***
Выглаженные штаны, водолазка из кашемира и такое уверенное лицо, будто парень имеет беспроигрышную программу на выборах. Он уверен в себе на все сто один процент, но его снова бьёт под дых одна единственная мысль: след ебаного Вовы снова простыл. Он будто испарился, и Лёшу это гложило. Всё-таки он был последним, кто видел выбитого из колеи Семенюка. Но он не может вечно думать о нём. К нему постоянно подходят известные люди, улыбаясь так натянуто, что эта улыбка похожа на сумасшедшую. И правда выглядит так, будто злой доктор постарался и сделал так, чтобы человек не мог показать ничего, кроме улыбки. Лица их привыкли, мышцы будто застыли. Замеревшие улыбки пугали Губанова, и он чувствовал себя в каком-то кошмаре: вокруг него сумасшедшие, а в душе пустота из-за исчезновения кого-то близкого. Но вдруг все исчезают, оставляя Хеса наедине с операторами и ведущей. Вообще, после того «недоразумения» (так Лёша называл эту ситуацию первые дня два) много времени уделил обдумыванию всего, что так или иначе касалось Вовы. Старался протянуть красные ниточки от одной ситуации к другой, выдвигал теории, думал так много, что болела голова. Но, как бы он не старался, ничего, никаких особенных чувств он не испытывал. Это оставалось фактом, и парень просто принял его, как должное. К Вове он страсти не питает, оно и понятно, последний человек, который ему нравился — это питерская девчонка-однокурсница. Он был полностью уверен, что девушки — его страсть и судьба, и никогда не брал во внимание парней. Просто никогда не задумывался об этом. И сейчас как будто не хотел. — …всё-таки твой основной блог — это истории в Инстаграм. Там часто мелькают твои друзья, приятели, но самое яркое, что запомнили и полюбили твои подписчики — это Владимира, твоего школьного друга. Как думаешь, почему? Такой вопрос на интервью ему задают уже не первый раз, но сейчас эти слова заставляют поёжиться и постараться держать лицо перед камерами. В небольшой уютной комнате их всего три: общий план, и два крупных, соответственно, на ведущую и самого Лёшу. И та камера, что улавливала даже мелкие неровности кожи, смущала его больше всего. Он впервые чувствует себя будто обнажённым. Бьётся в ненормальном темпе сердце, сушит глаза, закладывает уши. Он берёт перерыв после второго вопроса, прекрасно понимая, что выглядит это максимально странно. — Убрать этот вопрос? — ведущая неуверенно ведёт бровью, предполагая, что именно из-за этого вопроса Алексею сделалось нехорошо. Отчасти так и было, но вопрос он оставил, отмахнувшись и соврав, что всё утро неважно себя чувствует и вопрос здесь ни при чём. — Вова — это божье творение, божий одуванчик, — врал. Вова был смесью черта и недоделанного ангела, однако это смешение противоположностей дало такой результат, что Семенюк — это отличный собеседник и незаменимый друг. Но на камеру не хотелось рассказывать истинное мнение о парне. Сложилось ощущение, что настоящий Вова — это что-то интимное, личное, и это нельзя обсуждать на камеру. — Мы как-то в классе, наверное, восьмом, заобщались, потом меня затащили в компанию, я обрёл ещё больший интерес в своём окружении. Если бы не Вова, я бы остался таким заучкой и чёрт знает что со мной было бы. — здесь чистая правда. Отлетает от зубов так, что мама не горюй. — а то что он нравится людям — это нормально. У него есть харизма, а когда он выпивает, то эта харизма умножается на два и более. Он берёт внимание харизмой, он берёт внимание вот этим милым лицом, которое девочкам нравится. Он берёт всем. — А почему он не ведёт свой Инстаграм? Ты дал ему хороший буст, да и он не закрытый парень, почему в ленте от него ничего нет? Весной ещё мелькали посты, а сейчас вообще пусто. Лёшу одолевают сомнения на секунду, и он с сомнением глядит на улыбающуюся ведущую. Он не должен говорить, что на самом деле происходит сейчас с Вовой и почему аккаунт пустует. Не может, потому что это не его дело. Как-то глупо всё выходит: почему на интервью позвали его, а отвечает он на вопросы про Вову? Интересно, конечно, вопросы составлены, зря он отказался их читать. Девушка расслабленно развалилась в углу дивана, как это сделал Хес, но поза у неё была более естественная. Губанов же выглядел как старый замкнувший механизм: он практически не двигался, поза неестественная, изломанная. Но он отмер, качнул ногой, отводя