кофейная цедра

Первый раз Дазай позвонил Чуе и мгновенно пожалел об этом — юноша сбросил звонок, не прослушав и гудка. Чуя сказал, что будет разговаривать с Ёсано, значит, он занят. Вздохнув, Дазай двинулся по стремительно пустеющему коридору школы. Солнечные лучи беззвучно стучались в закрытые окна, но деревья медленно раскачивались, будто кивая, значит, на улице не так жарко, как клялся прогноз погоды. Осаму заглянул в приоткрытую щель кабинета Хироцу-сенсея и тут же дернулся вперед: пожилой учитель сидел за столом и с сосредоточенным видом проверял тетради. «Интересно, он заметил пропажу сигары?», — подумал Дазай. — «Даже, если заметил, то на меня точно не подумает». Ухмыльнувшись, Осаму свернул в следующий коридор. Ему совсем необязательно было оставаться в школе. Дазай мог бы выйти и пойти домой — не пошел, потому что тогда пришлось бы готовить ужин для всех по негласному правилу. Он мог бы прогуляться по улице, но почему-то эта перспектива вызывала у Дазая лишь протяжный вздох. Желудок настойчиво клюнул голод, и Осаму решил было пойти в закусочную, но, похлопав по карманам, обнаружил, что у него почти нет денег — лишь немного мелочи. «Ну я и лох», — подумал Дазай. Он достал телефон, чтобы вновь позвонить Чуе — на экране высветилось «Слизняк» со смайликом червяка, и Дазай усмехнулся — но, завидев, что прошло лишь пятнадцать минут с его последней попытки, Осаму с досадой убрал телефон. Почему Ёсано вообще захотела с ним поговорить? Вряд ли это из-за Коё. «Может, ей просто стало одиноко», — подумал Дазай, но тут же исключил эту мысль. Его психотерапевт была той еще загадочной дамой, но кое-что о ней юноша выяснил еще около года назад: Ёсано-сенсей состояла в тщательно скрываемых отношениях. В одно время Дазай со скуки даже начал расследовать — интересно же, почему молодая девушка скрывает своего избранника! Он старше? Младше? Иностранец? Преступник? Дазай так и не успел прийти к выводу, потому что каким-то образом Ёсано заметила это и «мягко» попросила пациента прекратить. Мягко в понятии Ёсано-сенсея это до жути мягко. Еще раз вздохнув и выключившись от далеких мыслей, Дазай вдруг понял, что ушел достаточно далеко от выхода. Он стоял в паре метров от кабинета Достоевского-сенсея. Коридор был пуст и тих — даже привычного щебетанья птиц за окном не было слышно. Юноша покосился на дверную ручку кабинета в недоумении. Зайти? Хотя, что он там найдет — булавки уже нет. С другой стороны, Гоголь-куна там точно не будет. «Но может быть Достоевский», — напомнил сам себе Осаму. — «Это его кабинет в конце концов». Понадеявшись на непонятно что, юноша потянулся к дверной ручке и осторожно нажал её. Что он скажет, если учитель и правда там? Дазай уже начал продумывать правдоподобную ложь, но дверная ручка уперлась и не позволила двери открыться. Кабинет был заперт. Дазай выдохнул одновременно в облегчении и досаде и отошел от кабинета, словно и не пытался его открыть. Ему показалось, что в коридоре резко похолодало. «К черту», — подумал Дазай и пошел к выходу из школы. Оказавшись на улице, он глубоко вдохнул теплый воздух. Тучи в небе не приближались к солнцу, сторонясь его, но Осаму знал, что рано или поздно они подберутся ближе и скроют свет. Голод в желудке Дазая усилился, и юноша снова схватил холодный мобильник в кармане — вдруг у Чуи есть деньги? Или еда дома? Но Чуе звонить смысла не было: даже, если он ответит, то просто огрызнется и скажет, что занят. «И чего ты все навязываешься?». — возмутился мрачный голос внутри Дазая. — «Как будто тебе нечем без него заняться». Конечно, есть чем. Например, пойти домой и порадовать своим присутствием Акутагаву. Может, удастся даже уговорить брата и сестру скинуться на доставку пиццы — без вклада самого Дазая, желательно. Дазай почувствовал напряжение в висках от собственных мыслей и достал дешевые наушники со дна рюкзака. Он редко ими пользовался, обычно юноше нравилось слушать окружающие звуки, например, диалоги прохожих, шум воды или свист шин, но сегодня Осаму нужно было отвлечься. Включив завалявшийся плей-лист, Дазай чуть прикрыл глаза, словно забыл, что находится на улице и, вообще-то, шагает. Он пошел домой самой длинной дорогой, какую только смог выдумать, но уже спустя половину песен оказался у порога. Дазай разочарованно цыкнул и достал наушники. Тучи двигались ближе к катящемуся вниз солнцу, и юноша испытал легкое удовлетворение от того, что все происходит так, как он и ожидал. Прошло уже больше часа после встречи Чуи и Ёсано, и Дазай решил, что Накахаре пора освободиться — он снова ткнул кнопку вызова. Стоя на пороге дома, Осаму терпеливо выслушал все четыре с половиной гудка и сбросил. Он двигался бесшумно, но, как и всегда, Гин сразу распознала его присутствие. Когда Дазай почти разулся, девушка выглянула в коридор — она уже переоделась в черный спортивный костюм и распустила волосы, а на талии у неё был завязан белый фартук с лепестками сакуры. Темные брови Гин поползли вверх при виде брата. — Не