Шесть лет одиночества

— Здесь спит Грибочек… Даниэль стоит недалеко от нашего домика в лесу. Снег тихо падает сверху, облепляя его непокрытую голову. От белых локонов мало что осталось, только светлые кончики волос вперемешку со снежинками напоминают о том, что совсем недавно он был блондином. Я подхожу к нему, по колено утопая в сугробах, и приобнимаю, устремив взгляд через его плечо вниз. Под ногами ничего нет, кроме ровного снежного покрова. Но я знаю, что он не ошибается — собачку мы похоронили точно где-то здесь. Семь лет прошло для него. Для меня прошёл лишь год. Себя не обманешь. До сих пор до конца не могу свыкнуться с тем, что минуло так много времени, и я стою рядом со своим братом. Теперь мы с ним одного роста, стали ровесниками — он такой же взрослый, как я. Хотя нас разделяет семилетняя разница в возрасте, мой маленький Даниэль внезапно повзрослел и стал богом, сумевшим воскресить меня. А сейчас он плачет, стоя над могилой своей собаки. Я прижимаюсь к нему сильнее, сцепив руки на его груди. Как-то он обмолвился, что не плакал вовсе, когда меня не было. Моя смерть сделала его совсем бесчувственным, выбила остатки детскости, что в нём ещё оставались, перекроив по новым лекалам. Он мало что рассказывал о том, как провёл шесть лет в одиночестве, но его стенд с газетными вырезками немного приоткрыл эту тайну. Но я не мог ни в чём упрекнуть его. Он был мальчиком, оказавшимся в одиночестве в чужой стране без знания языка, наделённый могуществом, которое никому и не снилось. Маленький Даниэль и взрослый Даниэль — два разных человека, но я всё чаще замечаю в нём проблески того самого — озорного, взбалмошного, с весёлыми искрами в глазах. Я ни разу не слышал его смеха, максимум он мог изредка усмехнуться, но его сердце, что сейчас быстро бьётся под моими ладонями, говорит о том, что оно больше не холодный камень. — Я её вижу, Шон, — он шмыгает носом. — Не смотри, enano, — прошу я. — Мёртвым вряд ли нравится, когда их рассматривают. — Окей-окей. Я улыбаюсь про себя, это его двойное «окей» никуда не делось. Он может видеть сквозь землю, для него не существует никаких преград. При этом он редко спорит и всегда старается следовать моим советам. Если честно, меня это слегка напрягает. Раньше, когда мы с ним бежали сперва от копов, потом от целого мира, он частенько предпочитал игнорировать моё мнение, и даже делал по-своему, особенно, когда понял, насколько силён. А сейчас всё по-другому, он будто рад угодить мне по любому поводу. Но, я думаю, это ненадолго — какому младшему брату нравится по своей воле слушаться старшего? — Дэни, ты мог бы воскресить её? — спрашиваю я, уже предвидя ответ. — Нет, — мотает головой он. — Там ничего не осталось, кроме костей и ошейника. Глубоко вздохнув, он продолжает: — Именно поэтому я хочу, чтобы ты был неуязвим. Если с тобой что-то случится, я сумею воскресить тебя, но только если твоё тело не пострадает слишком сильно. Расцепив руки, поднимаю ладони к глазам. Едва различимый барьер покрывает мою кожу, снежинки соскальзывают вниз, не касаясь её. Любые мои намёки на то, что защиту можно хотя бы ненадолго снимать, Даниэль с завидным упорством игнорирует. Это единственное, в чём он мне не уступает, и пытаться переубедить его — всё равно что пытаться сломать стальную стену в несколько футов толщиной, так что я давно забил. — Не стоит беспокоиться, твоя защита работает круглосуточно, — говорю я. — Да, но я хочу, чтобы у тебя была собственная. И ещё, Шон… — М? — Ты