⊹──⊱✠⊰──⊹
Чем ближе совет акционеров, тем больше Ван Ибо нервничает. Сон получается поймать только урывками или же предварительно выпив снотворного, но даже так у него не выходит забыться — беспокойные фрагменты сновидений все больше и больше похожи на вариации плохой реальности, в которых все их усилия оказываются бессмысленными. Ко дню, когда назначен совет, Ибо, кажется, живет, дышит и функционирует только на чистом упрямстве. Сам себе напоминает марионетку, подчиняющуюся неизвестному кукловоду, потому что расследование и поиски возможного виновника происходящего заходят в тупик. Ибо думает, что, наверное, это даже и хорошо: у него нет никаких мыслей о том, что он будет делать, если встретится с первопричиной развивающихся событий. Так что — к лучшему. Только вот почему он чувствует себя настолько отвратительно? То и дело хочется пить, до начала совещания не больше пяти минут, и ему бы подготовить свои ответы на возможные вопросы, но вместо этого Ибо задумчиво смотрит в панорамное окно в своем кабинете и пьет, кажется, уже третий стакан воды. Разглядывая за окном светящиеся вывески, Ибо в который раз прокручивает в голове всю ситуацию. Выход из нее только один. С ним нужно смириться и идти дальше. В конце концов это только кресло директора его проекта. Он найдет чем заняться в компании после отставки. Главное, что митингующие подпишут соглашение и стройка запустится. У него получится. Стоящие на столе часы отсчитывают время слишком медленно. Стрелка движется настолько неспешно, что создается впечатление, будто бы она и вовсе стоит. Ибо бросает на часы укоризненный взгляд, словно поторапливая. Встает, допивая остатки воды в стакане, поправляет галстук и подходит к окну. Город за прозрачным стеклом живет своей обычной жизнью — торопливой, хаотичной, счастливой или же нет. Люди, напоминающие сейчас маленькие точки, спешат по своим делам, и Ибо завидует им немножко, желая оказаться на их месте и спешить куда-нибудь. Это лучше, чем оказаться распятым под чужими осуждающими взглядами и разочарованными речами. Ибо знает, какая именно последует реакция на его заявление об отставке и что произойдет дальше. Слишком очевидно и предсказуемо поведение акционеров: их обвинения, недовольство, разочарование, может быть, даже презрение — он готов к этому, выдержит. Единственное, к чему он не готов — к своей собственной реакции на заявление. Ему казалось, что он уже смирился, но оказывается, что нет. Направляясь к конференц-залу спокойным и размеренным шагом, Ибо почти успокаивается — пара минут в абсолютной тишине и бездумного наблюдения благотворно влияют на его состояние, так что, когда он оказывается практически у двери и берется за ручку, волнение утихает окончательно. — Господин Ван! Голос секретаря заставляет вынырнуть из своих мыслей и стремительно обернуться. Ибо хмурится, наблюдая, как меняется лицо подошедшего к нему человека, и опять испытывая слабый отголосок тревоги. — Что случилось? — интересуется у него Ибо. — Ты же знаешь, что сейчас не время. — Господин Ван, это очень важно! — секретарь наконец оказывается рядом. Отдышавшись через минуту, он продолжает: — Вопрос Харбина. Ибо цокает. Очередной плохой новости он просто не выдержит. Но сообщение оказывается далеко не таким. Наоборот, новость ошеломляет настолько, что первое мгновение кажется, что он ослышался. В голове абсолютная пустота, окружающие звуки стихают, и Ибо не слышит ничего, кроме собственного сердца, бьющегося сейчас слишком громко и быстро. — Повтори, — едва разлепив губы, просит он. Секретарь выполняет просьбу незамедлительно, и когда правда оседает внутри Ибо снежной лавиной, он прикрывает глаза и с шумом втягивает носом воздух. Немного дрожат руки. Ему нужна минута, а лучше — две. Переварить услышанное, уложить в голове и осознать. Ибо, сделав пару вдохов и выдохов, благодарит секретаря и входит в зал. Акционерам нужно узнать правду. Повестка дня меняется. Вместо заявления об уходе, акционеры услышат, что митингующие только что освободили площадку, подписали соглашение, и первая техника уже к полудню начнет свою работу.⊹──⊱✠⊰──⊹
Напряжение отпускает только к вечеру. Ибо разговаривает по телефону с папой, и пусть они уже обсуждали ситуацию днем — сразу после того, как закончилось совещание, — но еще раз услышать родной голос Ибо не помешает. Он придает уверенности и вселяет веру, что случившееся действительно правда, а не очередной сон, захвативший его разум. Когда папа заверяет его в этом своим тихим и мягким голосом, а младший брат на фоне кричит: «Ибо-гэгэ — лучший!», спокойствие оседает внутри него окончательно. Вдобавок, Ибо успевает переброситься парой фраз с отцом — тот как раз возвращается к вечеру из клиники, так что разговор о делах быстро переключается на более важную в данный момент вещь, и оставшееся время они втроем обсуждают здоровье главы семейства. Лишь заканчивая разговор, Ибо вспоминает о том, зачем изначально позвонил. — Пап, — тихо спрашивает он, — а как ты узнал, что всё в порядке? Днем у Ибо этот вопрос совершенно вылетает из головы — радость и облегчение затмевают все остальные эмоции, ограждая Ибо от очевидных фактов и вопросов. Только к вечеру, когда эйфория отпускает, он понимает, что пропустил этот важный момент. — Наследник Сяо, — спустя некоторое время звучит ответ. В голосе родителя нет никаких отрицательных эмоций — только ровное спокойствие с легким равнодушием. Так обычно говорят о погоде в вежливом и формальном разговоре. Когда Ибо справляется с первым шоком от услышанного, папа поясняет: — Он приезжал с утра. Принес извинения от семьи и себя лично. Это их рук дело. Странно, что отец и сын не играют одной командой, и удивительно, что кто-то из их семьи оказался с принципами и решил ими же созданную проблему. Ибо прикрывает глаза. Сяо Чжань еще может его