в большом спортивном зале университета целую минуту стояла гробовая тишина, в которой, если приглядеться, можно было увидеть молнии, выстреливающие из глаз двух мужчин — помладше и постарше. остальная часть присутствующих не решалась произнести и слова, вступить в образовавшийся конфликт и помочь его разрешить.
вряд ли после такого его можно было разрешить.
— что вы только что сказали? — презренным и злобным шёпотом спросил парень.
— ты пидор. и мне омерзительно преподавать такому, как ты.
мужчина не кричал, не повышал голоса, но хмурил брови и тыкал указательным пальцем в сторону сделавшего шаг из общей линейки студентов парня.
— надеюсь вы знаете, что мне так же отвратительно быть студентом такого морального урода, как вы.
это было последним, что сказал парень, прежде чем быстрыми и широкими шагами сначала выйти из спортивного зала, прихватив свои вещи из раздевалки, а затем уже выбежать из здания университета со слезами, стекающими по щекам.
первое, что всегда делал донхёк, когда его сердце разрывалось на части, что сделал донхёк и в тот момент тоже — позвонил марку. друг был единственным его утешением, единственным человеком, с которым он всё ещё мог делиться своими проблемами, переживаниями, тёмными днями. все знали донхёка, как смешного и уверенного в своих возможностях и в себе парня, и только марк оставался единственным свидетелем его разбитого вдребезги состояния, его приступов тревоги и истерик из-за страха одиночества,
но марк не поднял. донхёк позвонил лишь дважды, потому что его сил хватило только на это, и марк не взял трубку, не ответил на звонки. оставил донхёка одного.
он стоял во дворе университета у скамейки, на которую положил свои вещи, и нервно сжимал в руке телефон. грудная клетка горела изнутри, лёгкие стирались в пепел, а голова шла кругом. грязно, грязно, грязно… донхёк ощущал себя грязным, омерзительным, самым отвратным существом на свете. ему казалось, что он никогда не отмоется от этого, никогда не перестанет чувствовать этот пожар внутри. он так хотел забиться в тёмным угол и плакать до полного истощения, пока сердце не перестанет биться, а боль не уляжется, но ему нужно было жить: пойти домой, улыбаться друзьям, делать уроки, помогать родителям, а завтра снова идти на занятия.
мир не останавливается, когда у тебя нет сил, и донхёку, постоянно их терявшему, это очень мешало жить.
он шёл домой, думая о марке: как он? где он? поел ли он? тепло ли одет? он старался отгонять мысли по типу «он с друзьями. он не рядом, потому что не хочет. он проигнорировал звонок» как можно дальше, но едва ли это выходило. когда донхёк оказался в своей комнате, в нём в бешеном ритме забилось тревогой сердце. он отправил друзьям короткое сообщение, что его не будет и он потом всё объяснит, и пошёл в душ.
горячие струи воды били о согнувшуюся белую спину уже так долго, что едва можно было посчитать точное время. парень, сидевший на дне ванны и руками обнимавший ноги, выплакал, казалось, из себя все запасы слёз, что моментально смывались включённой водой. он не знал, как заставить себя подняться и выйти, чтобы одеться в тёплую одежду и лечь в кровать. уже было плевать на то, что он так и не вымылся нормально, ничего не ел с утра и у него полно домашнего задания. ему было даже не плевать, а максимально безразлично. он даже не думал об этом.
он думал только о марке.
на одной ране возникала новая, один шрам покрывался ещё бóльшим сверху. донхёку не впервой было встретиться со своим страхом узнать, что все его друзья, вся их дружба — фальшивые, лживые декорации, построенные ради выгоды тех, кто улыбался в лицо и обливал грязью за спиной. это началось ещё в школе, в которой он был знаком со многими парнями и девушками, звонко смеявшимися над его шутками и называвшими его «другом», пока в один момент он не узнал, что половина из этих его «друзей» ненавидели его, за глаза называя «омерзительным» и «подлизой». сначала просили помощи, потом проклинали за каждое слово и действие.
у донхёка была детская травма, пустота в той части сердца, отвечавшей за доверие и наивную любовь ко всему живому. он был готов любить весь мир, действительно был, но его никто не понял, не принял, и он выучился ненавидеть* себя, считать неполноценным, неправильным.
