* * *
Сижу недалеко от маяка, на том самом камне, где воскресил Антонио, жду, когда солнце скроется за горизонтом — идти в деревню с объёмным рюкзаком на виду у всех не хочется. Из-за него на то, чтобы добраться до Пуэрто-Лобоса, потратил гораздо больше времени. В нетерпении стучу пальцами по камню. Можно было бы искупаться, но морской воды с плавающими в ней трупами, грязью и горами наркоты, мне сегодня хватило. Сейчас бы под горячий душ, и кошка, наверное, соскучилась. Наконец, солнце исчезает за краем мира, темнеет быстро. Подхватываю рюкзак и иду к дому. Хлойка встречает меня радостным мяуканьем. Окей-окей, первым делом покормлю тебя, ничего важнее на этом свете же нет... Радую кошку, заодно меняю ей наполнитель, потом принимаюсь за рюкзак. Прячу деньги в сейф, но влезают не все, приходится распихивать пачки по другим местам, зато хватит надолго. Колочу грушу, пытаясь выместить на ней остатки своей злости. Принимаю душ, наслаждаясь горячими струями, бьющими по телу, представляю, как они смывают с меня пот, грязь и всю пролитую сегодня мафиозную кровь. Наверное, это хреново, но совесть меня ни капли не мучает. Спускаюсь к Шону. Дела у него идут неплохо — наконец-то давление пришло в норму. Отключаю от ИВЛ, остаюсь с ним больше часа. С мозгом почти закончил, но каждое действие перепроверяю по три раза, не хочу совершить даже малейшую ошибку. Дышит Шон стабильно, вернулась часть рефлексов, иногда он вздрагивает или непроизвольно двигает пальцами. Тебе ещё день-два тут лежать, братишка, потерпи немного. У меня осталось ещё одно дело, потом переведу тебя наверх и уже не оставлю без присмотра. Чувствую, что силы на исходе, я сегодня не обедал, только пил пиво с чипсами, увиделся с Финном, трахнул его парня, разнёс базу. День был насыщенный. Готовить лень, решаю поужинать вне дома. Иду в отель, в баре играет музыка, толпится народ, но мне не хочется ничего пить и ни с кем завязывать знакомство. — Есть что-нибудь потяжелее? — спрашиваю бармена по-английски, намекая на что-то потяжелее травки. — Есть, но цена взлетела порядочно. Какой-то кипиш там, — он неопределённо махает рукой, — не знаю, когда будут новые поставки. — Гммм... какая жалость, — сочувственно хмыкаю я. — Придётся тебе искать другой способ заработка. — А это не твоё дело, сосунок, — он больше не такой дружелюбный. — Окей-окей, извини, — быстро ретируюсь, не хочу с ним ссориться, а то перестанет продавать мне алкоголь. Но новость радует, деятельность Одинокого Волка начинает приносить плоды! Время ужина подходит к концу, в кафе много свободных столиков. Изучаю меню, заняв один из них. Подходит официант, говорит, что основные блюда закончились, выбираю из того, что осталось — суп чили кон карне с сыром, не слишком острый вариант для туристов, кусочек буритто, сок и первый за год шоколадный батончик. Съедаю всё, хрумкаю батончик, запивая соком и глядя на звёздное небо. Над горизонтом висит почти полная луна, с одной стороны порядком похудевшая. — Привет, Даниэль, ты совсем пропал куда-то. Рядом с моим столиком останавливаются знакомые девчонки. Сегодня на них другая одежда, они успели неплохо загореть. Здороваюсь, говорю, что много работы. — Забыли, я же местный! Здесь отдыхают только гости. Блондинка обнимает меня за плечи, мнёт шею, брюнетка гладит по волосам. Не мешаю, наоборот, мне нравится, как нежно и с каким трепетом они касаются меня. Доедаю шоколадку. — Классно! — говорю я, затем откидываю голову на спинку стула, закрыв глаза и высунув язык, будто сдох. Руки повисают вдоль тела. Девчонки смеются, и я внезапно «оживаю». Чуть позже всё-таки иду к ним в номер. За день устал от агрессии и грубости, мне не хочется ничего делать, а просто получить заряд ласки. Девчонки, кажется, почувствовали моё состояние, они сегодня нетребовательны. Лежу голышом на кровати, мы болтаем о всяком разном: о местных достопримечательностях, которые они посмотрели, о сериалах, которые нам нравятся, о тв-каналах в отеле и вообще об отдыхе в Мексике. Им очень понравилось, но скоро надо уезжать. Они гладят мне плечи и бёдра, целуют смуглое тело, подростковую грудь и плоский живот. От неторопливого движения их нежных рук и влажных языков, глубоко дыша открытым ртом, несильными толчками изливаюсь сливками себе в пупок. Они мурлыкают, как кошки, слизывая всё и покрывая моё тело поцелуями сверху донизу, пока я не засыпаю на их постели уставший, но довольный.* * *