должен стать таким же сильным, как я. — Зачем это? — недоумеваю я. Некоторое время он молчит, затем произносит: — Вдруг я слечу с катушек, — на его лице мелькает мимолётная улыбка, — должен же кто-то остановить меня. Мой якорь. — Ну… — я ненадолго теряюсь. Он же несерьёзно? — Я работаю над этим... Давай поставим крест. — О, точно! — восклицает он. — Прости, Грибочек, мы совсем про тебя забыли. Он ногой рисует большой квадрат на снегу и делает приглашающий жест. Я вытягиваю руку, концентрируюсь, вокруг меня начинает пульсировать сила, которая чуть треплет края моего капюшона. Поднимаю в воздух снежный пласт толщиной в пару футов. Передвинув его под высокое дерево, отпускаю, и он падает, с тихим треском раскалываясь на части. На оголённой земле лежит несколько щепок — всё, что осталось от старого креста, который мы соорудили, когда хоронили щенка. Даниэль собирает их и кладёт на могилу, затем показывает мне место, где нужно врыть крест. Повторяю то же самое, только простираю силу гораздо глубже, и вытаскиваю продолговатый земляной брусок. Аккуратно, чтобы не рассыпался, опускаю его рядом с углублением. Даниэль хватает обеими руками деревянный крест с длинным основанием и опускает в яму, придерживая сверху. Крест хоть и небольшой, но крепкий, отшлифованный до блеска и пропитанный специальным влагостойким составом, мы купили его в одной ритуальной конторе по пути сюда. Я телекинезом закидываю землю между деревянным основанием и стенками ямы, стараясь разместить равномерно и с большим нажимом. Даниэль проверяет мою работу, пытаясь вручную сдвинуть крест, затем кивает мне, дескать, хорошо получилось. Остаётся ещё приличное количество земли. Он садится на корточки и руками, не желая использовать свой телекинез, сгребает её в центр могилы. Заваливает старые щепки, выравнивает и утрамбовывает получившийся холмик. Встав, хлопает грязными ладонями друг о друга и земля без следа осыпается с его кожи. Я уверен, что теперь его руки стерильно чисты. — Надпись я сам сделаю, — говорит он. Без каких-либо видимых усилий с его стороны на металлической табличке, прибитой к кресту, возникают очертания букв. Они вздуваются, выступая над поверхностью, будто их что-то подталкивает изнутри, вскипают с громким шипением, пока не превращаются в знакомое слово.

Г Р И Б О Ч Е К

Надпись получилась ровная и чёткая, будто отлитая в мастерской. Прошло больше четырёх месяцев с тех пор, как я поднял свой первый бумажный стаканчик. Сейчас я с лёгкостью могу поднять машину, но такие тонкости с буквами мне пока что не под силу. — Спи спокойно, Грибочек, я буду вечно тебя помнить, — говорит Даниэль. Дневной свет постепенно меркнет, мы идём к речке, по колено проваливаясь в сугробы. — Шон, ты не замёрз? — Нет, но мне снег попал в ботинок. Слишком его много здесь. — Ага, в прошлый раз было меньше. Сейчас я это исправлю. Вокруг нас на несколько секунд поднимается снежная буря. Сугробы под ногами истончаются, их разносит в разные стороны, словно гигантской метлой, и, когда ветер стихает, до самого берега тянется глубокая белая дорожка. — Вот теперь порядок, — говорит брат. — Надо было сразу так сделать. Мы выходим на берег. Речка полностью покрыта льдом и снегом, только со стороны замёрзшего водопада доносится приглушённый шум. Даниэль, насупившись, некоторое время разглядывает ровную поверхность перед собой, затем разочарованно вздыхает: — Раньше было лучше. — Просто тогда зима была не такой холодной и снежной. Он согласно