***
Три года назад Вова окончил школу. Три года назад поступил. Вчера распечатал дипломную работу. Сегодня тащит её в техникум. В руках тяжёлая, увесистая красная папка, под глазами мешки, а за спиною неделя бессонных ночей и даже некого страха, что сначала не накатывал с такой силой, с какой напирает на сознание сейчас. А вдруг чертежи кривые? А вдруг он не заметил какие-либо помарки в габаритах детали? Ох, это так сильно давило на Вову, что он хотел поскорее сдать этот злосчастный диплом, а через неделю защитить и помахать ручкой на прощание своим однокурсникам, с которыми (кроме Даши и Макса) он не общался от слова совсем. Он пришёл в уже готовый коллектив, и найти общий язык было довольно проблематично. Благо, он был не один такой индивидуум, который после одиннадцатого класса отправился в техникум. Побыстрее хотелось получить образование — если честно даже неважно какое — показать его матери и уйти в закат. Но в закат уйти не получится. Только если под мост ночевать и коротать свои дни за сбором камушков в кривую пирамидку. От всех этих бесполезных и дурацких занятий, которыми он, скорее всего, точно будет заниматься, хотелось засмеяться в голос. Мысли доходят до абсурда. Он сдаёт папку вместе с чертежами, вдыхая полной грудью душный воздух кабинета. Но не выдыхает, ибо ещё рано. Сдать-то он сдал, но вот примут ли его работу и каким баллом оценят? До сих пор груз был на сутулых плечах. Вова напоследок оглянулся, явно норовясь испепелить только что сданную дипломную работу взглядом. Ненавидит он всё это, достало до чёртиков, правда! Три года в техникуме как по щелчку пальцев, столько внутри переменилось, но вот пара вещей в Вове осталось: неясное, трепетное и приятное чувство, испытывать которое Вова может, почему-то, только рядом с Губановым. А ещё Вова до сих пор не может определиться: Куданова, часто влезающая в полилоги, всё-таки, друг или враг? Вова уже начал жалеть, что познакомил её со своей компанией, да и с Хесом тоже. — Когда я уже блять окончательно съебусь с этой шараги ебучей, — зашипел под нос Вова, ступая на бетонные ступеньки крыльца. — Считанные дни остались, терпи, — Хесус, изъявивший желание встретиться сегодня с Семенюком слишком рано для них обоих, развернулся на пятках и направился в сторону ворот. Сейчас они пересекаются довольно редко, но и этих встреч Вове хватает, чтобы насладиться человеком, его компанией и повадками. Вова много и не требовал. — Тебе легко говорить, болт забил и ходит успокаивает всех, — Вова легонько толкнул в плечо друга, улыбаясь невинно и сверкая кошачьими глазами. Жаль, что Лёша никак не хочет видеть, что в них блеск не из-за бликов, отражающихся от линз его солнцезащитных очков. Честно говоря, Вова сегодня воодушевлён только этой встречей. Но, великий Сатана явно захотел устроить этот пир. Позади, хлопнув резиной кед об асфальт, спрыгнула с лестницы вниз Куданова, поправляя волосы на правом плече и удерживая портфель на другом плече хрупкой рукой. У Вовы только пар из ушей не шёл, но так он мимически отобразил всю раздражённость и злость на девушку. Но, какие бы гримасы не строил Семенюк, пытаясь показать своё недовольство другу, Хес не обратил на это никакого внимания. Он даже заулыбался девушке, приобнимая за плечи, как и водилось в их компании. Вова готов был упасть на колени и взреветь, однако подавил в себе это желание и устремил взгляд вперёд, не видя смысла второй раз за день здороваться с девушкой. — Краснодипломница прибежала, — добродушно усмехнулся Лёша, отстраняясь от Вовы на добрых два метра, дабы обнять покрепче девушку, от которой Вову уже начинает подташнивать. Ну она же явно мешает ему сейчас! Посветив своей улыбкой ещё пару минут, Куданова быстро удалилась, запрыгивая в троллейбус под нужным ей номером. Надо ли говорить, что Вова выдохнул с облегчением, не замечая, как озлобленность на нечистые силы, что привели сюда Куданову, пропала. На лице вновь улыбка, но уже натянутая, потому