Проснувшись рано утром, сперва не понимаю, где нахожусь. С двух сторон меня обнимают женские руки. Вспоминаю предыдущий вечер, улыбаюсь, потягиваясь. Простынь топорщится от стояка. Анна отворачивается во сне. Валентина откидывает простынь и кладёт руку на напряжённый член, я делаю резкий вдох. Она опускается ниже и берёт в рот. Несколько минут сосёт, иногда целуя яички. Облизывает себе палец и вводит мне между ягодиц. Я еле сдерживаю стон, опасаясь потревожить блондинку. — Не бойся, Даниэль, — говорит она. — Так просто её не разбудить. Ну раз так, стоны больше не сдерживаю. Она вводит палец ещё глубже. Это приятно, раздвигаю ноги, чтобы ей было удобнее. Встав на колени, она дотягивается до простаты, аккуратно массирует. Меня захлёстывает странное чувство, будто член становится больше. Из него сочится белая жидкость. — Нравится? — Очень, — шепчу я на выдохе. Она вытаскивает палец и задирает мне ноги. Мой зад оказывается перед её лицом. Она хитро щурится и приникает ко мне. Её язык приятно щекочет меня, проскальзывая внутрь. Вот это кайф! Пытаюсь дрочить себе рукой, хотя в такой позе это не очень удобно. — Когда захочешь кончить, скажи. Она вновь засовывает в меня палец, водит круговыми движениями, раздвигает даже больше, чем нужно, и я пукаю, не в силах сдержаться. Моё сердце замирает, а лицо вспыхивает от смущения, но она хихикает, глядя мне в глаза. Чувствую её горячее дыхание, от чего возбуждение только нарастает. Почему я действую на людей, как нудист, вокруг которого все готовы раздеться? Рядом со мной они будто теряют голову: один наслаждается моей слюной, другой слизывает мою сперму с салфетки, а третья... — Сейчас кончу, — шепчу я. Пока опускаю ноги, она кладёт голову мне на живот, перехватывая член. Через несколько мгновений, вцепившись в простынь двумя руками и глубоко дыша, кончаю ей в рот. — Как тебе? — она облизывает свои губы кончиком языка, положив подбородок мне на грудь. — Супер, — выдыхаю я. — Завидую твоему парню. — Завидовать нечему, я его никогда так не ласкала, — говорит она. — И вообще никого. — Почему? Она пожимает плечами, задумываясь на мгновение. — Потому что никто с тобой не сравнится. Когда выхожу из номера, за дверью слышится женский смех, к нему присоединяется ещё один. Просто так не разбудить, значит? Усмехаюсь и иду домой. Дома смотрю на часы, время ещё есть. Принимаю душ и спускаюсь к Шону, чтобы проверить его состояние. Он поправляется, организм постепенно восстанавливает сам себя. Моей работы осталось совсем немного, но решаю пока что сохранить силы. Если то, что я сегодня задумал, пойдёт не по плану, они могут понадобиться. Держу его за тёплую руку, считаю пульс, сердце Шона бьётся сильно и ровно. Но одного сердца мало. На его предплечье татуировка волка, оставленная Кэссиди. Последний наш вечер в Гумбольдте был нескучным. Я тусовался с ребятами у костра, Шон разговаривал с Финном, сидя на скамейке (спустя несколько месяцев брат признается мне, что они тогда поцеловались), затем Кэс сделала ему тату. Тем же вечером мы совершили очень большую ошибку — Финн решил ограбить нашего работодателя, вскрыв с моей помощью сейф, мы с Шоном согласились на это. Но даже если бы Шон не согласился, я всё равно пошёл бы. Старший брат был мне не указ, меня тогда захватила идея ограбления, я жаждал показать, на что способен. Говнюк малолетний... Накануне Меррилл лишил всех недельного заработка из-за моего прокола. Он позвал работников на собрание, Шон просил меня подождать снаружи, но мне стало обидно, что меня не позвали, я ведь тоже работал наравне со всеми. Проникнув в переднюю комнату, я стал подслушивать, о чём они говорят, и в этот момент меня поймал помощник Меррилла, мне пришлось применить свою силу, чтобы защититься — я поднял в воздух пепельницу и запустил ему в голову. Наши ребята это заметили. Меррилл взбесился