кивает. — И ты болел, enano, а я постоянно думал, чем тебя кормить, как вылечить и что вообще делать… — вспоминаю я. — Да, а я говорил, что ничего страшного, Шон, кашель почти прошёл и всё такое. — Но меня это нисколько не успокаивало. — Теперь я это понимаю: мы правильно сделали, что ушли. В конечном итоге это оказалось верным решением. Но в тот раз речка выглядела гораздо лучше, — повторяет он. Я пожимаю плечами, речка как речка. — Всё равно она была очень холодной, я чуть руки не отморозил, пока набирал для нас воду. А ты, между прочим, мог это делать, не слишком напрягаясь... — Шоооооон? Только не это! Когда брат вот так тянет моё имя, значит, в его голову пришла какая-то очередная изумительная идея. И мне придётся согласиться с ней, так как я тоже стараюсь ему не отказывать. Вопросительно смотрю на него. — Давай вскроем реку. Уберём лёд и снег, начиная с водопада и вооон до туда, — он указывает рукой куда-то вниз по течению. — Попробуешь? — Думаешь, у меня получится? — Я помогу, если что. Вытянув руку в сторону водопада, сосредотачиваюсь. — Только постарайся не задеть ничего лишнего. — Ага. Раздаётся треск и огромный бесформенный кусок льда с верхней кромки поднимается вверх. Освобождённый из-под него поток воды устремляется вниз, заливая снег у подножия. — Куда мне его выкинуть? — спрашиваю я. — Пока никуда. Перемести ближе к нам и держи в воздухе… — командует он. — Так, теперь добавляй к нему остальные части. — Это сложно, Дэни, — через силу говорю я, — одновременно держать эту бандуру и откалывать лёд. — Ничего, Шон, ты справишься, поверь мне. Просто немного практики. И не напрягайся так, твоя рука вообще ни при чём, сила не в ней. Я знаю, что он прав, стараюсь перенести внимание с руки на лёд, но как же непривычно! Мне проще представлять, что я держу его рукой, устаю быстрее, однако это придаёт уверенности. — Окей, Шон, делай, как удобнее. Другой рукой откалываю ещё куски от водопада и добавляю к тем, что висят над речкой перед нами. Мои руки трясутся от напряжения, а на лбу выступает испарина. — Ты держишь каждый кусок по-отдельности, попробуй слить их одну кучу, станет легче. Следую его совету, превращая разрозненные куски в огромный ледяной шар, ощетинившийся острыми осколками. И правда стало легче, но я всё равно устал, дышу глубоко и часто, будто бегу длинную дистанцию. Стараюсь вспомнить школьные тренировки по лёгкой атлетике и контролировать дыхание, иначе меня надолго не хватит. Я полностью освобождаю водопад от снега, мощный поток льётся свободно, серое пятно внизу постепенно расширяется, наползая на снежный покров. — Молодец, Шон! Теперь ломай лёд по периметру. Продолжая удерживать шар одной рукой, другой веду по кромке у самого берега, будто вскрываю ножом консервную банку. Лёд трещит и ломается, снизу в щели пробивается вода, а с меня градом течёт пот. — Помочь? — спрашивает Даниэль участливо. — Нет, я сам справлюсь. Наверное. Наконец, лёд вскрыт, но поднять в воздух несколько десятков футов замёрзшей воды и снега у меня не получается, поэтому откалываю его частями и присоединяю к шару, который становится по-настоящему гигантским, размером с наш дом. — Вот это да! — кричит Даниэль. — Шон, ты мега крут! Речка полностью очищена, на берегах теперь виднеются обнажённые серые камни, тёмная гладь слегка парит белёсой дымкой, неся свои воды мимо нас, а я из последних сил держу шар трясущимися руками. Из-за туч над горизонтом ненадолго выглядывает солнце, и ощетинившийся ледяными