что Хес вдруг повернул голову на друга и, как-то странно усмехнувшись, спросил: — Ревнуешь что ли? — низкий голос резанул не только по ушам, но ещё и по сердцу, заставив его уйти в пятки и заставить всё тело охолодеть. — В смысле? — Не ссы, не буду я её у тебя приватить, — продолжил парень, явно не понимая, что эта тема разговора для Вовы не очень приятна. — С чего ты решил, что она мне нравится? — Ты так смотришь на неё постоянно, как будто взглядом раздеваешь, — уже открыто смеётся Хес, и Вова даже краснеет, но никак не из-за стыда. «Ты, Лёшенька, ревность с желанием трахнуть перепутал, нельзя так», — подумал парень и быстро перевёл тему разговора на что-то более нейтральное, пока его не довёл Хес своими догадками, в которых он, почему-то, железобетонно уверен. Так, теперь Даша точно враг. — Ты мне вчера опять порцию долбоёбов в инстаграм запустил, — Вова вскинул брови, поднял голову на друга и чуть округлил глаза, выражая своё «недовольство». На самом деле ему даже приятно, что Хес иногда забывает отметить кого-то в историях (Лагода говорит, что это уже старческое), но никогда не забывает напечатать уже заученное «br4tishkin» и разместить на самом видном месте. Очень приятно, правда, но вот только не на историях, где Вова явно перебрал и начинает нести бред. Или вообще спит. Это Семенюку, конечно, не нравится, но он ничего не предпринимает. Зато в интернете он такой же, как и в жизни, хоть таковым его там показывают без его желания и согласия. Лёше можно. Лёше вообще чересчур много чего можно. И это Семенюка немножко пугает. — Зато реклама заходить стала, а ты и рад. Ну не благодать? Тут-то как раз Лёша и прав. Дипломная работа была куплена, а неделю он не спал, перепроверяя за странным парнем, который и так не вовремя отослал заказанную работу. В общем, Вова не спал и проклинал не себя, а какого-то пацана с другого конца страны: тот, скорее всего, уже и подавился, и попал во всяческие неприятности, и даже мать родную похоронил. Вова постарался на славу. — Я брал их только ради диплома, — начал оправдываться Вова. — Ну да, мне такая ситуация не знакома, — усмехнулся Губанов. — Вот именно, поэтому рот, — Вова соединил указательный и средний пальцы с большим, как бы показывая, что и эта тема закрыта. Что-то у них диалог никак не клеится сегодня.***
Чем больше подписчиков у Хеса, тем элитнее бары они посещают. Сегодня вот, они все вчетвером, своей старой компанией, идут даже не в бар, а в клуб, куда Вова даже смотреть не хотел, не то что идти. Но Лёша настоял на своём, мол, отдохни, а потом начинай готовиться к защите. И то верно. Да и Макс сегодня не в настроении: серьёзная ссора с Мариной повлекла за собой жуткие последствия — Павлов снова пропускал пары, и тут ему уже не через старосту, а в лицо говорят об отчислении. Вова, оглядываясь на опыт Хесуса, пытается схватиться за узду Макса и наконец вернуть его в нужную колею, из которой он не полетит с универа, погоняемый ссаными тряпками и с табличкой на груди «худший студент века» с тремя восклицательными знаками. Так и хочется взвыть: «Максик, дурачок, очнись, из-за бабы сейчас ещё больше проблем отхватишь». Но Вова молча тянет парня к барной стойке, игнорируя слепящие пайетки на платьях и чужие локти, постоянно больно тыкающие в рёбра. Вообще, это не самое подходящее место для подобных разговоров, но куда денешься? Пару слов о проблеме Максима. Он та ещё мышь, обвиняющая во всех своих проблемах всех, кроме себя любимого. Характер ли это, или Макс просто баран, но, говоря о них с Мариной, он всегда упомянает только то, что она ему изменила, а о себе привык не вспоминать. О своей горячо любимой Юле с первого курса он ничего не говорит, а только отмахивается, мол, это было уже после того, как он узнал о измене. Но Вова-то знает, что это далеко не так. Он вторит одно и то же: «Макс, ты не прав», но не поддержать друга он тоже не может. Вот тебе и замкнутый круг. — Меня отчислили, — парень начал с