Шесть лет одиночества

— Теперь сконцентрируйся, — терпеливо говорю я. — Представь, что мысленно прикасаешься к стенкам, обхватываешь их пальцами. Шон пытается с помощью суперсилы сдвинуть бумажный стаканчик из-под кофе. Мы сидим в одном из самых дорогих ресторанов в аэропорту Мехико. Ещё слишком рано и цены здесь кусаются, поэтому народу нет. Мы нашли такое место, чтобы можно было спрятаться от всех, словно на необитаемом острове. Иногда после мелодичного сигнала приятный женский голос объявляет о вылетах, прилётах, оказываемых услугах, изредка разносится другой голос, сварливый и резкий, требующий у кого-то подойти к стойке информации или поторопиться на рейс. Это будет наш второй перелёт за последние сутки. Вчера ближе к полуночи мы прилетели из Эрмосильо, провели ночь в отеле аэропорта и теперь ждали рейс на 8 утра до Сан-Хосе. Впереди целый час, посадку ещё не объявили. — Не пытайся сразу давить на стенки, сначала почувствуй их бумажную текстуру, — советую я и тут же зеваю. Пора просыпаться, сегодня мы поздно легли, устроившись в отель за полночь. Погружая лицо в ладони, убираю с глаз светлую чёлку. Брат нормально отнёсся к тому, что я крашу волосы, точнее, среди всего прочего это оказалось сущей мелочью. Мы с Шоном никогда раньше не летали на самолётах, если не считать того случая, когда я продырявил лайнер. Но мне полёты были близки, а вот он мечтал полюбоваться на вид из окна. Я специально выбрал для него хорошее место впереди салона, чтобы не мешало крыло. Вчерашний рейс был поздним, поэтому ему удалось увидеть ночной Мехико — самый большой город в Северной Америке. — Вау! — выдохнул он, пока самолёт делал разворот над городом. — Даниэль, ты это видишь?! Я положил руку ему на плечо, мы соприкоснулись головами, вглядываясь в иллюминатор. Внизу расстилалось море из разноцветных огней и света, как будто кто-то натянул на чёрном полотне рождественские гирлянды — оранжевые улицы и проспекты были обрамлены гроздьями белых лампочек с вкраплениями красных, голубых, жёлтых, зелёных, уходивших к горизонту. Но мне было плевать на эту россыпь. Сердце уже привычно замирало от странного чувства, когда я видел Шона или соприкасался с ним. Мой брат жив! Я сбоку смотрел на его лицо, на широко распахнутый левый глаз, в котором отражалась световая панорама. На нём больше не было пиратской повязки. Я возвратил ему то, что он утратил по моей вине. Шон и впрямь не сразу заметил, что под повязкой у него есть глаз, только когда пошёл в ванную комнату. Я внезапно услышал его приглушённый возглас, он выскочил в чём мать родила и уставился на меня двумя широко открытыми глазами. Он был в полном недоумении, не в силах поверить. Пожав плечами, я сказав ему, что умею заживлять раны и даже смог вырастить ему новый глаз. Он очень обрадовался и сделал шаг по направлению ко мне, но внезапно остановился, сказав сухое «Спасибо», и, прикрыв пах рукой (будто я там чего-то не видел!), скрылся за дверью. Шон концентрируется, вытянув руку к стаканчику и насупив брови. Растопыренные пальцы подрагивают, на его лбу появляются морщинки, он глубоко и шумно дышит. — Шоооон, — тяну я, не в состоянии сдержать смех, — ты на унитаз присел, что ли? Он бросает на меня взгляд своих бездонных карих глаз, его губы трогает улыбка. — Не смеши меня, enano, сейчас у меня всё получится. Enano. Прошло больше месяца с его пробуждения, но он совсем недавно стал называть меня, как раньше. Первые дни он с отчуждением относился ко мне — не мог поверить, что его Даниэль это теперь я — взрослый парень с него ростом, что мы в Пуэрто-Лобосе, в доме нашего отца, что прошло долгих шесть лет. Всё ему казалось незнакомым, он чувствовал себя чужим. Ещё вчера он сидел в машине перед полицейским кордоном на границе, рядом с ним сидел хорошо знакомый ему маленький мальчик, а сегодня жизнь полностью изменилась, изменился его брат, изменилось всё вокруг, только он остался таким, как прежде. Мне пришлось проявить чудеса терпения и заботы — не думал, что будет так тяжело на душе, когда близкий человек не может принять тебя, потому что мальчик внезапно превратился в мужчину. Я на себе испытал понимание того, когда люди выходят из комы через много лет, как они и их близкие сталкиваются с такими же сложностями. Пытался убедить его, что я это я, а не какой-то посторонний чувак, называющий себя его братом. Он верил мне разумом, даже соглашался, что я Даниэль, но не мог поверить