а потом взрослый мужчина в лицо стал плеваться своим к нему отвращением, что выбило из донхёковых лёгких воздух.
телефон, лежавший в паре метров на стиральной машинке, вдруг зазвонил. это не сразу, но всё же вывело донхёка из прострации. первые минуты парень просто вслушивался в монотонное звучание телефонного звонка. тот оборвался и через секунду начался вновь. донхёк мысленно представил ситуацию, в которой оказался, чтобы оценить её, но это лишь снова прибило к горлу ком, заставило кусать руку в попытке унять боль и тихонько мычать. он считал себя жалким, не заслуживающим никого и ничего; мечтал превратиться в пыль, мечтал исчезнуть, чтобы перестать чувствовать себя брошенным и преданным друзьями, чтобы перестать чувствовать что-либо.
телефонный звонок повторился в третий раз, и тот в момент, когда должен был оборваться, оставшись без ответа, дверь ванны открылась. у донхёка была своя в собственной комнате, поэтому он её не запирал.
марк об этом знал.
— хёк…
старший отодвинул занавеску и сел на колени, чтобы быть с другом на одном уровне. ли боялся смотреть на него, но тот касанием своих холодных пальцев к его голому плечу заставил спину покрыться мурашками.
— хёк, посмотри на меня, пожалуйста.
но младший не решался, лишь крепче обнимая себя руками и глубже зарываясь носом куда-то в колени.
— прости меня, — выдохнул марк, проводя руками по мокрым волосам, доставляя донхёку удовольствие, заставляя его чувствовать родное присутствие. — прости, что не поднял, когда ты звонил. прости, что не был рядом. снова тот преподаватель по физкультуре, да? он что-то сделал тебе?
донхёк молчал. он знал, что друг всего лишь догадался, снова догадался, прочёл его без проблем в привычной им манере. марк медленно и тяжело вздохнул, словно его сердце было неразрывно связано с сердцем парня в ванной и поэтому билось так же болезненно и будто на смерть.
по правде, марк не знал, что говорить.
— я люблю тебя.
поэтому сказал то, в чём был уверен. марк сказал то, в чём, ему казалось, нуждался донхёк, снова потерявший веру в реальность этой любви.
— я люблю тебя, потому что ты потрясающий человек и замечательный друг. я люблю тебя, донхёк.
ли после этих слов снова заплакал, снова зарыдал, содрогаясь и пытаясь сдерживать крик, потому что стыдился проявления крайних эмоций даже перед тем, кто видел его нагую душу не в первый раз, видел его слабым и разбитым неоднократно. марк помог ему вылезти, когда младший стал дрожать, закончив лить слёзы, и самостоятельно одел его в пижаму, закутав в плед и уложив в кровать. у старшего ком в горле стоял, но он прилёг рядом с другом, обнял его, уткнувшись подбородком в мокрую макушку.
— зачем ты делаешь это? — раздался дрожащий шёпот донхёка.
— что «это»?
— нянчишься со мной. проводишь со мной время, помогаешь, поддерживаешь…
— потому что я люблю тебя, донхёк, — выдохнул марк. он знал всё, что было нужно, чтобы понять эти всплески недоверия в чужом разуме, поэтому терпеливо снова и снова повторял одно и то же каждый раз, когда тот начинал забывать.
— разве меня можно любить?
— тебя
нужно любить. и тебя люблю не только я: твои родители, ренджун, джено, ченле, джисон, а теперь ещё и джемин.
донхёк хмыкнул, глубже зарывшись носом в грудь друга.
— это прошлое меня не отпускает, марк. я будто навеки в его плену. — он замолчал на минуту, будто тщательно обдумывал свои слова. — я понимаю, как это всё глупо выглядит со стороны, но мысли просто возникают у меня в голове, и, поверь, я ничего не могу с ними поделать, как бы ни пытался.
— я верю, хёк. я верю каждому твоему слову.
младший замолчал, и марк начал напевать какую-то мелодию, пока медленно поглаживал его русые волосы. донхёка это убаюкало, помогло восстановить дыхание и размеренное сердцебиение, помогло заснуть и перестать чувствовать боль, холод, осколки под ногами.
