Шесть лет одиночества

Даниэля всё нет и я постепенно начинаю беспокоиться. Вряд ли с ним что-то могло случиться, но сидеть одному в доме посреди леса в дали от цивилизации... Даниэль хотел повторить те дни, но он даже не представляет, насколько тяжело даётся это мне. Я не видел в этом особой романтики, в основном, лишь ворох плохих воспоминаний. После смерти отца за нами гнались копы, мы бежали ото всех буквально куда глаза глядят и чудом наткнулись на этот заброшенный дом. Даниэль простудился, мы голодали, пили речную воду, топили снег, чтобы хотя бы обтереться. О том, чтобы нормально помыться или принять душ и речи не шло. Мне приходилось надолго оставлять его и Грибочка, чтобы раздобыть еды и каких-нибудь лекарств. С утра, когда ещё не рассвело, я шёл десятки миль по заснеженному лесу в ближайший городок, воровал еду в магазинах, рылся в помойках, шарахался ото всех, ибо знал, что если со мной что-то случится, мой маленький брат пропадёт. Возвращался я уже поздним вечером. Грибочек начинала лаять, чувствуя моё приближение. Он выбегал вместе с ней из дома и кидался мне на шею. Боже, сколько счастья было в его глазах! Но оно не могло скрыть глубокую обиду за то, что я так надолго оставлял его одного... Из лекарств мне удалось достать только аспирин, я сбивал ему температуру, но жар рос день ото дня и кашель становился всё сильнее. Нужно было серьёзное лечение, поэтому я принял решение покинуть безопасный лес. Я даже не мог предположить, что где-то поблизости разгуливает голодная пума, иначе я ни за что не оставил бы Даниэля без присмотра... Вот о чём я думаю, сидя в ожидании брата. Ни о красивой природе, ни о вечности и даже ни о людях, которые жили тут раньше. Но почему бы не вспомнить о них? Делать всё равно нечего. Я бы позвонил Финну или Лайле, да просто потупил в телефоне, но Даниэль сказал, что связи, а тем более интернета здесь ещё нет. Для этого ему нужно перенастроить несколько спутников, и он пока работает над этим. Достаю из-под кровати потрёпанную картонную коробку с игрушками, открытками и письмами — всё, что осталось от старых жильцов. Когда-то здесь обитала целая семья. О матери ничего неизвестно, отец давно умер от рака, дети разъехались. Даниэль нашёл старшую дочь, у которой были уже свои взрослые дети, и выкупил недвижимость с несколькими акрами земли. С каким удовольствием она избавилась от этой обузы — наконец-то нашёлся идиот, который захотел купить заброшенный домик, причём по очень хорошей цене! Он даже пригласил её на новоселье, но она отказалась, и я её прекрасно понимаю — для неё этот дом тоже был связан с плохими воспоминаниями. Только Даниэль искренне ностальгировал, находясь здесь. Чем мы младше, тем больше хорошего способны помнить, несмотря на всё плохое. «Уважаемый мистер Хилл! Напоминаю, что у вас назначен сеанс химиотерапии в медицинском центре «Надежда». Пожалуйста, ознакомьтесь с указаниями, прилагаемыми к письму, чтобы подготовиться к сеансу. С уважением, доктор Фишер». Письмо от 25 мая 2003 года. Как давно это было! Двадцать лет назад, мне ещё трёх лет не исполнилось. Смотрю на старую разрисованную маркером фотографию, на которой мужчина на фоне водопада обнимает двоих детей — девочку и мальчика. Читаю подпись. Папа, Мэгги и Джон. Лето 1993 года. Сейчас Джону уже около сорока, и если у кого и сохранились хорошие воспоминания, то только у него, как у самого младшего члена семьи. Зато Даниэль вдохнул в старый дом новую жизнь, и, покуда он будет помнить об этом месте, дом будет стоять! А Грибочка и её могилку он будет помнить очень и очень долго... Я перебираю содержимое коробки. На кончиках