⊹──⊱✠⊰──⊹
В детской комнате всегда светло. Она напоминает ему о том времени, когда с родителями удавалось выбраться в парк развлечений и прокатиться на смешной карусели: лошади с воздушными белыми крыльями могли унести его на чужую землю, далеко-далеко, и — уносили. Ибо держался за толстую пластмассовую шею, прижимаясь всем телом, и мечтал, что сейчас, в эту самую минуту, они взлетят и начнутся приключения. Улыбался папа, ласково смотрел отец, и маленький Ибо был счастлив. И немного жаль, что сейчас точно так же нельзя сделать. — Бо-Бо! Ибо не скрывает улыбки, когда оборачивается. Маленький ураган обнимает колени, сжимает их с такой удивительной для четырехлетнего ребенка силой, и Ибо, подняв брата на руки, только весело смеётся. — Привет чемпионам! — Бо-Бо пришел поиграть со мной? Ибо смеётся громче — маленькими ладошками Ван Ин зарывается ему в волосы и поочерёдно тянет то одну, то другую прядь. С самого рождения младшему брату нравится это занятие, и пусть приятного в подобном мало, но Ибо слишком давно не видел Ина, чтобы запрещать ему или как-то останавливать. Он мягкий и тёплый, радостный, похож на сгусток нескончаемой энергии. С тех самых пор, как Ин родился, в сердце Ван Ибо крепнет и растёт твёрдое желание защиты и заботы, усиливающееся с годами. Не любить Ина — невозможно, и он, наверное, единственный человек, которому не важна вторичная принадлежность старшего из сыновей Ван. Улыбка Ван Ина похожа на солнце, глаза светятся радостью, а смех эхом разносится по комнате, и нежность с легкостью распускается внутри Ибо, когда Ин пухлым пальцем тычет ему в щеку. — Буп, — говорит он, — мягко! Ван Ибо повторяет за братом, тычет точно в пухлую щечку, а потом резко подбрасывает Ина вверх, отчего тот громко визжит, будто бы от испуга. Ин замирает на мгновение, Ибо проделывает свой трюк снова, и брат, чувствуя себя в безопасности в объятьях старшего, начинает снова смеяться. Звонким колокольчиком разносится его смех, отражаясь от стен и мебели, сливаясь со смехом самого Ван Ибо. Подобные моменты заставляют Ван Ибо ощущать счастье по-настоящему. Если бы весь остальной мир был таким же, как Ван Ин, Ибо смог дышать и не испытывать при этом стягивающих легкие оков. Но нельзя вечно притворяться детьми и игнорировать проблемы и окружающих — ничем хорошим это никогда не заканчивается. Ибо остается лишь верить, что найдётся человек, которому точно так же будет не важно ничего, кроме сердца Ван Ибо. До ужина больше часа, Ибо в этот раз действительно приезжает вовремя, а значит, все свободное время можно посвятить беспечной возне с младшим братом. Ин втягивает Ибо в какую-то, по его мнению, очень увлекательную игру, приглашая в «построенный специально для этого, Бо-Бо, парк». Он соглашается и с удивлением отмечает, что за игрой прошло даже больше нужного времени, когда слышит тихий, но настойчивый звук. Подняв голову, Ибо встречается с глазами стоящего в дверном проеме папы и тихо проговаривает приветствие. — Ужин подадут через пять минут, — говорит Чжан Чэнь. Он ступает мягко и бесшумно, шаги мужчины утопают в ворсе ковра, и спустя каких-то десять шагов он оказывается рядом со своими детьми. — Ты почему снова не поздоровался с отцом? Вопреки заданному якобы с укором вопросу, в голосе папы совсем не слышно недовольства. Он садится на пол, подгибает ноги, словно подросток, а не замужний омега в возрасте с достаточно высоким статусом. Это одна из черт, что так нравятся в нём Ибо: папа, несмотря на всю свою внешнюю серьезность и суровость, остаётся добрым и понимающим, его в последнюю очередь беспокоит то, как он выглядит со стороны. Отец не отличается подобным — строгий и собранный, суровый временами, он так похож на ту самую надежную опору, на тот маяк, в шторма направляющий суда к безопасной зоне. — Он разве уже приехал? — Отец сегодня не выезжал в офис, — Чжан Чэнь убирает выпавшую из хвоста Ибо прядь волос. Накручивает на палец, задумчиво тянет, но, в отличие от младшего сына, прикладывает куда больше силы, отчего Ибо морщится куда заметнее. — Па! — хмурится он, отодвигаясь. — Больно же. — Давно говорил, что тебе надо привести себя в порядок. Ибо, перебирая в руках рядом стоящие кубики, лишь настороженно замечает: — Ты же не против. — Да, — соглашаются с ним, — не против. Отец, кстати, тоже, только ты почему-то думаешь наоборот. Он потягивается, бросает кубики в общую кучу игрушек позади себя и интересуется: — Что на ужин? Папа хитро прищуривается, уворачивается от рук Ван Ина — тот внезапно подсаживается к нему ближе, потеряв весь