из-за моего непослушания, но больше всего потому, что мы напали на его помощника — вот так мы и лишились зарплаты. На следующий вечер мы трое отправились к дому Меррилла и проникли внутрь. Стоит ли говорить, что всё пошло не по плану? Меррилл обнаружил нас, чуть не убил Финна, ранил меня в плечо, а я, впав в неконтролируемую ярость, разнёс весь кабинет, лишив Шона глаза. Теперь стою рядом с тобой, слушая ровное дыхание и вглядываясь в родное лицо. Не дрогнет ли мускул, не задвигаются ли глазные яблоки под веками? Кто бы мог подумать, что всего полгода назад ты лежал здесь на металлическом столе, а мне приходилось работать в маске, чтобы ослабить запах тлена… До сих пор больно вспоминать об этом и я гоню эти мысли прочь. Снимаю красно-синий браслет и надеваю ему на руку. — Шон, возвращаю твою вещь. Носи её, как прежде, пока не сносишь. Он внезапно открывает глаза и стонет, сжимая мне руку. У меня замирает сердце, по телу проходит тёплая волна, хотя здесь не жарко. — Шон, ты меня слышишь! — трясу его за плечи. — Шон! Но взгляд брата ничего не выражает, он перестаёт стонать, веки смыкаются. У меня колотится сердце, делаю глубокие вдохи. Миллион раз читал о том, что кома способна изводить окружающих своими проявлениями. И вот, сам попался. Но на душе у меня светло — Шон открыл глаза впервые за шесть лет.* * *
После завтрака лечу далеко на северо-восток. Через полчаса оказываюсь над довольно крупным городом, который славится отсутствием небоскрёбов. С высоты примечаю нужное здание, приземляюсь недалеко от него на территории какого-то парка, среди деревьев. За шесть лет я успел отвыкнуть от северного климата. Здесь не так жарко, как в Мексике, но вполне терпимо, тем более что барьер в любом случае не позволит мне замёрзнуть. Иду по аллее, вокруг зелёные лужайки, цветочные клумбы, народу немного. В центре большой пруд с фонтанами, на территории разбросаны странные скульптуры: железное дерево, смешной заяц, сидящий на камне, белая пирамида, гигантское колесо с кисточкой и множество совсем уж абстрактных фигур. Какая-то девушка, проходя мимо меня, улыбается и щёлкает из допотопного поляроида. Улыбаюсь в ответ и меняю молекулярный состав снимка, чтобы он получился пустым — не люблю, когда фотографируют без разрешения. Вокруг парка несколько красивых исторических зданий, но мне они не нужны, я иду на север по Девятой улице, пересекаю Пенсильвания-авеню и оказываюсь перед нужным домом. Это не высотка, но серое здание с угловатыми колоннами и проёмами окон огромно, оно напоминает тюрьму, невесть как оказавшуюся в самом центре Вашингтона, и будто давит на никчёмных человечков, оказавшихся рядом с ним. Хочется держаться подальше отсюда... Но не в этот раз. Вы так долго преследовали нас с Шоном, а теперь я сам пришёл к вам. Захожу в штаб-квартиру ФБР. Неприметный вход совсем не впечатляет, больше похож на леток, через который пчёлы проникают в улей. Прохожу через металлоискатель, блокируя его на пару секунд, чтобы не звенел, иду мимо охраны, поглядывая по сторонам, пересекаю огромный вестибюль с квадратными колоннами. Внутри довольно шумно, множество посетителей и сотрудников бюро, они разговаривают, приходят и уходят. Внутри здания в многочисленных коридорах, кабинетах, конференц-залах несколько тысяч человек, занятых своими делами. Я чувствую их всех, каждая жизнь сейчас в моих руках. Мне не нужно даже щёлкать пальцами, достаточно простого волевого усилия — и их больше не будет... — Даниэль Диас? Передо мной стоит смуглая женщина в тёмном брючном костюме, длинные волосы собраны в хвост на затылке. Не знаю её, но хорошо помню голос, которым она требовала от Шона сдаться на границе. Никто даже представить не мог, что сдаваться должен был не он, а сидевший рядом десятилетний мальчишка. «Шон Диас, всё кончено! Не делай себе хуже! Медленно выходи из машины, подними руки над головой...» Это она за нами гонялась, из-за неё его убили, а может быть, и она сама — неизвестно, чья именно пуля оказалась в его шее. Высоко на потолке несколько раз мигает свет. Ни на секунду не забываю, что нахожусь в самом сердце зла. Сдерживаю себя, я здесь не