Я считаю шаги до двери в твою жизнь

      Когда он открывает дверь квартиры Ибо и снимает обувь, тот возникает на пороге прихожей в верхней одежде, смотря взволнованно и сжимая в руках телефон. Ибо тут же обнимает его настолько крепко, что Сяо Чжань первое время теряется. А потом, расслабившись, жадно вдыхает знакомый и родной запах, проводя губами по шее, считая, что пока ничто не озвучено, значит — можно.              — Почему ты одет? — глухо спрашивает он. Горло дерет наждачной бумагой, говорить трудно. — Куда-то собрался?              — Да, — Ибо кивает. — Гулять. В три часа ночи.              Сяо Чжань расплывается в улыбке.              «Ворчи, — думает он, зарываясь в мягкие пряди волос носом и целуя за ухом. — Ворчи, сердце мое, еще немного побудь со мной самим собой».              Они стоят в абсолютной тишине несколько минут, наслаждаясь моментом близости. Ибо проводит руками по его спине, перемещает их на плечи, а потом отстраняется, заглядывая в глаза.              — Я только вернулся, — поясняет он все же. — От тебя. Думал, что ты дома. Почему твой телефон выключен? Я волновался.              Сяо Чжань не отвечает. На лице Ибо мелькает тревога, и он спрашивает:              — Чжань-Чжань, что-то случилось?              Альфа старается, чтобы голос звучал ровно. Берет себя в руки и снова улыбается.              — Все хорошо, — он успокаивающе целует в висок. — Просто задержался на работе.              Ибо хмурится, но ничего не говорит. Его глаза неотрывно следят за Сяо Чжанем, полные беспокойства. Сяо Чжань не выдерживает, чувствуя, как по крупицам осыпается вся его выдержка, и под предлогом помыть руки идет в ванную.              Руки он и правда моет. Каждый палец намыливает, очень долго и тщательно, держит потом под холодной водой, чувствуя, как кончики уже начинает покалывать — легкая боль перетягивает внимание на себя, мешая его мыслям и отвлекая. Он не знает, сколько проходит времени, пока не поднимает взгляд и не видит в зеркале отражение Ибо, полностью переодевшегося в домашнюю одежду и стоящего позади со сложенными руками на груди. Глаз с него он все так же не сводит.              — Давно ты там стоишь?              — Достаточно, чтобы понять, что действительно что-то случилось.              Ибо подходит к нему, выключает кран и тянется за полотенцем. Оно смешное, с рисунком Спанч-Боба, мягкое и большое, Сяо Чжань несколько раз заворачивал Ибо после ванны в него и относил в постель.              Ибо, тем временем, берет его руки в свои и начинает вытирать этим самым полотенцем, немного разогревая замерзшие под потоком ледяной воды пальцы.              От подобной заботы внутренности Сяо Чжаня скручиваются в узел и оседают неприятной тяжестью в низу живота, больше похожей на камень. Жаль, что после разговора подобные моменты останутся только в памяти.              Когда Ибо заканчивает и вешает полотенце на сушилку, а потом разворачивается и просто ждет, Сяо Чжань думает, что ему всегда хватало слов. Он из тех, кто может настолько захватить внимание собеседника, что тот окажется очарованным за считанные секунды. Так вот отчего сейчас он не может ничего сказать? Не может ничего, кроме как смотреть на любимое лицо и думать о том, что произойдет дальше. Думать, что для Ибо, возможно, этот вечер тоже станет той самой точкой, разделяющей жизнь на фрагменты «до» и «после».              У Сяо Чжаня нет выбора.              Он должен сказать. Должен.              Несмотря на все нежелание, несмотря на все чувства внутри себя, пульсирующие и обжигающие нутро. Несмотря на страх, охвативший его и пускающий по телу слабую вспышку дрожи.              В конце концов, он находит в себе силы и подбирает нужные слова.              — Я был у отца, — издалека начинать всегда проще. — Мы с ним все наконец решили.              А потом — говорит. Рассказывает, ничего не утаивая, стараясь запомнить каждую черточку лица Ван Ибо, каждую охватившую его эмоцию. Не прощая себя за последующее за его словами неминуемое разрушение.              Они перемещаются в гостиную. В полусумраке нижнего света Ибо кажется таким красивым, что сердце болит. Сяо Чжань рассказывает ему обо всем, переходя от одной тайны к другой, а Ибо слушает и молчит, давая ему возможность откровения.              Сяо Чжань не придумывает никаких несуществующих причин. Он вываливает чистую правду, слово за словом уничтожая их любовь и их отношения, и от накатывающей резкими и короткими волнами нервозности у него такое чувство, будто его сейчас стошнит.              От собственного эгоизма его выворачивает наизнанку. Ломает настолько, что учиться заново дышать получается только тогда, когда перед глазами расплывающаяся до этого комната снова принимает знакомые черты. Сяо Чжань понимает, что ничего не выйдет, что он не сможет отказаться от того, что у него уже есть, и от того, что будет; от Ван Ибо и возможности быть с ним счастливым, любить его и получать любовь в ответ. Нельзя просто оставить это и забыть, вновь оказываясь в одиночестве. Сяо Чжань уже был в подобном аду и возвращаться не собирается.              Когда он заканчивает свой рассказ, то не раздумывая притягивает Ибо к себе. Тот послушен, обнимает его в ответ и не отталкивает. У него теплые руки, он сам теплый, мягкий родной, заземляет Сяо Чжаня и не дает ему упасть в темный омут отчаяния.              — Я много думал, — сбивчиво шепчет он. — Я ужасный человек, просто ужасный, но оставить тебя я не могу. Кого угодно, только не тебя. Мне плевать, что могут подумать; я готов прятать нас, если нужно, всю жизнь, — он сглатывает, прерываясь ненадолго. Ком в горле никак не уходит, давит, мешая говорить, но Сяо Чжань все равно старается. — Я выбираю тебя. Неважно, что у нас не будет детей, я смогу это пережить. Я люблю тебя, несмотря ни на что, Ван Ибо.              