удивлять. Теперь ему становится понятным поведение альфы в последние несколько дней, его некоторая холодность и вопросы, что он то и дело задает, когда они с Ибо разговаривают о бизнесе. А еще его последние слова, заверяющие Ибо о том, что все непременно наладится. Сердце сжимается от легкой боли и внезапной догадки, заставляющей его биться быстрее. С трудом справившись с эмоциями, Ибо спрашивает: — Больше он ничего не говорил? Папа явно находится в недоумении. Несколько секунд стоит тишина, нарушаемая только едва слышным голосом брата на том конце. Когда папа, наконец, отвечает, Ибо с облегчением выдыхает. — Нет, — в голосе родителя слышна настороженность. — Только объяснил, как недавно выяснил, что в его компании есть люди, выбравшие нечистоплотную конкуренцию. Пообещал, что виновные будут наказаны. И очень хотел всячески дать понять, что это была ошибка, которую он не хочет, чтобы связывали с его компанией, — папа задумывается. — Но даже и это странно, сын. Он же мог просто отозвать своих людей. Возможно, через время, мы бы и докопались, под чью указку плясали митингующие, а возможно — нет. Это, конечно, очень благородно — извиниться. Но что, если бы мы рвали и метали, а не оставили бы ситуацию как есть? Даже без доказательств, спустив на них желтую прессу, мы могли бы немного поднять себе рейтинг, — он вздыхает. — Сколько ни думаю об этом, визит к нам — неожиданный поступок. Глупо, если думать об этом как о бизнес-решении. Но очень мне импонирует в общечеловеческом смысле. Пожалуй, все. Больше мы ничего не обсуждали. А что такое? — Ничего, — слишком поспешно звучит в ответ. Ван Ибо надеется, что голос его не подводит и кажется обычным, без каких-либо лишних эмоций, наводящих папу на некоторые мысли, потому что признаваться родителям и раскрывать свои отношения, пока он не поговорит с Сяо Чжанем об этом, Ибо не намерен. Но хочется уверенности, что и альфа не выдал их. Разговор они завершают быстро. Ибо бросает взгляд на часы, говорит, что день слишком выматывающий, он устал и хочет только оказаться в собственной постели, так что прощается, а потом, положив трубку, расплывается в улыбке. В голове все крутятся слова: «Приятный молодой человек. Не чета своим родителям. Мы ошибались тогда на его счет», и где-то внутри Ибо начинает распускаться бутон робкой надежды, что это похоже больше на одобрение, чем на простое замечание. С Сяо Чжанем они и правда еще не обсуждали вопрос раскрытия своих отношений хотя бы перед родителями, зная об истинных отношениях их семей, так что… Если честно, Ибо не знает. Из-за случившегося теперь не знает. Подобное замечание в сторону альфы еще ни о чем не говорит, это просто слова, но надежда все равно пускает корни и крепнет в нем, заставляя его испытывать кучу эмоций. Тепло разливается в груди каждый раз, когда он думает о Сяо Чжане. Возможно, это слишком наивно, Ибо сильно и бесповоротно упал в этого человека без всякой возможности на реабилитацию, но он знает, что его чувства взаимны, что не ему одному будет больно в случае чего, и, может быть, это эгоистично с его стороны, но падать в пропасть вдвоем куда приятнее, чем одному. — Ибо? Чужой голос прорывается в его разум будто бы из ниоткуда. Ибо промаргивается, освобождаясь от мыслей, и переводит непонимающий взгляд на дверь, в проеме которой сейчас, слабо улыбаясь, стоит объект его размышлений. — Привет, — просто говорит Сяо Чжань, и Ибо кивает. — Привет, — он расплывается в ответной улыбке. — Ты почему здесь? Сяо Чжань пожимает плечами. У него уставшее лицо. Очень уставшее. Мягкий голос альфы проникает под кожу Ибо и вызывает волнение, когда тот подходит ближе и спокойно интересуется: — Разве я не могу заехать за тобой? Ибо качает головой. — Можешь, — он поднимается, а потом уверенно протягивает руку вперед и хватается пальцами за галстук. Притягивает Сяо Чжаня ближе, выдыхая тому в губы: — Очень рад, что ты приехал. Почему мне не сказал, что уехал в Харбин? — Я не знал, поможет ли это. Особо и плана-то не было. — Так значит бастующие сами по себе решили, что стало холодать и пора по домам, и ты здесь ни при чем? — При чем, — он вздыхает, переводит взгляд на окно, какое-то время рассматривает его, а потом опять возвращается глазами к Ибо, устраивая руки у него на талии. — Честно говоря, когда я ехал, думал о разных вариантах решения. У меня в компании есть люди, умеющие договариваться в обход закона, находить «грязное белье» и всё то, в чем большинство предпочитают не пачкать руки. На месте все оказалось намного проще, даже не пришлось ничего искать. Мои люди и стояли за требованиями митингующих. И получить в обход меня в моей компании такие указания они могли только от одного человека. — Отец? Сяо Чжань кивает. — Понадобилось еще немного времени, денег и не совсем законных методов. Но работникам дали указание соглашаться на предоставленный пакет условий, — грустная улыбка касается его губ. — Отец, скорее всего, уже знает, но помешать не сможет — я подстраховался. Сяо Чжань чуть отстраняется, пытаясь заглянуть в лицо Ибо и прочитать его эмоции в этот момент: — Ты не злишься? — Почему я должен? Не ты же затеял это, — Ибо притягивает альфу к себе ближе. — Я очень хочу услышать эту историю в подробностях, но позже. А сейчас — поцелуй меня. Сяо Чжань хмыкает. Он слишком близко, и Ибо испытывает дикую, почти невыносимую потребность его касаться. Бросая короткий взгляд на дверь, Ибо только слышит, как Сяо Чжань шепчет: «Закрыта на ключ». После этого уже ничего неважно, и он все же жадно припадает к чужим губам. Они со вкусом кофе. Ибо слизывает его языком, проникая в рот Сяо Чжаня, отчего тот тихо постанывает и притягивает Ибо к себе, тут же заключая в объятья. Его ладони проходятся по спине, опускаются ниже, задевая пояс штанов. Ибо зарывается пальцами в чужие волосы, оттягивает