***
Лёша смыкает свои губы, поджимает их, мимолётно слизывая сладкий сок. Настроя поддерживать идеи Валеры и Макса нет. У него вообще настроение не то. Лучше бы дома остался. С Вовой посмотрели бы «мужское-женское», повозмущались, но Лагода проявил инициативу и просто выдернул из идилии. Брови опускаются, голова вместе с ними, и так Губанов пытается показать, что собираться гулять сегодня — огромная ошибка. Парк. Что за глупое место для встречи? Им что, сорок исполнится в ближайшую неделю? Хес хочет закатить глаза. В последнее время он ловит себя на мысли, что стал занудой и душнилой. Гулять ему не нравится, переписываться тоже, из дискорда уходит первый с какой-нибудь глупой отговоркой. Скептически относится к безумным идеям, которые раньше веселили до колик в животе. А если копаться в причинах таких перемен, то хуй поймёшь, что переклинило в черепной коробке. В последний раз он с удовольствием посетил клуб, но после этого как отрезало. Ни шума, ни друзей, ничего слышать и видеть не хочется. Самостоятельно определить причину он, конечно, не сможет, потому что либо слишком слеп, либо не хочет обвинять во всём родных. Мазеллов как-то рассказывал, что Хес чуть ли матом мать не крыл за недавние её слова. Какие именно — не знает даже чёрт, что уж говорить про Илью, который и так слишком много знает про эту ситуацию. Сам Лёша диалог помнит отчасти. Обвинения в том, что тот просто исчез, живёт непонятно где и на какие деньги, так ещё и «херню всякую» в интернет выкладывает. В общем, нового ничего не было обмусолено в этой ссоре. Хес был на таком взводе, что любое слово в его адрес ловило в ответ десять обзывательств и ещё слов триста мата. Потому Илья ничего толком и не понял, только остался обматерённым и в недоумении. Лёша знал, что иногда подобные разговоры были и между Максом и его семьёй, между Вовой и его младшей сестрой, которой всего-то четырнадцать, но она почему-то знает лучше, что делать и куда ходить её старшему двадцатиоднолетнему брату. И таких сильных перемен во взглядах на вещи Лёша у них не наблюдал, поэтому на это даже не думал. Хотя, по правде говоря, он вообще о себе мало думает. Только о расписании публикаций новых фоток в инстаграм, о том, как беспалевно слить пиво Макса в раковину, чтобы градус случайно не понизил, о том, когда лучше Даше поехать домой от их компании, чтобы толкучки в транспорте не было; а ещё ему очень интересно, добрался Вова до дома или потерялся в родной Москве. Правда, подумать на эту тему не дали, как и решиться на звонок Семенюку: Валера сгрёб всех друзей и направился в торговый центр справить нужду, по пути постоянно тягая Лёшу по пустякам и занимая бренную голову хламом. Оказалось, информация о каком-то парне, который попался с наркотой на днях, намного интересней мыслей Губанова. О желании позвонить Вове он забыл.***
Что именно ждало Вову дома? Он сам не знал. Мать, должно быть, уже спит. Сверяется с часами прямо напротив входной двери и считает, сколько раз часовая стрелка прошла цифру двенадцать, пока Вовы не было дома. Ровно четыре раза. Уже далеко за полночь, в квартире потушен свет, только из его комнаты тянется еле заметный переливающийся лучик света. Монитор горит, показывая очередное шоу за вечер, а спиной к ничуть не удивлённому брату сидит Вика, сложив руки на груди. Она даже сквозь наушники слышит этот мышиный скрежет, тихие шаги и щелчок двери. — Чего ты пришёл? Иди к парню своему ночевать, — с наездом начинает она, не скрывая своей обиды. — Чё за хуйню несёшь, — отмахивается Вова, прекрасно зная, почему на него набросились как дворовая собака на бездомную. В детстве, как и принято у братьев и сестёр, любить друг друга они не желали. Не сидели никогда вместе перед телевизором, ходили гулять только по отдельности, если исключительно на перегонки, зыркая игриво-раздражённо друг на друга. Позже, когда вместе с костями у них выросли и мозги, эти конфликты и вечные войны прервались перемирием. Почему прервались, а не окончились? Потому что Вика готова разжечь войну снова. Она в какой-то степени ревнива, и когда брат начал появляться в чужих историях спящим где-то у друзей после попойки, а не дома после игры в приставку, обида начала набирать обороты. Потом злость, а потом желание вообще не общаться. Неужели сложно посидеть так, как раньше? Хотя бы раз в неделю. Вика больше ни слова не сказала. Отвернулась, перемотала на двадцать секунд назад и продолжила просмотр, пока Вова копошился в шкафу, а потом ёрзал в кровати с телефоном.***