пальцев появляется знакомое напряжение, игрушки взмывают в воздух. Если сила вновь со мной, значит, Даниэль где-то поблизости! Стеклянная дверь скользит в сторону и на пороге появляется младший. В помещение задувает холодный воздух вперемежку со снегом, а он улыбается до ушей. — Соскучился? — Ещё как! Где ты шляешься, enano? — Погоди, я кое-что принёс. Он пропадает на пару мгновений и появляется с небольшой ёлкой в руке, достающей ему до груди. — Будем наряжать! Он затаскивает ёлку внутрь, дверь сама собой закрывается за ним. — У бабушки с дедушкой наверняка есть большая ёлка, — говорю я. Их дом следующая цель нашего путешествия. — Может, и есть. И у нас тоже будет. От тягостных воспоминаний не остаётся и следа — Даниэль развеивает их своим присутствием. Я складываю вещи в коробку, что не ускользает от его внимания. — Слушай, Шон, — говорит он. — Я захватил большую гирлянду, а игрушек у нас не так много. Поищи что-нибудь, чем можно украсить ёлку. Пока он вешает гирлянду на улице, я достаю ещё одну коробку из-под кровати, в ней на самом дне лежит несколько ёлочных украшений и маленькая нерабочая гирлянда. Я сооружаю простую крестовину и прибиваю её к ёлке, на ветки вешаю несколько шаров, старые детские игрушки и даже пару открыток. Пусть дух жильцов этого места будет сегодня с нами. Снаружи загорается свет. — Шон, посмотри! — Даниэль заглядывает внутрь. Я выскакиваю на улицу. Длинная яркая гирлянда украшает крыльцо. Она мигает и переливается серебряными огнями. — Ух ты, здорово! — выдыхаю я. — Как дела у тебя с ёлкой? — Хорошо, только старая гирлянда не работает, — жалуюсь я. — Сейчас заработает. Мы заходим в дом, Даниэль берёт гирлянду и цокаем языком. — Угу-мс… Две лампочки перегорело. — С ними можно что-то сделать? — Можно пустить ток в обход, но это было бы недостойно Суперволка. Он подмигивает. — Ну-ка включи, сейчас мы это исправим. Я включаю гирлянду в розетку. Брат стучит пальцем по одной лампочке, потом по другой, и гирлянда загорается разноцветными огнями. — Вот так, — улыбается он. — Ты волшебник, Дэн! Я вешаю гирлянду на ёлку, маленькое колючее деревце преображается, заливая помещение весёлым рождественским светом. — А теперь поиграем! — говорит Даниэль, скидывая верхнюю одежду и заползая на кровать. — Как там Хлойка? — спрашиваю я, доставая кубики, ручку и бумагу. — Лучше всех! Еды на пару дней хватит. — Не думаю, что ей будет скучно. — Ещё бы… Кстати, Шон, ты в курсе, что проигравший танцует стриптиз? — Опять ты за своё? — хмурюсь я. — Боишься? — Нет. — Да. — Нет! — Тогда готовься, я проигрывать не намерен. — А зря... Через полчаса Даниэль под музыку из телефона танцует стриптиз вокруг ёлки. Почему-то меня не покидает чувство, что проиграл он специально. И он откровенно веселится, наблюдая за тем, как я избегаю смотреть на него. Ничего, сейчас ты у меня не так попляшешь! — Может, бокс? — предлагаю я. — До первой крови... Перчаток у нас всё равно нет. — Окей-окей, — кивает он. — Но мне лень одеваться. — Хочешь потрясти передо мной своей писькой? — фыркаю я. — Как ты догадался? — Смотри не споткнись. Только во время бокса он ослабляет на нас защиту, а мне это и нужно. Я пропускаю удар. Ещё один. Чёрт, это больно! А получать по морде от голого младшего брата — ещё больнее. Когда-то он был маленьким и глупым и совсем не думал, что делает и говорит. Это простительно для девятилетнего. Я устраивал ему головомойку, ругал, даже наказывал (с разрешения папы, конечно), но не строго: заставлял пылесосить гостиную или убирать беспорядок. А теперь получаю от него по лицу. Похоже на карму? Да. Но, если бы она на самом деле