их немного, углубляя поцелуй, и с каждым их совместным вдохом на него накатывает знакомая волна возбуждения. Что-то внутри него щелкает, отключая разум и оставляя чистые инстинкты. Близость Сяо Чжаня и его запах в который раз действуют на Ибо хуже алкоголя, дурманя и подчиняя себе, и сущность омеги в нем испытывает нестерпимую потребность почувствовать каждой клеточкой своего тела выбранного альфу. Возможно, всему виной гормоны, что он принимает сейчас. Может быть, это разделенное на двоих желание, растекающееся по внутренностям лавой и распаляющее нервные окончания. Ибо напоминает себе сейчас вспыхнувший фитиль, оказавшийся в непозволительной близости от источника пламени, и подобное чувство очень сильное, разрастается и разрастается, отчего связь с реальностью теряется окончательно. Он не помнит, как оказывается на столе. Просто в один миг Сяо Чжань прижимается к нему совсем близко, Ибо чувствует его всем своим телом, превратившись в сплошное удовольствие, а потом спина его соприкасается с поверхностью письменного стола, и в отдалении слышно, как шуршат бумаги, сброшенные вниз. Ибо все равно, плевать на учиненный беспорядок. Для него сейчас есть только Сяо Чжань, его губы и руки, его вжимающееся в промежность Ван Ибо возбуждение и шепот, что лишает воли. Сяо Чжань обхватывает ладонями его ягодицы, сжимает половинки и оглаживает их, и Ибо чувствует, как намокает белье от выступающей смазки. Собственный член упирается в штаны, Ибо подается бедрами чуть вперед, вжимается в Сяо Чжаня немного под другим углом, а затем потирается, срывая с его губ чувственный стон. От него мурашки по всему телу и яркие вспышки перед глазами. Ибо понимает, что одного такого движения оказывается недостаточно и начинает потираться тщательнее. Ибо никогда в жизни себя так не чувствовал. Все, что было между ними раньше, по сравнению с происходящим сейчас ощущается немного другим, совершенно непохожим на безудержную страсть, охватившую их сейчас. Сяо Чжань наваливается сверху, трется о него тоже, его руки — горячие, жадные, сильные — сминают бока Ибо, прикосновения легкой болью отзываются каждый раз, когда пальцами Сяо Чжань надавливает чуть сильнее. Они снова целуются, торопливо, голодно, переплетая языки и выстанывая друг другу в рот подтверждение своего желания. Когда от нехватки воздуха у Ибо начинает кружиться голова, а тело пронзают маленькие иголочки статического электричества, тут же превращаясь в удовольствие, он тянется к пряжке чужого ремня. Больше нет никакой возможности ждать: между ягодиц мокро, штаны пропитываются естественной смазкой, и Ибо настолько хочет стянуть с себя эту вещь, чтобы прохладный воздух немного облегчил этот мучительный пожар внутри, грозящий полным выгоранием всего тела, что не сразу понимает — Сяо Чжань остановился. Он целует его уже сам, подхватывает нижнюю губу и посасывает, покусывает, зализывая тут же. Вкус кофе исчез еще после первого поцелуя, но вспыхнувший от него голод — нет, и Ван Ибо стремится утолить его так как знает, подчиняясь жажде и инстинктам омеги, готовой на все, чтобы получить желаемое. — Ибо, — хрипит Сяо Чжань, разрывая поцелуй. — Не здесь. В его словах есть разумное зерно, и будь Ибо менее возбужден, он бы кивнул. Сейчас же он может только тихо зарычать в протест, цепляясь за ремень снова, а губами тянуться к чужому рту. Но Сяо Чжань не дает ему такой возможности, уверенно держа за запястья и уклоняясь всякий раз, когда Ибо пытается его поцеловать. — Детка, — Ибо фокусирует на нем свой взгляд, отмечая покрасневшие и припухшие губы. Облизывается, испытывая небольшое любопытство — почему он никогда раньше не целовал под губами? Нужно исправить этот момент. Он так и делает, касаясь в коротком и совершенно невинном поцелуе местечка чуть ниже, заставляя Сяо Чжаня поспешно выдохнуть. — Ибо. — Ты когда-нибудь занимался сексом на рабочем месте? — спрашивает вдруг у него Ибо. — Я — никогда. Сяо Чжань пытается отстраниться, но Ибо держит его крепко, лишая такой возможности. Двигает бедрами, трется о его промежность своей и жмурится, чувствуя, как от подобного трения вспышками накатывает наслаждение. Рвано и загнанно дышит, когда повторяет свой вопрос и получает в ответ короткое «Нет». — А хочешь? Сяо Чжань темнеет взглядом. Облизывает поспешно губы, явно охваченный вставшими перед глазами картинами. Это дает Ван Ибо маленькую фору: хватка ослабла, и Ибо теперь может спокойно воплотить задуманное. Он почти достигает цели, когда Сяо Чжань, сглотнув, все же приходит в себя и отстраняется. — Сяо Чжань. Ему не нравится. Омеге тоже. Недовольство написано у Ибо на лице, струится в венах зарождающимся гневом, он рычит и поднимается со стола следом, пытаясь поймать Сяо Чжаня в свои объятья снова. Сяо Чжань сопротивляется слабо. Он сам заключает Ибо в объятья, целует, держа в ладонях его лицо и полностью контролируя процесс. Ибо кусается, недовольный, возбуждение сильное, острое, что он не может стоять — колени дрожат немного, подгибаясь от чувственной властности партнера. Это новое ощущение. Яркое, могучее, красочное, оно захватывает сознание, пуская по телу Ибо импульсы возбуждения всякий раз, когда губы Сяо Чжаня касаются его губ, подбородка, шеи. Насытиться этими ласками невозможно, слабый всхлип вырывается изо рта Ван Ибо, когда Сяо Чжань вовлекает его в очередной поцелуй и гладит по спине. Длится в этот раз он не так долго. Ибо не успевает даже ответить, а Сяо Чжань уже отстраняется и тянет его к выходу. На вопросительный взгляд он только коротко бросает: — Дома. Весь путь до лифта размывается вычурным пятном в памяти Ван Ибо. Хорошо, что в офисе, кроме него, никого нет, иначе очень трудно было объяснить сотрудникам, почему через каждые два шага он впечатывает альфу в стену и целует. Целует и целует, порыкивая, потираясь собственным