глазам и принять сердцем. Брал кошку на руки, гладил и целовал её, а я завидовал ей. Целыми днями он в одиночестве гулял по берегу, ходил к маяку и возвращался вечером, будто не к себе домой. Я встречал его в дверях, улыбался ему, пряча свою боль глубоко внутри. Делал всё, чтобы он принял меня и этот дом: отдал ему большую спальню, а сам перешёл в маленькую смежную комнату, будил и успокаивал, если ему снились кошмары, готовил еду, с утра варил кофе, стирал его вещи, даже убирался в его комнате, лишь бы он понял, что я делаю это из любви к нему, потому что он мой брат, и что посторонний, чужой человек просто так никогда этого делать не будет. В этот период я несколько раз заставал его перед стендом с вырезками из газет. Шон всегда молча изучал его и это беспокоило больше всего — мне даже захотелось спрятать сборник моих сомнительных достижений куда подальше. Если бы брат высказал хоть какое-то, даже нелицеприятное мнение, или стал задавать вопросы... Но он молчал, я лишь видел, как его лицо хмурилось, а сердцебиение учащалось. Наверное, думал, какой монстр из меня вырос... Однако со временем мы стали чаще проводить время вместе, он начинал постепенно привыкать ко мне, всё-таки нас связывало очень многое. Мы разговаривали о нашем прошлом в Сиэтле, об отце, о матери, о бабушке с дедушкой, даже о Финне. Однажды я сказал ему, что не общаюсь ни с кем, кроме Финна, потому что все считают его мёртвым после тяжёлого ранения на границе, и что я никому не говорил, что он шесть лет лежит в коме. Врачи не давали утешительных прогнозов, было неизвестно, когда он придёт в себя, скорее всего, никогда, поэтому я объявил его мёртвым, чтобы не плодить ни у кого ложных надежд. В общем, я безбожно врал. Но, если подумать, смерть тоже является своего рода комой. После этого разговора он подошёл и прижал меня к себе. — Прости, волчонок, ты так много сделал для меня. И для нас обоих. Мне просто нужно было время, чтобы осознать… всё-таки шесть лет это не шутка. — Понимаю, Шон, — я крепко обнял его. — А ты прости меня, что я подверг твою жизнь опасности. Клянусь, такое больше никогда не повторится. — Дэни, не клянись никому и ни в чём, если тебя не просят, — строго сказал он. Я с удивлением посмотрел на него. Ну а на что я рассчитывал, это же старший брат! — И даже если просят, сто раз подумай. — Ну, окей-окей, раз ты так просишь... клянусь, что подумаю об этом. Он прыснул, я рассмеялся вслед за ним. Мы ржали на грани истерики, наверное, минуты две, вцепившись друг в друга. — Шон, ты понимаешь, что мы теперь по другую сторону стены? — наконец спросил я, вытирая выступившие слёзы. Его глаза тоже были влажными. Мы ни разу до этого не говорили с ним о том, что произошло на границе. — Я тогда не успел объяснить, но... я очень испугался за тебя, — сказал он. — Копов было слишком много и они могли пристрелить нас. Я вдруг понял... наверное, впервые в жизни... что рискую твоей жизнью... — Шон... — Теперь я понимаю, что это был неправильный выбор. А ты всё сделал правильно, enano. Ты молодец, благодаря тебе мы оба живы и оба в Мексике. Он впервые назвал меня enano после пробуждения... и тут меня прорвало, как недавно Тони. Я только что смеялся так, как не смеялся очень давно, а теперь всё, что во мне умерло, вся дрянь, что накопилась внутри за эти годы, всё, что я пережил после его пробуждения, — хлынуло в виде потока слёз на его футболку. Я вновь стал десятилетним мальчиком, рыдающим на плече старшего брата. Да что там, я просто завыл в голос, не в силах себя сдержать! Он не мешал мне, не выпуская из объятий и поглаживая по спине. — Шон, я думал... что ты... что ты никогда не проснёшься... что я навсегда потерял тебя... — наконец кое-как выговорил я между спазмами, с усилием втягивая воздух. Больше я ничего не мог вымолвить, вжавшись в него. — Ну, enano, не переживай, всё будет хорошо, — говорил он мне на ухо дрожащим голосом, крепко прижимая к себе. А слёзы из моих глаз текли непрерывными ручьями и не могли остановиться. — Мне ужасно жаль, что всё это время я не мог тебе ничем помочь, но теперь мы снова вместе. Я люблю тебя. — А я люблю тебя, Шон! Мы рыдали, стоя в обнимку, но это были минуты неописуемого, трансцендентного счастья. Такого, которое далеко не каждому дано пережить. Я вслушивался в его успокаивающий голос, ощущал его тёплую щёку и горячее дыхание, овевающее моё ухо, вдыхал его запах, смешанный с ароматом его любимого