лицо последнему вечернему солнцу. Речка — безымянный приток Явины — звонко журчала внизу. Из-под обрывистого берега выпорхнула ласточка, ухватила на лету водомерку и, блеснув крыльями, скрылась среди деревьев.
Тростник, росший на берегу, слегка зашелестел, потом раздались шаги босых ног по песку. Ведьмак открыл глаза и покосился в её сторону. На ней было только тонкое льняное платье. Ни сапог, ни брони — ни оружия. Он чуть слышно хмыкнул — его мечи и кинжал лежали тут же, на расстоянии вытянутой руки.
— Хорошее место ты себе нашёл, — сказала Аэлирэнн, устраиваясь рядом с ним на траве.
— Ага, — ответил Гезрас, — даже не хочется теперь туда лезть, — он указал взглядом в сторону реки.
Она рассмеялась. Ведьмак приподнялся на локтях, пытаясь сесть, и шрам от скверно зажившей раны, спускавшийся от шеи к лопатке, потянул противной ноющей болью. Гезрас поморщился, пошевелил рукой.
— До сих пор больно? — спросила она.
— Не очень, — ответил Гезрас.
Прохладные пальцы коснулись его плеча, и ему показалось, что под ними боль отступает.
— Расскажешь мне?
— Что рассказать? — Гезрас посмотрел на неё с недоумением.
— Это, — пальцы чуть ощутимее коснулись его лопатки, — накеры, упрямство и несовершенство полевой медицины.
— Это, — прошлись вдоль рваной черты на ладони, — издержки характера и склонность к излишнему драматизму, — Гезрас усмехнулся — забавные она выбрала слова.
— А это, — она указала на углубление в мышце, где наконечник когда-то прошил её насквозь, — арбалетный болт от того говнюка. Но все эти шрамы были на моей памяти. А сейчас я хочу знать про остальные.
Ведьмак рассмеялся.
— Ты как будто в первый раз видишь меня без рубашки.
— Во-первых, совсем не так часто, как мне хотелось бы, — улыбнулась в ответ она. — А во-вторых, считай, что у меня сейчас сентиментальное настроение.
— Ну ладно, так и быть. Спрашивай.
Она смотрела долго, изучая, казалось, каждый дюйм его кожи. Потом её ладонь коснулась длинного шрама от когтей на его животе.
— Это полуденница, — ответил Гезрас. — Мне было даже немного жаль её. Но мне слишком сильно хотелось спать под крышей и есть что-нибудь, кроме сухарей.
Аэлирэнн не торопилась убирать руку. Ладонь её было двинулась ниже, но потом она передумала, посмотрела ему в лицо и дотронулась до белёсой черты под ключицей.
— А это?
— Один dhoine дал мне заказ на куролиска. А потом решил, что мёртвому ведьмаку можно и не платить.
Аэлирэнн рассмеялась.
— Зато мёртвый заказчик может заплатить дважды. А это? — её пальцы прошлись вдоль тонкой красноватой линии с внутренней стороны предплечья, там, где должна была быть вена.
Гезрас скривился.
— Это криворукий магик намутил что-то не то со своими иголками. Было ужасно больно. До сих пор больно, когда я об этом вспоминаю.
Она погладила его руку, будто пытаясь стереть неприятное воспоминание.
— А это? — пятно от ожога на груди. Кожа там была похожа на грубо выделанную бумагу.
Ведьмак поморщился, вспоминая. Это было слишком давно.
— Ну что же? — не выдержала Аэлирэнн. — Горящие головешки? Какой-нибудь жуткий эликсир? Дракон?
— Кипящий суп, — буркнул Гезрас.
— Кипящий суп? — в недоумении переспросила она.
— «Вали, ублюдок, под ногами не путайся,» — не очень похоже передразнил Гезрас. — «Ещё лишний рот кормить.» Кстати, в этом месте я ничего не чувствую. Там кожа, как заплатка.
Аэлирэнн нахмурилась, а потом наклонилась и коснулась ожога губами.
— А если так?
— И даже так, — он ухмыльнулся, — но если…
Её губы двинулись выше, ткнулись куда-то в шею.
— Но так лучше, — довольно прошептала она ему на ухо.
— Ещё бы… — ответил ведьмак.
Аэлирэнн выпрямилась, хмуро посмотрела куда-то в пространство, а потом покачала головой.
— Я никогда не могла этого понять.
Гезрас вопросительно посмотрел на неё.
— Почему dhoine так ненавидят своих детей?
— Справедливости ради, — ответил он, — это была не моя мать.