интерес к железной дороге и разбросанным то тут, то там деталькам Лего. Ибо давит в себе желание собрать конструктор за брата, потому что обращаться с коллекционным изданием подобным образом для него является чистым кощунством, и, видимо, пропускает ответ. Следующее, что он слышит, — как папа поднимается и тихо вздыхает. — Стар я стал для таких посиделок, — притворно ворчит он, протягивая к Ван Ину руки. — Пошли, не будем заставлять себя ждать. — Ну па, — тянет он, — скажи. — Ибо, — смех звучит в тихом голосе родителя, — разве были варианты? Конечно, твоя любимая лапша. Мне кажется, если бы не визиты домой, ты бы уже забыл вкус настоящей домашней еды. Хотя бы этим у меня еще получается заманить тебя и видеть чаще, — в голосе Чжан Чэня слышится мягкость и немного грусти. Ибо кивает и встаёт следом, аккуратно ступая меж импровизированных сооружений, он направляется к выходу, бросая короткие взгляды на оставшиеся после него игрушки. Конечно, их не так много, время не жалеет ничего и никого, но кажется, оно благосклонно к предметам в этой комнате — все они нисколько не утеряли своего первоначального вида. Ибо трогает большого медведя, с которым обычно не расставался в детстве, и вдруг слышит: — Твой отец подарил мне его, когда состоялась наша вторая встреча. Медведь самый обычный. Плюшевый, с потёртыми лапами и с шатающимся глазом-пуговкой вместо привычного: когда Ван Ибо было пять или шесть, глаз выпал, и, чтобы папа не расстроился, маленький Ибо не придумал ничего лучше, чем пришить ему блестящую пуговицу от рубашки. В итоге он исколол все пальцы, папа лишь покачал головой, а отец впервые сказал ему «молодец». — Я тогда думал, что ты выставишь меня на улицу, — тихо говорит Ибо, осторожно прикасаясь к игрушке. Ведёт пальцами по одной из лап, вспоминая, как заполошно тогда от страха билось сердце. — Сынён сказал, что всех непослушных детей выставляют на улицу и потом их подбирает страшный человек. Папа смеётся. Ибо не может не улыбнуться в ответ. — Этот Сынён, — папа подходит ближе и вздыхает. — Вечно выдумывает. В темном — настоящем — глазу медведя отражается свет. Он теплый, ласковый, и Ибо кажется, что он переносится снова в тот самый день. Юноша переводит взгляд на родителя и озвучивает вопрос, пришедший в голову: — Почему он? — Чжан Чэнь смотрит на сына вопросительно, и Ибо спешит пояснить: — Медведь. Ты не похож на того, кому нравятся такие вещи. В глазах Чжан Чэня появляется что-то такое, чему Ибо пока не может дать определения. Папа смотрит на него, несколько минут стоит абсолютная тишина — даже Ван Ин затих и тоже не сводит внимательного взгляда с брата, — и потом, когда Ибо глушит в себе это непонятное чувство, всколыхнувшее в памяти образ незнакомого альфы с ало-черной повязкой на голове, папа отвечает: — Я просто сказал ему, что, если на следующую нашу встречу он притащит что-то такое, о свадьбе может не думать. Пошли ужинать, Ибо, не будем заставлять отца ждать. Когда за папой закрывается дверь и Ибо остается в комнате один, то ещё несколько секунд не отрывает взгляда от медведя. Он моргает, один раз, второй, до тех пор, пока в глубинах памяти не исчезает застрявший силуэт, и только потом спускается вниз. Ужин проходит на удивление спокойно.⊹──⊱✠⊰──⊹
Шипящий звук вырывается из лёгких, когда он приседает. Раз, второй, третий — всё идет по чёткому и заученному ритму, так слаженно, что сбиться просто нереально. Музыка проходит сквозь него, застывает в теле, подчиняя себе, и Ибо нравится это ощущение — когда один на один сам с собой, подвластный лишь моменту и охватившим чувствам. В такие минуты не существует ни окружающего мира, ни мыслей, что могут занимать и докучать, — сплошная пустота, приятная и самая нужная. Ибо всматривается в собственное отражение, видит позади себя, как Сынён ошибается в связках пару раз, и хмурится. Интересно, что у того в голове? Он выключает музыку, прерывая репетицию. В помещении тут же наступает оглушительная тишина, разрываемая только их общим прерывистым дыханием. Сынён устало валится прямо на пол, утирая майкой лицо, и стонет: — Ты сегодня прям зверь! Пожав плечами и бросив короткий взгляд на часы, — им осталось около получаса, отведенных на тренировку, — он возвращается к прерванному: музыка звучит снова, плавная и неторопливая с самого начала, ускоряется всё больше, и Ибо, вновь подхвативший её настроение, отдаётся чужой воле. Наверное, танцы, а точнее его первый курс на специальности «Хореография», можно назвать самой главной победой в противостоянии с отцом. Тогда ещё тринадцатилетний