Вова никогда не ходил на концерты. Просто либо не было денег, либо по семейным обстоятельствам, либо он не слушал последний альбом. Вообще, если говорить честно, Хес его один раз звал, и он хотел пойти, не зная даже название группы, но в последнюю неделю отказался. Сейчас же денег и подавно нет, однако Лëша уже неделю долбит мозг, чтобы он наконец собрался и явился в конце июня к дверям клуба. Губанов тоже не фанат таких мероприятий, но билеты ему достались бесплатно чисто по блату, да и исполнитель — давний приятель. Просто из-за громкого имени. Просто из-за того, что Лëша — это Хесус. Голову не нужно было напрягать, чтобы понять истинную суть этого приглашения. Ну и ладно, музыка вроде ничего, можно и пару видео снять и выложить, упомянув парня. А Вову он тащит с собой для того, чтобы самому скучно не было. Звучит эгоистично, однако Лëша на этом внимание не заостряет. Семенюк, с того дня из дома не выходивший, за короткое время наслушался довольно много предъяв, которые больно ранят самолюбие. Однако, больная правда в лицо лучше, чем лесть от матери. Факт остаётся фактом — Вова лентяй и мало на что способен. Пить и курить, снимать видосы с лягушками в инстаграм и веселить народ. Шут. Никогда бы не подумал, что к двадцати годам станет это не просто понимать, а принимать. И когда Лëша настойчиво начал звать с собой, Семенюк пару раз подумал. Из-за этих мрачных мыслей хотелось свести контакт с внешним миром на нет, но этот Губанов как всегда рушит все планы. Пришлось соглашаться. Через черный ход в пока ещё пустой клуб. Вова чувствует себя секьюрити. Пустая, довольно свободная площадка освещается несколькими стробоскопами, а основной свет долбит на сцену. Семенюк ощущает себя слишком маленьким, оглядывает помещение второй раз и только сейчас замечает барабанную установку в глубине небольшой сцены. Ещë и рок. Нужно было искать причины не идти. Хотя, если Вова не будет врать, то с уверенностью скажет, что не нашëл бы причин не идти. Но пока он в этом не может признаться даже себе самому. — Ещë автограф-сессия, — информирует Хес, видя, как с той же стороны, откуда они вышли, стоит молодой парень, возрастом, может, их ровесник, а может и постарше на пару годков. Специфическая внешность не засела в голове. Вова старался не разглядывать исполнителя, лишь так, прошëлся взглядом по фигуре с него, зацепив светлую олимпийку заинтересованным взглядом. Он пошëл к ним навстречу, протянул руку и только открыл рот, чтобы представиться, как басы ударили в колонки, проверяя работоспособность аппаратуры. Вова, конечно же, нихуя не услышал, а по губам не понял. Переспрашивать не хотелось. Хес же улыбнулся приятелю, усмехаясь над разницей в росте, и пошëл с ним по коридорчику, видимо, в гримëрку. Вова же не стал плестись за ними хвостом. Он с какой-то еле читаемой грустью посмотрел в след, вновь обернулся на сцену и понял, что вечер уже подпорчен. — Чё ты нос повесил? — рука хлопает его по лопаткам. Его чуть подталкивают вперëд, и Вова на секунду теряет равновесие от неожиданности. — чего от дружка отстаëшь? Краем глаза парень замечает аккуратную щетину, светящиеся из-за ламп неоновым светом волосы и идëт вперëд, немного расслабляясь, правда, непонятно почему. С Андреем они пересекались, грубо говоря, пару раз, и последний раз был не самым приятным, судя по воспоминаниям. Он почему-то везде. То в баре постоянно доëбывается, то около него выловит, то здесь из-под земли