стоит так удивляться, Гин-чан. — усмехнулся Дазай прежде, чем она успела что-то сказать. — Я здесь, как-никак, живу. — Я удивлена, что ты так рано. — маска на лице Гин двинулась, значит, она либо улыбнулась, либо сморщилась. — Еще даже не стемнело. — Как недружелюбно с твоей стороны! — воскликнул Дазай. — Будто я здесь вовсе не нужен! — Дазай пришел? — в коридоре мгновенно показался Рюноскэ. На нем был второй фартук из комплекта. — Конечно, я пришел, Акутагава-кун. — улыбнулся Осаму. — Я же обещал. — Ну вы посмотрите на него. — Гин закатила глаза. — Ты голоден? — не обратив внимания на сестру, спросил Рюноскэ. — Как волк. — Ты посолил лапшу? — спросила Гин у брата. Лицо Акутагавы мгновенно вытянулось. — Я даже не сомневалась. — хмыкнула девушка. — Дазай, ты готовишь с нами, если собрался ужинать. Ничего более не сказав, Гин убежала солить лапшу. Из кухни уже раздавался приятный запах готовящихся на пару овощей и жареных кальмаров. Дазай усмехнулся. — Ты не встретил Гоголя-куна? — тихо поинтересовался Рюноскэ, пока они с Дазаем шли на кухню. Вообще-то, Дазай сносно готовил — уж точно лучше приемного брата — но занимался этим редко, предпочитая напрячь других или выклянчить у кого-то доставку. Сейчас, однако, он был не против приготовить ужин вместе с Акутагавами, особенно, если в таком случае он смог бы поесть раньше остальных и уйти в свою комнату до прихода Мори. — А? Нет, он болеет. — беспечно отозвался Дазай. Зайдя на кухню, он жадно осмотрел кастрюлю с овощами, сковороду с любимыми отцом кальмарами и другую кастрюлю с кудрявой лапшой. — Болеет? — недоверчиво переспросил Акутагава. Гин, слуху которой даже завидовать было бессмысленно, обернулась. — Кто болеет? — Мой приятель. — с усмешкой ответил Дазай. — Накахара-семпай? — уточнила Гин. — Почему сразу он? — встрял Акутагава, будто бы даже помрачнев от упоминания Чуи. — Потому что у Дазая больше нет друзей. — пожала плечами Гин. — Это неправда… — решил поспорить Рюноскэ. — Гин-чан, я сказал приятель, а Чуя-кун — мой друг. — поправил её Дазай. Девушка посмотрела на приемного брата, как на умственно отсталого. — Сложные вы какие-то. — наконец изрекла Гин и вернулась к флегматичному помешиванию лапши. Акутагава приподнял крышку кастрюли, хмурым взглядом изучая состояние овощей. Его лицо при этом было такое сосредоточенное, что Дазай не удержался и достал телефон. Вот умора — надо будет Ацуши завтра показать. Пока юноша фотографировал склонившегося над едой Рюноскэ, который выглядел так, будто бы готовился заговорить с несчастными брокколи и перцем, мобильник Осаму решил предать владельца и издать оглушительный звук щелчка. Акутагава резко развернулся, увидев снимающего Дазая с едва сдерживаемым хохотом. — Эй, ты чего делаешь! — угрюмо бросил Акутагава. — Удали! — Прости, Акутагава-кун, ты выглядел таким смешно серьезным… — сквозь смех проговорил Осаму. — Ацуши нужно это увидеть. — Чего?! — Рюноскэ уронил крышку кастрюли и дернулся к старшему брату в попытке вырвать телефон, но Дазай был проворнее — и выше. — Удали сейчас же! — Прости, не могу. — серьезно помотал головой Дазай. — Я уже решил поставить её на твой контакт. — Отдай! — Акутагава с перекошенным лицом прыгнул, пытаясь ухватить Дазая за запястье, но Осаму вытянулся во весь рост, словно Статуя Свободы. — Эй, вы оба! — Гин развернулась, указывая на них поварешкой. Металлический взгляд её прищуренных глаз был обжигающе холодным. — Прекратили немедленно. — Скажи ему, чтобы удалил фотографию! — возмущенно попросил Акутагава. — Я вам мать что ли? — рявкнула на обоих Гин. — Рюноскэ, добавь соус в овощи. Дазай… — Да, мам? — Не беси меня. — рыкнула сестра. Она устало выдохнула, и Дазаю на секунду действительно стало совестно: он старше Акутагав, по идее, это он должен заботиться о них. Юноша выключил телефон и положил его в карман. — Прости, Гин-чан. — извинился Дазай, хотя все трое знали, что его извинения — пустой звук. — Что мне делать? — Посоли кальмаров. И смотри, чтобы не подгорели. — отозвалась Гин. Дазай, чувствуя её удивление, спокойно подошел к сковороде с морепродуктами и принялся внимательно солить их. Девушка, убедившись в нужной степени готовности лапши, пошла к холодильнику за яйцами. — Удали фотографию. — прошипел Акутагава, выливая соус в овощи. — Даже не мечтай. — Дазай ухмыльнулся. — Хотя бы не показывай её Ацуши. — попросил Рюноскэ. — А что, тебя так волнует его мнение о тебе? ~ Плечи Акутагавы напряглись, а лицо перекосилось от обиды. Проходящая мимо Гин резко стукнула Дазая поварешкой по голове. Осаму ойкнул, едва не уронив солонку в сковороду с едой. — Больно же, Гин-чан! — Не провоцируй Рюноскэ. — спокойно ответила Гин, а Рюноскэ бросил победный взгляд на Дазая, словно на его сторону встала мать, а не младшая сестра. Дазай закатил глаза, но ничего не ответил, сделав вид, что сестра его смертельно обидела. Естественно, это было не так: он ведь и вправду провоцировал младшего брата лишь потому, что знал, насколько