Ибо не подозревал, что родитель останется непреклонен в своем решении, наивно полагая, что с годами его упрямство сойдёт на нет. Но время неумолимо сокращается день ото дня, а решение отца остаётся неизменным — танцы в обмен на возможный статус наследника, если потребуется. Что ж, иногда его посещают мысли, что нужно было просить больше. Сынён подключается где-то в середине. Уверенно копирует его движения, в этот раз не ошибаясь и поддерживая ритм. Мельком Ибо думает, что тому нужно практиковаться чаще, если он хочет достичь успеха или продвинуться в карьере. Правда, сколько бы ни говорит Сынёну об этом, тот лишь отмахивается и пожимает плечами: мол, ни к чему. У него приятно гудят ноги, и слегка дрожит тело, когда заканчивается время. Ибо устало плетётся в раздевалку, подхватывает полотенце из шкафчика, а потом направляется в душ. Тёплая вода приносит чувство блаженства, мышцы расслабляются окончательно, и в голове оказывается пустота, но в этот раз она совершенно иная — легкая, удовлетворяющая. Сынён встречает его уже одетым. Сидит на стуле, закинув ногу на ногу и закусив ноготь, всматривается в телефон. — О, ты погляди, — начинает он, едва Ибо входит в раздевалку и подходит ближе, — всеобщие смотрины опять перенесли. Назначены теперь на пятницу. Ибо никак не реагирует. До его двадцатидвухлетия остаётся ещё достаточно времени, а смотреть на тех, кто уже достиг этого возраста совершеннолетия, у него нет желания. Возможно, через год или два оно появится, но сейчас, пока у него есть время, которое он может посвятить себе, лучше задумываться о по-настоящему важных для него вещах — танцы остаются пока во главе этого списка. — В этом году, говорят, можно будет проскочить тем, кому даже нет двадцати, — продолжает меж тем друг. В его голосе Ибо слышит те самые нотки, после которых в детстве их всегда растаскивали по углам и наказывали. Да и улыбается он так, что явно задумал нечто хитрое. Когда Ибо не реагирует на его реплику, Сынён отнимает взгляд от телефона и хмурится. — Ибо? — Мне всё равно, — и нисколько не врет. Подобные мероприятия всегда оставляли его равнодушным. — Лучше б лишний час… — Да-да, — перебивает его Сынён, — знаю: лишний час посвятил бы тренировке. Но дружище, разве тебе не интересно посмотреть на новоиспеченных наследников и побывать на приёме? — Приём как приём, — безразлично замечает Ибо, натягивая штаны. — Твоя семья часто проводит подобные, неужели ты ещё не насмотрелся? Сынён вздыхает так тяжко, будто бы Ибо говорит какую-то несуразицу. Он поднимается, окидывает его сочувственным взглядом и голосом, полным наигранной тоски и сожаления, начинает: — Друг мой, Ван Ибо, обычные скучные приёмы высшего общества никак не могут сравниться с мероприятием, где ты можешь спокойно рассмотреть всех претендентов на твоё наследство, — в завершении своей короткой и наставнической, по его же мнению, речи Сынён сочувственно хлопает Ибо по плечу, тут же разглаживая несуществующие складки на футболке и задевая кончики отросших волос. — Теперь ты понимаешь разницу? Ибо хмыкает: как же, он с самого начала все прекрасно знает — и о том, что в действительности представляют собой подобные вечера, и о том, кто присутствует на них и с какой целью. Именно так познакомили родителей Сынёна и очень многих в их высшем обществе богатых и успешных. Как и Сынёну, ему предстоит проделать то же самое, но если друга устраивает подобная перспектива, Ван Ибо предпочитает ее пока избегать. В двадцать два наступает важное время для любого из детей их круга — именно тогда семьи официально представляют их обществу, становится ясной половая принадлежность. Не редкость, что дети высшего общества растут огражденными от внимания прессы и публичности, вливаясь в светскую жизнь лишь на свое совершеннолетие. Кроме этого, это возраст, когда молодым альфам присваивается статус наследника. Омеги же могут только найти себе удачную партию, и многие остаются довольны подобным исходом. А если же амбиции на этом не заканчиваются, общество снисходительно позволяет возглавлять небольшой бизнес. О том, что в мире существуют ещё и гаммы, оно предпочитает забыть. Этот вторичный пол не признаётся равным альфам и среди омег не находит поддержку. Даже говорить о них не принято — все знают, но упорно делают вид, что их существование лишь выдумка и похоже на очередной миф. Только вот мифом они не являются, и Ибо знает об этом с детства. Ван Ибо — гамма. У него в равновесии до появления партнера пребывают обе сущности. Ибо еще не сталкивался с вопросом выбора и