глыбами шар, медленно вращаясь, переливается оттенками золотого. Но у меня совсем не остаётся сил любоваться этой красотой... — Enano... я больше не могу… — Отпускай, я держу. Я отпускаю и, наклонившись, упираюсь мокрыми ладонями в колени. Грудь разрывается, перед глазами пульсируют тёмные круги. Восстановив дыхание, смотрю на шар, висящий в воздухе. — Неплохая ёлочная игрушка получилась, — улыбаюсь я. — Что теперь с ней делать? Даниэль пожимает плечами, так ни разу и не вынув рук из кармана. Для него будто не имеет значения, какую массу и как долго он держит. Сколько же в нём силы?! — Отправить в космос? — предлагает он. — Не надо засорять орбиту, — говорю я, — там и так полно хлама, ищи какую-нибудь поляну поблизости. — Окей-окей, — вздыхает он. Шар поднимается над водой всё выше и выше, достигает древесных вершин и пропадает из виду где-то за деревьями. — Всё, я его приземлил, — говорит Даниэль, спустя некоторое время. — Теперь река мне нравится. — К утру она опять покроется льдом. — Хм, ну и ладно. Пошли, тебе надо принять душ. На улице начинает смеркаться, а в доме светло, тепло, в камине потрескивают дрова. Здесь всё осталось почти таким же, как прежде, несмотря на ремонт. Только вместо железной печки теперь камин, обновлённый туалет с горячем душем, полностью восстановленные комнаты, даже та, которая была закрыта в прошлый раз. Если приглядеться, то и кровать была другой, и мебель, и даже раздвижная стеклянная дверь. Всё новое, чистое, нет больше того запаха сырости и затхлых чужих вещей, который я помнил, нет пятен на стенах и обшарпанных полов, на потолке ярко горит электрический светильник. Я только что вышел из душа с обмотанным вокруг бёдер полотенцем. Влажные волосы торчат во все стороны, я пытаюсь пригладить их рукой. Брат подкидывает в огонь ещё пару поленьев и садится на кровать, глядя на меня. — Шон, ты точно не расстроен, что я притащил тебя сюда? — Нет, что ты, я очень рад! — сажусь рядом с ним. Он знает, что я никогда ему не вру. — Хотя Финн, наверное, скучает. Интересно, как он там? Финн поехал навестить своих братьев, мы не виделись всего несколько дней, а я уже чувствую, как мне его не хватает. Пытаюсь скрыть вздох, но разве от младшего что-то утаишь... — Ничего, пару деньков отдохнёте друг от друга, успеете соскучиться, зато при встрече будут бурные обнимашки-целовашки. Обожаю смотреть на это, — улыбается он, а я закатываю глаза. — Прости, я бы взял его, но хотелось повторить наше уединение. — Всё нормально, мы оба понимаем, — хлопаю брата по плечу. — Как он там? Ты можешь его проверить с такого расстояния? — Могу с любого, на нём же моя защита, а я её всегда чувствую, — закрыв глаза, он сосредотачивается и произносит: — Температура нормальная, ничего не сломано... куда-то идёт, с кем-то разговаривает... испытывает приятное волнение. Могу даже примерно определить местонахождение. — Не обязательно. Спасибо, enano, что защищаешь его тоже. Он открывает глаза и вытягивается на кровати, подложив под голову сложенную вдвое подушку. — Не хотелось бы, чтобы с твоим парнем что-то случилось. Вы заслуживаете того, чтобы быть вместе. Чувствую, как к моим щекам приливает краска, а Даниэль грустно усмехается. — Ох, Шон, давно пора привыкнуть, что я про вас всё знаю, а ты краснеешь, будто стесняешься меня. — Нет, Даниэль, я не стесняюсь, просто… — привычным жестом тру переносицу двумя пальцами. — Чёрт! Да, я стесняюсь, но не тебя, а вообще... Того, что сплю с парнем. Он фыркает, поправляя