геля для душа, и не торопился выдыхать, стараясь удержать в себе как можно дольше... Вернув Шона, я сломал окончательную черту между жизнью и смертью. Это было долго и трудно, в начале пути я почти отчаялся, а потом постоянно пребывал в сомнениях, сам несколько раз был на грани смерти. Но в итоге мне удалось. Возвращение Шона вновь сделало меня чувствительным, но открыть ему правду о «коме» я не мог. Как можно сказать человеку, что он умер по твоей вине и почти сгнил в могиле?! Только Финн видел место его последнего упокоения, всем остальным, даже нашей маме, придётся просто поверить мне на слово. Про глаз тоже можно сказать, что он был всего лишь поранен, а теперь зажил — только Карен видела его без повязки. Но я был уверен, что и мама, и умница Финн, увидев живого и здорового Шона, не станут делиться с ним или с кем-то ещё своими соображениями и задавать неуместные вопросы. — Тебе не кажется, что я выгляжу слишком молодо? — спросил брат несколько дней назад. — Я нисколько не изменился, а мне ведь скоро двадцать три… Охренеть, Дэни, мне двадцать три! Он разглядывал себя в зеркало, не в силах поверить в свой реальный возраст. — Это из-за комы, — соврал я, — метаболизм во время сна сильно замедляется. Но это даже неплохо, ты сэкономил шесть лет. — Наверное, — согласился он. — Только мне сигареты и пиво без документов ещё долго не будут продавать. — Ничего, мне же продают, в Мексике с этим проще. — Дэни, откуда у тебя шрам на лице? — вдруг спросил он. Я давно ждал этого вопроса. — Я тогда был совсем мелкий, работал с реслерами, пока не облажался, — я виновато улыбнулся, пожав плечами, мол, Шон, ты же лучше всех знаешь, как у меня это бывает. Он кивнул и осторожно прикоснулся к шраму кончиком пальца. — В общем, меня тогда чуть не убили. — Кем надо быть, чтобы напасть с ножом на пацана? — Это не от ножа, а от пули. — Оу! — удивился он, неосознанно потрогав небольшой шрам на собственной шее. — На нас обоих стоят эти метки, enano. — Да... Он водил пальцем по моему шраму, будто пытаясь его затереть. Конечно, у него ничего не получилось, но я закрыл глаза, ощущая давно позабытую теплоту братской заботы... — Так... когда мы расскажем всем о моём пробуждении? — Ещё один внезапный вопрос из списка моих ожиданий, который привёл меня в чувство. — Мне кажется, они должны узнать. Перед тем, как ответить, я задумался на несколько секунд: — Пойми, Шон, всё это время они думали, что ты мёртв, оплакивали тебя, вспоминали в День поминовения, молились за твою душу. Нужно найти какой-нибудь подходящий способ, а не просто написать: «Хэй, я Шон! Я вернулся!» Он выглядел совсем потерянным, уставившись в пол и как обычно потирая переносицу. — Что же делать? Я бы хотел, чтобы обо мне узнал Финн, — сказал он и добавил: — И Лайла. И мама. — Узнают, не беспокойся, — улыбнулся я, ободряюще потрепав его по плечу. — Доверься мне, я кое-что придумал. Пробуждение Шона до сих пор было нашей тайной — я просил его никому об этом не рассказывать раньше времени. А несколько дней спустя он зашёл в свой аккаунт в соцсети и просто выложил рисунок, который нарисовал накануне, — мы сидим в обнимку с братом на фоне нашего дома в Пуэрто-Лобосе, держа банки пива в руках, — он был выполнен в характерной манере Шона: основной план чёткими карандашными линиями с глубокой, но менее выраженной перспективой и размашистой штриховкой. Тех, кто хорошо знаком с другими его рисунками, этот точно заденет за живое. Почти за семь лет это был первый пост от его имени. Стоит ли говорить, что тут началось? Посыпались комментарии, самые разные, от «Классные парни!» и «Кто это нарисовал?» до «Даниэль, это не смешно!» и «Хорош так шутить!». Мы посмеивались, читая их. Он сидел перед ноутбуком, я стоял над ним, уткнувшись носом в его макушку. В личку пришли новые сообщения. Первое от Финна: «Шон, это ты?» Интернет у него был только в посёлке, и то нестабильный, значит, писал он с работы. Мог ли он догадываться о том, что Шон жив? После того, как я сказал ему, что готовлю огромный сюрприз, который стоит всего на свете, а потом он узнал, что я умею летать, Финн вполне мог додуматься до того, что я способен и на нечто большее. Тогда же он подарил мне фенечку, означающую жизнь, возможно, уже начиная о чём-то догадываться… Брат повернулся ко мне. — Даниэль, я хочу ему ответить. — Ответь, конечно, — ободряюще кивнул я. — Только, пожалуйста, Шон, покороче. Расскажешь ему всё