взгляд подальше от камер, и заговорил неуверенно: — Это, конечно, лучше у него спрашивать, да и информация у меня устаревшая может быть, но мы с ним говорили по этому поводу около месяца назад, и он сказал, что просто не хочет. Нет желания, говорит, пропало. — А причина этому есть? Отсутствию желания вести блог? — Про это я не знаю, — Хесус нагло врёт и пожимает плечами так искусно, что верит сам себе. — но это точно никак не зависит от людей, подписавшихся на него. — Да, кстати, как он относится к подписчикам? — ведущая так и подкапывает, пытаясь выставить Вову не в самом приятном свете, но Хес эти попытки обрубает на корню, даже не задумываясь. — Он их уважает, это точно. А вот насчёт «любить» — это уже лично к нему. Для Вовы фанаты его друга — странные люди. Семенюк никогда не понимал этого странного фанатства по людям из интернета. Ну или он просто ревновал. В голове вспыхивает искра, обжигая всё тело. До Лёши медленно доходит эта мысль, пробираясь через заросли волнения и забот. Простая ревность. Ответ как всегда был на поверхности, но от нехуй делать Губанов полез так глубоко, что даже неба чистого разглядеть не смог. Мир слишком прост, а люди сложны. — А Владимир в жизни такой же, как в ваших историях? — Вова открыт только для близких, и поймать этот момент искренности бывает тяжело. Настоящим сеть его ещё не видела. — А ты сам видел его настоящим? — она склонила голову к плечу, с таким интересом глядя на Губанова, что парню казалось, будто она сейчас закинет в него снасть и вытащит всю информацию против воли парня. Её вид внушал доверие, потому насильно пришлось держать язык за зубами, тщательно контролируя свои слова. — Безусловно. Это слово обожгло грудную клетку. Ведь правда, сколько раз, даже оставаясь наедине с Вовой, он видел эти скрытые от посторонних глаз эмоции, открытость и даже игривую наглость. Собственными глазами Лёша наблюдал за этим и никогда не придавал значения, но какая-то ведущая, с которой он ведёт себя натянуто, открыла ему глаза на элементарное. Пазлы в голове складывают общую картину. Лёша чувствует, как по сердце проходятся ножом. Он не мог ответить на чувства. Он не мог дать того же, что готов дать ему Семенюк. Но в то же время ему безумно стыдно, что первый полез к нему, наговорил чуши и даже намекнул на отношения, совершенно ничего не чувствуя к парню кроме полного дружеского доверия. В горле пересохло, начинает кружиться голова. Если в этой студии прозвучит ещё хоть один вопрос про парня, то Лёша просто поднимется и молча уйдёт. На интервью явился он, а вопросы звучат о Вове, о котором слушать сейчас не особо хотелось. Наоборот хотелось от него отвлечься, ибо в голове Лёши он скоро сделает прописку. Хотя, она, скорее всего, уже есть. А у Лёши есть прописка в голове Семенюка.***
— Рапунцель, космы свои спустишь? Погулять сходим? — Солнце закатилось за многоэтажку, погружая двор в полумрак, в котором ещё слышится пронзительный детский вскрик и звонкий голос неизвестной женщины. Жизнь потихоньку уходит со двора в подъезды, а затем в квартиры. Москва мрачнеет, как и Губанов, ведь вместо ожидаемого согласия в трубке звучит неоднозначное сонное мычание. — Ты спал? — Хес делает несколько шагов до скамейки, поднимается на неё с ногами, садясь на металлическую спинку. Рассматривает свои синеющие руки, не зная куда деть нервный взгляд. — Ну да, но сейчас нет, — плохо соображающий парень долго думает, кто мог ему позвонить в девять вечера с неожиданным предложением не напиться в баре, а просто погулять. Как обычный человек, имеющий семью и работу, наверняка вообще не употребляющий алкогольные напитки, но время от времени курящий хорошие, дорогие сигареты. Как не валяющийся целыми днями в постели и не страдающий хуйнёй, не играющий в глупые игры на телефоне и не отслеживающий чужие социальные сети на время захода и выхода из них. — Прости. Ну так что? Я у твоего подъезда, — былая уверенность канула в лету. Слабое чувство вины подкосило Хеса, но деваться некуда. В его голове случается полный кавардак, его разрывает от ужаса, что он скажет что-то не то, что слова Вову обидят, да и сам Хес заверил тогда, что не против, а сейчас, грубо говоря, даёт заднюю. — Минут десять подожди, — бурчит Вова в подушку, скидывает с себя одеяло и, словно ожившая мумия, с телефоном у уха тащится в ванную, хоть