подушку. — Подумаешь, я сплю и с парнями, и с девчонками, и мне ни чуточки не стыдно. — Что поделать, мы с тобой разные. — Это да. Ты скромник ещё тот. — А вот и нет, — сейчас я его удивлю. — Дэни, ты в курсе, что сегодня мы спим вместе? — Ничего себе, Шон, ты серьёзно? — он садится на кровати. — Я на такое даже не рассчитывал. — Ну ты же хочешь всё повторить, так что почему бы и нет? Только не брыкайся и не распускай руки. — Ты за кого меня принимаешь?! — возмущается он. — Что, даже обнять нельзя будет? — Посмотрим, — ухмыляюсь я. — Телек решил не ставить сюда? — Если хочешь, поставлю, но по тв ничего хорошего не показывают, одна жесть и реклама. — Можно же смотреть фильмы и сериалы по подписке. — Окей-окей, организую, — соглашается он и добавляет: — Финн сказал, что тебе уже не снятся кошмары... — Иногда снятся, как и у всех. Но не такие, как раньше. — Видя в его глазах немой вопрос, продолжаю: — Огненная боль в шее, удушье... Хватаюсь руками за горло, а под пальцами пульсирует что-то горячее и мокрое... — Шон... — Страх и отчаяние... — Я погружаюсь всё глубже в почти забытые чувства. — Разочарование и незавершённость, будто упал за шаг до финиша... — Шон, всё нормально, — доносится голос брата, но воспоминания не отпускают меня. — Но хуже всего, Дэни, — это осознание, что я умираю, оставив тебя одного, будто я тебя предал... И я кричу-кричу, но слышу только собственный хрип... — Шон! — он бросается ко мне, хватая за плечи. — Перестань, ты ни в чём не виноват, это всё я. Я виноват в том, что случилось тогда на границе! Отрицательно мотаю головой, видя его усыпанные росой ресницы. — Давай так, Дэни, — я прижимаю брата к себе, слыша сбивчивое дыхание. — Разделим эту вину на двоих. Мы оба виноваты. Согласен? — Да, — кивает он, — но я больше. — Нет. Только поровну. Он вздыхает и нехотя соглашается: — Окей-окей... — Всё будет хорошо, enano. Он отстраняется и смотрит мне в глаза: — Всё будет круто, Шон! Никто больше не сможет причинить тебе вред, ни одна пуля тебя не возьмёт. А если вдруг... хотя это невозможно... но если вдруг такое случится, ты знаешь, я тебя всё равно спасу. — Конечно, знаю. Я заглянул слишком глубоко в себя. Обычно я стараюсь этого избегать, а сегодня, находясь наедине с братом, вспомнил то, что хотел бы забыть. Но его отношение ко мне, как обычно, умиротворяет. В этом смысле он совсем, как Финн, хотя они мало похожи. — Так, значит, на ужин у нас… — Равиоли! — улыбается он. — Предполагаю, что потом мы будем играть в кораблики? — «Корабль, капитан, команда», — напоминает Даниэль название игры. — Ты же сам так назвал! — Я помню, фантазия мне тогда отказала, — усмехаюсь я. — Обязательно поиграем, только чур не жульничать. — Да я и не жульничал никогда! — восклицает он с обидой в голосе. — Да-да, как же… — А сейчас я даже если бы захотел, не смог бы, ты сразу почувствуешь. И я тоже почувствую, так что ты тоже не жульничай, Шон! Пока я поджариваю равиоли, он достаёт из сумки банки пива, пакеты чипсов и разную закусь. Какое счастье, что у нас будут не только равиоли! Внезапно полотенце соскальзывает с моих бёдер и падает на пол. Я не успеваю подхватить его, приходится наклоняться, чтобы подобрать. Даниэль усмехается за спиной — представляю, какой вид перед ним открылся. — Ха-ха, очень смешно, — говорю я, не сомневаясь, кто именно сдёрнул с меня полотенце. — Стесняешься меня? — спрашивает он. — Нет. — Да. — Нет. — Тогда ходи голый! — предлагает он с вызовом. — Отсосёшь, — показываю