работала, в жизни всё было бы по-другому. Просто Дэн вырос. Я был очень хорош в беге и когда-то смог убежать очень далеко, почти до самой Мексики, сперва неся маленького брата на руках, затем опекая его. И даже, будь сила у меня, я всё равно попытался бы сбежать подальше от неприятностей, туда, где нас никто бы не побеспокоил, где сила мне, в общем-то, была не нужна. Я часто задавался вопросом, почему она досталась ему, а не мне? Я почти взрослый, знаю, когда её применять, а когда не стоит. Я мог бы без проблем добраться до границы и перейти её, избежав любых неприятностей. Так почему же она досталась младшему? Только сейчас я начинаю понимать, что никакой несправедливости на самом деле не было. Дэну 16 лет, у него худощавое стройное тело. Несмотря на это, он хорош в боксе. А ещё у него феноменальные телекинетические способности. Так зачем ему бокс, если силой мысли он может уничтожить целую армию? Однажды он сказал: «Если у меня пропадёт сила, я всё равно должен съездить в рыло. Пусть меня хоть ногами херачат, живого места не оставят, я буду отбиваться!» Интересно, откуда в нём это? Папа всегда учил нас проявлять разумную осторожность. Карен ничему не учила, но на своём примере показала, как можно сбежать от проблем — в этом я пошёл в неё. Иногда мне кажется, что Дэн по характеру пошёл в бабушку. Клэр каждый день молилась и уповала на своего бога, но при этом была очень пробивной, никому не спускала с рук и всегда добивалась намеченной цели. Надеялась на высшие силы, но сама делала, что могла. В нашем доме в Пуэрто-Лобосе висит боксёрская груша, а в сейфе лежит пара пистолетов, которые Дэн мог разобрать и собрать с закрытыми глазами. Однажды на прогулке он показал мне, как стреляет из них, поразив пустые пивные банки с пятидесяти футов. Я сперва не мог поверить, что он не использует телекинез, но для чего ему врать мне? К сожалению, оказалось, что мой брат мастер обмана и соврать для него — раз плюнуть. Не вовремя задумавшись, получаю особенно сильный удар в лицо. Боль обжигает. Закрываюсь руками и отступаю на пару шагов. Из разбитого носа на пол что-то капает… — Шон, у тебя кровь! — кричит Даниэль. Он подскакивает ко мне, тянет руки, но я отталкиваю их. — Как ты смеешь мне врать, Дэн?! Он замирает, в его взгляде изумление. Ему бы в актёры! Он пропускает внезапный удар и отшатывается, с трудом сохранив равновесие. — Шон, так нечестно, — говорит он с обидой в голосе. — Но ты молодец, подловил. — Ты думаешь, я ничего не пойму? — в бешенстве кричу я, наступая на него. — Держишь меня за идиота? — О чём ты говоришь? — он закрывается, отступая от меня. — Не понимаю… — Не понимаешь, значит… Я горько улыбаюсь окровавленным ртом. — Ладно, тогда с самого начала... Помнишь, я нашёл вас с Крисом, когда ты убедил его, что у него есть сила? — Да, но это было так давно… — Вещи летали рядом с ним, а он искренне верил, что сам управляет ими? — Помню, Шон, но при чём здесь?.. Следует ещё удар, от которого Дэн налетает на ёлку. Несколько игрушек срывается с веток и падает. Он врезается в стену рядом с ней, каким-то чудом успевая помешать её падению. — Ты думаешь, со мной пройдёт такой же фокус? Очередной удар, от которого на лопнувшей губе младшего выступает кровь. — Ох, Шон, ты прав, — он закрывает лицо. — Я обязательно попрошу у него прощения за тот раз. Я приближаюсь к нему вплотную, несколько раз в бешенстве бью своими руками по его, заставив опустить их вдоль тела. Моё разбитое лицо оказывается напротив его разбитого лица, практически нос к носу. — А у меня, enano? Ты не хочешь попросить прощения у меня?! У него такой растерянный загнанный взгляд. Мне