проявлений хоть одной из них. Но родители неоднократно говорят, что брат слишком мал, и, возможно, Ибо придётся влиться в управление семейным бизнесом, а это значит, что он должен будет придерживаться статуса альфы. Навязанная необходимость и отсутствие выбора вызывают клубок неприятных ощущений и упущенных возможностей. Ибо всегда хотел, чтобы это решалось не обязательством, а его сердцем, и чтобы окружающие восприняли это нормально. Но пока он не живёт в таком обществе. И сталкиваться с ним больше положенного не горит, поэтому он точно не составит компанию Чо Сынёну, если тому вздумается пробраться на этот прием. — Ага, — только и кивает он. — Но мне всё равно. Ты готов? В лифте Сынён вновь погружается в свой телефон. Тихо похихикивая, он увлеченно с кем-то переписывается, даже когда они выходят из лифта. Не поднимая головы, друг направляется в совершенно другую сторону. — Я не буду ждать тебя, — предупреждает Ибо, чуть повысив голос. Сынён машет ему и показывает пальцем «один», будто говоря «одну минуту», и Ибо, вздохнув и направившись к стульям, лишь закатывает глаза. — Дурацкий ритуал, как я не подумал, что ты забудешь. Пока Сынён занят «своими важными делами», Ибо рассматривает посетителей в холле. Как и всегда, их не так много — пара человек, может быть, чуть больше. С места, откуда Ибо наблюдает, маленький обзор, охватывающий только часть лестницы и один из лифтов. Интерьер заботит его куда больше, чем люди, чьи разговоры он слышит краем уха: зацепившись взглядом за один из стоящих в большом горшке цветов, Ибо как-то пропускает самого Сынёна и, когда до слуха доносится его характерное кокетливое хихиканье, тут же переводит всё внимание на него. А потом, кажется, что-то происходит. Что-то очень непонятное, но Ибо ощущает, как застывает мир и остаётся где-то позади него. Это снова оказывается повязка. Красно-черная, тонкая, спортивная повязка на чужой голове притягивает взгляд, будто магнит. Ибо сам не ожидает от себя, но интерес снова возгорается в нём наряду с неизведанным ранее чувством. Оно сидит глубоко внутри, затаившись, как вор, и ждет своего часа. Ибо понимает, что начинает злиться, когда Сынён приближается к уже знакомому альфе боком. То, как друг гладит чужое плечо — ненавязчиво, совершенно по-омежьи флиртуя, — и то, как реагирует сам альфа — Ибо кривит рот в усмешке, больше похожей на неудачный оскал, и у самого где-то под сердцем разыгрывается чертова буря. Как он оказывается на ногах и в одну секунду приближается, отстраняя Сынёна себе за спину, не остаётся в памяти. Ибо лишь чувствует, как становится спокойнее от того, что между ними теперь расстояние, приличное расстояние, и буря затихает. — Ты идешь? — спрашивает Ибо, украдкой бросая на альфу взгляды. Со стороны он, скорее всего, выглядит как ревнивец или кто похуже, но альфа никак не показывает свою реакцию, продолжая дружелюбно улыбаться. Кажется, Ибо злит это больше всего. Или нет?.. — Ага, — заторможено и как-то удивленно Сынён кивает. Он явно понимает, что с Ибо творится что-то странное, но быстро берет себя в руки, вновь переключив внимание на альфу. — Простите нас за прошлый раз, — в его голосе появляются воркующие нотки, обволакивающие своей нежностью. У Ибо от подобного тона холодеют руки. Сынён словно не замечает, продолжая своё: — Примите в качестве извинений. — Спасибо, — вежливая улыбка наполняется теплом. Альфа принимает стакан с кофе — и когда только успел? — из рук Сынёна, а потом вдруг подмигивает и замечает: — Классный цвет волос. Сынён расплывается и кокетливо смеётся. Ибо окончательно надоедает слушать эту пустую болтовню, и он, не дожидаясь, пока Сынён закончит, утаскивает друга прочь. К выходу. Причем делает это настолько быстро и резко, не оборачиваясь, что не замечает, как им смотрят вслед. Лишь в машине, когда Сынён спрашивает его о причине столь необычного поведения, выглядя при этом слишком подозрительным, до Ибо доходит: кажется, он переборщил.⊹──⊱✠⊰──⊹