Но это мое решение. Если ты не хочешь, если ты сможешь сделать все правильно, как нам действительно нужно, я пойму. Потому что ты заслуживаешь самого лучшего, без меня. Ты сильный и, возможно, сможешь поступить как надо, я вот не могу. И не нужно давать ответ сейчас, я буду ждать столько, сколько понадобится. Ты только…              Ибо странно выдыхает и прерывает его монолог, положив палец ему на губы. Он смотрит на Сяо Чжаня, и в его глазах, вмиг потемневших, слишком много всего, чтобы Сяо Чжань мог распознать хоть что-то конкретное.              Проходит минута, вторая, третья — Ибо молчит и продолжает смотреть. Сяо Чжань с болью ожидает, что он скажет, и когда вместо слов Ибо сначала пересаживается к нему на колени, Сяо Чжань чисто машинально, по привычке, устраивает свои руки на его бедрах и неторопливо поглаживает.              — Так значит, если бы наши семьи не враждовали, то мы могли бы встречаться на семейных праздниках и не только? — Ибо склоняет голову, и его голос приобретает мечтательный оттенок. — Представляешь, ты бы узнал меня гораздо раньше.              Сяо Чжань не знает, что отвечать. Чувствуя полную неразбериху, он только и может, что нелепо выговорить:              — Ты был бы сначала милым маленьким кабачочком в пеленках, а потом сопливым малышом, когда нас бы впервые познакомили.              Сяо Чжань вдыхает. Воздух в легкие проходит с трудом, голову немного кружит. Ибо прижимается к нему теснее, задумчиво покусывает нижнюю губу — он всегда так делает, когда обдумывает что-то важное. Сердце Сяо Чжаня начинает замедляться.              — Я не согласен, — наконец отвечая, Ибо гладит Сяо Чжаня по шее. От его рук по телу расходится приятная волна, пальцы очерчивают лицо и спускаются на шею, оглаживая адамово яблоко. Сяо Чжань прикрывает глаза, наслаждаясь, возможно, последней такой лаской, и не сразу слышит, что Ибо продолжает. — Я не всегда бы был сопливым. Наверняка, я ходил бы за тобой хвостиком, чуть повзрослев, и ни за что бы от тебя не отставал.              Его последние слова звучат тихо.              Это такая реакция на шок, что происходит с Ибо? Почему он говорит именно это?              Голос у него мягкий, вкрадчивый. И невольно Сяо Чжань начинает ощущать легкое возбуждение, когда Ибо говорит вновь, а по телу проходится очередная волна. Только в этот раз она нисколько не тревожная, а приятная, отчего Сяо Чжаню приходится приоткрыть чуть глаза, чтобы взглянуть на Ибо.              — А еще, — вновь уверенно говорит тот, — я звал бы тебя «гэгэ», Чжань-Чжань. Или Чжань-гэ, — он приближает лицо. Губы Ибо едва касаются губ Сяо Чжаня, когда звучит следующее: — Когда-нибудь ты бы заметил меня, своего диди. И то, что я больше не надоедливый маленький братик. И еще, ты бы позже услышал мой запах и больше не смог выкинуть его из головы.              Он быстро отстраняется, демонстративно запрокидывая голову, открывая тем самым доступ к шее, а потом и вовсе двигает бедрами, вызывая тяжесть у Сяо Чжаня внизу живота. Она быстро трансформируется в спираль возбуждения, когда Ибо, не дождавшись реакции, проделывает это снова, и Сяо Чжань с осторожностью проводит по его шее пальцами, оглаживая кадык.              — Очень будет плохо, если я соглашусь с тобой? — хрипло спрашивает он.              — Это будет честно, — руки Ибо перемещаются с его шеи на затылок, касаясь с нежностью. Ибо обнимает его, и эти объятья сейчас становятся настолько важными, что, прекратись они, Сяо Чжань умрет. Внутри него все еще дрожит тревога, смешиваясь с нотками желания, отчего тело ощущается словно не своим. Ибо приближает свое лицо снова к лицу Сяо Чжаня и опять начинает говорить: — И ты бы, как очень честный и правильный брат, конечно, держал поначалу дистанцию. Но потом после наших встреч запирался бы в душе, да, Чжань-гэ? Вспоминал бы меня, сходя с ума от охвативших тебя чувств, сгорая от желания, мучаясь при этом чувством вины. Правда же, гэгэ?              От его тона, голоса и слов у Сяо Чжаня перед глазами встает эта картина. Он видит себя со стороны, как желание берет над ним верх и вытесняет все другие чувства и мысли. И он поддается этому. Губы пересыхают, Сяо Чжань судорожно облизывает их, не сдержав тихого стона.              — Ну так что, Чжань-гэ? — вновь интересуются у него, и это обращение пронзает Сяо Чжаня насквозь острой иглой.              — Детка, прекращай, — просит Сяо Чжань, вопреки своим же собственным действиям: руки его оглаживают ягодицы Ибо, сминают и разводят в стороны, благо позволяют свободные домашние штаны. Тон его голоса тоже далеко не похож на запрещающий.              — Не могу, Чжань-гэ, — дразнит Ибо, касаясь его губ своими. — Ты подарил мне самую захватывающую сексуальную фантазию за последнее время, и я не могу остановиться, когда думаю о том, что у нас отобрали, — он усмехается, потом прижимается настолько близко, что между ними не остается никакого пространства и выдыхает сладко в губы тихое и протяжное «гэгэ».              А потом целует. Сильно и откровенно целует, чувственно и долго, что у Сяо Чжаня коротит в мозгу и распадается искрами перед глазами картинка, переливаясь разноцветными всполохами. Ибо углубляет поцелуй, а потом прерывает, лишь полизывая кончиком языка нижнюю губу Сяо Чжаня, не напирая, полностью наслаждаясь процессом.              Слабость охватывает все тело, напряжение отпускает окончательно, и Сяо Чжань, окутанный родным запахом и одурманенный откровенной фантазией вместе с желанным телом в собственных руках, не сдерживает стона, когда Ибо оглаживает пальцами его затылок.              Потом поцелуй снова становится страстным. Сяо Чжань проникает своим языком в чужой рот, прикусывает нижнюю губу и посасывает ее, чувствуя, как Ибо послушно открывает рот и подключает свой язык.              Ощущения в этот раз ярче и острее, водоворот чувственной похоти затягивает сильнее, и когда Ибо отстраняется, Сяо Чжань по инерции тянется за ним, тихо рыча от недовольства.              — «Если ты прыгнешь, то и я прыгну», помнишь? — говорит Ибо. Замутненный желанием взгляд пленит, Сяо Чжань лишь кивает, завороженный. — Я всегда выберу тебя, Сяо Чжань. Что бы ни случилось, я всегда выберу тебя. И дети у нас все равно будут, как бы ты ни пытался убедить меня в обратном.              У Сяо Чжаня останавливается сердце. Искренность слов Ибо разрывает его на части, оно стучит, обжигает грудную клетку и болит от любви. Выдохнув, Сяо Чжань фокусирует свой взгляд на чужом лице, пытаясь понять, очередная ли это игра или Ибо серьезен? А Ибо продолжает, говоря ему все то, отчего сущность внутри рычит и плавится, преданная своей паре.              Преданная Ван Ибо.              — Двое, — начинает перечислять он, — а лучше — трое. Очень красивые дети, — нежность прорывается в глазах напротив мгновенной вспышкой и заполняет взгляд. — Умные, смелые, честные, дружные, а главное, — он наклоняется совсем близко, и сейчас он настолько красив, просто до умопомрачения красив, несмотря на все болезненные слова, что срываются с его уст дальше: — Главное — здоровые. Потому что мы с тобой никакая не родня, Сяо Чжань.              Несколько секунд стоит тишина, нарушаемая только хриплым дыханием Ибо. Оно обжигает щеки Сяо Чжаня, опаляя жаром. Все вокруг становится нечетким, смазанным, оглушающим, а потом Сяо Чжань находит в себе силы произнести хоть что-то.              — Ты же знаешь, что я прав. Глупо закрывать глаза на факты.              — Вот и не закрывай, — Ибо касается его губ коротким поцелуем. Мимолетным совсем, отвлекающим, потому что Сяо Чжань почти не замечает, как руки Ибо скользят под пояс штанов и вытаскивают рубашку. — Но я не лгу, и мы с тобой можем хоть сейчас пойти в любую лабораторию, сдать соответствующий анализ, который подтвердит тебе, что у нас с тобой не то что дедушки не могут быть общими, но и даже прапрадедушки.              Сяо Чжань не понимает. Он сглатывает, качает головой в отрицании, но не успевает сказать и слова, как Ибо продолжает:              — Близкие друзья семьи Чжан погибли в автокатастрофе, когда их сыну не было и трёх. Папа с ним сразу подружился, защищал всегда, и дедушки вместо опеки решили усыновить его.              — Хочешь сказать, что семья Чжан потом отказалась от родного сына и сейчас полностью на стороне младшего, не родного?              Ибо покрывает короткими поцелуями лицо Сяо Чжаня, подбородок, целуя за ухом и прихватывая губами мочку уха. Спавшее марево возбуждения вновь затмевает разум, и одним только небесам известно, сколько усилий Сяо Чжань вкладывает в то, чтобы не поддаться ему полностью.              — Они любят дядю, — поправляет его Ибо тут же: — Он им по крови не родной, но они растили его, как и папу. Он им не чужой. Просто так… получилось.              — Ты все время знал это? — спрашивает тихо. — И не сказал мне?              — Не знал, точнее не всё, — Ибо прерывается и смотрит на него с упреком. — Я знаю только историю своих родителей. Что они выбрали любовь и вместе идут против всего мира. Знал, что любовь к отцу стоила папе семьи. С ним разорвали все общение. Но я понятия не имел, как зовут дядю, кто его муж, есть ли у них дети. Еще мелким я думал, почему меня всегда возят только к одним дедушкам? Где вторые? Почему папа грустит иногда, когда я спрашиваю об этом. Маленькому проще поверить, что взрослые заняты и не могут встретиться, но когда я стал старше, они все мне рассказали. Правда, к тому моменту я о них ничего не хотел знать. Мне обидно за папу, который каждый год слал и продолжает сейчас слать своим родителям письма и фото своих детей. Только он никогда не получает ответа на них.              Он усмехается уголком губ:              — Но если серьезно, действительно странно думать, что мы могли бы встретиться раньше, Чжань-Чжань.              Сяо Чжань выдыхает. Ибо расстегивает ему рубашку, оглаживает живот, делая это чисто машинально — сам он на минуту все еще в воспоминаниях и мыслях, поглощенный ими настолько, что пропускает признание Сяо Чжаня. Ему приходится поцеловать Ибо самому, чтобы привлечь к себе его внимание.              — Прости, — извиняется он, облизывая губы. Кончик языка соблазнительно мелькает меж ними, пухлыми и покрасневшими, заставляя Сяо Чжаня снова его поцеловать, прежде чем повторить.              — Я люблю тебя, — звучит тихо. — Ты даже не представляешь, сердце мое, что я уже успел себе надумать. Я…              — Знаю, — перебивает Ибо. — И я очень ценю, что ты был откровенен. Что ты тут говорил, — запинается вдруг и расплывается в улыбке, снова касаясь губ Сяо Чжаня своими. — Спасибо тебе за то, что выбрал меня, несмотря ни на что. Если наш корабль утонет, а мы окажемся в открытом море, я найду для нас шлюпку, чего бы мне это ни стоило. Я не оставлю тебя.              Когда Ибо стягивает с него рубашку, оглаживая ладонями торс, Сяо Чжань забывает обо всем. Слишком сильно его желание, потребность чужих ласк нестерпима, и он отдается воле настойчивых губ, жадных рук и хриплого шепота — Ибо что-то шепчет ему, вжимаясь бедрами в бедра Сяо Чжаня и вновь двигая ими.              Этого оказывается мало.              От одежды они избавляются хаотично и быстро, нисколько не заботясь о ее сохранности. Ибо покрывает его живот поцелуями, спускается ниже к паху, очерчивая языком дорожку паховых волос. Сяо Чжань громко стонет, когда губы Ибо обхватывают головку его члена, а язык лижет устье уретры. Ибо вбирает до конца, обхватывая основание рукой, и начинает двигать головой, втягивая щеки всякий раз, когда язык обводит выступающую венку на стволе.              — Детка, — останавливает он спустя время. — В кровать.              Ибо лишь ухмыляется, возвращаясь к прерванному занятию. До кровати они так и не добираются.              