достанет. Вова это называет «в нужное время в нужном месте». Да и на фанатика, который отслеживает своих кумиров, Андрей не похож. — А вас чего, пригласили? Или вы так, по блату шмыгнули? Хотелось бы спросить, как Андрей сам здесь оказался, но Вова засунул свой язык подальше, буркнув только, что, мол, да, пригласили. На эти слова знакомый улыбается, всë-таки убрав руку с чужих лопаток. Семенюк выдохнул наконец, привычно сгорбившись. Гримëрка была ни о чëм: стол, диван и вешалка. Вова не знает, чем ещë должна обладать хорошая гримерка в похожих клубах, но эта ему точно не нравится. Не хватает шарма торжественности и ожидания великого мероприятия. Хотя, для клуба вместимостью около тысячи и этого хватит. Андрей улыбается исполнителю, садится рядом на диванчик и предлагает тему для разговора, которую Хес тут же поддерживает. Семенюк быстро догадывается, что его приятель по рюмке если не друг, то точно хороший приятель исполнителя. Но, какая бы расслабленная обстановка не витала в воздухе, Вова чувствует себя немного паршиво, будто одежда, в которой он ходит уже около полугода вдруг резко стала не его, вдруг резко появилось ощущение, что он четвертый лишний и он вообще здесь не нужен. Он не говорит, только слушает, мотая головой, направляет взгляд то на неизвестного исполнителя, то на Андрея, то бесцеремонно сверлил взглядом Лëшу. Наверное, нужно покинуть помещение и пойти на разведку, пока не началось мероприятие, но Семенюк будто прирос к стене, на которую облокачивается. Хочется домой и покурить. Он не знает, насколько сильно можно погрузиться в себя, чтобы вздрогнуть испуганно от поднимающихся с дивана парней. Они, смеясь, вышли с гримëрки и прикрыли дверь. Лëша же, вздохнув, прошëлся до небольшого стола, взял с него чужой бокал и сделал пару глотков жгучего алкоголя. Хоть у Вовы и не бывало ни капли в горле за эту неделю, но, почему-то, смотря на друга, он чувствует, будто по его горлу стекает горькая жидкость. Семенюка тут же воротит. — Лëх, — Вова жалобно дëргает друга за рукав. — Я, наверное, покурю да домой. — Дурак что ли совсем? Куда блять, я тебя не отпущу домой. Хочешь, посидим у барной стойки? — его лицо вмиг стало обеспокоенным. Вова уверен, что Лëша больше за себя переживает: ему придётся здесь торчать три часа, слушать незнакомую музыку в живом исполнении и постоянно с кем-то фоткаться, если он вдруг попадëтся на глаза людям. А с Вовой можно и нахуй кого-нибудь послать, и пообщаться с ним, если вдруг станет совсем не в моготу. — без тебя скучно. Вова усмехается, вспоминая свои душевные терзания насчëт того, что он «шут» и «клоун». Он морщится, вздыхая: — Только если сходим покурить, — упрашивает Вова. Его жалобные, серые глазëнки спокойным Губанова никогда не оставляли. Было в них что-то такое, детское. Наивность и усталость с капелькой хитрости. Все его эмоции можно распознать по глазам, даже если на парне будет маска. Удивительно. Пока шла автограф-сессия, Вова не смел даже заглядывать в клуб или подходить ко входу, где толпится основной народ. Тяжело представить, что сейчас творится в клубе. Наверное, вся та прохлада, что час назад морозила даже мозг, превращается в невыносимую духоту. Артисту он не завидует. Представляет, как сидит на его месте целый час, и почему-то закуривает ещë одну сигарету. Нет, такого добра ему точно не надо. А Лëша только и вторил про то, что если он сейчас вернëтся в клуб, то наверняка его узнают. Медийность Губанова почему-то не давала покоя ни ему самому, ни Семенюку, который постоянно получал подписки только потому, что Лëша где-то опять упомянул его в каких-либо интервью или тому подобном бреде. Вова — человек, прославившийся своим пьяным бредом и глупыми поступками с помощью бывшего одноклассника и нынешнего хорошего друга. Такой популярности ему хотелось меньше всего, но лучше такая, чем никакая. Заработок есть и ладно. А от слова «друг» становилось смешно. Года три назад Вова бы покраснел. Что-то в нëм точно