Ван Ибо просыпается посреди ночи. Телефон жужжит над ухом, требуя к себе внимания — разумеется, это Сынён, кто ещё способен позвонить ему в такое время? Отвечать не хочется. Все ещё находясь в мареве сна, Ибо прячет телефон под подушку, словно это спасет его от настойчивости друга; если Сынён что-то решил, его ничем не остановить. — Три часа ночи, Чо Сынён, если тебя не убивают, я сделаю это сам! На том конце некоторое время стоит тишина, и Ибо успевает подумать, что друг от греха подальше решает сбросить звонок. Сон держит Ибо в своем плену, он, кажется, даже успевает отключиться на мгновение, а потом безмолвие разрывает громкий оклик. — Ибо! Распахнув резко глаза, Ибо зевает и промаргивается. Мозг отказывается соображать, желание спать пересиливает, а потом он слышит то, что заставляет сон отступить прочь. — Сяо Чжань. Голос у Сынёна полон довольства. Ибо кусает губы, обдумывая: не надо быть слишком умным, чтобы понять, чьё это имя и какую реакцию от него ждут. Что ж, Сынёну надо отдать должное — тот всегда видел Ибо насквозь. Это простое имя. Ибо проговаривает его про себя несколько раз, ему нравится, как оно звучит у него в голове и то, что он при этом чувствует. Приятно, немного волнующе и жарко. Ван Ибо вспоминает, как выглядел альфа, его взгляд и то, как он сам реагировал на чужое присутствие. — И что? — хмыкает Ибо, и Сынён на том конце издает смешок. Ибо даже видеть не нужно, что друг закатывает глаза, нисколько не веря его ответу. Впрочем, Ибо всё ещё сам не знает, чего конкретно хочет. — Мне это что-то должно сказать? На заднем фоне у Сынёна что-то шуршит, раздается глухой звук, будто бы что-то упало, и только потом Ибо слышит его приглушенный голос. — Так зовут того альфу. Ибо фыркает — догадался же. — У него достаточно хорошая родословная, — продолжая тем временем снабжать Ибо информацией, Сынён по-прежнему шепчет. Будто доверяет какую-то тайну, и Ибо невольно ловит отголосок воспоминания из детства, когда они вот так вот перезванивались посреди ночи, когда оба были увлечены чем-то настолько, что невозможно спать. — Удивительно, но, оказывается, его семья — прямые конкуренты компании твоих родителей. Состояние, конечно, побольше вашего, но… — Сынён, — перебивает его Ибо, переводя взгляд чуть выше по стене: на ней мерцают огни гирлянды, и серебряный свет отвлекает, мелькая в хаотичном порядке. Когда на том конце слышно лишь чужое дыхание, Ибо рассматривает ловец снов, отмечая, как необычно играют цвета в тусклом освещении. Он прикрывает глаза и только после этого озвучивает терзающие его мысли: — Мне неважно, какой у него счет в банке и кто был его прапрадедушкой по линии отца-альфы. Я просто… Это сложно. Ибо знает, что у него внутри, что бурлит уже не один день, но находится так глубоко, что формулировать мысли становится проблемой. Это и правда там, под самым сердцем, сидит и выжигает с периодичностью дыры, заживающие со временем. Остаются лишь шрамы, маленькие, совсем неугодные, потому что каждую, подобную этой, ситуацию они начинают ныть. — Он нравится тебе, — слышно, как Сынён шуршит упаковкой. Ибо закрывает глаза, слушая этот звук и молчит. Проходит всего несколько секунд, прежде чем он снова слышит шепот: — Ты бы себя со стороны видел. Ибо усаживается на кровати поудобнее, поправляя подушку за спиной. Ловец снов от его движений покачивается, едва слышно звенит, привлекая к себе внимание — перья, пушистые, ярко-фиолетовые, утопают в серебре и превращаются в забавный цвет; он тянет к ним руку и касается кончиками пальцев. Приятно и нежно. Ощущение похоже на то, что разливается по телу, когда Ибо произносит имя альфы или же когда вспоминает их короткие встречи. И никакая горечь, возникающая наряду с этим светлым чувством, не может помешать ему испытывать радость от воспоминаний. Молчание продолжается, они с Сынёном давно привыкли к подобному, и в этой тишине есть своё очарование. Оба думают об одном и том же: Ибо раскладывает по полочкам возможность, которую ему ещё пока не предложили, — но предложат! — а сам Сынён лишь ждёт и, возможно, продумывает что-то параллельно — у него всегда есть запасной вариант. — Да, — просто соглашается он, наблюдая, как медленно гаснут лампочки на гирлянде. — Нравится. Оказывается, признавать подобное — проще простого. Ибо не испытывает никаких угрызений совести или же душевных страданий, просто озвучивает факт: альфа, Сяо Чжань, ему нравится. — Только вот, — вздыхает он, переворачиваясь на бок, — я ему не нравлюсь. — Ван Ибо, — притворно строгим голосом начинает Сынён, вызывая у Ибо очередную улыбку, — ты ли это? Сдержать смех не получается: Сынён слишком хорошо его знает, чтобы поверить сейчас тому, что Ибо сдастся просто так, не предпринимая никаких усилий. Что ж, Ибо не будет его разочаровывать. На самом деле, он думает об этом уже несколько дней. Мысли одна за одной крутятся в голове, словно пчелиный улей, жужжат и жужжат, подкидывая картины возможного. Что если?.. — У меня есть план, — наконец заявляет Ибо, выгибаясь — под спину что-то попало, лежать неудобно, словно в поясницу воткнуты острые иглы; пошарив под собой рукой и нащупав наконец искомое, Ибо подносит его к гирлянде, рассматривая. Маленький лего-человечек с длинным каре и неестественным лицом приводит его к мысли, что он прав. — И мне нужна помощь. Когда он заканчивает говорить, кажется, на том конце Сынён взвизгивает. По крайней мере, Ибо слышит, как оглушительно тот верещит, позабыв о тишине и о том, что может своими воплями перебудить весь дом. Ибо ухмыляется, когда друг, успокоившись, соглашается. — Что ж, — в его голосе появляется какой-то дьявольский тон, — он не устоит.⊹──⊱✠⊰──⊹
