В объятьях холода

      Тим медленно ступал по деревянному полу. Звук его шагов заглушал шорох сухой соломы, устилавшей струганные доски. Запах сырости и чуть ощутимый холод, исходивший от каменных стен, напомнили ему о детстве. Здесь он рос, мужал, набирался опыта в военном ремесле и оттачивал ловкость в постоянных соревнованиях с братом. Хоть Тим и был младше Хенрика, это никогда не позволяло ему получать какие-то послабления. Синяки стали постоянными друзьями мальчика, но только на некоторое время. Отец не мог нарадоваться успехам любимого сына, постоянно ставя его в пример старшему. В силу своей юности Тим не понимал, что творилось в душе у Хенрика, и как тяжело ему приходилось. Он не замечал его злобного взгляда и иногда вырывавшейся жестокости, просто любил его как родного человека. Только сейчас в голове мужчины стали всплывать старые воспоминания, пробужденные родными местами и душевным потрясением. Не единожды он находил брата плачущим в каком-нибудь углу в одиночестве, но только завидев его, тот сразу огрызался и убегал. А когда отец на одном из пиров впервые дал Тиму подержать свой тяжёлый боевой меч, глаза Хенрика блеснули завистью, а кулаки его сжимались всё сильнее, пока он слушал о том, какой славный воин вырастет из младшего. Сломанные игрушки, случайные, или не совсем, падения, удары, приходившиеся по слабым местам — все эти воспоминания постепенно складывались в единую картину, от которой ему становилось нехорошо. Тим опёрся на дверной косяк у входа в большой зал, стараясь прийти в себя. Он уже был готов начать читать молитву, чтобы хоть как-то унять смятение, когда услышал глубокий холодный голос:       — Ну здравствуй, братец!       Хенрик полулежал в огромном кресле, стоявшем во главе трёх дубовых столов, составленных в виде буквы «П». В руке он сжимал рог, украшенный золотом, когда-то принадлежавший старому ярлу Харальду. По блестящим его глазам было ясно, что мужчина изрядно пьян.       — Иди сюда, выпьем за встречу, — он потянулся к кувшину и плеснул вино в один из кубков. Взглядом Хенрик следил за тем, как Тим не спеша приближается к нему и садится рядом. — Я не ожидал тебя здесь увидеть, но видно такова была воля Господа нашего!       — Так или иначе, я здесь. И я требую у тебя ответа, — Тим одним махом осушил кубок и отбросил его прочь. — Что ты такое творишь?       — А что не так? Я тут хозяин и делаю то, что считаю необходимым. И ни ты, ни твоя мать не в праве мне указывать, — Хенрик выпил ещё, и на его надменном лице отразилась холодная решимость.       — Её больше нет, и в этом твоя вина! Ты должен был беречь её и нашу сестру, это твой долг перед отцом, — Тим не выдержал и, схватив брата за грудки, тряхнул изо всех сил.       Ярость вспыхнула в глазах Хенрика, а рот перекосился. Злоба затмила его разум. Он оттолкнул Тима, опрокинув спиной на стол, и стал давить предплечьем на его шею, выплевывая слова ему в лицо.       — Запомни, щенок, я никому ничего не должен! Я всегда был лишним в вашей чёртовой семейке, и все вы не упускали возможности мне об этом напомнить! Самое лучшее, что сделал отец для меня — умер! — Хенрик упивался отчаянием и смятением, которое видел в глазах Тима. — Владение этой вотчиной открывает мне возможности к моей мечте и моему искуплению. И ты точно не тот, кто сможет меня остановить! Нужно было придушить тебя, когда ты ещё барахтал своими маленькими ножками в колыбели… — Хенрик с размаху ударил брата лбом в переносицу так сильно, что даже в голове зазвенело.       Тим почувствовал секундное послабление и, не обращая внимания на горячую кровь, заливавшую его лицо, ударил в ответ. Мужчины скатились на пол в отчаянной схватке.       — Ты никогда не станешь здесь хозяином! — прокричал Хенрик, утирая лицо рукавом.       — Мне это и не нужно! Я лишь хотел увидеть мать и обнять сестру, просто хотел сообщить, что я жив! А ты всё разрушил, — задыхаясь прохрипел Тим, отталкивая брата от себя, поднимаясь на ноги и отступая. — Я никогда тебе этого не прощу, а ты живи с этим бременем. Ты будешь обречён сдохнуть в одиночестве…       — Я только об этом и мечтаю! Больше никогда не видеть ваши мерзкие рожи! Вы все превратили мою жизнь в ад, вот и поплатились. Это моё упущение, что ты ещё до сих пор стоишь здесь. Так что прими свою жалкую жизнь, как последний дар от меня, — Хенрик вытащил из-за пояса топорик и метнул его в Тима.       Железо просвистело рядом с ухом мужчины и крепко вошло в стену позади, прихватив с собой прядь его волос. Повисла такая тишина, что казалось, был слышен стук их разгоряченных сердец. Тим медленно повернулся, вытащил оружие из стены и направился к выходу из большого зала.       — Я заберу его с собой, в память о твоей братской любви. Это, — он указал на топор и, задрав рубаху, оголил живот со страшным шрамом, — и это, не дадут мне забыть, каким жестоким может быть человек, ослеплённый обидой.       Хенрик смотрел брату в след, и единственным его желанием сейчас было закрыться в комнате и не видеть никого. Душа его была в смятении и терзалась муками совести. «Ты всё сделал правильно, помни о своём предназначении!» — прозвучал голос Йоханнеса в его голове. Серые глаза его помутнели, и он стал лихорадочно молиться, пытаясь успокоить взбудораженное сознание. Внезапное понимание того, что всё, к чему он когда либо стремился, чего желал и чего добился, всё это было бессмысленно. Это не принесло счастья, уважения или успокоения. Вечная борьба с призраками и тенями прошлого была столь же тщетна, как если бы он пытался поймать дым голыми руками. Осознание своей незначительности и несостоятельности разрушало Хенрика изнутри, разрывая острыми калёными когтями измученную плоть и неприкаянную душу.