телом о чужое, пытается стащить с него одежду и всячески тянет назад, в кабинет, дабы воплотить фантазию в реальность. В лифте, когда Ибо в очередной раз не справляется, прижимая Сяо Чжаня к стене и забираясь руками ему под рубашку — пиджак полностью расстегнут — здравый смысл у Сяо Чжаня практически исчезает. Ибо чувствует, как тому все сложнее и сложнее себя контролировать, и он упивается властью, которой обладает над этим человеком. Очень хорошее и восхитительное чувство. Прихватив мочку уха зубами, втянув ее в рот, посасывая, Ибо только шепчет, не в силах остановиться: — А в лифте? Сяо Чжань откидывает голову чуть назад, открывая доступ к шее. Ибо перемещается губами на нее тут же, покрывая короткими и влажными поцелуями каждый ее участок, чуть прикусывая и посасывая. Останутся следы, и подобное знание лишь усиливает желание заклеймить и присвоить, оставить метку в очередной раз на желанном теле, пометить запахом, чтобы все точно знали, кому этот альфа принадлежит. Подобное собственничество для него ново. Оно будоражит, пугает одновременно, и коктейль из этих чувств слишком сильный, жгучий, но ему нравится. Ибо упивается им, вдыхая запах Сяо Чжаня, когда ведет носом по шее и потирается им же, с шумом втягивая носом воздух. Кажется, он может кончить сейчас. Сяо Чжань выпускает свой аромат, позволяя ему окутать Ван Ибо с головой, проникнуть ему под кожу и смешаться с запахом самого Ибо. Он тихо хнычет, испытывая сейчас столько чувств разом, что не может дышать, чтобы не постанывать раз за разом, когда в ноздри проникают знакомые нотки. — Чжань-Чжань, — сбивчиво шепчет он. — Пожалуйста, Чжань-Чжань. Умоляющий тон, видимо, действует на Сяо Чжаня как-то иначе, но в следующую секунду он меняет их местами и уже сам вжимает Ибо в стену лифта. Кнопочная панель находится рядом, Ибо машинально тянется к ней, тыкая на все кнопки разом, и когда лифт ощутимо потряхивает от внезапной остановки, удовлетворенно стонет, ловя губы Сяо Чжаня своими. — Камеры, — пытается возразить альфа, вопреки своим действиям забираясь Ван Ибо под рубашку. Ибо согласно кивает: — Я прослежу потом, чтобы все удалили. Дай мне минуту. Она превращается в две, а потом и в пять. Освещение в кабине меняется на аварийное. И в тусклом красноватом свете ламп, Ибо опускает ладонь на чужую промежность, поглаживая сквозь ткань выпирающий член, немного надавливая. Сяо Чжань зарывается ему в шею, хрипло и поспешно дышит, покусывая кожу. Ибо дрожит, жмурится, облизывая губы, а затем смело и не давая себе передумать просовывает ладонь Сяо Чжаню в штаны. Чужой стон — громкий и пронзительный — разбивает реальность. Она крушится, оседает под ноги сизым пеплом, кружась вместе с ним в странном танце; застывший в одном жадном и торопливом вздохе, слившимся в движении его пальцев на члене Сяо Чжаня, его мучительно-сладком стоне, прикосновении языка и губ, жадных и горячих, он тут же распадается на части, превращаясь в водоворот поспешного и оглушительного наслаждения. Ибо рвано хватает ртом воздух, размазывая меж пальцев и по стволу чужого члена теплые капли спермы. Обхватывает головку, уверенно ведя по всему стволу и снова скорее чувствуя, чем слыша, очередной стон, похожий на рык. Сяо Чжань наваливается на него всем своим телом, и свободной рукой Ибо обнимает его за плечи, поглаживая пальцами по загривку, царапая немного ногтями. — Что на тебя нашло, — спустя время спрашивает Сяо Чжань, переводя дыхание. — Не то чтобы я жаловался, но. Ибо затыкает рот ему поцелуем, не желая отвечать. Неторопливый, почти ленивый, он длится некоторое время, прежде чем Ибо, отстранившись, произносит: — Я просто очень скучал.⊹──⊱✠⊰──⊹
В квартире Вэньханя играет легкий джаз. Ибо с непривычки присвистывает, вслушиваясь в звучащую мелодию — обычно у друга совершенно иные композиции, не похожие на эту медленно-тягучую песню. Пройдя по коридору в гостиную, он застывает на пороге, разглядывая открывшуюся картину: Вэньхань напротив Джексона, который замахивается на него диванной подушкой с таким выражением на лице, что Ибо непонимающе хмурится. Музыка к этому моменту как раз стихает, будто по щелчку пальцев. — Что происходит? — спрашивает он у друзей, но те не обращают на него никакого внимания, продолжая пронзать друг друга взглядами. — Ребят? Вэньхань фыркает, складывает руки на груди, всем своим видом явно показывая, что его нисколько не волнуют действия Джексона. Ибо не совсем понимает, что послужило причиной размолвки, потому снова уточняет, на что опять не получает ответа. — Я убью тебя, — со всей серьезностью, на которую способен, говорит Джексон и кидает в омегу подушку. Вэньхань ловко уворачивается, прошептав «Мазила», тем самым раздразнивая альфу лишь сильнее. Джексон берет еще одну, замахивается, говоря: — Да кто просил тебя? В ответ ему раздается возмущенное: — Потому что ты сам бы никогда не пошел на это. — А мне и не нужно, — в голосе Джексона полно едва сдерживаемой ярости. Он дрожит, стискивая до побелевших пальцев подушку. — Так, — говорит Ибо, проходя в гостиную и переключая внимание на себя. — Кто-нибудь объяснит мне, что случилось? Вэньхань снова фыркает, переступает с ноги на ногу и упрямо поджимает губы. Когда он в таком состоянии, от него внятного объяснения не услышишь, так что Ибо приходится перевести взгляд на Джексона. — Пусть он признаётся, — выплевывая слова, наконец, отвечает Джексон. В его голосе теперь слышны слабые отголоски боли и обиды, и, подойдя ближе, Ибо аккуратно касается его плеча, сжимая в безмолвной поддержке. — Признается в чем? — на его вопрос Вэньхань готов снова издать смешок, но Ибо пресекает его попытку одним резким и строгим взглядом. Омега тушуется, отходит дальше и садится в кресло, подбирая с пола лежащую рядом подушку. Ситуация, если честно, выглядит скверно. Когда в общем чате