козырей, вгоняя Вову в оцепенение. Его глаза широко открылись, губы возмущённо задвигались, матеря то ли Максима, то ли чёрт знает кого. Брови то хмурились, то с жалостью приподнимались. В общем, Максим решил молчать и сейчас. — Что ж, тогда за отчисление, — Вова говорит это себе под нос, и Павлов, желая расслышать слова, а не басы, наклоняется ближе, морща нос и чётко над ухом друга произнося ёмкое «что?» — поздравляю, говорю, молодец! — Вова неожиданно поднимает голову, сталкивается лбом с Максом и тут же его глаза будто кровью наливаются. Он сам чувствует, как уши его в миг краснеют, крылья носа начинают ходить ходуном, а брови сдвигаются к переносице так сильно, что Вова, смотря исподлобья, не даёт Максу взглянуть в свои глаза. — за тебя волнуешься, на пары идти заставляешь, а ты блять, как баран ебучий. Макс, блять, — лицо вовино разгладилось и сделалось таким жалким, будто он сейчас заплачет. Он не может орать на Макса, тем более в таком месте. Он просто выдыхает всё так же обиженно и разозлённо, звучно постукивает по барной стойке ногтями и показывает что-то на пальцах, видимо, заказывая напитки. Максим ставит локоть на стойку, наваливается, на неё, подпирая голову ладонью, и смотрит куда-то в ноги Вовы. Пока их напитки изящно и виртуозно намешивают, пока Вова внимательно изучает цены на виски, за спинами ходит Валера, чувствуя на своей груди мимолётные прикосновения девушек, пытающихся остановить такого красивого беловолосого самца. Но Валера не пальцем деланный: его внимание привлечь трудно, а эти руки его только раздражали. Место хорошее, но посетители данного заведения — явно одинокие молодые девушки, которым кроме коктейля и пары тысяч на бизнес такси до Люберец ничего не надо. У них ведь платья с этикетками! Валера, увидев одно такое из Зары, опешил, а потом усмехнулся. В общем, это место его всё-таки больше расслабляет, чем раздражает. Весело здесь, да и музыка прикольная. — Ну что, бывший студентишка, — Валера неожиданно хватает Макса за плечи, встряхивая, но понимает одно: Павлову вдруг стало нихуя не весело. До прихода сюда он ещё веселился, на ухо шипел про то, как хорошо быть не студентом, а потом, видимо, после информирования Вовы, настроение его упало до нуля. После этих слов Вова поднялся и ушёл, так и не дождавшись своего выёбистого коктейля. Знал Валера, знал, скорее всего, и Хесус, а Вове как всегда сказали в последнюю очередь. В общем, это было достаточно обидно, чтобы покинуть насиженное место и уйти на поиски Лёши. — Чего такой злой, как будто друга отчислили, — Хес стряхивал влагу с рук, когда в уборную ввалился Вова, хлопая дверью, лишь бы меньше шума из зала было. «И этот пидор знал, — думает Вова. — так может всему миру сначала расскажем, а потом только мне?» — Я, значит, больше всех и ему, и себе мозг ебу, думаю, как ему помочь, что сказать, чтоб он свою ошибку понял и не обиделся на меня, кружусь вокруг него, а вы, суки, — Вова хлебнул ртом воздух, пытаясь не задохнуться в крике, упёрся рукой в тумбы раковин, и стоял, активно жестикулируя. — мало того, что вам первым сказали, так вы ещё и мне ничего не рассказали. Вы, блять, три пидораса, так и трать себя на людей, — Вова махнул наконец рукой, открыл кран, и, сложив ладони лодочкой, набрал в них воды и плеснул на своё лицо, сгоняя жар от злобы. — Нельзя всё так близко к сердцу воспринимать, — изгибает бровь Хесус. — так реально скоро кончиться можно. Ты ведь раньше похуистом был, сейчас-то что? Вова ничего не ответил, только покачал головой, резким движением руки убрал капли с щёк и поднял раскрасневшееся лицо на друга. — А у меня по-другому не получается. Вот я вроде обиделся на тебя тогда, когда ты в Питер укатил учиться, мне, как помнишь, похуй было, а потом я первые полгода истории твои смотрел, думал, всё ли с тобой нормально, а после ссоры Валеру доёбывал: как ты там? как там Хеся наш любимый? — Вова хотел заткнуть себе рот руками, но слова сами по себе текли