при личной встрече. «Да, это я, — написал он. — Мы вылетаем в Коста-Рику завтра утренним рейсом». Второе от Лайлы: «Шон, если ты жив, позвони мне» и номер телефона. Третье от Карен: «Даниэль, сынок, очень красивый рисунок. Хорошо, что ты не забываешь своего брата». Она думала, что пост опубликовал я, и ни о чём не спрашивала, значит, можно было не отвечать. Чуть позже Шон позвонил Лайле, своей лучшей подруге детства, они несколько минут о чём-то болтали, я не стал подслушивать, но после разговора у него сияли глаза. А ближе к вечеру мы выехали в Эрмосильо. — От того, что ты напрягаешь мышцы, стаканчик не сдвинется, — поясняю я, делая глоток кофе. — Помнишь, ты учил меня двигать камушки? Мы тогда жили вдвоём в заброшенном домике на берегу заснеженного ручья. При поддержке Шона я тренировал суперсилу на камнях, останавливал бросаемые им снежки, играл с Грибочком, удерживая деревянную палку в воздухе без помощи рук. С каждым разом у меня получалось всё лучше контролировать свои способности, но процесс всё равно шёл довольно медленно. Шон со временем тоже справится, тем более что я собирался значительно ускорить его обучение. Вот только ещё не знал, каким образом. — Напрягай не свои мышцы, а предмет, который хочешь сдвинуть. Представь, что он твоя мышца. Пока я не понял этого, у меня тоже плохо получалось, — терпеливо говорю я брату. Не предполагал, что во мне может быть столько терпения! Даже представить не могу, что срываюсь на Шона из-за чего-нибудь, это просто немыслимо. Он за всё это время тоже ни разу не повысил на меня голос, как часто бывало шесть лет назад. Мы стали гораздо лучше понимать друг друга, сказывался один возраст. Отвернувшись от стола и медленно допивая кофе, смотрю в большое панорамное окно, рядом с которым стоит наш столик. На многочисленные самолёты, пристыкованные к телетрапам и припаркованные на стоянках. На взлётную полосу в отдалении, на которой мелькают взлетающие и садящиеся с разницей в несколько минут лайнеры. На асфальтированное поле под окном, разрисованное белой разметкой, где не прекращается движение: по нему курсируют автобусы с пассажирами, багажные тягачи с мигалками, передвижные трапы, а маленькие человеческие фигурки — регулировщики в униформе — махают флажками, указывая верный путь. И это в 7 утра, днём здесь вообще будет не протолкнуться. Аэропорт огромен, как и город, в котором он находится. — Заметь, — говорю ему, не оборачиваясь, — я не смотрю на поднос и совершенно не напрягаюсь. Мой поднос сам по себе отрывается от стола, поднимаясь вверх. Несколько секунд повисев в воздухе, он медленно опускается на поверхность. Сейчас это кажется таким простым, особенно если сравнивать с цунами, а когда-то, чтобы поднять одну несчастную бутылку, мне потребовалась целая неделя упорных тренировок. Шон тогда радовался даже больше, чем я. — Даниэль, ты уверен, что у меня есть суперсила? — в очередной раз спрашивает он, вздохнув. — Ты точно не прикалываешься? — Мне не десять лет, чувак, чтобы так прикалываться, — поворачиваюсь к нему. — Когда ты спал, предметы летали вокруг тебя. Я не вдаюсь в подробности, в какой интересный момент это происходило. Хотя… Внезапно меня осеняет. — Шооооон, — тяну я, делая большие глаза. — Слушай, попробуй подумать о Финне. Представь, что стаканчик это его… нууу… эээ... Шон стремительно заливается краской. — Его ладонь, — заканчиваю я, ухмыльнувшись. — Попробуй пожать её. Не сомневаюсь, что парень с дредами любит его больше жизни, а он всегда начинает волноваться и краснеть, если я вспоминаю о Финне. Кроме того он постоянно перечитывает письмо шестилетней давности. Я помню некоторые строчки наизусть, потому что тоже часто перечитывал его после того, как пересёк кордон на границе. «Скучаю по тебе! Хотел бы я сейчас увидеть вас с Дэниэлем! Как там наш супергерой? <…> Свистни мне, когда вы доберётесь до Мексики. Всегда хотел там побывать и, возможно, это как раз то место, где мне бы хотелось расслабиться. До тех пор, пока ты рядом». В итоге Финн побывал в Мексике и был совсем рядом с Шоном. У его могилы. Но расслабиться ни у кого из нас не получилось... — ¡Atención! El vuelo AM 690 de Aeroméxico sale hacia San José, Costa Rica. Puerta 75. — О, нашу посадку объявляют, — я поднимаю голову, вслушиваясь. — У нас выход 75. Опускаю глаза на брата. Его лицо сияет — он в упор смотрит на бумажный стаканчик, висящий в воздухе между нами. — Шон, я же говорил, у