Акутагава обидчив. Осаму вспомнил, как однажды, когда Акутагавы только начали жить у Мори, попытался научить Рюноскэ — слабого, болезненного Рюноскэ — драться. Закончилось все тем, что Дазай случайно с размаху ударил кулаком Акутагаву прямо в лицо. Младший упал, а проходившая мимо Гин подумала, что Дазай взаправду бьет её брата и в следующую секунду нож для вскрытия писем уже утыкался Осаму в шею, прямо в точку поверх бинтов. Дазай как сейчас помнил собственный ступор: он никогда не боялся драки, особенно с младшими, но рефлексы двенадцатилетней Гин его испугали. Акутагава тогда вскочил и, хотя из его бледного носа текла густая кровь, принялся махать руками и уверять сестру, что Дазай ударил его по случайности. Осаму тогда даже в голову не пришло смеяться, что Рюноскэ защищает сестра, да еще и младшая. Когда вся еда была почти готова, Дазай надеялся по-быстрому перехватить пару кальмаров и незаметно отлить рамена в миску, но Гин попросила их с Акутагавой накрыть на стол. Братья принялись кружить вокруг кухонного стола, раскладывая палочки для еды, салфетки и стаканы. Гин начала сворачивать фартук, а Осаму потянулся за кусочком маринованного имбиря из банки, когда вдруг в замке входной двери щелкнул ключ. Гин застыла посреди кухни, словно дверной замок находился внутри неё. Спустя секунду девушка резко ускорилась, принявшись метаться по кухне и украшать блюдами стол. Акутагава, открывший рот чтобы прокомментировать попытки Дазая стащить имбирь, так его и закрыл, тоже принявшись судорожно развязывать фартук. Дазай едва удержался от того, чтобы не чертыхнуться вслух. «Опоздал». — Дети, я дома. — послышался голос Мори из коридора. Интонация у него была странная, будто бы отец пришел с прогулки, а не из больницы после тяжелого рабочего дня. Дазай и Акутагава недоуменно переглянулись, мгновенно забыв про злополучную фотографию. Гин вышла в коридор — выглядела девушка абсолютно спокойной, но Осаму все равно заметил тонкую складку между её бровями. — С возвращением, отец. — девушка забрала у него пальто и повесила его на вешалку. Она не обязана была это делать, но Мори любил, когда его встречали радушно, и это зачастую поднимало ему настроение. «Правда, сейчас он и так подозрительно радостный», — подумал Осаму прежде, чем отец зашел в кухню. — Ого, все в сборе. — Мори широко улыбнулся. Он выглядел, как и всегда, опрятно, но следов будничной усталости не наблюдалось, что насторожило Дазая. — Вы будто мои мысли прочитали. — В каком смысле? — раньше него спросил Акутагава, не скрыв хмурое выражение лица. Дазай сделал вид, что его интересуют блюда на столе. — Сейчас узнаете. — Мори снова улыбнулся, и на этот раз улыбка затронула его темные глаза. Рюноскэ и Гин переглянулись, но в растерянности промолчали. — Мы вместе приготовили ужин. — взял на себя следующую реплику Дазай, копируя воодушевленную улыбку отца. — Давайте скорее есть. — Полностью согласен, я дико голоден. — подхватил Мори и пошел мыть руки. Гин тут же посмотрела на Дазая, в её стальных глазах блеснула тревога. Акутагава сухо кашлянул и сел за стол. Остальные последовали его примеру, но тревога между ними протянулась даже не нитью, а канатом. — Приятного аппетита! — первым пожелал Мори, едва сев за стол. Раздалось синхронное «Приятного аппетита», и Дазай первым схватился за чан с раменом — сначала ужин, потом размышления. С дежурной улыбкой разлив еду по мискам каждого, Осаму молча приступил к трапезе, надеясь, что Мори окажется настолько голодным, что сделает так же. Не тут-то, естественно, было. — Как у вас всех дела? — поинтересовался Мори, палочками разламывая яйцо напополам. Никто не ответил. — Гин-чан? Как в школе? Гин успела аккуратно сложить маску и положить её рядом с собой на стол, когда услышала вопрос отца. Удивление и подозрение ясно проступили на открытом лице девушки, но спустя мгновение она уже спокойно улыбалась, спрятав руки под столом и даже не притронувшись к палочкам. — Хорошо, отец. — она нервно сглотнула, и взгляд Рюноскэ приклеился к сестре. — Я записалась на олимпиаду по рисованию. — Вот как? — Мори выглядел изумленным, хотя Гин точно упоминала занятия в клубе по рисованию. — Я очень рад. Горжусь тобой, дочка. Мужчина тепло улыбнулся Гин, и та тоже улыбнулась, мгновенно пряча взгляд в тарелке. Дазай нахмурился: Мори никогда не называл его или Акутагаву сыновьями, но особое внимание уделял Гин. Она словно была его любимицей, но, тем не менее, отец критиковал её внешний вид гораздо чаще, чем их с Рюноскэ — говорил, что Гин нужно стать женственнее, перестать носить маску, начать пользоваться косметикой. Гин было все равно на его мнение, но Рюноскэ злился каждый раз. — А как у тебя дела на работе? — резко спросил Акутагава, переключая внимание на себя. Гин благодарно кивнула брату и принялась быстро накладывать себе овощи. — Весьма неплохо. Тот сварливый старик наконец-то выписался… Тот самый, который все разговаривал со своей кошкой. — просмеявшись, ответил Мори. Вдруг, он