— Нет, — категорично заявляет Ибо, рассматривая вещь перед собой. — Это я не надену. Сынён, развернувшись к нему и подняв тем самым ворох из одежды, что они выудили из его гардероба не далее как полчаса назад, протестует: — Еще как наденешь! — Она с рюшами, — ворчит Ибо, брезгливо отбрасывая от себя то ли футболку, то ли кофточку — непонятно, слишком много рюш и розового, Ван Ибо, конечно, готов измениться, но не настолько. — Мне не нужно строить из себя непонятно что, — говорит он, и в голосе его отчетливо слышна сталь. — Мне просто нужно быть, ну, немного привлекательнее, чем я есть?.. В последних словах хорошо слышно сомнение. Сынён присаживается рядом, задумчиво рассматривает отвергнутый предмет гардероба и, наконец, соглашается. — Да, — кивает он, переключая уже свое внимание на Ибо, — тебе надо просто… Он не заканчивает, отвлекаясь на оповещение в телефоне. Ибо, пока тот увлекается очередной перепиской, достает свой и открывает байду. Вбивает нужный запрос и спотыкается на первой же ссылке: прикреплённая фотография заставляет его застыть на какое-то мгновение, будто оглушая. Статей много, Ибо читает их, когда справляется с оцепенением и пролистывает быстрым движением страницу вверх. Красивое лицо и светлая улыбка обезоруживают, Ибо пока не готов столкнуться со всем этим таким вот образом, так что простой поток информации для него будто спасение. Сяо Чжань действительно принадлежит к богатой и достаточно уважаемой семье. Ибо, зачитавшись, и судорожно думает: вряд ли стоит афишировать свой интерес так открыто в разговорах с собственной семьей, но что отвечать, если они спросят о смене не только имиджа, но и статуса?.. Хотя, признаться, с отцом у Ибо был уговор до его официального совершеннолетия: не светиться, не приносить проблем, занимаясь своими делами и увлечениями, но поддерживая статус старшего сына в семье и получая то необходимое образование, пока не исполниться двадцать два. И только тогда застегнуть на себе оковы и условности семьи, чтобы отец остался доволен, а папа не так сильно переживал. Так что, может быть, не так уж и страшно, что он… — Ибо, — Сынён пихает его в плечо, отвлекая. Переведя на него немного рассеянный взгляд, одними губами шепчет «что?», и тот поясняет: — У тебя лицо, словно ты сейчас лопнешь. Что случилось? Вместо ответа Ибо показывает телефон. Сынён читает статью несколько минут, а потом возвращает гаджет обратно. — И что? — пародирует он Ибо, ухмыляясь и прищуриваясь. В его шоколадных глазах появляется хитрый блеск и озорство. — Передумаешь? Ибо без промедления отвечает: — Ещё чего.⊹──⊱✠⊰──⊹
В машине приятно играет лёгкий джаз. Ибо напряжен, но музыка должна расслабить его — она всегда помогает и действует успокаивающе, если есть в том необходимость; сейчас ему кажется, что даже она не в силах помочь — дрожь короткими волнами проходится по телу. Сцепив руки в замок и зажав их меж коленями, Ибо размеренно дышит и цепляется за строчки из песни. Она ему незнакома, но это даже неважно: музыка, по мнению Ибо, никогда не была чем-то таким, что нужно запоминать — она ведет и тело, и душу, отключая разум, давая полную волю чувствам. Ему сейчас очень нужно что-то подобное: последние дни выдаются слишком напряженными и эмоциональными, Ибо не успевает толком осознать, что именно он сотворил, как внезапный звонок отца разрушает все его планы на ближайший вечер. Тихий, спокойный вечер, который Ибо планировал провести с пониманием и принятием. Хотя, возможно, и нет. Может быть, отец, сам того не подозревая, оказывает Ибо сейчас большую услугу и не дает времени передумать — Бро, теперь нет пути назад, ты понимаешь? О да, Ван Ибо понимает. Как никто другой понимает, что мост позади сожжен, к нему не тянут никакие нити-пути, и теперь существует лишь дорога вперёд, в самую неизвестность, от которой у него, если честно, немного дрожат колени. Не то чтобы он страшится реакции окружающих или грядущего. Ибо пока не свыкся с мыслью, что в его жизни появился тот, ради которого пришлось запихнуть глубоко