ради мести, хотя мог бы разнести нахрен не только это здание, но и весь город — средоточие управлений, департаментов, министерств, от которых у меня просто сводит скулы. Не тронул бы разве что посольства. — Мария Елена Флорес? Так вот ты какая, чупакабра... Я вдруг вспоминаю нашу с Шоном сказку, где в конце пути мы должны были сражаться со страшным чудовищем. В тот раз чудовище победило. — Что, прости? — удивлённо спрашивает она. — Ничего, просто я не очень рад вас видеть. — Я ждала тебя, как мы и договорились, — говорит она, проигнорировав моё замечание. Я позвонил ей несколько дней назад, когда ходил возвращать деньги в банк. В вещах Шона была её визитка. Номер за прошедшие годы сменил хозяина, но меня соединили с ней. — Хорошо, что вы дождались, — говорю я, вытаскиваю из кармана кусочек свинца. — Что это? — Этой пулей ранили Шона. — Ранили? — удивляется она. — По нашей информации он погиб. — А что если нет? — усмехаюсь я. — Так и будете за ним гоняться? — Убийство не имеет срока давности, Даниэль, — отвечает она. — В этом деле слишком много белых пятен, поэтому, по своему опыту могу сказать, что Мексика вряд ли экстрадирует Шона. Но, если он жив, он не сможет вернуться на родину и не сможет посещать большинство цивилизованных стран. Скорее всего, его арестуют в одном из международных аэропортов и депортируют в США. — Экстрадиция, цивилизованные страны... — повторяю я. — Вы сами откуда родом? ¿De México, Guatemala, Costa Rica, Perú? — Я родилась в США, — сообщает она. — Окей-окей, настоящая американка. Живёте в цивилизованной стране, где просто так на улице убивают мексиканца, — оттягиваю майку, тыча в татуировку отца на своей груди, — а потом другая мексиканка, или как вас там, гоняется за его детьми, чтобы посадить в тюрьму. — Даниэль, если ты хотел поговорить о... Перебиваю её: — Перед тем, как я оглашу цель своего приезда, дайте мне выговориться. По-моему, я это заслужил. — Ладно, — кивает она, — я выслушаю. — Вы не задумывались, почему именно вас назначили вести наше дело? — Я была молодым амбициозным оперативником, подавала надежды. — Вы серьёзно так думаете? — с удивлением смотрю на эту дуру. У меня появляются сомнения насчёт правильности моего выбора, но больше никого из ФБР я не знаю. — Не хочу вас разочаровывать, но они назначили вас, потому что вы такая же эмигрантка, как мы. Латинос латиноса... — Всё, довольно, — прерывает она. — Ты слишком проницателен для шестнадцати лет. И в Мексике явно не бедствуешь. Она смотрит на толстую золотую цепь на моей шее. — Вы правы, я не бедствую. Это мой первый трофей, — трогаю украшение. — Раньше она принадлежала одному бандиту. Не рассказывать же ей, что я снял цепь с убитого мной командира на первой разорённой базе наркомафии. Золото само по себе меня не интересовало. Она едва заметно мотает головой. — Мне всё равно, верите вы или нет, — с неприязнью говорю я. — Даже если из меня получился обычный воришка и грабитель, благодарите себя за то, что поспособствовали этому. — Зря ты меня обвиняешь, Даниэль, я просто делала свою работу. — А тот коп в Сиэтле тоже делал свою работу?! Крикнул слишком громко, на нас стали оглядываться. Свет снова мигнул. — Прекрати, пожалуйста, — она бросает взгляд на потолок, поднимая руки в успокаивающем жесте, хотя и понятия не имеет, что именно я являюсь причиной перепадов напряжения. — Скажи, зачем ты приехал? — Мне нужно, чтобы вы сняли с Шона все обвинения и закрыли все дела. Чтобы его вычеркнули из всех баз: вашей, полицейской, интерпола и какие там ещё есть. Имя Шона Эдуардо Диаса должно стать чистым, как у младенца. Она искренне удивлена моему требованию — похоже, я резко упал в её глазах. По крайней мере, это взаимно. — Для такого рода мероприятий нужны веские основания, — наконец говорит она более мягко, чем раньше, каким-то служебным языком. — И даже, имея их, этой избыточной деятельностью никто не будет заниматься. Шон проходит как участник и очевидец многих событий, фигурирует сразу в нескольких делах. Они давно отправлены в архив, но если выяснится, что он жив, их придётся возобновить. Послушай меня, — она пытается взять меня