❈══════❖═══════❈

                    В библиотеке тихо и спокойно. Чжан Шань неторопливо проходит внутрь, рассматривая из-под очков неожиданного гостя — пару минут назад один из слуг сообщил ему, что «к господину Сяо пришел весьма подозрительный человек, и его проводили в библиотеку». Что ж, он понимает, почему у слуг возникло подозрение: не каждый день к его супругу приходят подобные личности и требуют аудиенции. Это самый простой человек, работяга не из их круга: надвинутая на глаза кепка, недорогая одежда, из-под легкой ветровки виднеется рубашка с логотипом компании Ван.              Чжан Шань понимает, что это, скорее всего, один из купленных его мужем сотрудников. Неудивительно, потому что в последнее время тот, будто одержимый, пытается найти их слабые места, выуживая информацию из таких вот людей, подобных этому мужчине.              Но его стратегия в последнее время работает плохо, не принося никакой стоящей информации, потому что найти того, кто действительно готов предать компанию Ван, трудно — корпоративный шпионаж достаточно серьезное обвинение, лишиться свободы, имея его, очень легко.              Любопытно.              Чжан Шань подходит ближе, стараясь ничем не выдать своего интереса. Обычно он никогда не вмешивался в дела мужа, считая, что его не касается. Роль омеги — растить сына, сохранять домашний очаг, и Чжан Шань с этим вполне себе справляется.              Но все равно никуда не деть это чувство, охватившее его в тот самый миг, когда он услышал о посетителе. Интересно, что же такого важного удалось добыть, если этот мужчина не постеснялся лично посетить их дом?              Когда он оказывается рядом с мужчиной, тот протягивает ему флешку и, заикаясь, поясняет:              — Директор Сяо просил о любой «особенной» информации докладывать лично, — Чжан Шань кивает, а мужчина — Сю Цин, судя по нашивке на ветровке, — продолжает: — Это единственный экземпляр. Служба безопасности уже все подчистила. Мне удалось скопировать запись раньше них.              — Что здесь?              Мужчина расплывается в улыбке:              — Просто посмотрите, — говорит он. — Думаю, вы окажетесь довольны. Весьма.              Чжан Шань окидывает его холодным взглядом, кивая на стол. Сю Цин смотрит на него непонимающе, так что приходится пояснить.              — Оставь на столе, — легкое раздражение появляется в голосе. — Мы разберемся.              Сю Цин выполняет все, что от него просят, и остается на месте. В ответ на приподнятые вопросительно брови он только молча протягивает листок, и Чжан Шань понимает, что это номер лицевого счета, куда следует перевести вознаграждение.              Что ж, очевидно.              — Директор Сяо обещал эту сумму, — тыкает пальцем в цифры чуть ниже альфа, — если информация действительно окажется стоящей. Особенно, если это о директоре Ван.              — Конечно, — кивает он, и лист оказывается рядом с лежащей флешкой. — Вы уже получили свою оплату за беспокойство, так что, если информация и правда окажется нам интересной, мы перечислим и эту сумму. Вы можете быть свободны.              Дергано кивнув, Сю Цин разворачивается к выходу, напоследок одарив омегу нечитаемым взглядом. Но сам Чжан Шань не видит этого, полностью сосредоточив внимание на лежащем накопителе. Внутри неприятно сосет под ложечкой, даже тошнит от подобной одержимости супруга «накопать» на семью Ван что-то действительно компрометирующее их репутацию, и касаться сейчас этого гаджета ему совершенно не хочется. Но, с другой стороны, его мучает любопытство, что же могли записать такого камеры, раз продажный сотрудник не постеснялся потребовать с них настолько большую сумму?              Вздохнув, он усаживается на стул и включает ноутбук. Нервно стучит пальцами по столешнице, ожидая загрузки системы, а потом одним быстрым движением, не давая себе передумать, запускает содержимое носителя.              Спустя секунду и один клик на экране появляется запись из кабины лифта. Звука нет, изображение довольно четкое, только черно-белое. Когда двери открываются, в кабину входят двое. Хотя это не то слово, которое подходит к тому, что происходит внутри лифта, мелькает у него в голове мысль. Потому что они целуются, вваливаясь внутрь и тут же облокачиваясь о стену. Омега с удивлением узнает в одном из них Ван Ибо, сетуя на то, что лицо его любовника скрыто тенью, а в обзор камеры попадает только макушка его головы.              Чжан Шань присвистывает: мальчишка, оказывается, совсем потерял голову, если занимается подобным в рабочем пространстве. Достаточно рискованный шаг, сам бы омега никогда не позволил бы себе такого легкомыслия. Впрочем, он видит, что Ван Ибо, как и всем членам его семьи, наплевать на условности, если это происходит.              Мужчина чувствует неловкость, старается не смотреть слишком пристально, надеясь, что все же появится шанс рассмотреть второе действующее лицо.              