тебя есть суперсила! — восклицаю я. — Что ты такое представил, если не секрет? — Ладонь, конечно, — медленно опустив стаканчик на стол, он подмигивает мне: — А ты что подумал, шалун? Он не глядя расплачивается одной из своих золотых или платиновых карт и мы идём на посадку. В Эрмосильо он по привычке шарахался от всех, стараясь обходить копов за километр и избегать камер, а теперь почти перестал обращать на них внимание, доверившись мне, ходя всё ещё кидал по сторонам опасливые взгляды. Пройдя в самолёт, мы занимаем соседние места в бизнес-классе впереди салона. Рейс в Мехико был полностью эконом, а здесь сиденья широкие, мягкие, и места для ног гораздо больше. Шон, естественно, садится у окна. Улыбаюсь, думая о том, что, если бы мне было десять лет, я сам сидел бы там. А теперь мы со старшим во многом поменялись местами — предпочитаю видеть, как он просто живёт: тратит деньги, рисует, купается в море, спит, сколько хочет, вообще ни в чём себе не отказывает и ни о чём не беспокоится. Я отдал ему джип, мне-то он всё равно без надобности, Шон любит рассекать на нём по окрестностям Пуэрто-Лобоса. Однажды он спросил, откуда у меня столько денег? Он натыкался на них повсюду — в разных местах дома были заныканы пачки долларов, которые не поместились в сейф. Десятки и сотни тысяч иногда просто вываливались из шкафа на пол или падали на кухонный стол, когда я доставал муку. Я их небрежно откидывал в сторону к безмерному удивлению брата. Если бы он знал, сколько у меня на счетах по всему миру... — Я последовал твоему совету, Шон, вырос сильным и смелым, — ответил я. — И деньги научился добывать по-своему. — То есть ты теперь бандит? Не сожаление ли я услышал в его голосе? — Нет, я воин и бандитов ненавижу. Кстати говоря, это их деньги, ты же видел стенд... — А банки? Ага, вот, что его беспокоило... — Этот случай был единственным. Я вернул деньги, с процентами. Как хорошо, что я их действительно вернул, словно по какому-то наитию! — Хорошо, ничего не имею против, — облегчённо выдохнул Шон, улыбнувшись. Он бандитов не любил. А ещё расистов, копов и агентов ФБР. Тот же набор, что и у меня, у нас с ним много общего. Хотелось верить, что он не думает обо мне, как о каком-то злобном монстре без моральных принципов... — Ты мой брат, enano, и это самое главное. Он не догадывается, но я его вечный должник. Мир без него мало что значил для меня, а с ним вновь стал бесценным — за шесть лет одиночества я на собственной шкуре испытал эту разницу. Я назвал ему код от сейфа, он мог распоряжаться деньгами, как ему заблагорассудится. А если бы он только захотел, я принёс бы ему всё золото мира! Но ему это не нужно, он всегда умел довольствоваться малым. Слава богу, прошли времена, когда на счету был каждый бакс, и брату приходилось делать выбор между булкой хлеба и шокохрустом для меня, между покупкой подарка на рождество и кражей... Заказываем у стюарда пиво и чипсы — мы двое состоятельных молодых американцев, выглядящих слишком молодо и при этом имеющих дипломатические паспорта. По документам Шон на семь лет старше меня, поэтому не придраться. Он наблюдает за взлётом, иногда бросая на меня восторженно-испуганные взгляды. При утреннем свете скорость ощущается гораздо лучше, чем в вечерних сумерках. — Вау, охренеть! — восклицает он, вцепившись в подлокотники, когда самолёт отрывается от земли. Он не отлипает от иллюминатора. Земля стремительно проносится назад, постепенно отдаляясь. Мне всё равно, что там снаружи, украдкой наблюдаю за ним. Его радость и восторг — для меня лучшие подарки. Шон когда-то был обычным застенчивым подростком, любящим отца и брата, но попавшим в тяжёлые обстоятельства. Кто бы мог подумать, что в нём таилось столько внутренней силы, выдержки и терпения, которые позволили ему идти к цели, заботиться о младшем брате и драться за него. Зато теперь ему больше не нужно убегать, прятаться и рисковать свободой, не нужно бдить за маленьким неугомонным Суперволком, носить грязные обноски и мыться раз в месяц, не нужно спать, где придётся, воровать еду в магазинах и рыться в мусорных контейнерах, ходить в синяках и кровоподтёках по всему телу, не нужно смотреть в дуло дробовика и пистолета. Он выдержал всё (ну или почти всё) и, наконец, эта гора упала с его плеч. Ему больше не нужно меняться так, как пришлось измениться мне. Самолёт постепенно набирает высоту, табло «Пристегните ремни» выключается. Шон достаёт