повернулся к Дазаю, и во взгляде мелькнуло удивление. «Не так уж редко я и бываю дома», — с досадой подумал Осаму. — А где ты вчера был, Дазай-кун? — Я просто поздно пришел. — ответил Дазай, проглотив бульон, который мгновенно обжег его горло. — Вы уже поужинали. — Но ты же ночевал дома, да? — уточнил Мори. — Да, конечно. — Осаму изобразил удивление. — Где мне еще ночевать, отец? — И то верно. — Мори улыбнулся. Они оба знали, что Дазай не ночевал дома, но отец переключился на рамен, с писаным на лице удовольствием втягивая лапшу. Дети тоже продолжили молча есть, постепенно забыв про удивительную радость Мори: может, он и правда очень рад был избавиться от того надоедливого старика. Пациент с травмой ноги и помешанностью на кошках был объектом раздражения Мори с того самого момента, как Дазай вернулся из клиники. — Между прочим, — произнес Мори, когда Осаму уже решил, что наелся и почти встал из-за стола с приготовленной речью о страшной задолженности по японскому, которую нужно исправить сейчас же. Гин учтиво подняла взгляд, а Акутагава мгновенно нахмурился. Дазай коснулся коленом его колена под столом, молча напоминая, как Мори не любит, когда Рюноскэ постоянно хмурится. — У меня для вас есть важная новость. Все трое переглянулись с одинаковой тревогой во взглядах. Важная новость от Мори? Еще и с непонятной радостью перед этим? Что-то новенькое — и не в воодушевляющем смысле. Мори улыбнулся и глотнул воды, словно выдерживая интригу. — Знаю, это полнейшая неожиданность, как и, отчасти, для меня самого… — Дазай подумал, что, если Мори не остановится со своими вводными конструкциями, он выльет ему на голову остатки бульона. — Но я в последнее время думаю, что Гин-чан как-то одиноко… «Нет», — судя по ошарашенному взгляду Акутагавы, Дазай побледнел заметно. — «Нет, пожалуйста, только не это…». — Я договорился об удочерении девочки. — слова Мори камнем упали между ними, а радостная улыбка обдала кухню колющим морозом. — Её родители — иммигранты, они погибли из-за несчастного случая… — Что? — на выдохе прохрипел Акутагава. Мори, казалось, даже испугался такой реакции младшего сына. — Ты хочешь… удочерить еще одного ребенка? — переспросила Гин, словно туго соображала. — Она такая очаровательная! — добавил Мори, не видя шокированные лица детей. — Её зовут Элис-чан, ей недавно исполнилось двенадцать… — Зачем ты это делаешь? — вырвалось у Дазая до того, как он обдумал хотя бы одно слово. Палочки застыли в его тонких пальцах. В голове бушевала лишь одна мысль: он, мать твою, рехнулся? — Что? — невинно переспросил Мори. — Дазай-кун, девочка осталась без родителей… — Тебе нас не хватает? — прошипел Дазай. — Куда тебе четвертый ребенок? — Я обладаю достаточными средствами, чтобы обеспечить вас всех. — Мори говорил медленно, словно Дазай был избалованным ребенком, которому нужно было что-то втолковать. «Он — лжец», — звенело у Осаму в голове. — «Ты знаешь, что все это — спектакль.» — Дело не в этом. — Дазай почувствовал злость, и ему стало неприятно от того, что он её показывает. Акутагава резко ударил его коленом под столом. «Успокойся», — умолял взгляд черных глаз. — А в чем, Дазай-кун? — жестко переспросил Мори. Он был оскорблен, уязвлен, но Дазай знал, что все это — очередная ложь. — Неужели тебе не жалко малышку? Ты знаешь, каково это — потерять родителей… — Нет, не знаю. — резко оборвал его Дазай. Конец палочек впился в его большой палец, царапая кожу до ощутимой боли. Колено Акутагавы все еще касалось колена Дазая, но Дазай не смотрел на брата. — Зато Гин-чан и Рюноскэ-кун знают. — тут же отразил выпад сына Мори. Его взгляд стал холодным, а все радушие исчезло с лица, но это все еще был не он. Гин беспокойно посмотрела на Акутагаву, взглядом умоляя его что-то сделать, но тот словно приклеился к стулу. — Тебе было не жалко их? — Причем тут моя жалость… — проговорил Дазай, пытаясь упорядочить речь. «Ну же, улыбнись», — орал внутренний голос. — «Спокойно улыбнись и выложи свои аргументы». — При том, что я всем вам помог. — рявкнул Мори. Гин выронила палочки. Её руки скрылись под столом. — Акутагавы бы погибли в трущобах, совсем одни. Но ты не хотел, чтобы я усыновлял их тоже, верно? — Отец, уверен, это не так… — выдавил Рюноскэ хриплым голосом. Дазай услышал, как Гин под столом схватила брата за руку. — Нет, что ты. — прервал его Мори. Его взгляд, острый, как пуля, был обращен лишь к старшему сыну. — Дазаю же плевать. Он должен быть единственным ребенком в семье. — Я же сказал, что дело не в этом… — отчаянно зашипел Дазай. Колено Акутагавы вновь стукнулось о его ногу, и Осаму резко убрал свои колени. Он вдруг почувствовал, как его сердце ускоренно бьется, и ему стало страшно — и стыдно за свой страх и гнев. — Конечно, в этом, Дазай, и ты сам это прекрасно понимаешь. — Мори даже улыбнулся, словно ему было смешно от слов Дазая, слов испорченного и глупого подростка. «Он и впрямь представляет меня таким», — подумал Осаму, но перебил сам себя. — «Нет. Это