внутрь своё вечное «я такой как есть» и внешне измениться. Условно. — Это придаст тебе мягкости, — говорит Сынён на все возражения Ибо по поводу происходящих изменений. — Не спорь, так лучше. Это фантомное «так лучше» пока никак не желает укладываться в его голове. Ибо понимает — знает — что так нужно, что он вообще нисколько не походит на омегу, способную заинтересовать альфу, так что… — Я понял, — соглашается он, отдавая себя в руки лучшего друга и специалистов. — Никаких возмущений. Ибо глушит в себе порывы, рассматривая результат чужих трудов: новая стрижка, чуть короче, чем у него была до этого, светлые волосы, совсем светлые, обрамляющие лицо так, что видна мягкая припухлость щек, до этого незаметная вовсе. Он подходит ближе, почти вплотную к зеркалу, замечая изменения дальше: линия бровей стала тоньше, приняла нужную форму, глаза подведены и оказываются чуть больше, выразительнее. Ван Ибо сейчас кажется себе красивым той самой утонченной красотой омег, и сердце его пропускает удар за ударом. Сынён безжалостен и непреклонен, видимо, решив отомстить и оторваться на Ибо за все годы его глухого игнорирования подобных «штучек». Ван Ибо, честно признаться, терпел лишь из-за чистого упрямства и знания того, что на него, самого обычного, без подобного Сяо Чжань и не взглянет — пара встреч в спорткомплексе тому подтверждение. Потому ему приходится разработать чёткий и хорошо продуманный план действий, где самым первым пунктом стоит вопрос внешности. Всё остальное Ибо думает провернуть на чистом везении и не так сильно отходя от собственной личности. Всё же, обман — не его стихия и ни к чему хорошему не приведёт. Выдохнув и тут же вдохнув, Ибо жмурится и стискивает руки. Через пару минут он предстанет перед родителем, от которого вряд ли вообще получится что-то скрыть. Папа обладает той самой «омежьей» интуицией, а ещё он знает самого Ибо и его отношение к подобному, так что… — Ты слишком запарен, — вспоминает он наставление Сынёна. Перед самым выходом набрать его оказывается единственно верной мыслью, так что нельзя обвинять Ибо в том, что он нуждается в моральной поддержке. — Расслабься, ты справишься. Все пройдет на высшем уровне, — подмигивает друг, и в его голосе слышна неколебимая стойкость. — Досчитай до десяти, а потом выдохни — успокоишься. Они ещё пять минут обсуждают возможность присутствия Сяо Чжаня как наследника своей семьи на подобном мероприятии, а потом Ибо, успокоившись и настроившись на нужный лад, отключается. Набирает папу, сообщая о том, что скоро прибудет, и садится в машину. И вот в машине… Чжан Чэнь усаживается напротив, и водитель закрывает за ним дверцу. Пару мгновений стоит тишина, Ибо вдыхает знакомый аромат духов, отводя глаза, ощущая, как внутри натягивается и звенит от напряжения струна. — Вау, — внезапно говорит папа, и он удивлен, по-настоящему удивлен, это слышно по тону, с которым он здоровается с Ибо. — У нас новое событие? С ответом Ибо не торопят. И он благодарен этим коротким минутам, за которые собирается с мыслями. Ложь не принесёт ничего хорошего, и Ибо решается на правду. Пусть она ножом разрежет сердце на две половины, возможно родители разочаруются в нём, но разве он не делает этого с самого начала, начиная с того что родился гаммой? — Ибо, — папа касается его колена, выдергивая из тяжелых мыслей. У него теплые руки, и, только почувствовав это, Ибо понимает насколько замерз. — Ты… Чжан Чэнь не успевает договорить, как его перебивают: — Это из-за того, что мне нравится один человек, — выдает Ибо на одном дыхании. Он зажмуривается, голос, дрогнув в самом начале, выравнивается и звучит увереннее, когда до него доносится тихий возглас папы. — Я хочу попробовать. — Ибо. Папа пересаживается к нему на сидение и обнимает. Кладет руку ему на голову, заставляя Ибо склониться чуть ниже и обнять себя. Совсем как тогда, когда Ибо пришил ту дурацкую пуговицу. И почему нельзя всё решить так, как с той самой пуговицей? У него нет на это ответа. — Я очень рад, что ты сказал, — родительская улыбка придает уверенности. Она мягкая, добрая, настоящая, и от неё в груди становится легче. Ибо самому становится легче, и он улыбается папе в ответ. — Помни, что быть собой намного лучше, чем притворяться кем-то. — Знаю. Это всё, что во мне поменяется. Я не хочу быть другим. — Хорошо, что ты понимаешь. Отношения сразу лучше строить на честности. — Поэтому ты сказал те слова отцу? Глаза папы светятся озорством. Выражение его лица становится хитрым, он хмыкает и говорит: — Возможно, я захотел его подразнить. Ибо в ответ лишь смеётся.⊹──⊱✠⊰──⊹