Мать Гезраса умерла родами, даже на смертном одре не сказав никому, кем был его отец. Тщетная попытка защитить сына от всего того, что ждало его в жизни. Природу — и слишком пристальные взгляды dhoine — впрочем, не обманешь.
— Доран однажды сказал мне, — задумчиво протянула Аэлирэнн. — Что в Дол Блатанна не бывает чужих детей. Я думаю, это справедливо.
Гезрас пожал плечами. Если бы не столько чужих, никому не нужных детей, десятками, сотнями умиравших во время испытания травами, то, может быть, и ведьмаков вовсе не было бы.
— Я думаю, что кому-то просто повезло больше, чем остальным, — ответил он.
— Ладно, — сказала Аэлирэнн. — Не будем об этом. Тем более, остался мой самый любимый шрам.
— Это какой же? — усмехнулся Гезрас.
— Да ладно, не притворяйся, что не знаешь, — и она поцеловала его в уголок губ.
— Нет, — рассмеялся ведьмак, — это ужасно глупая история.
— Да, — засмеялась Аэлирэнн в ответ. — Ну пожалуйста!
— Просто ужасно, — всё ещё с трудом сдерживая смех, начал он. — Ты знаешь, что такое маятник? В смысле наш, ведьмачий, а не просто маятник?
Она покачала головой.
— Такая отвратительная шипастая дубинка, размером с половину тебя — если ты ребёнок. Она раскачивается на тросе, а ты прыгаешь по гребёнке с завязанными глазами и пытаешься увернуться. Вот я и получил маятником в зубы. А потом ходил и шепелявил. «Это вшё кшенофобия и совшем нешправедливо!», — смеясь передразнил Гезрас.
Аэлирэнн улыбнулась и задумчиво посмотрела ему в лицо.
— Интересно, каким ты тогда был…
Гезрас покачал головой.
— Таким же, как и сейчас. Очень живучим и очень злым. Только глаза, разве что, другие.
Аэлирэнн кивнула.
— Понимаю. Я тоже была очень злой, — она улыбнулась. — А ещё у меня были воот такие косы, и я ругалась, как портовый грузчик.
Пару минут они смотрели, как солнце медленно заходит над безымянным притоком Явины, окрашивая воду в красный и фиолетовый, а потом Гезрас серьёзно сказал:
— Раз уж так, то теперь твоя очередь.
— Моя? — переспросила Аэлирэнн. — Ну нет, у меня не найдётся столько историй.
— Одна уж точно есть, — ответил Гезрас, осторожно притрагиваясь к шраму на её шее. — Расскажешь, как это случилось?
Она замерла, будто каменная. Будто ей снова перестало хватать воздуха, и удавка сомкнулась вокруг шеи, не давая вздохнуть. На мгновение Гезрасу показалось, что сейчас она вскочит, оттолкнёт его, скажет что-нибудь резкое — но она только мягко отстранила его пальцы.
— Скажи, ты веришь, что молния дважды не попадёт в одно место? — спросила Аэлирэнн.
Ведьмак только покачал головой, ничего не ответив, а она начала говорить.
— Я жила когда-то Венгерберге. Пять лет назад там был погром. Мне никогда — никогда раньше, никогда после — не было так страшно. Они убили почти всех. Они хотели меня повесить. Я ведь эльфка, самая страшная, чёрт побери, преступница. Но, — она рассмеялась, нервно, невесело, — представляешь себе? У них была гнилая верёвка. Это так глупо. Как ты думаешь, это значит, что меня теперь не повесят? Что я не умру?
***
— Это ведь было самое страшное, правда? И теперь больше никто не умрёт?
Они сидели на стене, у полуобвалившейся башни в Моргрейге. Татуированный ведьмак родом со Скеллиге рассказывал забавные истории, случившиеся с ним на Пути, а Гезрас слушал вполуха, стараясь отвлечься от вывернувшей тело наизнанку боли.
— Да. Раз уж ты пережил Испытание Травами — остальное тебе не страшно.
Он очнулся в подвале замка Стигга, и окоченевшие пальцы трупа сжимали его запястье, не давая встать. Столько вранья.
***
— Я не верю в приметы, — серьёзно ответил Гезрас. — Но теперь у тебя есть я. Я буду тебя защищать, я обещаю.
Аэлирэнн с минуту задумчиво смотрела на него, потом коротко кивнула. А потом — в одно мгновение скинула платье и с плеском и смехом прыгнула в воду.
— Давай, котик! — крикнула она уже откуда-то с середины речки. — Прыгай спасать, а то утону, чего доброго!
Гезрас только усмехнулся, медленно поднялся и зашагал к берегу.