вызов давно сброшен, плескаясь там от силы минуту: умыться, согнав сонливость, почистить зубы и наконец взглянуть на себя в зеркало не без ужаса. Раньше бы он побоялся таким выходить в свет, но сейчас не то что не хотелось приводить себя в порядок, времени просто не давали на это. Вова бы и голову помыл, но заставлять Лёшу ждать совсем не хотелось, несмотря на то, что тот как гром среди ясного неба. Он выскакивает в подъезд под недоуменный взгляд сестры, спускается на первый и ослепляется уличными фонарями. Духота жаркого дня никак не хотела уходить с закатом солнца, и Вова даже почувствовали нехватку воздуха, когда вдохнул полной грудью, но не ощутил насыщения. Одежда почему-то сразу показалась неуютной, а присутствие Вовы на улице — лишним. Так хотелось вернуться в тёмный подъезд, не видеть идеально уложенного Губанова, который спустя две недели полного молчания с двух сторон решил, что именно сегодня, именно сейчас стоит встретиться. Зачем — непонятно. А ещё Вове снова показалось, что с ним ничего подобного произойти просто не могло. Не мог он влюбиться, не мог он оказаться в такой ситуации, не мог выйти сейчас во двор, когда его ждёт Хес, желающий после тяжёлого интервью (Вова понял это по историям) завалиться в постель и уснуть, желательно на очень долгое время. Вове снова казалось, что это не его жизнь и он не достоин таких крутых поворотов. — Тринадцать, — вздыхает с улыбкой Лёша, слезая со скамейки. — Что? Вова похлопал ресницами, непонимающе глядя на парня перед ним. Тот мялся, ломал пальцы, нервно бегая глазами по Семенюку. На секунду показалось, что парень как бы оценивает чужой вид, прикидывая, сколько дней Вова без движения лежал под лёгким одеялом в жаркие дни, сколько спал и сколько ел. Просто парню хотелось верить, что это всё волнует Лёшу хоть на грамм. — Тринадцать минут тебе понадобилось, чтобы оклематься после спячки, — Лёша снова улыбнулся, но уже отбросив нервозность куда подальше. — пошли. Как в дешёвых мелодрамах он потянул Вову за собой, приглашая, а вернее вынуждая пройтись. Чужой район Губанов знал отлично: ещё в школе они часто сидели у Вовы компанией, смотрели что-то или бесцельно болтались в интернете через аккаунт Вовы. А потом шли гулять, проходя по тем же дорогам, что и сейчас. Тот же перекрёсток, тот же круглосуточный магазин, тот же небольшой торговый центр. Всё на своих местах, но сами они поменялись. Растеряли друзей, растерялись сами. Валера, всегда являющийся заводилой в компании, куда-то снова исчез, на вопросы стабильно отвечая «занят, прости». Макс вообще потерялся где-то в Люберцах, найдя себе компанию поинтересней. Остались только Вова с Лёшей, но и эта дружба превратилась в какую-то кашу. Кашу, которую никто не осмелился начать расхлёбывать, всё время отставляя её от себя на расстояние вытянутой руки. И так уже две недели: полное отсутствие переписки, только Вовины ответы на чужие истории, представляющие собой либо «не перетрудись, а то копыта откинешь раньше времени» на очередные съёмки, либо «этот сок пиздец невкусный, не бери лучше» на фото с прилавком сока и задумчивым смайликом. Вова боялся писать лишнего, но Хес всё равно чувствовал, что под этими скудными сообщениями подразумевается. Забота. Вова даже не видел этого в своих сообщениях, но Лёша читает его, как книгу раскрытую даже через экран. Этот факт его и пугал, и давал надежду, что он сможет привыкнуть и заставить себя окружить друга иной любовью, такой, какую ему дают сейчас. Как же подло это всё звучит! — Как сегодняшние съёмки? — Вова начинает диалог, коря себя за это. Не он же позвал пройтись, а Хес, значит у него есть какой-нибудь разговор, а Вова его тупо перебил. А может темы вообще не было и это правда просто прогулка? Тогда это максимально странно. — Про тебя спрашивали, че ты, гнида такая, инстаграм не ведёшь, — Лёша щурится от помаргивающего фонаря, немного сбиваясь с ритма шагов. — А что мне постить? Каждый день одну и ту же картину — я в кровати? — Вова усмехается, потирая глаза. Его опухшие от сна глаза уставлены в асфальт. Он не смел их поднять, посмотреть на оставшийся на улице народ, посмотреть на Лёшу. Просто было максимально некомфортно. Одежда всё также была неуютна. — Это плохо, что у тебя жизнь однообразная. — Я пытался её разнообразить, но у меня не выходит, я не хочу больше стараться. Все эти