за руку, но я отдёргиваю, — я вовсе не хочу ворошить прошлое и тебе не советую. Если Шон жив, живите спокойно в Мексике: для ФБР его дело на данный момент закрыто, пользуйтесь этим и не пересекайте границы. — Для меня оно не закрыто, — говорю я. — А если выяснится, что Шон невиновен? — К чему эти вопросы, Даниэль? — спрашивает она. Похоже, её терпение на пределе. — Я думала, ты пришёл, чтобы сообщить что-то важное, пролить свет на какие-то обстоятельства. — Именно так. Вы говорили про веские основания, — в упор смотрю на неё. — Вот они — это я убил копа в Сиэтле, совершенно случайно, и ещё кучу копов на границе, совсем неслучайно. Даже чуть не убил вас, о чём очень жалею — вы чудом выжили. Она качает головой. — Даже если ты повесишь на себя все преступления мира, чтобы выгородить брата, кто тебе поверит? Ты был тогда десятилетним мальчиком. — Слышите тишину? Она оглядывается, глаза её расширяются. — Что это? — спрашивает она и медленно идёт по вестибюлю, слегка прихрамывая — когда-то я хорошенько приложил её. Люди в вестибюле, на лестницах, в открытом лифте, у турникетов, рядом с административной стойкой стоят на месте, полностью парализованные, время для них будто замерло. Но я не трогал время, а остановил всех вокруг. Агент Флорес не видит, но такое происходит на каждом этаже, в каждом кабинете огромного здания. — Что происходит, Даниэль? Почему они?.. Внезапно все падают на пол и остаются лежать без движения, как сломанные куклы. Она вскрикивает. — Вам никогда не приходило в голову, как Шон мог совершить все преступления, которые ему приписывают? У вас есть орудия убийства или какие-то свидетели? — Что ты сделал, Даниэль? — её голос далеко не такой уверенный, как раньше. Она опускается перед каким-то мужчиной на колени, щупает пульс. — Пока ничего, они без сознания, но здание под моим контролем. Я могу убить всех агентов, оперативников и сотрудников в любой момент. И вообще всех! Ради одного имени, которое вы отправили в архив. — Так, значит, Шон ни в чём не виноват, это ты… — Начинаете прозревать, — усмехаюсь я. — Так и думал, что словами ничего не добиться, нужна демонстрация. Внезапно в её руках оказывается пистолет, дуло смотрит на меня. Изначально у неё не было оружия, храбрая Флорес вытащила его у лежащего мужчины. — Руки вверх, Даниэль, — она встаёт с пола. — Ты распылил тут какой-то химикат? — Я признался во всём и всего лишь просил вас обелить имя моего брата. Вы сами видите, что… — Подними руки, быстро! — кричит она. — Я буду стрелять. Медленно поднимаю руки вверх, десятки тел вокруг неспешно поднимаются в воздух. Флорес издаёт странный звук, прикрыв рот ладонью, пистолет в её руке начинает дрожать. Тела воспаряют под самый потолок, я шевелю рукой, и они кружатся высоко вверху в медленном хороводе. — Если вы убьёте меня, они упадут и разобьются, — говорю, опустив руки. — Что ты хочешь? — спрашивает она бледными губами. — Шон. Эдуардо. Диас. — Но я не могу, у меня нет таких полномочий! — кричит она, мотая головой. — Только директор может. — Значит, пойдём к нему вместе и вы меня поддержите. — Хорошо, — она кивает, но пистолет с меня не сводит. — А чтобы вы не передумали и не наделали глупостей, покажу вам ещё кое-что. Иду к ней, с моих губ не сходит волчья усмешка. — Не подходи, Даниэль! Её лицо искажено страхом, она не знает, что делать: и боится, и не решается выстрелить. Пытается отойти от меня, но упирается спиной в колонну. Подхожу к ней, беру её руку с пистолетом и направляю себе в лоб. Её палец сам собой несколько раз нажимает на спусковой крючок. В звенящей тишине вестибюля звуки выстрелов оглушают. Она стоит в красных брызгах, выронив пистолет из рук. Я перед ней с залитым кровью лицом, с чёлки падают тяжёлые густые капли. Я должен был умереть, но смотрю на неё в упор. Она видит сквозь слёзы, как кровь медленно исчезает с моего лица, а опалённая рваная рана на лбу затягивается, пули вываливаются из неё, со звоном падая на пол. Возношусь на пару метров над полом. — Меня зовут Даниэль Фелипе Диас, — говорю я. — И меня нельзя убить. Флорес падает на колени — я сломил её. Конечно, пули даже не задели мой череп, иначе пришлось бы тяжко. Получилось эффектно, но впереди встреча с директором. Нахожу взглядом одну из камер на стене и пристально всматриваюсь в неё — на этот раз я не стал отключать систему видеонаблюдения — пусть знают, на что я способен.* * *