ему средний палец. — Ого, Шон, это было грубо! — удивляется он. — Вот уж не ожидал от тебя. Подумав, что это действительно было довольно грубо с моей стороны, пожимаю плечами. — Привыкай, тебе не десять лет. Младший давно не мальчик, так что переживёт, особенно, когда сам напрашивается. Он теперь в старшей лиге и я буду общаться с ним на нашей волне, как общаюсь с Лайлой, Эллери, Адамом и другими. Но из-за этого не стану любить его меньше. Хотя есть одна вещь, которая не даёт мне покоя вот уже полгода... Бросаю скомканное полотенце в него, он, естественно, ловит. Демонстративно одеваюсь и возвращаюсь к готовке. Раскладываю равиоли по тарелкам, пока Даниэль накрывает на стол. Я, может, и ходил бы голым, но не после его манипуляций. Иногда мы с братом ведём откровенные беседы, частенько купаемся голышом, так что я почти не смущаюсь. Но ходить без трусов под ехидную ухмылку — совсем другое дело. Покончив с первой банкой пива, ощущаю приятный расслабон по всему телу, чипсы громко хрустят во рту. Во время ужина разговариваем о нашей прошлой зимовке в этом доме, вспоминаем весёлые и грустные моменты. Я помогал Даниэлю заниматься телекинезом, когда у начинающего Суперволка сперва ничего не получалось, а потом он научился ловить мои снежки в воздухе и поднимать тяжёлые камни. Он собирал хворост, а я колол дрова, и мы вместе несли их в дом, причём ему не приходилось использовать руки. Мылись по очереди в тазике, нагревая воду, а в туалет по-большому ходили в ведро. Потом спорили, чья очередь его выносить. Но чаще всего мы вспоминаем Грибочка, её заливистый лай и игры с летающей по воздуху палкой. И что она совершенно меня не слушалась, и мне приходилось просить брата что-то с этим сделать. Кровь на снегу. Маленькое мёртвое тельце. Оскалившаяся гигантская кошка над ним, готовая вот-вот прыгнуть на стоящего перед ней мальчика, в слезах и ярости сжимающего кулаки... Сейчас глаза Даниэля блестят, в них иногда появляются искры, иногда слёзы. Он счастлив быть здесь сегодня, разделяя со мной этот вечер приятных и не очень воспоминаний. Только он и я. Мне это тоже нравится, у нас, пожалуй, ещё не было такого единения с того момента, как я проснулся в Пуэрто-Лобосе. После ужина накидываю тёплую одежду, собираясь выйти на улицу покурить. — Нужно проведать Хлойку, — говорит брат, и мы выходим вместе на мороз. — Скоро вернусь. Он быстро взмывает вверх и пропадает в тёмном небе. Левитация — это настолько круто, что даже в голове не укладывается. Но Даниэль старается не летать при мне, видимо, не желая показывать подобное превосходство. Сажусь на крыльцо, доставая сигарету, и прикуриваю отцовской зажигалкой. В последний раз я курил здесь, выгуливая Грибочка. Всё-таки смешное имя для собаки, тем более для девочки... Она тогда носилась по двору, утопая в небольших сугробах, а сейчас я был совершенно один. Небо над лесом очистилось, среди верхушек высоких деревьев сияют крупные звёзды, а снежинки кружатся вокруг меня, почти невесомо падая сверху. Делаю затяжку за затяжкой, вслушиваясь в хорошо различимый гул освобождённого из ледового плена водопада. Пока не натыкаюсь взглядом на небольшой камень, торчащий из снега неподалёку от крыльца. Возможно, это тот же самый камень... Протянув к нему руку, сосредотачиваюсь, представляя, как сила струится в него. Но ничего не происходит. Что же, я и не рассчитывал. Усмехнувшись, делаю последний затяг и иду в дом. Скоро Даниэль вернётся, а нам ещё играть в кораблики.