спектакль. Ты знаешь, что это спектакль». — Тебе просто нужно особое отношение, и тебя вымораживает, что оно достанется не тебе. — Что ты сказал? — произнес Дазай. Его голос дрогнул впервые за многое время, и никогда еще желание дать себе оплеуху за слабость не было таким сильным. — Тебе нужно, чтобы я обращал внимание только на тебя. — отчеканил Мори, смотря ему прямо в глаза. Акутагава и Гин, все еще держась за руки, застыли с одинаковым страхом на лице. — Чтобы я выделял тебя. Чтобы я относился к тебе так, как было, когда ты был единственным ребенком. — Ты прекрасно помнишь, что было, когда я был один! — Дазай сам не понял, когда оказался на ногах. Он почувствовал напряжение в ушах и понял, что его стул опрокинулся. Лишь боль в ладонях дала ему понять, что он резко хлопнул по столу. Мори даже не шевельнулся — он медленно приподнял подбородок, чтобы не разрывать с Осаму зрительного контакта. Сердце Дазая забилось в барабанных перепонках. — Не замечал у себя провалов в памяти. — тихо, но четко произнес Мори. Вся наигранная ярость исчезла из его голоса — остался лишь ледяной тон, стальной взгляд и спокойная улыбка на губах. «Неужели антракт?». — И ты тоже помнишь. Вспоминаешь иногда, да? По ночам, наверное? Дазай застыл, вцепившись пальцами в скатерть, а взглядом в приемного отца. Он никогда не делал так раньше. Не так открыто. — Не надо. — выдавил Дазай. «Какой же ты слабак». — Мори-сан, пожалуйста. — вдруг выдавила Гин. Её голос был непривычно тонок. Акутагава посерел. — Ты жалеешь, Дазай-кун? — продолжал Мори. Дазаю стало дурно. — Нравилось? Дазай сорвался с места. Бедром он задел угол стола, и кастрюля с остывшим раменом упала на пол, загрохотав на весь дом. Акутагава и Гин тут же бросились убирать еду, сталкиваясь локтями, но Дазай уже не слышал их торопливого шепота. Его голова кружилась. Заветный ужин рвался наружу. Сердце билось громко, как живое, и юноша ухватился за левую сторону груди, давя на неё и прося перестать. Дазай ворвался в комнату и захлопнул дверь. В комнате было душно — можно ж задохнуться — юноша рванул к окну и распахнул его так резко, что ворвавшийся порыв теплого ветра едва не сбил Осаму с ног. Дазай не слышал собственное дыхание. «Тебе нужно было промолчать», — набатом ударила мысль в его голове. Почему он такой слабый? Зачем Мори это делает? Что это за очередная двенадцатилетка? Девочка? Маленькая девочка? Голова начала болеть. Дазай сел на стул, чтобы не рухнуть на пол. «Успокойся сейчас же», — приказал себе юноша. Он хотел опустить голову в ладони, чтобы погрузиться в приятную тьму: обычно это помогало прийти в то состояние, когда он сможет выпить снотворное и проспать сутки. Если повезет, несколько суток. Если он везунчик, то не проснуться. Дазай рвано выдохнул, когда увидел свои руки. Ладони были красными от резкого приклада об стол, а на большом пальце застыла царапина от палочек. «Почему ладони открыты?». Дазай почувствовал, что бинты грязные. Все бинты несвежие, все тело чешется, словно под кожу пустили червяка. Как он раньше этого не замечал? Дазай почувствовал отвращение к самому себе. Он медленно встал и подошел к столу. «Действуй по схеме», — к счастью, появилась хоть какая-то здравая мысль. Если он уснет, все наладится. Надо отключить мозг, забыться. Осаму схватил бутылку воды. Рука заметно дрожала, хотя Дазай этого не чувствовал. «Где снотворное?» — разумный голос, на кого-то даже похожий, продолжил двигать конечности Дазая. Осаму встал на колени, пальцы заскользили по щели между столом и стеной — еще немного, просто подцепить пальцами… — Дазай. — он вошел бесшумно. Дазай даже не услышал, как Мори поднялся по лестнице, открыл дверь и вошел. «Идиот», — в отчаянии затрубил разум. — «Ты такой идиот». Дазай резко оторвал пальцы от щели и обеими руками схватил бутылку с водой. Волосы на затылке приподнялись. Мори стоял за его спиной. Щелкнул замок двери.

***

— Гоголь. — выпалил Чуя, решив, что лучшая защита — это нападение. Лицо Гоголя вытянулось, он удивился, что Чуя вообще знает его имя. — Ты меня преследуешь? — Здравствуй, Чуя-кун. — спокойно, будто они были давними приятелями, поздоровался с ним Гоголь и даже слегка поклонился, впрочем, не достав ладоней из карманов свободных брюк. — С чего ты взял, что я тебя преследую? — Ты шел за мной… — Знаешь, Чуя-кун, я давно хотел поговорить. — резко перебил его Гоголь, видимо, не слушая. Юноша выпрямился во весь рост — он был немногим выше Дазая, но для Чуи был похож на высотку — и шагнул ближе к Накахаре. Тот подавил желание отойти назад: он не боится. Что один, к тому же такой тощий, Гоголь сделает ему? — Не понимаю, о чем нам разговаривать. — хмыкнул Чуя, решив не скрещивать руки на груди. Украинец должен понять, что он не боится. — У нас нет общих предметов. — Ты прекрасно знаешь, что поговорить я хочу не о школе. — Гоголь улыбнулся и наклонил голову, как птица. — А о чем тогда? — Чуя поднял брови и приоткрыл рот, как обычно в наигранном удивлении делал