Через несколько часов сижу на скамейке рядом с Монументом Вашингтону в нескольких сотнях метров от штаб-квартиры. До Белого Дома здесь тоже рукой подать. По небу плывут облака, иногда они заслоняют солнце, которому не сравниться с жарким солнцем Мексики. Разглядываю два новых удостоверения личности. Одно моё, другое принадлежит Шону. У него такое же, как старое, поменялись лишь номерные цифры, даты выдачи и окончания срока действия. Адрес регистрации у нас совпадает — город Сиэтл. Даже не знаю, на месте ли наш дом и кто в нём теперь живёт — ни разу не летал туда и не смотрел — не хотелось бередить ещё одну рану. Но когда-нибудь я заберу останки отца и верну домой в Мексику, нечего им делать в стране, где его убили. Фотографию на удостоверении брата я тоже оставил старую, с неё на меня с лёгкой улыбкой смотрит пятнадцатилетний Шон. Салага, младше меня на год. Тогда он ещё был беззаботен, без грусти и отчаянной решимости во взгляде, ставших привычными для него во время наших скитаний. На моём удостоверении фотография совсем иного рода — ничего весёлого и беззаботного в выражении моих глаз нет, и нет никакой отчаянной решимости — только презрение и неприкрытая угроза. В жизни я выгляжу не так злобно, но, когда меня фотографировали перепуганные сотрудники ФБР, я не мог смотреть на них по-другому. Удивительно, но мы с Шоном так и остались американцами, гражданства нас не лишали, теперь мы можем даже вернуться на родину, закончить американскую школу и пойти в колледж, каждый из нас жил бы своей жизнью и нашёл бы себе занятие по душе. Но возможно ли это? И нужно ли? Флорес не предложила мне вернуться, хотя изначально была уверена, что я ни в чём не виноват — несчастный мальчик, следующий за непутёвым братом. Странно, что она не спросила, как я пересёк границу, но, наверное, до этого просто не дошло. Придётся многое обсудить с Шоном, если… когда он проснётся. Нам в срочном порядке сделали удостоверения, а имя Шона вычеркнули из всех возможных дел и списков. Я даже предложил директору бюро поменять имя брата на моё, если ему так удобнее, но он предпочёл вовсе не ссориться, так как я не забыл показать ему, что будет, если меня обмануть, или воевать со мной, или причинить вред моим близким, а агент Флорес поддержала меня — я несколько долгих минут разрывал её на части на глазах у директора, у его заместителей и помощников, забрызгав кровью стены, пол и потолок, по всему кабинету пошли трещины, сверху сыпалась штукатурка, стеллажи и шкафы рушились на пол. Всё это время она визжала, как свинья, её крики разносились по коридорам и этажам штаб-квартиры. Директор оказался мужиком психически крепким в отличие от прочих: одни забились в истерике по углам, не имея возможности сбежать через заблокированную дверь, другие кинулись к разбитым окнам с намерением выпрыгнуть, я не стал им мешать, — поняв, на что способен белобрысый подросток, глава бюро попытался меня завербовать, но дел в Мексике и без того было невпроворот. Моя борьба с наркомафией только начиналась и в любом случае пойдёт на пользу Америке, к тому же Шон пока не озвучил своего мнения по поводу нашего будущего. Если он скажет, что мы должны вернуться в США, мы так и сделаем. Но, скорее всего, он переедет к Финну и это самый лучший исход для них обоих. А Одинокий Волк останется один, как ему и положено. Или не один. Нужно навестить Тони, узнать, как у него дела — я помню его обжигающий поцелуй на своих губах. Надеюсь, он сдержит обещание, иначе нам с ним не по пути. Вокруг Монумента растут деревья, их кроны шумят под лёгким ветерком. Иду в самое глухое место, мимо немногочисленных зевак. Взмываю ввысь — над городом бесполётная зона, спокойно двигаюсь от одного белого облака к другому, ныряю с одной стороны в молоко, лечу почти вслепую, выныриваю с другой. Моя кожа покрывается мириадами мелких капелек, переливающихся под ярким солнечным светом: я сверкаю, будто с головы до ног усыпан бриллиантами. Глубокая синь отражается в моих глазах, где-то высоко над ней раскинулся бездонный космос. Набираю высоту, глядя на Вашингтон внизу, небо постепенно темнеет, на нём появляются неяркие звёзды. Перемешав облака над городом, пусть народ любуется, направляюсь на юг-запад, домой.* * *