Ожидания оправдываются: в какой-то момент они меняются местами, к стене под камерой теперь прижимают самого Ван Ибо, а в кадр наконец-то попадает его омега. Чжан Шаню он смутно знаком, и когда тот отрывается от Ван Ибо, то хорошо видно его лицо.              В первый момент кажется, что это какая-то глупая шутка. Его решили разыграть, и достаточно удачно, судя по всему. Но вот проходит минута, вторая, за которые Чжан Шань так и не решается возобновить просмотр, а реальность нисколько не меняется. Как не меняется и изображение: лицо любовника Ван Ибо остается прежним.              Тяжело сглотнув и выдохнув, он ослабляет узел галстука и промаргивается. На стоп-кадре по-прежнему изображено лицо его собственного сына, и сколько бы омега ни пытался убедить себя, что это не так, застывший кадр убедительно доказывает обратное.               Это похоже на страшный сон. Чжан Шаню с детства не снятся кошмары, а сейчас он будто бы находится посреди него, не имея никакой возможности проснуться. Он запускает видео снова, буквально на две секунды, пока камера четко снимает Сяо Чжаня, а затем руки Ван Ибо тянут альфу на себя. После этого освещение в лифте гаснет, сменяясь аварийным, отчего запись становится темной и неразборчивой.              Он еще несколько раз возвращается к этому моменту. Рассматривает лицо сына, кусая губы и стараясь дышать. Это точно Чжань-Чжань, ошибки никакой не может быть — галстук и заколка не дают ни единого шанса считать, что это другой человек, ведь сам Чжан Шань дарил ему эти вещи.              Это точно его сын. Сын, целующий Ван Ибо. А тот целует его в ответ.              Альфа целует альфу.              Выдохнув и прикрыв на мгновение глаза, Чжан Шань медленно, нарочито медленно выключает ноутбук, вынимает флешку и аккуратно кладет ее рядом. Он протягивает руку к листку с цифрами, достает телефон и отправляет намного больше указанной суммы сегодняшнему визитеру с припиской «Спасибо за хорошую работу».              Действия его машинальны, Чжан Шань даже не задумывается над тем, что делает. Просто в какой-то момент его пальцы сжимают накопитель, а затем слышится треск пластика. Он заворачивает то что осталось в салфетку и выкидывает в мусорную корзину.              «Вот и все, — думает он. — Вот и все».              Потом омега сидит еще долго в кресле, обдумывая ситуацию и прокручивая ее в голове раз за разом. Мысли хаотичны, он даже не пытается взять их под контроль. До тех пор, пока не слышит в гостиной шум, оповещающий о том, что муж вернулся.              «Омега, — прокручивает в голове Чжан Шань, — обязан сохранять семейный очаг и заботиться о своих близких. Это его главная роль».              С самого детства ему говорят эти слова. Они отпечатаны у него на подкорке, и когда он поднимается, натягивая лучшую из своих улыбок, и направляется встречать супруга с гордо вскинутым подбородком, то они звучат и звучат в его голове, заглушая все остальное.              Ничего не произошло в этот обычный день. Ничего такого, о чем бы стоило знать Сяо Лиану.              

⊹──⊱✠⊰──⊹

                    — У меня новости! — оповещает Джексон, привлекая к себе внимание. — И пьем за мой счет!              Довольно ухмыльнувшись, он присаживается рядом. В клубе, в котором сегодня они договорились все встретиться, душно и шумно. Громкие биты бьют по вискам, пока он пробирается к находящемуся на втором этаже столику, где заметно тише, и можно переговариваться не повышая голос.              — Надеюсь, хорошие, — Ибо укладывается грудью на стол и выжидательно смотрит на друга.              У них в последнее время не так много возможностей видеться: у Ибо все вечера завалены работой, а у Джексона не хватает времени из-за шоу, стремительно близящегося к финалу, и из-за подработок, которыми альфа перебивается в редкие выходные. Про Вэньханя и Сынена и говорить нечего — у тех тоже его не так много. Так что, наверное, им всем благоволят звезды, раз у всех именно этот вечер получается освободить для встречи.               Сынен нетерпеливо стучит по плечу, постукивая в такт ногой — музыка, доносящаяся с танцпола зажигательна, так и зовет присоединиться, но все они сидят, ожидая рассказа Джексона. Вэньхань откладывает телефон, тянется к стоящим шотам, намереваясь выпить, а Сяо Чжань делает вид, что совершенно не заинтересован в происходящем, но Ибо знает, что это только напускное — альфе тоже любопытно.               Джексон расправляет плечи, складывает руки на груди и горделиво вскидывает голову:              — Разрешите представиться: Джексон Ван — новый хореограф Бродвей-шоу «Прощай, мой наложник».              А затем он с довольной улыбкой осматривает непонимающие лица друзей. Несколько минут все молчат. Джексон чувствует легкое волнение, не зная, как реагировать. Первым в себя приходит Вэньхань:              — Бродвей? Тот, что в Америке, в Нью-Йорке?              Джексон кивает и салютует ему бутылкой с пивом. Сынен щурится, залпом выпивает пару шотов, и дальше все как будто отмирают, наперебой задавая вопросы.              — Как так?              — Откуда они узнали о тебе?              — Это круто! — Ибо улыбается. — Реально, круто! Но как?              Джексон вскидывает ладонь, призывая к молчанию, дожидается, пока омега-официант разгрузит поднос с текилой и стопками, а потом говорит:              — У меня есть знакомый со времени учебы, когда еще моя команда гастролировала на подтанцовке с одной известной группой. Мы с тех пор не теряли связи друг с другом. Пак Джинён — отличный танцор и певец. Неделю назад он связался со мной, умоляя сказать, что я не занят. Его взяли на главную роль в новый мюзикл о китайской опере. Но режиссер так увлекся китайской культурой, что потребовал в команду обязательно китайских хореографов. Он уже набрал троих и на место последнего не мог найти никого стоящего. Джинён вспомнил про меня и предложил.              — Но?.. — Вэньхань явно хочет что-то спросить, но Джексон останавливает его.              — Не перебивай, — альфа протягивает ему один из шотов, а потом продолжает: — Собеседование я прошел сам, дистанционно, мы три часа разговаривали, после того, как мои демо-видео были просмотрены. Им подошел я, а мне — гонорар и проект. Мы договорились, что, как только я стану свободным от контракта со Стритдэнсом, приеду. Сегодня я официально освободился, а это значит, что у меня есть пара дней на сборы, билет мне уже заказали. Так что, поздравим меня, ура?              Джексон осматривает всех, пытаясь понять, какое еще впечатление о его сногсшибательной новости получили друзья.              — Ура, — с ощутимым в голосе сомнением произносит Ибо. — Ты уверен, что это надежно, и там все будет в порядке?              Джексон утвердительно кивает. Он искал в сети информацию и про режиссера, и этот театр, и про новый мюзикл, а Джинён скидывал видео репетиций. Подготовка уже начата, и Джексона там ждут. Проект масштабный, штат не доукомплектован, и чем раньше он приедет, тем лучше.              — Поздравляю, — с чувством и широко улыбаясь, говорит Сынён. — И надолго это?              — Премьера через полгода планируется, где-то весной. Потом, скорее всего, целый сезон шоу. Так что я подпишусь на год.              Вэньхань, пользуясь тем, что сидит рядом, порывисто обнимает Джексона.               — Я так рад! Это и правда потрясающая возможность! Работа, которой ты достоин и о которой мечтал, — он всматривается в лицо Джексона, а потом капризно поджимает губы, расстроенно выговаривая: — Но это слишком далеко и неожиданно, я буду скучать.              — Не будешь, я буду ждать тебя на Рождество и День Валентина, — замечая возмущенный взгляд омеги, Цзяэр смеется. — Мы будем просто есть шоколад и смотреть на украшенный Нью-Йорк, грея руки о кружки с кофе в Централ-парке.              Вэньхань молчит. Ибо не вмешивается, понимая, что они с Джексоном куда ближе, и омеге нужно время, чтобы смириться с тем, что лучший друг скоро уедет. Голос альфы становится тише и серьезнее, когда он успокаивающе гладит Вэньханя по плечу:              — Не беспокойся, я думаю, в этот раз все действительно происходит правильно. Я сам хочу уехать подальше отсюда и от разочарования в себе.              Последние слова он произносит совсем тихо, но Вэньхань все равно слышит. Он поджимает губы, обнимая Джексона настолько сильно, что тот тихо вскрикивает. Некоторое время они молчат, а потом Вэньхань улыбается, отстраняясь, и кивает.              «Все хорошо», — читается в его жестах.              Джексон улыбается ему, взъерошивает волосы, портя укладку, отчего омега возмущенно вскрикивает и пытается ударить его по рукам. Но ничего не выходит, и Джексон, поднимаясь на ноги и беря в руки шот с текилой, говорит:              — Оторвемся, следующий раз состоится нескоро!              Они еще немного задерживаются за столом, расспрашивая Джексона о подробностях.  На все их вопросы альфа отвечает с охотой, жестикулирует и смеется, шутя, и всем действительно становится понятно: он рад сложившейся ситуации. Джексон делится воспоминаниями со времен работы с Джинёном, рассказывая забавные случаи, показывает некоторые связки из будущего проекта, сравнивая их несколькими элементами, с которыми приходится работать сейчас.              Затем, все же сдавшись задорной и веселой музыке, все спускаются танцевать. На танцполе не протолкнуться, мелодия сменяется одна за другой, задавая нужное настроение. Они отпускают себя, радуясь моменту, тому, что впервые за много дней могут праздновать хорошие новости, хоть и приправленные разлукой с другом.              Когда в середине ночи, уставший Джексон и Ибо валятся на диван возле стола, оставив всех танцевать дальше, Ибо решается спросить о том, что его беспокоит.              — Джексон, — он привлекает к себе чужое внимание. — Ты сказал Исину?              