Дазай. — Не придуривайся, лис. — прошипел Гоголь — показная дружелюбность слетела с его лица. — Твой дружок полез туда, куда ему не следовало, и нетрудно догадаться, к кому он побежал после этого. — Прости, я правда не понимаю… — проговорил Накахара, всеми силами подавляя улыбку, когда увидел гнев на лице Гоголя. — Заткнись и слушай. — в речи юноши проскрежетал резкий акцент. «Интересно, Коё такой же слышала?», — подумал Чуя и ничего не смог поделать с мурашками, пробежавшими вдоль позвоночника. — Мне все равно, что вы там с Дазаем выдумали, но вы заткнете свои пасти и не будете высовываться. Накахара крепко сжал челюсти. Он мог бы пригрозить Гоголю, врезать ему, сказать, чтобы не приближался к ним, но почти впервые Чуя осознал, что драка будет бессмысленна. Можно повести себя умнее и добиться большего. Одна рука юноши, помещенная в карман, начала медленно, незаметно подбираться к холодному прямоугольнику мобильника. — Иначе что? — прошипел Чуя, посмотрев Гоголю прямо в глаза — в глаз — надеясь, что тот не разорвет зрительный контакт и не присмотрится к его карману, потому что потные пальцы Накахары разблокировали телефон и включили диктофон. Во всяком случае, он надеялся, что включил диктофон, а не открыл погоду на неделю. — Вы со своим ненормальным учителем нападете на нас, как напали на мою сестру? — Не приплетай сюда его. — рявкнул Гоголь, шагнув так близко, что Чуя смог в точности рассмотреть его подернутый мутной пленкой правый глаз, лениво двигающий в глазнице. Левый же глаз, хоть и перечеркнутый длинным шрамом, горел яростью. — Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. — Я понятия не имею? — Чуя почувствовал скачок пульса и вонзился ногтем указательного пальца в большой, чтобы не дать Гоголю вывести себя на эмоции. «Будь умнее». — Вы чуть не убили мою сестру. — Твоя сестра живая. — отмахнулся Гоголь. — И, если вы не будете трепаться, так все и останется. — Ты мне угрожаешь, Гоголь-кун? — прошипел Чуя. — Я тебя предупреждаю, лисенок. — последнее слово Чуя не понял, потому что оно было не на японском, но на всякий случай счел ругательством. — Просто прикройте рты… — С чего ты взял, что я тебя боюсь? — Накахара напряженно усмехнулся. Нужно вывести Гоголя на признание и каким-то образом уйти отсюда живым. Очень, блять, просто. — Вы обычную медсестру не смогли похитить. Гоголь резко подался вперед и схватил Чую за воротник, дергая на себя и едва не отрывая от земли. Он оказался сильнее, чем выглядел, но недостаточно сильным, чтобы Накахара не смог вырваться. Его первым желанием было врезать коленом идиоту между ребер, а потом выбить все зубы, чтобы не зазнавался, но Чуя подавил этот порыв, вспомнив про включенный диктофон в кармане. — Не нарывайся, коротышка. — отчеканил Гоголь, едва не плюя Чуе в лицо. — Ты нихуя не знаешь. — Я знаю, что на мою сестру напали два русских уебка. — прохрипел Накахара. «Пожалуйста, просто признай, чтобы я смог вытряхнуть из тебя всю твою раздражающую напыщенность». — Я же сказал, не приплетай Федю сюда. — гаркнул украинец так громко, что Чуя всерьез заволновался за свои уши. — Его там даже не было. — То есть, ты был один? — сразу спросил Чуя, хотя знал, что это не так. — Но ты такой хилый, тебя зонтиком вырубить можно. Удар. Чуя ожидал, что рано или поздно Гоголь его ударит, но не рассчитывал, что он так резко даст ему своим лбом по носу. В глазах на секунду потемнело, и Накахара ошалело заморгал, чтобы не оставаться в беззащитном неведении. Нос начал пульсировать, а на губу скользнула солоноватая струйка крови. «Кретин», — пронеслось в голове, — «Я тебя размажу по асфальту, когда получу признание». — Повторяю последний раз. — прошипел Гоголь, пока Чуя пытался вытереть кровь из-под носа, но только растер её еще больше. — Фе… Достоевский тут не причем. Никто не виноват, что Камуи проебался. Камуи? Это еще кто? Очевидно, тот усач. Значит, они с Гоголем действительно напали на Коё, но что-то, по вине этого Камуи, пошло не так, и Гоголю пришлось свернуть операцию. «А Достоевский — их босс, что ли? Но зачем ему Коё — Ёсано не упоминала никаких русских». Чуя нахмурился. Это стало его ошибкой: до Гоголя все резко дошло. — Ах ты, мелкий гаденыш. — Гоголь оскалился и тряхнул Чую — тот лишь надеялся, чтобы телефон не выскочил из открытого кармана. — Пытаешься вытянуть из меня информацию? — Зачем, когда ты уже все мне выложил. — Чуя улыбнулся, почувствовав кровь между передними зубами. «Ну и лобешник у этого ублюдка». — Теперь я знаю, как зовут усатого, а также то, что именно ты был вместе с ним… Он ожидал, что Гоголь выйдет из себя, осознав собственную ошибку, и вновь ударит его, но тот вдруг широко улыбнулся. Светло-голубой глаз расширился, а мутный резко дернулся. — Надо же, твоя сестрица запомнила Камуи. — он усилил хватку на воротнике Чуи, придвинув его ближе к себе. Накахара почувствовал, что его телефон вот-вот выскользнет из распахнутого кармана. «Нужно было застегнуть», — с досадой подумал юноша. — А то, как