свой старый скетчбук и начинает рисовать, бросая взгляд на ослепительные облака, плывущие под самолётом, словно кучки белоснежной ваты. На бумаге постепенно появляются прямые контуры крыла, размытая линия горизонта, белые пятна далёких кучевых облаков... Вызвав стюарда, заказываю две порции виски. — Шоооон! — зову я. Замечаю в его ухе наушник. Он вновь стал слушать музыку, иногда тихо подпевая про себя, как раньше. С тех пор, как мы покинули Сиэтл и он выкинул телефон, у него не было возможности вернуться к любимым трекам. Дёргаю за рукав. Он поворачивается ко мне, вытаскивая наушники и откладывая скетчбук. В другой раз я ни за что не стал бы прерывать его рисование, но сейчас у меня есть веская причина. Дорисует позже. — Чего, Дэни? — Ты думаешь, я забыл? Я вручаю ему стаканчик с виски и поднимаю свой: — С Днём рождения, брат!

* * *

После приземления получаем багаж и выходим из здания аэропорта. В Сан-Хосе позднее утро, солнце ощутимо печёт. Мы снимаем толстовки, в самолёте было довольно прохладно, и остаёмся в майках. Я жду, когда Шон докурит первую за день сигарету. Курит он редко и мог бы вообще не травить себя, но объясняет привычку тем, что отцовская зажигалка хотя бы иногда должна использоваться. Я согласен с ним — лучше так, чем без дела висеть на кресте. Странно, что за эти годы её не украли, но мексиканцы не очень-то любят грабить свежие могилы... Так, куда дальше? Нужно искать автобус или такси, которое довезёт нас хотя бы до Никойи, а дальше ловить попутку. Я совершенно не разбираюсь в таких вещах, поэтому Шон берёт дело в свои руки. Он оставляет меня под небольшим навесом стеречь сумки, а сам уходит, быстро теряясь в толпе. Замечаю двоих персонажей, которые незаметно наблюдают за мной. Заприметил их ещё во время посадки: они летели с нами, только их было трое, значит, ещё один следит за Шоном. Ничем не отличаются от остальных туристов и кто-то другой ни за что не смог бы распознать в них агентов ФБР. Одна стоит у стены, уткнувшись в смартфон, другой расположился на дальней скамейке, будто расслаблен, как сотни других людей вокруг. Агентов выдаёт лишь чрезмерное внимание к нам с братом, которое они всячески пытаются скрыть, чуть учащённый пульс, чуть более активные бета- и гамма-волны мозга при снижении активности альфа-волн. При том что у обычных туристов всё наоборот. С моей стороны было глупо надеяться, что бюро забудет о нас. Вырубаю агентов. Мужик на скамейке засыпает, женщина у стены будто сама опускается на задницу и тоже спит, уронив голову на грудь. Ну разморило людей от жары, с кем не бывает. Мысленно ищу Шона, он в сотне метров на автостоянке договаривается с водителем. Концентрируюсь вокруг него, нахожу третьего агента, незаметно усыпляю. Пока что внимание к нашим персонам меня не очень напрягает, но если ФБР начнёт наседать, придётся действовать более жёстко. Я не скидывал со счетов вероятность, что директор может попытаться взорвать самолёт — смерть такого опасного человека, как я, оправдывает любые жертвы. Но что если я выживу? Он видел, что пули меня не берут. Добраться до нас изнутри было невозможно, я проверил все предметы на борту. Если только сбить ракетой, но и это у него не вышло бы — самолёт снаружи был защищён ещё одним барьером, не считая того, которым я окружил Шона. Защитный барьер — моя давняя способность, которую я открыл ещё в Дали, а использовал при штурме границы. Теперь же эта способность многократно усилилась и в качественном, и в количественном аспекте. Неудачное покушение на нас означает объявление войны, и пока что директор не готов к ней. Сложно сказать, копит ли он силы или вовсе не собирается нападать, всего лишь наблюдая? Братьям Диасам нужно быть готовыми к любому развитию событий. Именно поэтому обучение Шона для меня сейчас приоритет номер один. Оставляю на коже каждого агента ультиматум, его не видно под одеждой, но когда они придут в себя, не заметить будет сложно. Если директор не прекратит слежку, я начну зверствовать — по-моему, предупреждений более чем достаточно... Прислонившись спиной к стене, лениво наблюдаю за потоками людей с чемоданами, слушаю автомобильные гудки и отдалённый самолётный гул. Сейчас бы косячок забить... — Даниэль! Рядом со мной возникает сияющий Финн, мы обнимаемся, хлопая друг друга по спине. — Здорово, бро, не думал, что ты приедешь. — Да вот с работы отпросился, решил встретить, — говорит он. — Чуть не