донхёк долгое время нёс свои проблемы с доверием в одиночестве, а потом встретил марка, что не говорил ничего, не просил ни о чём, просто влюбил его в себя как-то непроизвольно и заставил довериться по собственному желанию. донхёк часто ранился об их с марком отношения, но никогда не жалел, что обзавёлся ими, что впустил этого невысокого и жутко умного парня в свою жизнь.
у них она была неполноценной, но тем самым идеальной друг для друга.
//
марк убежал, толком ничего не объяснив и оставив друзей в очереди на фильм, который ченле с ренджуном так долго выбирали. на самом деле все понимали, куда именно, а точнее К КОМУ именно поторопился старший, когда, еле успев к началу сеанса, впервые за день взял в руки телефон и проверил входящие звонки и сообщения. по лицу марка было видно, что он проебался. ренджун так и сказал: «опять проебался», на что джисон задумчиво кивнул.
они расселись, казалось, в случайном порядке, но ченле с джисоном всегда садились вместе, на что никто уже не обращал внимания, а джемин уверенно выбрал место возле джено, зажатого между ним и ренджуном.
пятеро парней, переговариваясь и отпуская между собой шутки по поводу странных сцен, смеялись почти весь фильм, в жанрах которого стояло «ужасы». джемин время от времени вцеплялся в руку джено, который отзывался, слегка сжимая его ладонь в ответ. в очередной раз, когда на наклонил к нему голову, пряча глаза где-то у него в плече, ли почувствовал яблочный аромат, исходящий от шелковистых волосы джемина. джено захотелось к ним прикоснуться, провести по ним, ощутить на своих руках их мягкость. джено сошёл с ума? тогда это джемин с ума сводящий.
ли не хватало физического контакта, хотя они сидели рядом, держась за руки, почти два часа. джено не хватало этого, ему хотелось больше. и когда парни, весело переговариваясь, вышли из кинотеатра и направились в сторону первого попавшегося кафе рядом, он поймал себя на мысли, что хочет не просто контакта, не просто физически ощущать джемина везде.
он хочет поцеловать его.
— мне почему-то грустно видеть тебя без байка.
— это мотоцикл, — недовольно поправил джемина ли. — и почему же?
— не знаю.
они шли на шаг сзади ренджуна и ченле с джисоном. друзья впереди что-то активно обсуждали, жестикулируя и широко улыбаясь.
— ты наверно очень популярен в университете. — у джемина сегодня не сверкали глаза, но переливались глубокими оттенками густо сваренного кофе.
— есть такое, — выдохнул ли. — марк говорит, что не бывает и дня, чтобы у него не спросили моего номера или чего-нибудь ещё обо мне.
джено просто констатировал факты. он говорил это безэмоционально.
— меня это мало заботит, честно говоря.
— почему? — удивился на.
— я… честно? я не люблю, знакомиться, сближаться с людьми, открываться и всё такое. с марком это случилось как-то само собой. он просто такой человек наверно.
правильный.
— а как же остальные?
— я доверял марку, а марк — им, поэтому я неосознанно доверился и им тоже. думаю, как-то так.
— а мне?
джено замолчал. джемин смотрел на него, пока они шли, и ужасно хотел услышать ответ, но ли не мог подобраться слов.
— чур платит старший в компании! — громко протараторил джисон и забежал в кафе, к которому они все подошли.
— пак джисон! — закричал ренджун, рванувший за ним.
джено с джемином молча переглянулись и зашли внутрь, пока ченле придерживал им дверь. разговор был отложен на лучшее время, а пока нужно было отнять ренджуна от младшего и заставить ченле перестать снимать дерущихся друзей.
им было комфортно друг с другом настолько, что они забывали про время, обстоятельства, ждущие за пределами их встречи, дела, ожидающие своего выполнения после приятного вечера. каждое совместное времяпрепровождение хотелось приравнять к бесконечности. не покидать этого безопасного пространства было самой заветной мечтой каждого. потому что каждый за широкой улыбкой и звонким смехом скрывал боль, страх и комплексы, скрывал борьбу с собой и обществом, раны, оставленные этой борьбой, и иссекающие запасы надежды на лучшее. у каждого была история. каждый искал (или берёг) того, кто эту историю бы выслушал и разделил.
//
— я не знаю почему… — начал вдруг джено. — не знаю, почему хочется тебе доверять.