было решено собраться и у них наконец-то выпал свободный для всех вечер, Ибо рассчитывал на отличную компанию, хорошенько отдохнуть, выпить и расслабиться. В его планы не входило попадать в зону военных действий между Вэньханем и Цзяэром. И когда спустя минуту молчания никто так и не отвечает ему, Ибо шумно втягивает носом воздух и усаживается прямо на пол, расстегивая верхние пуговицы рубашки. — Так. Я пригласил еще и Сынена, мы с ним несколько месяцев не виделись. И это первый мой свободный вечер за очень много дней. И либо вы сейчас рассказываете, что случилось, и мы решаем эту проблему, или я просто иду с Сыненом в бар, а вы можете остаться и продолжать. Здесь еще очень много вещей, которые можно побросать друг в друга, и куча времени, чтобы помолчать. Он не глядя берет одну из стоящих на журнальном столике бутылок пива и делает глоток. Вэньхань, вздыхая, придвигается ближе и усаживается рядом, Джексон опускается напротив, все также демонстративно поджимая губы и складывая руки на груди. — Что случилось? — снова повторяет вопрос Ибо, рассчитывая, что достучался и теперь его не проигнорируют. Ибо хочет узнать причину их ссоры. За все время их знакомства они ругались часто и достаточно эмоционально, но вот так — зло, тихо, почти шипя друг на друга и прожигая ненавистными взглядами, — никогда. — Малыш Ли облажался, — едко произносит Джексон. — Не называй меня так, — сквозь зубы цедит Вэньхань. — Я же просил. — Как и я! Я тоже кое о чем просил! — наконец Джексона прорывает, и он срывается на крик. — Я просил не лезть в мои дела с работой, потому что я в состоянии сам все решить, но ты не слушаешь! Ты никогда меня не слушаешь, и знаешь, малыш Ли, — он намеренно выделяет интонацией так ненавистное омеге прозвище, — хорошо, что ты не станешь моим мужем. В противном случае, я бы убил тебя! — Джексон. Ибо начинает не нравиться направление, в которое сворачивает разговор. Альфа явно старается задеть Вэньханя, и, судя по его лицу, достаточно успешно — мрачная тень проходится по нему, омега поджимает губы, а взгляд его становится темным и полным ярости. Ибо поглаживает переносицу, ставит бутылку на стол, а потом, вздохнув, снова задает свой вопрос. — Выкладывайте, — чтобы они не успели выкрутиться, он поворачивается поочередно то к одному, то к другому. — Я жду. — Да что тут говорить, — Вэньхань пожимает плечами, — Джексон просто дурак. — Яснее не стало. — Вот скажи мне, — обращается к Ибо омега, — если бы тебя пригласили в одну из самых крутых танцевальных студий страны, ты бы отказался? — Смотря, что за предложение, — задумывается он на секунду. — Ведущий хореограф. — Согласился бы, — в конце концов это правда: не будь у Ибо обязанностей перед семьей, он бы действительно сделал так. — Вот! — победно вскидывает кулак Вэньхань. — А этот олух отказался! — Мне не нужны подачки, — упрямствует Джексон. Его, судя по тону, не переубедить. Пока они снова препираются, Ибо вдруг осознает: танцевальная студия. Покусав в задумчивости губу, он спрашивает: — Как она называется? — ЛэйЧжан, — незамедлительно отвечает Вэньхань. — Та самая, с которой у меня контракт. — И той, что владеет Чжан Исин, — это не вопрос, а утверждение. Когда Вэньхань кивает, при этом в его взгляде хорошо видна мечтательная дымка, у Ибо невольно вырывается: — Вот черт. Кажется, теперь все встает на свои места. Ссора Исина и Джексона каким-то образом связана с тем, что сейчас рассказывает ему Вэньхань, и он сам, конечно же, имеет некую причастность к ее возникновению. — Как так получилось, что они узнали о Джексоне? — задает Ибо наводящий вопрос. — Помнится, мы не рассматривали ее, когда подбирали варианты, так как им не требовался персонал. Вэньхань — сама невозмутимость — снова пожимает плечами и только кивает: — Да, но в последний момент все поменялось. Сначала директор Чжан на собеседовании упомянул, а потом и Лаоши Ханьлян сказал, что есть вакансия, и я подумал, что это шанс. Я самостоятельно отправил его резюме. Работать вместе — это все, чего когда-либо мы хотели. Я просто хотел помочь. Студия директора Чжана выбрала меня, даже не зная, как я выгляжу, я надеялся, что они также оценят и Джексона, без предубеждений. И его же приняли! — Вэньхань окидывает притихшего Джексона возмущенным взглядом, а потом поворачивается к Ибо и сокрушается: — Не понимаю, чего этот осёл злится — все абсолютно честно. Я отправил резюме с его ноута и никого не просил в студии об особом отношении. Думал, он обрадуется, если все получится. Ибо прикрывает глаза. Внезапно на него накатывает усталость, он чуть морщится, потирая виски и опережая альфу, говорит: — Джексон вроде как замутил роман с Исином. — Не вроде как, — парирует тут же альфа недовольно. — Мы встречались. — Погодите, — медленно проговаривает омега, и в его глазах зажигается понимание, когда ни Ибо, ни сам Джексон никак не комментируют свои слова. Вэньхань кусает губы, чертыхается, а потом с досадой в голосе спрашивает: — Получается, я все испортил? И Исин думает… — Да, — Джексон не скрывает своей злости и обиды. — Исин наверняка думает, что я решил «подстраховать» подачу заявки на вакансию. Он замолкает, смешно хлопая глазами. Кажется, теперь не только для Ибо становится понятной абсурдность и нелепость всей ситуации, но и самому альфе, раз следующее, что тот делает, так это громко и смачно ругается. Ибо вздыхает: действительно, вот уж… недоразумение. — Джексон, — положив руку тому на плечо, Ибо всматривается в побелевшее лицо альфы. Голос звучит мягко, и Ибо лишь смеет надеяться, что его слова дойдут до альфы: — По-моему, он даже не знает о твоих первоначальных причинах ухаживаний. — Как это не знает? Я же рассказал. Вроде как, — вопрос звучит беспомощно и слишком растерянно. Джексон никак не может уяснить открывшуюся перед ним истину, лишь хмурится