разминулись, отошёл поссать, а вы уже выскочили на улицу. Где бы я вас тут искал? Замечаю, что он больше не смотрит на меня, взгляд его мечется вокруг, будто кого-то ищет, дреды колышутся на голове. — А где... Разве ты один? — Кого ты ожидал увидеть? — с деланным удивлением спрашиваю я. — Да… ты знаешь... я думал… когда написал Шону… — говорит он совсем тихо, пряча взгляд. — Извини, наверное, я просто не понял шутку, братишка… Свет в его голубых глазах постепенно меркнет, он весь делается будто меньше ростом. — Хо-хо, чувак, не обламывайся раньше времени, — усмехаюсь я, кивая ему за спину. — Может быть, ты ждал воооон того парня? — Финн! Резко повернувшись, он видит рядом с собой Шона. Они несколько мгновений смотрят друг на друга, пока брат с улыбкой не кидается ему на шею. — Привет, чувак, я так соскучился, — Шон крепко обнимает его, — давно тебя не видел. А Финн молчит, потеряв дар речи. Сердце его замерло, а воздух не поступает в лёгкие. Вдруг он начинает сползать по Шону, опускаясь на колени с протяжным криком: — Шоооооон... Он сотрясается от рыданий, обхватив брата руками и уткнувшись лицом ему в живот. Шон гладит его по плечам, бросает растерянный взгляд на меня, не представляя, что делать: он явно не ожидал такой реакции. Признаться, я тоже, хотя мог бы догадаться. Прохожие смотрят на открывшуюся картину эмоционального потрясения, кто с изумлением, кто с улыбкой — не каждый день можно увидеть такое яркое проявление чувств. А я стою рядом, думая, что переборщил с сюрпризом: не стоило соблюдать с Финном чрезмерную таинственность. Но я боялся дать ему надежду и не справиться. Зато теперь зрелище получилось сногсшибательное, у самого пелена стоит в глазах. — Мой маленький Шон... — Я здесь, Финн, всё хорошо, ты только успокойся... Вдвоём не можем оторвать Финна от брата, он вцепился в него с неимоверной силой. Ждём, когда он немного придёт в себя и разожмёт руки, с двух сторон поднимаем его — лицо мокрое, ноги с трудом держат, парень в шоке. Ведём до ближайшей скамейки, она занята, но люди, следившие за происходящим, освобождают нам место. Усаживаем Финна, я достаю бутылку с водой и протягиваю ему, Шон садится рядом, не убирая руку с его плеча. Он делает несколько глотков, мотает головой и вновь смотрит на Шона. — Шон, это правда ты? Я не могу поверить... — Это правда я, — улыбается брат. Финн берёт любимое лицо в ладони и порывисто целует в губы. Это продолжается несколько долгих секунд, пока совершенно обалдевший Шон не вырывается. — Стой, чувак, — восклицает он, — здесь же люди кругом! — А мне похер! — не отрывая взгляд от Шона, Финн крепко хватает его за руку, будто кто-то может отобрать, и вновь приникает к его губам. Брату ничего не остаётся, как ответить на поцелуй. Люди вокруг кивают на них друг другу, пряча улыбки. — Вы ещё прямо на лавочке потрахайтесь, — невзначай вставляю я, стоя над ними. — Если что, я постою на стрёме. Раскрасневшийся Шон отстраняется, а Финн внезапно встаёт и заключает меня в объятия. — Чувак, — говорит он. Чувствую своей щекой его мокрую щёку. — Как тебе сюрприз, Финн? — тихо спрашиваю я. Окружающий шум приглушает мой голос. — Стоил он того? Он обнимает меня ещё крепче. — А ведь я, пожалуй, догадывался, — так же тихо говорит он. — Ты бог, Даниэль. — Чувак, ты эту религиозную хрень брось, мне её по горло хватило в Неваде. Я всего лишь... Суперволк! — Ребят, вы там не уснули? — спрашивает Шон. — Уже идём! Кстати, о снах, Финн. Шон у нас после комы, — на этом слове я слегка сжимаю ему рёбра локтями, — шесть лет спал, так что, пожалуйста, будь нежнее с ним. Финн внимательно смотрит мне в глаза и кивает: — Я понял. Шон нашёл автобус, но у Финна тачка, взятая напрокат. Пока он ведёт машину, болтая с братом («солнышко», «сладкий», «милый», «маленький» — для него только такие эпитеты!), я на заднем сиденье обозреваю из окон унылый пригород, плавно переходящий в джунгли. Мы выехали из аэропорта, покинув территорию Сан-Хосе, а при выезде из города попали в двустороннюю пробку и движемся очень медленно. Хотелось бы ехать быстрее, но ничего не поделаешь. Мы передаём друг другу косяк, играет негромкая музыка на испанском. Нам с Финном она не очень нравится, а Шона вполне устраивает, и с этим тоже ничего не поделать. Он эмоционально рассказывает Финну историю шестилетней давности, когда мы добрались до границы с Мексикой и я разломал стальную стену, а потом получил пулю в плечо от парочки