переменилось. — Идëм? — спросил после своего долгого рассказа Лëша, услыхав, как поднялся шум на входе. Завизжали женские голоса, загорланили парни, и шум начал постепенно стихать через минут пятнадцать. Всë это время Вова не отвечал на поставленный ему вопрос, а Хес не подбадривает. Стоит рядом и думает, закурить ли. Хочется бросить, но Вова со своим умением сломать чужую выдержку пополам за пару секунд просто выводит из себя. Настрой Вовы не меняется: парень уныло наблюдает за действием на сцене, спрятавшись в самом дальнем углу бара. Про своë обещание Хес забыл: на барную стойку даже не смотрел. Он где-то у сцены строит глазки девочкам из первых рядов. Из-за этого уши пылают — Вове не нравится. Вова — собственник. И он до сих пор считает, что Хес только его, хотя он ни разу ему не принадлежал. Вове даже завидовать некому, потому что Хес вообще никому не принадлежит. Он свободен, как Вова, но почему-то себя Вова жалеет больше, чем друга. А ответ прост: Хесу никто и не нужен. Он гордая птица-одиночка. Ему хорошо в компании друзей, на шумном концерте, с незнакомцами, но навряд ли будет хорошо с кем-то в отношениях. Вова усмехается, в который раз представляя, что было бы, если бы пару лет назад он признался. Пожалел бы, или был бы счастлив? Во всяком случае хорошо, что промолчал. Говорить кому-то о внутренних волнениях (особенно если это касается слушателя всех проблем) — очень сложно и не всегда эффективно. Песня, исполняемая новым знакомым, показалось какой-то странно знакомой. То ли ритм, то ли интонация заставили вслушаться в текст. Гитарное соло резало уши, барабаны так громко били свой ритм, что Вова опускал голову, чувствуя, как в висках начинает неприятно пульсировать. Краем уха он подмечает, что поëт парень достаточно хорошо и так завывает на продолжительном припеве, что его голосовые связки становится жаль. В голове, когда звучит припев, почему-то вырисовывается знакомый бар. Тот самый, где он уже пару лет чуть ли не вип-клиент. Представляет себя в стельку пьяным, но в этой ситуации, о которой рассказывается в песне, он себя не видит. Да, он без денег, правда, Вова так и не понял, что значит слово «мобил». Проскакивает сдавленная улыбка на лице. Энергетика здесь, конечно, особенная. В такт прыгающим людям качается голова, постукивают пальцы по столешнице, и точно в такт в его сторону пробирается Хес. Уставший, осветивший своей улыбкой чуть ли не весь клуб, перебивая стробоскопы. Идеальная до этого причëска стала гнездом, как, собственно, и вовина. Интересно, а если бы Хес стоял не на краю сцены, а на её середине, прямо перед микрофоном, о чём бы он пел? И нравилась бы Вове его музыка? Наверное, да. Вкусы же у них похожи. И, забывшись в этих мыслях, он уже как-то неосознанно ставит вместо неизвестного исполнителя Лёшу. Ну и бред. — Я заебался, — констатирует факт Лëша, садясь на ближайший к Вове барный стул. Губанов заебался, а Вова напился. Вот так выходной! Уже несколько лет ничего не меняется. «А нужен ли был Лëше такой парень как я — бухающий?» Вопрос встал ребром. Семенюк оглядывает друга, смотрит на горящие глаза и понимает, что нет, не нужен бы был. Лëша бросил пить ещë хуй знает когда, так и не начав толком употреблять, и всегда с недовольным лицом смотрел на подвыпивших. Смог бы Вова бросить пить? Навряд ли. Ебаный алкоголик. — Лëш, я алкаш? — вдруг произносит Вова между песнями, пока в зал кидают воду. Он не стал ебать мозг за забытое обещание. — Откуда мне знать, — он равнодушно пробегается по восторженной толпе, убирает подальше телефон и, как и обещал Вове ранее, остаётся с ним у барной стойки. — ты же не каждый день пьëшь. — Была бы моя воля, то, честно говоря, каждый день бы и хуярил, — сознаëтся Семенюк. На самом деле ему так сильно хочется, чтобы его пожалел Губанов, но одновременно с этим ему страшно услышать этот диагноз из уст друга. И, метаясь между двух этих огней, он вдруг грустнеет и утыкается носом в стойку. — Мне кажется, я если не алкаш, то