изо рта, как бурная река, рвались, как птицы. Кажется, кто-то пожалеет о сказанном. — а сейчас я узнаю, что это на самом деле похуизм. Да, именно он. Я же не имею права волноваться за друзей, верно? Это же глупо, я же в пустую себя растрачиваю. Вова наконец остановился, как котёнок глядел на Лёшу, боясь показать, что ему так обидно стало, что сердце заныло. Но Губанов, кажется, это и так понял. Его самого сердце сейчас мучает. Оно пропустило удар тогда, когда изо рта полилась история о том, каков на самом деле вовин «похуизм» был в семнадцатом году, когда Лёша весь год провёл в другом городе. Ему вдруг стало стыдно за сказанное, но виду он не подал. — А за меня чего волноваться было? — вопрос прозвучал с какой-то издёвкой, мол, ну ты Вова и глупый. А Вова себя после сказанного таким и считает. Ощущение, что он великую тайну выдал, пытаясь оправдаться. Но на этом он долго внимание не заострял, перед ним стоит другая проблема: ответить на этот хитровыебаный вопрос друга. Ничего лучше, чем молчание сейчас, кажется, не существовало. Вова расслабил мышцы лица, оно разгладилось, а голова чуть склонилась к левому плечу. Губы приоткрылись, и он выдохнул, давая понять, что сейчас ответа не даст. Да и потом, похоже, тоже его не даст. Вообще, Вова сейчас себя чувствует той самой бесячей девкой, которой интересна жизнь каждого и, если кому-то плохо, то она обязательно подойдёт и поможет, даже если человек в этом и не нуждался. В общем, надоедливой, выёбистой сукой он себя чувствует. Как сравнит, так тошно становится. Тишина между ними, словно тягучая, приторно сладкая жвачка: тянется, и с каждой секундой становится противнее в разы. Окрашенные растерянностью глаза Вовы закрываются, и он просто выходит из уборной, махнув рукой и оставив Хеса у кабинки туалета. Кажется, Семенюк сейчас очень крупно спалился. Если честно, то от этой мысли крутит живот где-то в районе паха. Но это не тот приятный узелок, а такой противный узел, что тошнить тянет. Он протискивается на улицу, отходит почти на квартал и закуривает, зачёсывая чуть сырые волосы назад, грубым движением больше растрепав их, чем уложив как надо. Он был явно обижен на парней, ибо как же так? Они почти час добирались до клуба, а сказать об этом Максим удосужился только в самом клубе. Очень остроумно с его стороны. Вова прыскает, качает головой и делает последние, чуть горьковатые, но нужные организму затяжки, доставая телефон. Пара уведомлений о пропущенных звонках матери, сообщения с директа, и сообщение от Максима, которое содержит в себе обещание не пить Вовин коктейль, если он вернётся к барной стойке в течение десяти минут. Но эти уведомления какие-то не те, не будоражат и не заставляют сердце проваливаться в пятки, потому что все эти уведомления не от Хесуса. Ну же, так тяжело написать простое «ты куда?» или что? Вова искренне не понимает, наощупь находит пачку в кармане, и, с помощью одной руки и зубов, достаёт очередную сигарету. Но не успевает он вернуть картонный коробок на место и достать зажигалку, как под носом начинает светиться огонёк, да такой крупный, что Вова отскакивает, испугавшись, что тот может подпалить свисающую чёлку или густые брови. — За меня волновался, а за своё здоровье до сих пор не волнуешься, — Губанов подал голос, перед этим тихо поскрипев своим смехом. — Чего ты прицепился с этим теперь? — не выдержал парень, не удивляясь красивому появлению друга. — представь, люди за тебя волнуются иногда! — Не, просто странно, — он пожимает плечами, а затем становится рядом, левым рукавом касаясь плеча друга. — это даже звучит прикольно: «Вова Семенюк за меня волнуется», — он состроил довольную морду, покачал головой, чуть задранной вверх, и тут же опустил её, внимательно наблюдая за тем, как острые зубы Вовы чуть ли не едят фильтр сигареты. Та ходит ходуном, устремляя подпалённый кончик то в небо, то в асфальт. С неё даже пепел слетает, до того Вова её дёргал. — пожалей сигарету. Он