кажется, или в нём промелькнул страх? Если он притворяется, то делает это чертовски убедительно. — Скажи, за что, Шон, я попрошу… — умоляюще говорит он. — Хочешь сказать, ты ничего не знаешь? Реально?! — Пожалуйста, объясни толком! Что это? В его глазах слёзы? Тихо спрашиваю: — Ты не знаешь, что у меня нет никакой силы? Вопрос повисает в воздухе, как удар грома. Он заводит руки мне за спину и изо всех сил прижимает меня к себе. — Если это правда, то… — он на секунду отводит взгляд, но лишь на секунду. — Почему ты так решил? — Ты издеваешься?! Я пытаюсь вырваться, но его объятия не дают мне этого сделать. Даниэль сильный даже без телекинеза. С трудом подавляю желание ударить его что есть мочи лбом в переносицу. Да так, чтобы кости захрустели! Но это было бы слишком жестоко. Всё-таки этот лживый сукин сын — мой брат... — Просто скажи, — просит он. — Когда тебя нет рядом, я ничего не чувствую, — говорю я. — Сперва я думал, что это какая-то особенность, потом понял, что это закономерность. Будто ты этого не знаешь... Он уточняет: — Значит, когда меня нет рядом, у тебя нет силы? — Именно. Он долго смотрит на меня, что-то обдумывая. — Почему же ты не сказал мне раньше? — Ну… Теперь настала моя очередь теряться. Если он действительно ничего не знает, то я зря разукрасил ему лицо. Как минимум. — А как бы я сказал? Я же думал, ты меня обманываешь… как Криса. — Ох, Шон, кем ты меня считаешь? — в его словах столько горечи. — Ты запретил мне, но я готов поклясться, чем угодно... чем угодно, Шон, что ничего не знал. Можешь не верить мне, но это ужасная новость. — Что в ней ужасного-то? — усмехаюсь я. — Я всегда жил без силы… — Всё это время ты жил с мыслью, что я тебя обманываю. О, боже, Шон, каким же ублюдком я тебе казался! Почему ты мне ничего не сказал?! Он вдруг уткнулся мне в ключицу и заплакал. Сука, сука, сука! Как же легко я готов сдаться! Но других вариантов у меня попросту нет. И что, если он действительно не врёт? — Постой, enano, не вини себя. Я злюсь, но на самом деле я не думал ничего плохого. — А что же ты думал? — спросил он, всхлипывая. Он поднял голову, вновь глядя на меня. Чёрные ресницы обильно усыпаны росой, карий взгляд такой чистый и светлый. А из разбитой губы на подбородок течёт алая кровь. Как я мог подумать, что он меня обманывает?! Человек, который вернул меня к жизни, несколько лет приглядывал за моим любимым Финном, подарил нам всё, о чём мы могли только мечтать, каждый день стоял на страже, готовый защитить нас от чего угодно и пойти ради нас на всё? Он станет меня обманывать? Серьёзно?! Я пытаюсь объяснить, с трудом подбирая слова: — Я думал, Дэни, что ты... может быть... убедил себя, что у меня есть сила... и сам в это поверил. Больше я не обвиняю его ни в чём. — Есть вещи, о которых я не рассказывал, Шон, но я никогда не лгал тебе. Это было бы очень глупо. Единственное, что мне приходит в голову в этот момент, просто спросить: — Почему? — Потому что ты самый дорогой человек, который у меня есть. Я готов умереть ради тебя. Я готов отдать тебе всю свою силу. Ты заслуживаешь её, как никто другой. — Дэни, это слишком… Я буквально недавно думал про это. Сила твоя по праву. — Почему? — Ты воин, — вздыхаю я. — Ты никогда ни от кого не бегал. Поэтому она выбрала тебя. — Ох, не знаю, Шон. Всё это время я был уверен, что у тебя есть сила. Как же так? Он до сих пор не верит в моё признание. — Тогда… Если у тебя нет силы, пользуйся нашей. — Нашей? — спрашиваю я. — Ты хочешь сказать, твоей? Высунув язык, он внезапно дотрагивается до моих губ, слизывая кровь. — Что ты делаешь?! Я изо всех сил пытаюсь отстраниться, но