Это не похоже на очередной приём. Другая, непривычная локация: обычно подобные мероприятия проводятся в особняках особо важных семей или же в элитных ресторанах. Ван Ибо пару раз сопровождал папу в отсутствие отца и знает, с какой помпезностью они проходят, но сегодняшний вечер обещает быть весьма необычным. Они приезжают на причал, отпускают водителя и направляются к огромной яхте. Ибо морщится — морскую болезнь у него никто не отменял, и это не очень хорошо. Нужно было поинтересоваться у отца о месте проведения, чтобы не возникло казуса, но он бы слишком занят своими мыслями, чтобы о чем-то спрашивать. Тем более, ему не хотелось ехать, отец был настойчив и непреклонен, да и папа… Семья Ван обладает достаточно сильным влиянием и положением в высшем обществе, и их отсутствие на столь крупном благотворительном вечере может отразиться на репутации не лучшим образом. В машине папа успел обмолвиться о том, что на приеме будет много представителей семей из конкурирующих компаний, придав тем самым Ван Ибо уверенности и надежды — Сяо Чжань как наследник непременно появится там, а значит сам Ван Ибо… Все складывается как нельзя лучше и лучше. Папу, в любом случае, нельзя оставлять одного на приёме без сопровождения — условности и положение омег в обществе не допускают подобного, — так что Ибо лишь в выигрыше. Если бы не… Когда они оказываются на палубе, папа тянет его в сторону, игнорируя все приличия. — Держи, — он вкладывает в его руку что-то, и стоит Ибо опустить взгляд, как благодарная улыбка озаряет его лицо и струна внутри немного ослабевает. — Спасибо, па, — благодарит он, сжимая блистер с таблетками. По крайней мере, тошнить его точно не будет. — Не переусердствуй с алкоголем, — наставление из уст родителя звучит немного смешно — тому же прекрасно известно, что Ибо не очень дружит с крепкими напитками, предпочитая оставаться всегда с трезвой головой. — Или лучше вообще не пей. Он закатывает глаза, бурчит что-то в ответ и потом уверенно тянет папу за руку. Вечер уже начался, им не стоит опаздывать и навлекать на себя ненужное внимание. Сяо Чжаня он замечает сразу. Тот стоит в отдалении с одним из партнеров отца, папа хмурится, Ибо видит это, когда бросает на него осторожный взгляд, дёргает несколько секунд серёжку, будто проверяя, на месте ли она, а потом выдыхает, стараясь выглядеть равнодушным. Сяо Чжань не смотрит даже, поглощённый разговором, но у Ибо только от одного взгляда на него внутри всё замирает. Машинально он берёт с подноса проходящего мимо официанта бокал с шампанским, обхватывая тонкую ножку. После получасовых перемещений по палубе в сопровождении папы, представляясь тем или иным знакомым, Ибо находит спасение в одном из арочных проёмов и ныряет в него, занавешиваясь лианами цветов. Звуки стихают, лишь отголоски доносятся до его слуха, перемешиваясь с шумом волн. Нельзя оборачиваться и смотреть назад, в эту темно-синюю бездну широкой реки, разлившейся в ночи, словно бескрайнее полотно. Не холодно, но он всё равно поёживается, когда выглядывает из импровизированной цветочной завесы и встречается с темным взглядом. Черт. Внутри него разливается лава. Она заполняет каждую клеточку тела, и это ощущение настолько приятно и волшебно, что Ибо отвечает на чужой взгляд смело и решительно, чуть прищурившись и склонив голову на бок. От его движения прядь волос выбивается из укладки, приходится поднять руку и медленно, нарочито медленно и не разрывая зрительного контакта, заправить её за ухо. А после всего опустить глаза, словно в стыде, и закусить губу, судорожно выдыхая. Сердце бьётся где-то в горле. Он стискивает пальцами несчастный бокал с шампанским и не решается поднять голову. Пока ещё рано. Делая вид, что увлечен интерьером, Ибо поворачивается чуть в сторону и натыкается взглядом на полупрозрачные шторы. Светлые, колышущиеся от легкого ветра, они закрывают точно такую же арку, под которой стоит сам Ибо. Он смотрит на них, сквозь них, ощущая каким-то шестым чувством направленный на него взгляд. Что ж, уроки Сынёна не прошли даром, и Ибо смог одним коротким и незначительным движением добиться желаемого. И чувство интереса и азарта, возникшее глубоко внутри, под самыми ребрами, не утихает и разгорается с каждой минутой. Подобные мероприятия всегда навевают скуку, отчего нелюбовь к ним лишь растет с каждым посещением — кому захочется изображать заинтересованность, если скулы сводит от сдерживаемого зевка и хочется сбежать поскорее? Только вот сегодня, кажется, скучно уж точно не будет.