расистов. Шон тогда чуть с ума не сошёл от страха за меня. Давно это было... Сейчас брат буквально кипит от возмущения — в его памяти этот эпизод произошёл буквально на днях... Где-то впереди нас раздаётся звук сирены. Она не приближается, но давит на мозг, я смотрю внутренним чувством — это реанимация. Обочина узкая, машин много, она никак не сможет проехать. — Финн, стой, — говорю я. — Надо кое-что сделать. — Ты уверен? — спрашивает Финн. — Остановись, чувак, — Шон хлопает его по плечу, — волчонок что-то задумал. Наша машина и так еле-еле ползёт в потоке других бедолаг, а тут вообще тормозит. Позади раздаются возмущённые гудки водителей, но меня это не волнует. Я подхватываю реанимационный автомобиль в паре сотен метров впереди и поднимаю его в воздух. Он проносится над дорогой, вызывая настоящий фурор. Машины останавливаются, водители и пассажиры выскакивают наружу, глядя на летящую над дорогой «скорую», показывают друг другу, снимают на видео. Вот она поравнялась с нами и летит дальше. Водитель «скорой» ошеломлённо смотрит вперёд, вцепившись в руль и не понимая, что происходит. — Всё равно не довезут, — напряжённо говорю я. Уже проверил — внутри «скорой» пожилой мужчина с обширным инфарктом. Даже если бы здесь не было пробки, он умер бы, не доехав до больницы. Я выхожу из машины. Реанимобиль приземляется в нескольких сотнях метров позади нас, где пробка только начинается, и почти сразу же приходит в движение — водитель стремится доставить пациента в больницу, какие бы странности ни происходили. Я не могу пешком догнать его, поэтому взлетаю в воздух и через несколько секунд оказываюсь позади. Задние двери распахиваются, я на ходу залетаю внутрь салона. Женщина-реаниматолог поворачивается ко мне с криком, что посторонним сюда нельзя, рядом молодой медик смотрит на меня во все глаза. Не обращая на них внимания, запираю двери и кладу руки на грудь человеку, лежащему с кислородной маской на лице в окружении приборов. Это так знакомо! Вдруг женщина кидается на меня, хватая за плечи и пытаясь отогнать от пациента. Похвально, но в данном случае её забота вовсе не помогает ему. — ¡No te me acerques! — рычу я. Её отбрасывает к стене. Ударившись, она сползает вниз на лавку. Пусть отдохнёт. К ней кидается медик, пытаясь привести в чувство. Это бесполезно, я не дам ей проснуться, пока не закончу с пациентом. Сосредотачиваюсь на нём, его сердце работает кое-как на последнем издыхании. Это даже не работа, а трепыхание. Проникаю сознанием внутрь. Чищу его от сгустков крови, оно сильно страдало и раньше — это не первый инфаркт. Приведя его в порядок за несколько минут, подхожу к врачу и хлопаю её по щекам. Она приходит в себя, оба с испугом смотрят на меня. — ¡Él vivirá! — улыбаюсь я, двери распахиваются и я выпрыгиваю наружу. Когда закончил с пациентом, взглянул на планшет с историей его болезни, где и увидел фамилию. Флорес. Имеет ли старик отношение к печально известному агенту ФБР или это просто странное совпадение? Кто знает, зато он проживёт ещё не один год. Возвращаюсь в наш автомобиль. — Всё в порядке? — спрашивает Шон. — Да, — отвечаю я, — будет жить. — Тебя сегодня покажут по всем местным каналам, Суперволк, — говорит Финн. — Не покажут. У них у всех что-то с телефонами. Мы едем дальше на запад, пока пробка постепенно не рассасывается. Я упираюсь подбородком в переднее сиденье, осторожно обхватывая шею Шона руками, как шесть лет назад, когда мы уезжали из Хэйвен-Поинт. Я тогда в очередной раз ужасно напортачил, а Шон впоследствии ни разу даже не намекнул на это. Не переставая разговаривать с Финном, он берёт мои руки в свои. Наконец-то начинаю осознавать, что Одинокий Волк больше не одинокий! По моему лицу текут слёзы, но я отворачиваю лицо в сторону, старательно их пряча, только клубы пыли вихрятся вслед за нашей машиной, а деревья за окном будто треплет ветер... — Дэни, что случилось? Повернувшись, брат обеспокоенно смотрит на меня. Как он заметил? Почувствовал? Финн тоже бросает вопросительный взгляд в мою сторону. — Да всё нормально, парни, — улыбаюсь сквозь пелену. — Просто нахлынули воспоминания. Ехать до океана нам ещё часа четыре, решаю немного поспать. Кое-как устроившись на драном сиденье и закрыв глаза, я вою: — Ау-у-у-у, ау-у-у-у! — Ау, ау, ау-у-у-у-у! — присоединяется старший волк. — Ау-у-у-у-у! — подхватывает бывший вожак стаи диких псов. Мы хохочем и я проваливаюсь в сон. С утра мечтал.