он решил поразвлечься с ней, она тоже запомнила? Чуя застыл. Его спина похолодела. Он забыл про признание, про телефон, даже про то, что Гоголь почти победил. — Она не упомянула? Камуи-сан был так увлечен её необычной красотой, что не стал ждать до… Накахара резко поднял колено и зарядил Гоголю прямо в пах, вложив всю силу. Ярость, которую он все это время отчаянно подавлял ради плана, взбушевала с новой силой, заставив юношу сжать зубы так сильно, что в ушах раздался отвратительный скрежет. Гоголь взвыл и грубо пихнул Чую, сгибаясь пополам. Чуя не успел удержаться на ногах и бесславно грохнулся на задницу — телефон, как по команде, вылетел из кармана. К счастью, экран погас и никак не выказал то, что на нем ведется запись. Чуя резко вскочил и дернулся к телефону, надеясь на фору, но Гоголь либо был настолько отбитым, что перестал чувствовать боль, либо разозлился так же сильно, как и противник. Его по-славянски бледное лицо покраснело, а изо рта раздался рык. Худые ладони Гоголя шваркнули по земле, потому что Чуя схватил мобильник первым, но медлительностью он не отличался — воспользовавшись приемом Накахары, Гоголь повернулся и врезал ему коленом по лицу. Острая коленная чашечка пришлась по губе, а не ожидающий такого сильного удара Чуя рухнул на землю. Правая ладонь подтянула к себе телефон и сунула его в карман, на этот раз резво застегивая. — Тупой коротышка. — прорычал Гоголь едва различимым языком. Он приближался к Чуе, а Чуя все еще лежал на земле, успев лишь перевернуться на спину. Когда Накахара взглянул на украинца, тот широко улыбался, едва не смеясь. — Ты хоть представляешь, с кем связался? Ты — мелкая сошка, которую не составит труда просто убрать… Дослушивать Чуя не стал. Приподнявшись, он обхватил щиколотки Гоголя и со всей силой дернул его на себя. Юноша проворачивал это десятки раз, против задир любой весовой категории — и всегда срабатывало. Накахара глупо улыбнулся кровавыми зубами, когда противник беспомощно взмахнул руками и упал на спину, растянувшись во весь рост. Чуя вскочил на ноги и дернулся к противоположной стене. Крови на нижней части лица прибавилось: видимо, Гоголь разбил ему и губу. С трудом подавив желание подойти и наступить Гоголю на гортань, Накахара бросился прочь из переулка. «Нужно идти в полицию», — кричала пульсирующая голова. — «Гоголь признался. Сейчас я могу накрыть их всех…». Когда Гоголь дернул его на себя, цепко ухватив за плечо, Чуя уже приготовился выставить назад локоть и ударить напавшего под дых, как вдруг его шея похолодела. Гоголь прижал жертву к себе, а к горлу приставил лезвие ножа. Чуя остановился — все его органы перевернулись. Он покосился на блестящее лезвие, боясь даже сглотнуть. Откуда у Гоголя нож? Как он так быстро поднялся? Как я мог позволить себе попасться? — Перебивать — невежливо, Чуя-кун. — дыхание Гоголя обожгло его ухо. Голос его был спокоен, даже насмешлив, но Накахара спиной чувствовал бешеный, нечеловеческий пульс противника и гнев в его тембре. — Я же сказал, что тебе не победить. — За то, что вы сделали с Коё, я убью вас всех. — зашипел Чуя. «Что ты творишь, дурачье?!», — заверещал инстинкт самосохранения. — «Он же тебя прирежет, как дворовую собаку!». Но Гоголь не усилил хватку, а лишь снисходительно засмеялся Накахаре в ухо. У того пот смешался с кровью. — Доставай телефон. — отчеканил он. Чуя почувствовал, что сердце запнулось. Только не это. Как давно он догадался? — Давай же. — Не понимаю, о чем… — Тебе не кажется, что ты немного не в том положении? — рявкнул Гоголь и вжал нож в кожу Чуи. Горло засаднило: наверное, лезвие все же порезало тонкую кожу. Он не может так здесь умереть. Чуя потянулся за телефоном, стараясь не двигаться, чтобы не причинить шее еще больший вред. — Какой смышленый мальчик. — елейным голосом протянул демон за его спиной. Гоголь грубо выхватил телефон из потной руки Чуи, а тот едва не разрыдался, добавив к крови еще и соленые слезы: теперь все пропало. Чувствуя, как все тело разрывается от бессилия и обиды на самого себя, Накахара наблюдал, как тонкий неуклюжий палец Гоголя удаляет запись их разговора. — Не думай, что ты победил. — в беспамятстве зашептал Чуя, захлебываясь от ярости и обиды. — Я запомнил все, что ты мне сказал, выблядок ты украинский. Я вырежу твои органы и заставлю этого Камуи их сожрать, а Достоевского — проткнуть себе гортань этим самым ножом, запомни мои слова. — Ох, я-то запомню. — снисходительно отозвался Гоголь, вжав нож в тонкую ссадину. Чуя до крови закусил щеку, чтобы не дернуться от боли. — Но, если ты и справишься со мной и Камуи-саном, тебе никогда не справиться с Федей… — Федя? — от безысходности и оголенных нервов у Накахары вырвался сдавленный смешок. — Это уменьшительно-ласкательное ведь, да? Может, он тебе и не учитель вовсе? — Ты настолько отчаялся, что забыл, где я у… — Ты трахаешь своего учителя, Николай? — прогремел Чуя, специально назвав Гоголя по имени. Каждая клетка его тела дрожала от агрессии, а