аккуратно касается фильтра чужой сигареты, забирая, держит очень умело, а затем Семенюк чуть ли не задыхается, наблюдая за тем, как кончик сигареты начинает светиться в разы ярче, как Лёша делает глубокую тяжку и даже не кашляет и не давится дымом. Если бы у Вовы спросили, что в жизни его шокировало больше всего, то он бы определённо ткнул пальцем именно в этот момент и не сказал бы ни слова, потому что дар речи точно не вернётся к нему ещё долго. — Так что там с вашим волнением, господин Семенюк, — Хес в шутку обращается в официальной форме, доводя Вову чуть ли не до приступа. Похоже, сегодня у парня передозировка Лёшей, пора ехать домой и не заходить в инстаграм ещё пару дней, чтобы отойти от такого большого количества внимания. Столько его не было за весь месяц, сколько за двенадцать часов. — Ты хочешь меня сегодня довести до кипения или что? — с щенячьими глазами Вова поднимает свою тяжёлую голову, смотрит на излюбленное лицо и чувствует, как сердце предательски, именно сейчас, будто других моментов не было, пропускает удар. Что-то щемит в груди. Вова вздыхает, отворачиваясь. Лёша будто солнце, которое слепит, иногда делает больно, обжигая своими словами, за которыми он редко следит (примеров тому за два года накопилось достаточно), но иногда всё-таки нежно греет, не осознавая этого. Ну не дурак ли Вова? Дурак, определённо дурачина. Он все несёт на своём хребте: и Макса, что забивает на учёбу слишком часто, многое себе позволяя, и свою учёбу, слава тебе господи почти закончившуюся, и собственные чувства, которые, к счастью, подутихли. Но после узрения курящего предмета воздыхания Вова вынужден влюблённо ахнуть с новой силой. Всё не ладно в жизни. Ведь только почти оставил всё в прошлом. — Да верну я тебе, — отмахивается Хес, делает третью тяжку и тут же возвращает в руки друга тлеющую сигарету, подступая ближе и, чуть ли не обнимая, наблюдает внимательно за Вовой.— не пизди. — Чем ещё ты меня сегодня удивишь? — Вова не торопится затягиваться: смотрит сначала на свою руку, чуть подрагивающую от холода, злости и сильного удивления. Парень чувствует себя сумасшедшим. Просто чокнутым и отстающим от мира сего. Вдруг он встрепенулся, дрогнув всем телом от прохлады, и затянулся. А в этот момент Семенюк ясно чувствует как теряет землю под ногами. Фильтр был ледяной от оставшейся обвеянной слабым ветерком слюны Лёши. Кажется, Хес реально смеётся над ним и выгоняет в максимально неудобное положение перед ним, чтобы Вова чувствовал как его собственные уши становятся багровыми. — Ничем больше, — усмехается беззаботно, стоит ещё пару секунд, молча пялясь исподлобья на зависшего на тротуаре Вову, а затем уходит, так и не сказав ни слова больше. Вова в свою очередь молчал не потому что боялся ещё каких-либо выходок и фраз, которые могут снова вогнать его в ступор, а потому что переварил медленно, но верно всё, что в последнее полчаса он услышал от друзей и увидел от Лёши. Допереваривался. Губанов ушёл, а парень остался наедине с потухшей в луже сигаретой. Лёша так и остался с друзьями в клубе, правда, постоянно смотрел на выход и пытался высмотреть друга, но тот всё не появлялся. Раз посмотрел, второй, третий, а потом забил. Вова и не хотел возвращаться. Он топчется ещё пару минут у светофора, мигающим жёлтым, и думает чёрт знает о чём. То о предстоящей очередной сессии, то о Максе, то о своём сегодняшнем завтраке. Обо всём, но только не о Губанове. Мысли, конечно, постоянно приводят к этой персоне, но парень старательно пытается перевести свои мысли на другую тему, размышляет о своих мизерных финансах напоследок, а потом и вовсе уходит с перекрёстка, оставив позади себя ярко светящуюся вывеску клуба. Идёт не очень быстро, лениво измеряет шагами асфальт, и понимает, что физически он чувствует себя просто прекрасно, но вот внутри просто торнадо. Если бы в уши кричала какая-нибудь грустная песня, Вова бы утирал слёзы, но наушники он, к счастью, сегодня оставил дома.