точно им стану. — Даже если так и случится, то знай, что друг алкаш — это даже весело, поэтому тебя точно не бросят. — Весело? Это типа алкаши — шуты? Значит я уже алкаш. Лëша резко ловит себя на мысли, что сказанул что-то не то. Что, пытаясь успокоить, он сделал только хуже. И именно в тот момент Вова ощутил себя поистине одиноким и даже пустым. Если до этого момента он ещë надеялся на лучшее, на какую-то поддержку, то сейчас, после слов, сказанных Лëшей (если бы это было сказано любым другим человеком, Семенюк бы даже внимание не обратил), Вова хочет закинуть петлю на шею и затянуть потуже, как гаржеточку. Его всегда волновало его место в обществе, его роль и чужое мнение, и слышать и осознавать то, что ты негоден для духовного развития мира — неприятно и даже страшно. — Весело смотреть, как человек упивается в слюни и не может совладать со своей силой воли? Мне тоже, — Вова поднимается, когда вибрация от колонок сотрясает пол. Его покачивает плавно, будто его тело на корабле. В голове та же смазанная картинка, будто он смотрит на волны и небо вместе со звëздами расплывается в глазах, но это лишь световые блики долбят своей яркостью в глаза. Перемещаться было сложно, но дверь туалета поддалась сразу же. — Друзья алкаши — это хуëво. А ещë хуëво то, что для тебя это весело. Хороший ты друг, Хес, всë бы за такого отдал. — Да я вообще не это сказать хотел, ты как всегда со своей пьяной серьëзной мордой затираешь полную хуйню и не слушаешь никого, — Лëша прикрывает за собой дверь, наблюдая, как Вова, случайно заливая рукава, умывается. Плещется в ледяной воде, наваливаясь на раковины. Яркий фиолетовый свет режет глаза, потому он их совсем не открывает, не вслушивается в мелодию и старается не чувствовать вибрации от колонок. Он пытается абстрагироваться, зациклиться на одной точке и немного отойти от укачивания. — Молчи, — буркнул он приказывающим тоном. — Я, наверное, домой поеду, — Вова стряхивает капли воды с ладоней, последний раз протирает лицо влажными руками и отходит от раковин, жалко смотря в пол. Была надежда, что Хес его просто не выпустит из помещения, заставит говорить с ним, снова успокоит, но уже по-хорошему, используя не обидные формулировки, но этого не произошло. Вова, как и сказал, уехал домой, даже не попрощавшись ни с кем.***
С дипломом, состоявшем из одних троек, он покинул учебное заведение с концами. Усталый, зависимый от всякого дерьма, потерянный не только в пространстве, но и в себе человек. По-другому охарактеризовать себя он не имел никакого права, ведь лгать себе больше не хотелось. Да, неприятно, зато честно. А может это и накручено. Сказать ему правду никто не может, потому Вова продолжает нести всякий бред в историях в инстаграме, получать такого же характера сообщения и банить людей. Вовой овладела странного рода депрессия. Следующий месяц из постели вылезать не были никакого желания. Вове сложно, больно, страшно, но при этом весело. Правда весело быть недоалкашом. Значит, зря он тогда вспылил в клубе. — Хочется верить, что эту неделю ты не пил. Это сообщение пришло рано утром, когда глаза смыкались от усталости из-за ночи, прожитой в социальных сетях. Оно было от Хеса. Вова отвел взгляд от сообщения, усмехнулся горько и убрал телефон, переворачиваясь на другой бок. Он чувствовал себя трупом: пустым, холодным и белым. Ощущение, что он сливается с простынëй, что всë его тело, от головы до пят, становится бледным. И единственное, что он ощущает — это рассадник мух где-то глубоко в нëм. Они дëргают за рычаги, управляя его речевым отделом мозга, управляя желаниями и зависимостями, управляя им всецело. Себя он в этом теле не ощущал. Он вообще себя не чувствовал. Мысль о его «алкоголизме» и вечно неконтролируемой агрессивности, видимо, созданная теми же мухами, мучает его уже долго, не давая проходу чему-то позитивному. Хотя, позитива Вова уже не искал ни в чëм и нигде. — Как стëклышко, — бурчит под нос он, закрывая глаза и чувствуя в них песок.