кровь пузырилась на лице, капая на идеально выглаженную школьную форму. Со стороны казалось, что во время вспышек гнева Чуя себя не контролировал — и да, зачастую так и было — но все его чувства обострялись, а адреналин захлестывал напряженный разум. Накахара увидел, что ладонь Гоголя стремится к его боку, сверкая острием, он почти ощутил, с какой яростью противник хочет его пырнуть, и в последнюю секунду рванул вперед. Нож все равно задел его, вспарывая форму и бледную кожу, но гораздо слабее, чем если бы Чуя остался на месте. Жгучая боль охватила поврежденный бок, и юноша упал на стену, даже не чувствуя глухой удар по плечу. Глаза Гоголя излучали искреннюю ненависть, казалось, даже его слепой глаз смотрел на Накахару. Чуя прижал руку к горящему от боли боку, а мысль, что это и есть конец, словно ударила его по затылку, заставив еще сильнее стиснуть зубы. Взрыв хохота послышался со стороны улицы. Гоголь мгновенно посмотрел в ту сторону ошалелым взглядом. Они оба забыли, что буквально в нескольких метрах — тротуар, по которому ходят мирные, обычные люди. Чуя прекрасно знал, о чем думал противник: если он выйдет из переулка, попавшись под камеры у любого продуктового магазина или ресторана, а потом там найдут труп, даже самый тупой полицейский найдет связь, тем более учитывая, как Гоголь выделяется в толпе со своей светлой косичкой и шрамом через половину лица. Он посмотрел Чуе прямо в глаза, и на секунду Накахаре показалось, что юноша наплюет на все это, но тот резко выругался себе под нос и шагнул назад. — Уже уходишь? — выплюнул Чуя сквозь боль и досаду. «Он меня не убьет», — подумал юноша. — «Пусть знает, что я не боюсь». — Ходи аккуратнее по улицам, лис. — Гоголь улыбнулся и, напоследок наступив на валяющийся на земле телефон Чуи, выбежал из переулка. Чуя рухнул на землю, бесшумно простонав от боли. Он отнял ладонь от раны и присмотрелся к ней: царапина глубокая, но швы не понадобятся — повезло. Обиднее за вспоротую форму. Юноша одной рукой потянулся к телефону, а пальцами второй аккуратно потрогал нос. Он пульсировал, а прикасаться было больно — Накахара зашипел — но кость была цела. Чуя посмотрел на экран телефона, разбитый всмятку, и даже смог его разблокировать. Естественно, запись была стерта. По лицу скатилась слеза, прорезавшая ранку на губе солью, и юноша остервенело утер её. Он проиграл. Чуя быстро зашагал к дому, опустив лицо, чтобы прохожие не заметили, насколько оно разбито. Бок саднил при каждом шаге, но кровь уже не текла так сильно, чтобы залить все его тело. Осколки защитного стекла на телефоне царапали пальцы сунутой в карман ладони, но юноша не замечал. Из его головы выветрились все вопросы и предположения, рожденные рассказом Ёсано. Чуя почувствовал себя жалко. Осознание, что он не знает, что дальше делать, едва не сбило его с ног, когда Накахара запнулся о бордюр. Как он вернется в школу? Кто такой Камуи? Действительно ли Коё изнасиловали? Как я все это допустил? Руки действовали сами собой, когда Чуя открывал дверь — иначе юноша никак не мог объяснить, как он нашел нужный ключ, повернул его два раза, вошел и закрыл дверь на засов. Ключи с оглушающим звоном упали на комод, а взгляд Накахары мгновенно встретился с зеркалом. Хорошо, что Коё нет дома, она бы испугалась, увидев меня таким. Нос Чуи вспух и покраснел, нижняя губа тоже опухла, а все лицо от ямочки под носом до подбородка было покрыто запекшейся кровью. Форма была пыльной, мятой и порванной сбоку, а синие глаза дрожали от шока и страха. Слабак. Накахара вцепился в собственные растрепанные волосы и закрыл глаза, опираясь на стену. Что ему делать? Чуя сполз на пол. Угол телефона стукнулся о пол, напоминая о себе. Юноша достал мобильник, стряхивая осколки дополнительного стекла и туманно удивляясь, что гаджет до сих пор работает. Вдруг, взгляд привлекло горящее вверху экрана уведомление. Три пропущенных вызова от Скумбрии. Дазай. Чуя втянул больным носом кровь и сопли и зашел в вызовы, огибая пальцем трещины. Наверняка Дазай задумался, где Накахара так долго пропадал. Он уж точно придумает, что делать. Даже, если не придумает, он хотя бы придет. Чуе было жалко это признавать, но этот вечер он в одиночестве просто не переживет. Он набрал номер друга. Выслушав все гудки и дослушав до автоответчика, Чуя набрал снова. То же самое повторилось во второй раз. И в третий. На четвертый раз Накахара бросил на пятом гудке. Ладонь задрожала — Чуя резко отбросил телефон, уже не заботясь о том, что он может разлететься еще больше и вообще перестать работать. Дазай не отвечал. Наверное, подумал, что Чуя игнорирует его звонки, и решил обидеться. Чуя поджал колени и уронил на них лоб, скрывая лицо в тени волос. Нос отдал ноющей болью, но юноша даже не поморщился. Вокруг было так тихо, что он услышал, как перевернулись слюни в его гортани. Накахара вжался в стену, пытаясь сосредоточить мысли и успокоить разум — и разрыдался, зашипев, когда соленые слезы смешались с потом и кровью.