сильнее, стоит Ибо начать ему объяснять. Выслушав друга, Вэньхань со стоном опускает голову и просяще смотрит на притихшего и застывшего каменным изваянием альфу. — Прости, — говорит он, пересаживаясь ближе. — Я же не знал. Если бы знал, никогда бы не поступил так, ты же понимаешь? Джексон молчит. Ибо ободряюще улыбается ему: — Вам стоит поговорить, — он вдруг хмыкает и щурится. — Теперь у тебя даже есть повод для встречи. Так почему бы и нет? — Если что, — задумчиво сообщает Вэньхань, поигрывая бровями, — я запру вас в кабинете. Ничто еще так лучше не решало проблемы, как секс. — Исин не такой, — возражает Джексон. — Он ясно дал понять, что больше знать меня не хочет. И работа эта мне точно не нужна, — он вздыхает. — Да и что объяснять, оправдываться? Рассказать «ты всё не так понял» — детство какое-то. — Погоди, господин Чжан никогда не станет мешать личное и работу, — бьет аргументами омега. — Так что уж точно он тебя выслушает. — Господин Чжан знать меня не хочет, не принимая мои звонки, не отвечая на сообщения. Думаю, что просто время упущено. Но через минуту он все равно достает телефон и слушает длинные гудки. Абонент с рыжим котом на аватарке, подписанный нежным прозвищем не отвечает, как и весь последний месяц. Джексон отбрасывает телефон подальше. Вэньхань осторожно предлагает им встретиться в компании. А тот лишь зло отвечает, что ноги его не будет в этой студии за все деньги мира. Возможно, это его единственный шанс поговорить, вот только Ибо кажется, что альфа им не воспользуется.❈══════❖═══════❈
Крик отца разносится по кабинету и заставляет Сяо Чжаня зажмуриться. У него начинает болеть голова, когда в очередной раз отец начинает свою проповедь и повышает голос. На повторе все звучит и звучит его речь, его обвинения и бессмысленные упреки, которые Сяо Чжань уже давно научился игнорировать — с самого детства он привык к тому, что похвалы от отца ждать не стоит. — Лиан, — звучит внезапно тихий голос папы. — Хватит. Сяо Чжань поджимает губы. Отец переговаривается с папой, отвлекшись от него, и Сяо Чжаню хочется, чтобы все это поскорее закончилось. Чтобы осталась только тишина, без шума, крика; отец непреклонен, и все его претензии, направленные сейчас на единственного сына, весьма обоснованы, но. Сяо Чжань просто не мог больше оставаться в стороне. И вот результат. Правда, он ожидает реакции с того самого момента, как его юристы компании Ван подписывают соглашение с представителем митингующих, и то, что она следует только спустя фактически два дня, для него удивительно — обычно отец реагирует куда быстрее. Он стоит, всматриваясь в вычурный рисунок, рассматривая неровные и изломанные линии на деревянном полу, а в памяти еще свежи фрагменты прозвучавшей несколько минут назад яростной речи, отчего сердце его бьется с болью, а горло сдавливает от невозможности возразить — картины, что стоят у него перед глазами сейчас, так похожи на воспоминания из детства, когда его, еще ребенком, пытались «образумить и научить». Хватит. Когда на него снова обращают внимания, Сяо Чжаню уже не хочется разговаривать. Но он упрямо поджимает губы и дышит, слушая, как отец в очередной раз сыплет обвинения. — Все уже почти получилось, — говорит он, и тон чужого голоса заставляет Сяо Чжаня поморщиться — холодный, полный ненависти и злобы, он не несет в себе ничего хорошего. — Как ты посмел? Ты хоть понимаешь, сколько всего пришлось сделать, чтобы план сработал? Эти люди не желали слушаться и подчиняться, — отец кривит лицо в гримасе отвращения, — пришлось нажать на них, дабы они стояли и дальше с нашими требованиями. Дрожь проходится по телу Сяо Чжаня: — Ты угрожал им? — Жадное и трусливое отродье — вот, кто они, а не люди. Испугались, что корпорация Ван отзовет условия, но я напомнил им, кого стоит по-настоящему бояться. Недоверие во взгляде сына заставляет Сяо Лиана засмеяться. Только вот смех его выходит резким, хриплым, и Сяо Чжань не знает даже, на какую еще подлость может пойти родитель, какую черту характера ему придется открывать снова и снова, пока вся гниль не выйдет наружу. Потому что каждый раз, когда он думает, что это предел и дальше просто ничего, оказывается наоборот. Сяо Лиан поднимается, прищур его холодных глаз пронзает насквозь, и, опершись ладонями о стол, он в очередной раз спрашивает: — Так как ты посмел пойти против меня и моих планов? Не говоря уже о семье. Понимаешь, что натворил? Время словно замедляется. Впервые за долгие годы Сяо Чжань не соглашается с ним. Не говорит: «Да, отец», «Прости, отец», «Я все сделаю, отец». Будто бы сорвана наконец та вуаль, отделяющая мнимую реальность от настоящей. И это впервые за долгие годы ощущается правильно. — Да, — просто говорит он. — Понимаю. Я поступил, как должен был поступить, потому что так правильно. С такой политикой в компании пора заканчивать. Быть первыми за счет продаж и прибыли, а не корпоративных интриг — вот к чему нужно стремиться. И я никогда не встану во главе компании, которая поступает иначе. Пора меняться. И большинство со мной согласны, так что я позаботился о том, чтобы больше нас не связывали с подобными низкими методами. — Ты забываешься, — звенит в оглушительной тишине голос Сяо Лиана. Он бьет кулаком по столу, и глухой звук его удара пронзает пространство и крошит его на части. Папа, поймавший мельком взгляд сына, отставляет в сторону бокал с вином и молча направляется к двери. Как только она за ним тихо закрывается, Сяо Чжань цокает языком: от родителя никогда не шла поддержка в его сторону, когда дело касалось поучительных и нравственных речей отца. Тем временем Сяо Лиан выплевывает: — Ты забываешься, это моя компания. Никакая не «наша». После того, что ты натворил, право решать в ней что-то и быть ее частью больше тебе не принадлежит. Ты — всего лишь мальчишка, сосунок, позабывший