На следующее утро наклеиваю на стенд две новые вырезки из утренних американских газет, за которыми пришлось слетать в Тусон. Первая: «Атака на ФБР? Сообщается о нескольких пострадавших в здании Гувера» с фотографией серого дома, оцепленного полицией. Сомневаюсь, что они будут распространяться о погибших и о том, что на самом деле произошло внутри. Хотя жертв было совсем немного — два сотрудника, выпрыгнувших из окна, и глупая Флорес. Я так много времени потратил, пытаясь достучаться до неё, увидеть в глазах этой женщины хоть какое-то раскаяние или хотя бы сожаление за дело шестилетней давности, но так ничего и не увидел. У меня не было причин прощать её. Вторая гласила: «Волки над Белым Домом! Учёные не могут объяснить появление огромного изображения в небе Вашингтона». Красочная фотография на всю газетную страницу — два гигантских волка, сотканные из облаков и словно бегущие друг за другом — большой за маленьким. Я постарался, чтобы рисунок вышел максимально чётким, при всём желании невозможно интерпретировать его, как случайный природный эффект. Это моё послание директору. Получилось немного наивно, зато зрелищно и без жертв. Кто знает, что такому человеку может прийти в голову, несмотря на все мои старания? Вдруг он решит, что я угроза, которую необходимо устранить во что бы то ни стало. Люди вообще склонны уничтожать то, что не могут контролировать, я уже встречал таких типов — они становились головной болью, даже не занимая высокий пост. Так что я буду соблюдать осторожность и следить за его действиями — для человека моих способностей, имеющего доступ к системам безопасности, чувствующего всё на километры вокруг, это не должно стать проблемой. Если замечу что-то, что мне не понравится, хоть какой-то намёк на нелояльность к себе или Шону, припугну сильнее и жёстче, мне ничего не стоит наведаться в Вашингтон ещё раз. Не нужно со мной ссориться — я могу стать настоящим бедствием. Директор, не будь идиотом, не соверши роковую ошибку! Выхожу на улицу через заднюю дверь виллы. Здесь тенёк, утреннее солнце пока что с другой стороны дома. С моря дует лёгкий бриз, принося свежесть и слабый запах йода с солью. Иду к могиле Шона. Забираю сувениры, папину зажигалку и глазную повязку, разламываю крест в щепки, в труху, в опилки, в волокна, в клетки, в молекулы, в атомы. Оставляю от него пустоту. Цветочные вазы и подсвечники, разбив на тысячи осколков, закидываю далеко в море. Никакой могилы здесь никогда не было. Весь вчерашний вечер я провёл у Шона и сильно вымотался, теперь спускаюсь к нему, чтобы наконец-то поднять наверх. Моя работа практически завершена, осталось немного — всё проверить в последний раз и запустить в мозгу центр бодрствования, который я оставил напоследок, чтобы Шон не вздумал очнуться без моего ведома. Это могло бы стать для него шоком, особенно, когда меня не было дома. — Привет, братишка, как себя чувствуешь сегодня? — спрашиваю я, подходя к нему. Глазные яблоки шевелятся под веками, он сам иногда немного двигается, тихо постанывая, как любой человек, который видит сон, но не может проснуться. Вот бы знать, что ты там смотришь! Но так далеко мои способности не распространяются. Снимаю с него простыню и замираю в удивлении. Подгузник Шона топорщится в паху, изнутри в него упёрлось что-то крупное. — Теперь понятно, — усмехаюсь я, расстёгивая липучки. — Пора тебя освобождать. Беру его вставший член в руку. Он горячий и покрасневший. Неизвестно, сколько времени он провёл во всеоружии внутри подгузника, но ему там явно было тесно. Радует, что и эту функцию его организма удалось восстановить. — Не беспокойся, чувак, я только проверю работоспособность, — начинаю неторопливо надрачивать, — обещаю, никому об этом не скажу, даже тебе. Обнажив головку, плюю на