Альфа поправляет мокрые от пота волосы и не глядя на Ибо сдавленно отвечает:              — Мы не разговаривали почти три месяца. Он не ответил ни на одно сообщение, ни на один звонок. Думаю, ему все равно.              — Ты мог бы прийти в офис, поговорить: его студия тебе регулярно присылает напоминания, что твое резюме им подошло.              Джексон ведет плечами, пытаясь спрятать руки в карманы, но в его положении это не очень удобно, и чем-то его поза напоминает Ибо нахохлившегося воробья. Он подсаживается ближе, касаясь своим плечом плеча Джексона, понимая, что не нужно кричать: громкий и мощный, полный басов трек меняется на тихий и плавный, позволяя спокойно разговаривать.              — Я не знаю, что ему сказать. Оправдываться так глупо, и если он подумал, что все было только ради этой вакансии, значит, он не так верил в мои чувства.              — Знаю, это не мое дело, — Ибо медленно подбирает слова, ему не очень нравится выступать каким-то медиатором в чужих отношениях. Но Джексон через два дня сядет на самолет, что означает потерю любой возможности наладить их отношения. — Но я слышал, что дело не только в этом.               Джексон с удивлением вскидывает взгляд. В нем робким лучом пробивается надежда, и Ибо, выдохнув, начинает рассказывать:              — Мне сказали, что гребаный папенькин министров сынок не сдается, и в ваших кругах ходят очень мутные слухи, что ты замешан в скандале с насилием над омегами. Все представлено так, будто ты в самом деле их домогался и руки распускал.              Ибо ловит хмурый, нечитаемый взгляд. Желваки играют на лице альфы от явно сдерживаемых эмоций. Спустя время, за которое Ибо уже тысячу раз успевает пожалеть о том, что сказал, Джексон, наконец, отмирает и вздыхает:              — Какое же он дерьмо. Мне теперь жаль, что он отделался только одним сломанным носом, — и Ибо соглашаясь, кивает.               Джексон долго смотрит на стоящую на столе бутылку, наливает себе и Ибо, они молча опрокидывают шоты, и только потом он говорит.              — Я не знаю тогда, как Исин поверил всему этому так легко.              — Мне напомнить? Ты говорил, что соглашался, что виноват, когда вы виделись в последний раз.              — Но я говорил о другом!              — Вот именно, — устало сообщает ему Ибо. — И ты должен рассказать ему, как все на самом деле. Хотя бы о своих чувствах.              — Нет, не должен, — Джексон собран и сосредоточен. Слова его звучат четко и резко. Кажется, что алкоголь его вообще не берет. — Я пытался, но Исин не хочет. Странно, что он меня не заблокировал. Признаюсь, я долго надеялся, что это какой-то шанс. Но, скорее всего, я настолько ему противен, что он считает, что даже в черный список кидать меня — слишком много чести. Я не умею оправдываться, булочка, тем более за то, что не совершал.              Ибо хочется заставить Джексона его услышать. Все не должно быть так. Может, отчасти в нем самом горит сейчас счастье сильным огнем, и ему хочется, чтобы все вокруг тоже были счастливы. А может, дело все в том, что Джексон Ван сталкивается с несправедливостью уже долгое время, хотя ни в чем не виноват. Он тоже, как все в этом мире, заслуживает счастья.              — Джексон, это недоразумение. Очень большое. Его должен кто-то из вас разрешить, — настаивает на своем Ибо. — Всего один звонок.              На чужих губах, когда альфа поворачивается всем корпусом к Ибо и четко выговаривает свой ответ, появляется печальная улыбка. Ибо сжимает ладонь в кулак, глядя, как тухнет в глазах напротив надежда на счастливый финал.              — Я люблю его, — голос Джексона после признания начинает дрожать, но он быстро справляется с эмоциями. — Я готов бороться за него. Но я не буду делать ничего сейчас. Потому что он просто во все поверил и не дал мне потом ни единого шанса.              — Он принципиальный.              — Я знаю, поверь. Но я также знаю, что за то, что любишь, будешь бороться, дашь шанс. Я не смог пробиться к нему. Значит, я ошибался, и мои чувства не взаимны, а без этого все бесполезно. Мы где-то налажали с доверием друг к другу, и, возможно, я подумал, что я для него — просто больше, чем увлечение. Зря.              — Я все равно…              — Мы соскучились! — крик Сынена раздается прямо  над их головами, прерывая разговор.              Джексон умолкает, залпом допивая алкоголь в стакане. Ибо разочарованно и одновременно досадно вздыхает, смотрит на Сяо Чжаня, а тот только поджимает губы и пожимает плечами  в жесте «я держал их так долго, как мог». Ибо кивает и решает больше к этому не возвращаться.              Остаток вечера проходит  так, как будто они и правда веселятся в последний раз: танцуя, заказывая круг за кругом выпивку, делая миллион совместных фотографий и видео. Грустно расставаться, но Джексон обещает писать и звонить, постить в сети сторис и отправлять фотографии Нью-Йорка, обещая маленькие онлайн-экскурсии.              — За новую жизнь в Новом Йорке! — звучит последний тост, а после они все отправляются по домам.              