уже поздно. И он не отпускает меня. — Сделай так же. Выдохнув, я смиренно повторяю его движение. Несколько густых капель оказывается сперва на моём языке, затем во рту. Кровь Дэна солёная и тёплая. Если бы нас кто-нибудь увидел со стороны, подумал бы, что мы целуемся. Недалеко от истины. Один парень прижимает совершенно обнажённого другого к стене, они соприкасаются языками... — Теперь мы самые настоящие кровные братья, Шон. Моя сила — твоя сила. Дай мне время, мне нужно всё обдумать... Он разжимает объятия и выскальзывает. Поправляет ёлку, одной ногой он умудрился удерживать её от падения. Одевается и, подойдя к камину, подкидывает дрова. За время нашего спарринга они успели прогореть, в домике стало ощутимо прохладно. Я достаю из аптечки ватный диск, капаю несколько капель виски и оттираю кровь с губ. — Иди сюда, Дэн. Он сидит у камина на корточках, погружённый в свои мысли. Услышав меня, оборачивается и присаживается рядом со мной на кровать. Я аккуратно оттираю кровь с его разбитой губы. Он высовывает язык, пытаясь облизать диск. — Перестань! Что ты как маленький? Он улыбается, отчего из раны выступает свежая капля. — У меня не получится остановить её, — вздыхаю я. — Не страшно. Он проводит языком по губе, шрам затягивается буквально на глазах, не оставляя следов. — На тебе заживает, как на собаке. — Но-но, как на волке! — притворно возмущается он. Внезапно встаёт, берёт два стаканчика и наливает нам виски. — У меня для тебя есть кое-что, — говорит он. — Но придётся подождать до утра. — Вот как? Ладно, тогда у меня для тебя тоже кое-что есть... Я открываю свой рюкзак и достаю целую коробку с шок-о-хрустами. — ...но придётся подождать до утра. — Шон, это жестоко! — возмущается он. — Ты оставишь своего любимого младшего брата без шок-о-хрустов на Рождество?! — Йеп! — ухмыляюсь я. — Но, если ты так ставишь вопрос... Протягиваю коробку ему. Он хватает её, вскрывает и достаёт один батончик. Зажмурившись от удовольствия, начинает хрустеть. — Мммм… вкусно… Хочешь? — Спасибо, но нет, — мотаю головой. — Так что там насчёт моего подарка? — Шон, ну правда, придётся дождаться утра. Обещаю, ты не пожалеешь! — Ладно, тогда ложимся, уже не могу дождаться. Мы пьём виски и устраиваемся на кровати, не раздеваясь. Я выключаю свет силой мысли. Нашей с братом силой! Лежу на спине, Даниэль лежит на боку, отвернувшись. Я же сам запретил ему дотрагиваться до меня. За стеклянной дверью в свете огней тихо кружит снег, в углу мерцает ёлка. Пока он украшал крыльцо гирляндой, я развешивал игрушки на колючих ветках, думая о том, какая же мой брат лживая сволочь… А всё оказалось совсем не так. — Дэни? — М? — Иди ко мне. Его не нужно долго упрашивать. Он поворачивается и с готовностью кладёт голову мне на ключицу, обнимая меня. Одну руку я протягиваю вдоль его спины, а вторую кладу на его руку. Глажу его, слушая ровное дыхание, как семь лет назад на этом же самом месте. Вот теперь всё нормально, теперь можно спать.

* * *

Просыпаюсь от щекотки на лице. С трудом распахиваю глаза, чувствуя зимнюю свежесть и такой знакомый аромат. В окно заглядывает хмурое серое утро. Надо мной нависает любимое лицо с татуировками и септумом в носу. Длинные дреды касаются моего лба. — Hola, Шон, с Рождеством! — ¡Feliz Navidad, Finn! — Это что-то на мексиканском, cariño? — улыбается он. Обнимаю своего парня изо всех сил и тяну к себе, сливаясь с ним в поцелуе. У стеклянной двери стоит Даниэль в верхней одежде, запорошенной снегом. Он смотрит на нас во все глаза, жуя шок-о-хруст. — С Рождеством, парни! С Рождеством! Коробки ему явно хватит ненадолго. Но ничего, я куплю ещё.