неё, чтобы не натёрлась. Шон начинает дышать глубже. Ускоряю движение, а другой рукой глажу ему грудь, живот, иногда оттягиваю некрупные яйца, которые так и норовят прижаться снизу к стволу. Шон поворачивает голову из стороны в сторону, стонет, приоткрыв рот. Я не останавливаюсь, вновь плюю ему на член. У меня отличная слюна, брат, Рики не даст соврать! — Финн… Финн… — срываются слова с его губ. — Финн любит тебя, сладенький, — улыбаюсь я, не останавливая движение. — Очень любит и ужасно скучает. Мелкие предметы вокруг медленно поднимаются в воздух: книги, журналы, карандаши, тетрадки, пузырьки, пробирки, шприцы, капельницы, салфетки, кружка, из которой я обычно пью кофе, и запас тарелок, которые я вечно забываю унести наверх. Они пускаются в полёт по лаборатории, огибают нас с Шоном, врезаются в стены и друг в друга. Всё, что может разбиться, разбивается, и по воздуху носятся одни осколки. Смотрю на брата, продолжая дрочить ему. Рука ходит ходуном, плотно обхватив толстый ствол, елозит от основания до самого верха, полностью обнажая бордовую головку и издавая слабые постукивающие звуки. Не прекращаю смачивать слюной, Шон стонет, часто и глубоко дыша. Его глаза открываются и смотрят куда-то вверх, будто видят что-то такое, чего не вижу я. Стулья и приборы вокруг звонко подрагивают, освещение мигает, кончики моих осветлённых волос треплет суперсила. И эта суперсила не моя. — Финн! — почти кричит брат, замерев на мгновение, затем выгибается дугой и из раздутой головки его члена вылетает длинная густая струя, доставая ему до самого подбородка. Следом выстреливает ещё несколько таких же струй и струек поменьше, пока поток не иссякает, стекая по моим пальцам. Вместе с ним иссякает поток суперсилы, уцелевшие предметы и осколки со звоном и стуком падают на пол и всё прекращается. Шон закрывает глаза, успокаиваясь, его дыхание постепенно выравнивается. — Ну ты молодец, братишка, — восклицаю я, — разрядился так, будто шесть лет не кончал! В помещении полный хаос, с трудом нахожу салфетки, вытираю себе руки, а ему подбородок, грудь, живот, нежно промакиваю опадающий член. Усмехаюсь, представляя, как его будет ласкать Финн, ведь, по его словам, он это умеет лучше всего. Я не удивлён наличию у Шона суперсилы. Может быть, она всегда была и проявилась только сейчас, а может быть, я поспособствовал её появлению, влив в него столько своей, что хватило бы потушить солнце или зажечь новое. Ищу ножницы и аккуратно подстригаю ему волосы, затем надеваю на него глазную повязку. Хочу, чтобы, когда он проснулся, увидел себя точно таким, каким он был у границы шесть лет назад. А новый глаз станет для него сюрпризом! Cколько пройдёт времени, прежде чем он заметит? Оглядываю замусоренную побитую лабораторию — хочется забыть это место и никогда больше сюда не спускаться. Поднимаю обнажённого брата в воздух телекинезом и перемещаю наверх, на первый, а затем на второй этаж, в спальню. Окна открыты настежь, здесь светло и пахнет морем. Уложив Шона на большую кровать, одеваю его. Старая одежда сгнила в песке, кроме многострадальной толстовки с волком — я сохранил её, но не уверен, что брат станет её носить. В ателье я заказал точную копию его джинсов с заплатками. Надев их на брата, рядом с кроватью ставлю новую обувь. — Шон, ты никогда не был модником, — затягиваю ему ремень, — но теперь у тебя будет полно времени, чтобы им стать. Если захочешь. В комнату заходит кошка и, запрыгнув на кровать, осторожно обнюхивает спящего Шона. Ложится рядом с ним и принимается облизывать ему руку шершавым язычком, как делает это мне. Признала. Присев рядом с братом по другую сторону, беру его ладонь в свои, затем наклоняюсь, целуя в лоб. — Я люблю тебя, братец. Нежданные слёзы текут по моим щекам, капая на его лицо. Ну какой ты Одинокий Волк после этого, чёртов плакса?! — Enano, — тихо произносит он сквозь сон, и я чувствую, как его пальцы слегка сжимают мои. — Да, Шон, твой enano рядом, всё будет в порядке, — всхлипываю я. Взглянув на кошку, спрашиваю её: — Ну что, Хлойка, пора будить старшего волка? Она смотрит на меня большими голубыми глазищами и говорит: — Мяу.