❈══════❖═══════❈

                    Когда Ван Ибо, распахнув резко дверь кабинета, молча подходит к столу и кладет перед ним маленькую флешку, Исин первые секунды растерянно моргает. Он не успевает сказать и слова, как Ибо, напоследок одарив его слегка разочарованным взглядом, разворачивается и направляется обратно, обернувшись только на пороге.              — Не то чтобы это мое дело, — начинает он, и тон его голоса отдает арктической холодностью, — но Джексон — мой друг, и он не заслуживает, чтобы о нем думали, как о карьеристе без чувств.              — Ибо, — голос Исина звучит глухо. — Мне кажется, мы сами разберемся.              В ответ раздается тихий фырк. Исин цокает, а Ибо пожимает плечами:              — Разберетесь, возможно, но пока все выглядит не очень, — его взгляд проходится по нему с головы до ног, и в нем нет ни одной знакомой омеге эмоции. — Но он близкий мне человек, и если потребуется, я заступлюсь.              — Ибо.              — Ты заблуждаешься на его счет. И я знаю Цзяэра, он никогда не станет оправдывать себя.               Исин тут же встает. Хмурится, ощущая одновременно и неловкость, и возмущение — Ван Ибо прав: это действительно не его дело, Исин ему прямо так и говорит, на что получает еще одно короткое:              — Просто посмотри всё, что там есть.              Дверь за ним закрывается с тихим стуком. Кабинет погружается в абсолютную тишину, нарушаемую только прерывистым дыханием его хозяина.              Он проводит по волосам рукой и снова усаживается в кресло. Маленький прямоугольник черного пластика притягивает взгляд, а внутри все горит и дергается от проснувшегося любопытства. Возникшее несколько минут назад возмущение затихает, растворяясь в крови слабыми отголосками недовольства.              Он недоумевает: что может содержаться на носителе такого важного, что полностью изменит его точку зрения? Почему Ван Ибо думает, что оно может что-то изменить, если Исин посмотрит?              Вопросов много, Исин балансирует на той самой грани, когда хочется узнать на них ответы и нет — положение шаткое, а под ногами канат натянут так, что идти по нему становится сложно.              Когда соответствующее окно всплывает на экране, Исин еще дает себе время передумать. Но сердце предательски сжимается, требуя противоположного — открыть, взглянуть, запитаться надеждой, как дополнительным зарядом электричества, чтобы  впредь больше не болеть.              На флешке оказывается несколько видео, скриншоты статей английских изданий, фотографии. Он запускает всё по очереди на просмотр и неосознанно задерживает дыхание.              Первое видео показывает драку в клубе, тот самый «инцидент», понимает омега. Только вот Джексон там явно дерется с альфой.              Исин, досмотрев, откидывается на спинку стула, трет переносицу и, вздохнув в очередной раз, прикрывает глаза. Волнительным жаром обдает щеки, когда он вновь нажимает на «пуск» и смотрит дальше. В кадре появляются отрывки из новостей и передач, небольшие ток-шоу с приглашенными участниками скандала, виновником которого оказался не Джексон.              Исин проглядывает скриншоты из газет, где омеги его коллектива с большим теплом отзываются о своем хореографе и делятся историями подобного отношения к ним «меценатов».              Не удивительно, что случай замяли, учитывая чей сын его устроил. Также неудивителен для Исина и бойкот, который, благодаря связям этого человека, устроили Цзяэру.              Исин думает об этой ситуации долго, а потом, машинально кусая губы, тянется к телефону, но спохватывается, коря себя за беспечность и импульсивность.              Это ничего не меняет.              То, что он увидел — узнал — ничего не меняет. Его отношение к произошедшему между ними с Джексоном никак не меняется из-за того, что слухи оказываются ложными и становится понятна причина, почему он вернулся в Китай и ищет работу именно тут. Мог ли он искать работу через постель, его, Исина, постель?              Исин мучается этими мыслями всю ночь, заснуть удается только под утро, когда он находит полные версии ток-шоу, досконально просматривает выпуск и все фото.              В голове полный сумбур, и сердцу — предательскому сердцу, полному тоски и боли, — не прикажешь. Он все же решается.              Телефонные гудки убивают своей монотонностью. Исин поднимается, подходит к окну и прислоняется горячим лбом к стеклу. Контраст с холодным приносит облегчение, он все еще проводит дыхательную терапию, ожидая, когда собеседник на том конце соизволит ответить.              Когда все же берут трубку, Исин прочищает горло и, не давая себе времени передумать, спрашивает:              — Почему ты показал мне это?              Ван Ибо на том конце только тихо вздыхает. Молчит некоторое время — Исин даже проверяет, не оборвалась ли связь, — и его голос звучит слегка заинтересовано, когда он отвечает вопросом на вопрос:              — Посмотрел?              Согласно промычав что-то близкое к «Да», он ждет, когда Ибо поведает ему причину.              Наконец Ван Ибо поясняет:              — Джексону тогда предложили закрыть на все глаза, но он сказал «Нет». Как думаешь, стал бы он искать возможность наладить карьеру таким низким и унизительным для себя способом, если легко пожертвовал всем, что было, ради своих принципов?              — Так ты все же в курсе.              — Я не отрицал, — слышно, как на том конце Ибо чем-то шуршит. Затем раздается тихий хлопок, и Исин слышит отголосок чужого смеха. Ибо ворчит что-то неразборчиво явно кому-то на стороне и потом снова возвращается к разговору. — Но ты не хуже меня знаешь, как легко пойти на поводу толпы и не заметить важного. А когда заметишь, станет слишком поздно.              — Ибо, — Исин вздыхает. — Если бы все было так просто.              — С Цзяэром всегда просто. Он не тот, кто планирует обман и плетет интриги, особенно с дорогими ему людьми, — парируют в ответ. Он слышит в трубке звук закрываемой двери, наступившую тишину и напряженный голос Ибо. — Почему ты не позвонил вчера?              Исин удивленно замирает, а Ибо продолжает:              — У него сегодня рейс, в Нью-Йорк, он уезжает на год. Если очень поторопишься, то успеешь. Я скину номер рейса и время.              Снова слышится неразборчивый окрик на том конце трубки, и Ибо поспешно прощается с ним.              Сжимая телефон в руке, Исин задумчиво смотрит на него. В нем слишком много сомнений, даже страха, который он так хорошо прячет, чтобы не казаться уязвимым. Теперь, когда он знает всю правду, он запутался в том, что ощущает.              Чувство облегчения здесь, пожалуй, самое  сильное. Приятно снова ощущать, что человек, которого так любит твое сердце, именно такой, каким ты его рисуешь в воспоминаниях. Не отрицательный герой колонок грязных сплетен.              Может быть, и правда стоит попытаться? Их прошлый разговор был коротким и полным обвинений, у Исина теперь много вопросов. С чем соглашался тогда Цзяэр? Что не отрицал?              Телефон вибрирует уведомлением и Исин, охнув, видит время отлета.              «Почему ты не позвонил вчера?», — звучит в голове чужой голос, и сердце Исина пропускает удар.              Черт.              Всего четыре часа, а значит, что ловить Джексона дома или по телефону нет смысла. Тот уже, скорее всего, на пути в аэропорт. Исин найдет его там. Сомнений нет. Он быстро одевается, хватает ключи, на ходу натягивая пиджак, спешит на парковку. О том, что сказать или спросить, он подумает по дороге.