они разошлись с парнями около десяти минут назад, оставшись вдвоём, потому что им было по пути (а было ли?). молчание между теми, кто всю неделю со дня знакомства встречались каждый день и переписывались без остановки, не было тяжёлым или неловким, но джено было, что сказать, а джемину нравилось его слушать.
— я так спокойно говорю о таком… вау, — выдохнул с улыбкой джено. — это явно твоё влияние, на джемин.
они оба глупо улыбались: ли — смотря себе под ноги, а на — горящей на ночном небе луне.
— ты говорил, что твой отец постоянно грозится уйти, а мать — забрать тебя в другой город. мне кажется, из-за страха быть оставленным и оставить родных тебе людей, в котором ты живёшь всё это время, ты и боишься открываться людям.
джемин говорил что-то важное. джено чувствовал это всеми фибрами души, ощущал красными щеками на лице и сбитым дыханием, но не мог заставить сконцентрировать на неприятной правде, когда рядом был
он. ли успел подумать: «он красивый» и спустить взгляд с уже хорошо знакомых глаз на манящие губы.
— да… наверно ты прав…
— может быть ты боишься влюбиться, потому что боишься расставания.
«влюбиться» красным цветом забилось на подсознании ли. что это значит? почему это кажется чем-то хорошо знакомым сейчас?
— ты влюблялся когда-нибудь? — спросил джено, не успев остановить себя. был ли у джемина человек, владевший его сердцем? почему ли вдруг стало это так важно?
— не знаю, можно ли назвать это влюблённостью, — задумчиво выдохнул на. — я испытывал влечение к одному человеку.
— парню?
— да.
— вы общаетесь?
— нет.
— ты всё ещё испытываешь к нему что-то?
джемин перевёл на джено удивлённый взгляд, кричащий о том, что ли его не раздражает, но очень близко подбирается к этому.
— прости, — осёкся джено. просто его занесло. его часто заносит с джемином не в те дебри мыслей. да, виноват определённо точно на.
— нет, не испытываю. но иногда болит.
у джено вдруг почему-то заболело тоже.
— у меня был друг, к которому я как-то очень быстро привязался и открылся, а он оказался не тем человеком. принятие этого факта очень тяжело далось. я не мог его отпустить, но в итоге это сделал он сам: ушёл, не объяснившись, по-английски.
джемин заслуживал большего. джено был решительно настроен отдать ему всё, что имел.
— больно было бы в любом случае, неважно, оставил бы ты или тебя, — заметил джено, на что джемин грустно улыбнулся.
— иногда эта истина, что безболезненного пути не бывает, заставляет меня… — на замялся на секунду. — заставляет меня задуматься, а стоит ли вообще стараться и жить эту жизнь?
— опустить руки всегда легче.
— а в чём смысл держаться?
джено остановился, чтобы джемин посмотрел ему в глаза. ли захотелось обнять брюнета, прижать его голову к своей груди и погладить по волосам, чтобы подарить то тепло, которым он продолжал его окутывать.
— не знаю, — низким шёпотом. — я тоже задаюсь этим вопросом каждую ночь. но стоит зайти днём в гараж, увидеть ребят и услышать их смех… всё становится на свои места.
— смысл в близких? — так же тихо заговорил на.
— может быть.
ли сделал небольшой шаг навстречу парню напротив, который отзеркалил его и сделал такой же в ответ. время перевалило за полночь, так что улица была пустой, освещённой светом фонаря и исходящего от джемина. джено почти щурился, пока разглядывал узор карих глаз.
— в тебе много красивого, ли джено, — прошептал джемин, а ли заметил, что его взгляд так же бегает с глаз к губам и обратно.
— неправда. я ужасный внутри.
джено почти засмущался и отпрянул, потому что сквозняк, гуляющий внутри, снова дал о себе знать. джемину нельзя этого видеть, нельзя знать, что именно скрывает под рёбрами ли. у джено всего лишь было разбито сердце. у джемина, вообще-то, тоже. поэтому на взял его руку в свои и попытался согреть своим горячим дыханием, будто отдавал последний глоток кислорода из собственных лёгких.
— ты красивый. и внутри, и снаружи. в моих глазах уж точно.
только через полчаса на кровати в своей комнате джено понял, что если бы не его комплексы, не его страх показать свою душу другому человеку, они могли бы поцеловаться.
он бы мог поцеловать джемина, и эта мысль сводила его с ума.