свое место. Так я напомню. Сяо Чжань молчит. — С завтрашнего дня ты больше не работаешь в компании, — отец вскидывает подбородок и ухмыляется. Злорадство искрит в его взгляде, когда он произносит следующее: — О доступе к счетам можешь забыть. Как и о том, что найдешь работу. Уж я позабочусь о том, чтобы ты не забыл, что плевать в колодец, из которого пьешь, является плохой идеей. Ничего нового для Сяо Чжаня в речи отца нет. Сяо Чжань знает обо всех угрозах, догадывается о ходах, и подобное знание нисколько не пугает — лишь разжигает в нем гнев и ярость, копившиеся столько времени. Он садится в кресло, зеркалит ухмылку отца и окидывает его внимательным взглядом, прежде чем ответить. Когда звучит его голос — тихий и вкрадчивый, абсолютно спокойный, — на лице отца проступает удивление — он явно не ожидал от сына подобного поведения. — Согласен с отстранением, — издалека начинает Сяо Чжань. — И деньги твои мне не нужны. Но даже и думать не смей о попытках помешать моей работе и карьере в любом другом месте. Ты и сам не захочешь мне вредить. Знаешь почему? — ответа не следует, так что он продолжает: — Конечно не потому что я твой сын, а родителям вроде бы как положено любить своих детей, вовсе нет. Просто давай представим ситуацию: журналистам всегда интересен подобный материал, ты же в курсе? Они будут рыть вокруг моего увольнения, и кто знает, что им удастся найти, когда всплывает, что наследника крупного холдинга и известной семьи вдруг не возьмет на работу ни одна из компаний. Что же произошло в семье Сяо? Что, отец? Холод сковывает внутренности. Зыбкая уверенность в собственных силах становится тверже, застывает льдом вокруг его сердца, придавая сил с каждым последующим словом. Сяо Чжань никогда в своей жизни до этого момента не угрожал, и это новое ощущение для него немного нервно, но яростно. — И ты согласишься, — когда отец молча опускается в кресло, Сяо Чжань поднимается и подходит к мини бару возле одного из книжных шкафов. Рассматривает дорогой алкоголь, понимая, что раньше бы оказался счастлив распить его вместе с родителем. Но обстоятельства меняют его мысли слишком резво. — Я просто выйду к ним и скажу, что хочу добиться собственного успеха, без твоей чертовой поддержки, как до этого сделали прадедушки. Вот с чем ты согласишься. Хорошая же картина выйдет для ТВ, не так ли? От правды это не так далеко: я действительно не хочу иметь с тобой ничего общего, в том числе и компанию, которой ты так дорожишь. Глаза родителя полны злобы, он вспыхивает, слушая сына, и правда, которая льется сейчас бешеным потоком из уст Сяо Чжаня, кажется, лишает его былой уверенности. Сяо Чжань рассматривает меняющееся лицо отца, раздумывая, действительно ли он выиграл этот раунд или все же проиграл? Отец не произносит ни слова, молчит, прожигая его ненавистным взором, и от подобной холодности внутри Сяо Чжаня… ничего не происходит. Удивительно. И правда, он ничего не чувствует — ни боли, ни разочарования. Лишь пустоту. Когда он заканчивает свои слова, отец наконец отмирает: — Когда ты превратился в такого слабака? — Сяо Лиан качает головой. Сяо Чжань разворачивается, и старший альфа мельком бросает взгляд на бар у него за спиной. А потом говорит: — Все почти получилось. Мы почти убрали с дороги этого мальчишку Вана. С именем Ван Ибо в Сяо Чжане что-то ломается с треском. Злость вскипает в нем, превращаясь в дикое пламя вместо тлеющих углей, отчего Сяо Чжань импульсивно перебивает: — Дались тебе именно Ваны! Почему из всех конкурентов именно к ним у тебя столько ненависти? Чем они заслужили такую неприязнь? Сяо Лиан выходит из-за стола, приближаясь к нему. Сяо Чжань физически ощущает, как сковывает все тело от едва сдерживаемого гнева, и ему с трудом удается отступить на шаг назад. Лишь только когда родитель наливает себе стакан с виски и делает глоток, удается получить ответ на свой вопрос. Сяо Чжаню он не очень понятен. — Выскочек стоит ставить на место. Я не забываю унижения, а это именно то, что они сделали — унизили, за что остались безнаказанными. — Что они сделали? — он чувствует, что не должен спрашивать. Что-то внутри подсказывает ему, что информация, которую ему расскажет отец, Сяо Чжаню не понравится. Он выдыхает, прикрыв на мгновение глаза, и пытается успокоиться. — Наша компания на втором месте, а они — всегда во второй пятерке. Это даже не основной конкурент, так что мешает тебе просто оставить их в покое, кроме твоей уязвленной гордости? Что ты не поделил с ними? Гаркающий смех отца звучит ответом. — Плевать, — мужчина делает глоток. — Какое бы место у них ни было — плевать. У меня к ним личные счеты. Его взгляд затуманивается, он снова отпивает немного и, не глядя на Сяо Чжаня, пускается в воспоминания: — Чуть больше чем тридцать лет назад мне подыскали жениха. Я только принял статус наследника, и отец посчитал, что самое время сделать мое положение более стойким. Жених был из хорошей семьи, во владении которой оказались крупные предприятия горнодобывающей промышленности. В сыновьях у них были только омеги. Объединение наших корпорацией было чуть ли не слиянием века. Их старший сын должен был окончить университет, и ты знаешь, что я не противник того, чтобы омеги получали образование — пусть, раз так уж припекло. Он уехал в Корею, но вскоре вернулся и заявил, что свадьбы не будет и помолвка расторгнута. Вещал что-то о том, что встретил любовь всей своей жизни, и все поначалу считали это шуткой, но, когда он вернулся окончательно с мужем-студентом… — отец выдыхает. Сяо Чжань слушает его вовсе не дыша, оцепенение вновь охватывает все тело, и в этот раз оно сковывает настолько, что восприятие притупляется, словно накинули плотный мешок на голову. — У этого голодранца ничего не было — ни денег, ни имени, ни родни. Меня никогда в жизни так не унижали. Никто и никогда! Как ты думаешь, что я чувствовал в тот момент? — Сяо Чжань отрицательно качает головой. — Я искренне пожелал умереть им в нищете. К счастью, семья омеги тоже оказалась не в восторге и разочаровалась в нем настолько, что лишила всего — статуса, денег, своего присутствия в его дальнейшей жизни, — на минуту он прерывается, прикрывая глаза и делая очередной глоток. — Только вот я все равно выиграл, — раздается тихий смешок, — слияние состоялось. Как и свадьба. Правда с младшим братом. Мы достигли успеха, и твой папа оказался замечательным и прекрасным человеком, так что я никогда не жалел, что он оказался заменой. Внезапно все стихает. Исчезают все звуки, словно желание Сяо Чжаня исполняется наконец. Удовлетворения правда от подобного никакого — Сяо Чжань вообще ничего не ощущает, кроме пустоты и холода внутри. Наверное, есть что-то на его лице, раз отец слегка улыбается ему. — Вот и вся моя ненависть, — поясняет в заключении он. — Прощать я никогда не умел. — Семья Чжан, — игнорируя его, тихо выдыхает Сяо Чжань. — Чжан Чэнь. — Высокомерный засранец, — отец кивает, признавая правдивость догадки сына. — И сын под стать. Но ничего, — выплевывает он, кивая самому себе, — придумаю новый способ его достать. — Я должен идти, — совладав с голосом, произносит Сяо Чжань. Он смотрит на отца, смотрит долгим и пристальным взглядом, запрещая себе сейчас думать. Это все может оказаться слишком для него, слишком губительным, так что альфа просто разворачивается и уже не слышит, что вслед ему говорит отец. Не важно. Ничего не важно, кроме рассыпавшейся реальности самого Сяо Чжаня, по обломкам которой он добирается до машины. Весь путь оказывается смутным, почти незапоминающимся. Стирается из памяти то, как он садится за руль, как разгоняется за считанные секунды и выжимает максимальную скорость из автомобиля, мчась по трассе до смазанных пятен в боковых стеклах. Останавливается он только спустя час где-то за чертой города, очнувшись на небольшой заправке. Купив себе дешевого и ужасного на вкус кофе, он возвращается в салон и рассматривает проезжающие мимо машины, людей, что покупают что-то в крохотном магазинчике напротив, всю эту кипящую и кочевую жизнь в крохотной точке их планеты. Мысли путаются. Чередуются одна за другой, пытаясь осознать горькую и черную правду: папа Ван Ибо и его родитель — братья. Они с Ван Ибо — близкая, кровная родня. Судьба не зря, выходит, не дает им и шанса, разводя в разные стороны — знает, что ни к чему хорошему эта связь не приведет. Нездоровая, болезненная связь, запретная; сладкая, будто мед, и самая счастливая. Пустотой и болью все стягивается внутри. Сяо Чжань делает вдох, и грудную клетку сдавливает спазмами, колкими и невыносимыми, потому что невозможно даже представить его мир без Ван Ибо, его улыбки, мягкого взгляда и нежных рук. Невозможно. Если он поступит правильно, сделает, как полагается, на что его мир будет похож? Останется ли он прежним, изменится ли окончательно, раз можно будет только любить, но не обладать, быть уверенным в том, что твоя любовь взаимна, но не получать ее вовсе. Сказать ли Ибо? Обрушить на него правду, которая убьет его. Или же придумать какую-то другую причину расставания, чтобы боль не была слишком сильной и не разъедала кислотой саму душу. Чтобы Ибо ненавидел его, обиженный, а не знал о том, что ненавидеть нужно себя самого за столь невозможное желание быть вместе. Сяо Чжаню кажется, что будет лучше, если ложь станет правдой. Она бывает во благо, нет ничего удивительного или же невыполнимого в ней, ведь так просто сказать: «Я не люблю тебя», «Я ошибся», «Ты не нужен мне» взамен жестокого и беспощадного «Мы с тобой братья, сердце мое, нам нельзя быть вместе». Он заблуждается, и подобные слова становятся непроизносимыми. Застревают в горле, когда он пробует сказать их наедине с собой, шепча, потому что если голос окажется чуть громче шепота, Сяо Чжань понятия не имеет, что может случиться с ним. Ему нужно придумать причину. Только вот на ум ничего не приходит, ничего существенного, что может заставить Ибо поверить в то, что он не любим. Черт. «Дыши, — говорит он себе, обхватывая остывший стаканчик с напитком, не выпитым и наполовину. — Дыши, не забывай». Это помогает, но ненадолго. Мысли возвращаются снова, и в этот раз они слишком горько-прекрасные и жестокие одновременно. Невыносимые. Невыносимые. Потому что дети — их общее желание. И пусть исполнение этого желания пока отложено на некоторое время, мечтать о нем все равно так сладко и волнительно. Жаль, что мечта сейчас рассыпается у него на глазах. Он устало опускает голову на сложенные на руле руки, прикрывает глаза и мечтает вновь оказаться на несколько часов раньше и никогда не слышать признания отца. Чтобы его мир застыл в сегодняшнем утре, теплом и полном нежности, жаркого шепота и тихих вздохов, смятых простыней и томного взгляда, чувственного и сияющего, проникающего в самого Сяо Чжаня с каждым его неторопливым и глубоким толчком в податливое и разнеженное после сна тело. Чтобы Ибо не отпускал его, сжимая внутри себя, кончая, выстанывая тихо его имя и прижимаясь искусанными губами к его губам. «Пусть это останется навечно, — Сяо Чжань выдыхает. — Пусть никогда не заканчивается». Сяо Чжань отчаянно желает этой нетронутой страшной правдой жизни, потому что жить, где все утеряно в один миг, нет никакого желания. В машине он проводит еще какое-то время, дважды еще покупает кофе и, когда понимает, что в силах вернуться, обращает внимание на время. Рыскает по карманам, находя телефон, нажимает на разблокировку, но гаджет оказывается выключенным. Сяо Чжань не помнит сам ли сделал это или же он просто разрядился. Мельком взглянув на часы, показывающие два часа ночи, он заводит двигатель и выезжает на трассу, возвращаясь в город. Он принял решение.