попытки плохо кончались. — Кончались тем, что ты выдумывал себе что-то? Что ты алкаш? — Разве тот вечер хорошо кончился? — Вова начинал закипать. Его состояние желает лучшего, постоянные качели уже надоели, неконтролируемая агрессия просто сводила с ума. Чувство такое, будто его раскачивает всякая мелочь, связанная с Хесом. Только он, неосознанно раскачивая Вову, доводил его до кипения. — Это значит что он весь хуёво прошёл. Если бы ты хоть на секунду увлёкся окружающими тебя вещами, то не поймал бы себя на этой глупой мысли. А вообще, я не за этим тебя из берлоги вытащил, ты мне снова втираешь про то, какой ты «хуёвый». Ты об обратном когда-нибудь думал? Или думаешь, что принижать себя — это выход? Это вход, и только на тот свет, если эта хуйня будет регулярно тебе голову ебать, — Лёша внутри себя чувствовал плавно раскачивающиеся волны, что омывали спокойный берег с каждой секундой всё чаще. Волна набирала силу. — ты строишь из себя какую-то жертву. Ты же не такой, Вов, ты раньше свои загоны так глубоко закапывал, что просто забывал про них. А если сам не мог, то с помощью других тушил. — Их раньше не было, и это не загоны вовсе, — Вова скалится, но тут же затыкается, вспоминая, кто перед ним и что делает. Толковый психоанализ ему никогда не делали. — Они были, и это именно загоны. Знаешь, я сегодня, пока интервью давал, наконец понял одну простую вещь, которая, как по мне, сейчас тебе глаза должна открыть, — Лёша вдруг остановился, принял напряжённую позу, которая давала яркий и чёткий сигнал: Лёшу просто до безумия этот разговор бесит. Вернее, больше не диалог, а сам Вова. Нет, Губанов совсем не жалеет, что разговор сам по себе зародился и набирает обороты, наоборот, это повод прояснить всю сложившуюся ситуацию и хоть немного вразумить Вову. Этот парень не должен иметь загонов. Этот парень не должен топить в себе свои чувства и эмоции, ему просто не идёт это. Ему нужно светить ярче солнца и бодрить сильнее кофе. Вова — это батарейка, севшая, но батарейка. Цель Губанова — зарядить её. — ты открываешься только самым близким, будь то семья или друзья, я. Ты снимаешь маску, показывая своё нутро. Из харизматичного человека ты превращаешься в семейного, до пизды уютного, и это пизже, чем харизматичность. Но почему-то ты эту харизму топишь, толком ни с кем не пересекаешься и потому перестал быть искренним. Ты совсем в себе закрылся. Скажи истинную причину. Неужели ты себя стыдишься? Вова, словно рыба, открыл пару раз рот, стараясь выдавить из себя оправдания и отмазки, но единственное, что вылетало из его рта — это рваные и горячие вздохи. Его, как котёнка, ткнули носом в проблему, и он не находит слов объясниться, потому что никогда об этом так глубоко не думал и многое про себя не знал. Он никогда рядом со своим именем не ставил слово «харизма», и тем более не представлял, что открывался кому-то больше, чем самому себе. Он только сейчас понял, что совсем не знает себя, не понимает вовсе, потому ничего не может вылететь из его рта. — Я совсем запутался, — тихо шепчет он, забывая про гул улицы. Всё ещё туда-сюда разъезжают автомобили, шумно скребя резиной асфальт на светофорах, всё ещё люди бегут домой, переговаривая по телефону с кем-то. Шум просто превратился в ультразвук, от которого парень морщится, утыкаясь в изгиб чужой шеи носом, даже не стыдясь. Ему просто хочется поддержки. Ему хочется открыться, но рассказать нечего. Нет нужных слов, нет правильных мыслей. Вернее, мыслей вообще нет. Просто хочется почувствовать аромат чужой кожи и хотя бы на треть убедить себя, что он не один, что его не бросили в омуте глупейших, пустых мыслей. Чувствовать горьковатый аромат чужого одеколона. Чувствовать взаимность. — Просто в какой-то момент всё пошло под откос, просто в пизду покатилось. Что-то внутри… потеряло доверие к себе, я не знаю… — Мозги оно потеряло, это «что-то», — добро бурчат над ухом, за плечи притягивая к себе. К слову, это не последнее касание, которое они друг другу подарили в тот день.***
Удручающая домашняя обстановка, как Вова и предполагал, вернула ему неуверенность во всём, что Хес так старательно выбивал из головы парня целых три часа. Медленными шагами он дошёл до дверей зала, взглянул на тёмную комнату, облитую голубоватым светом от телевизора, и вздрогнул от мурашек, неожиданно пробравшихся под футболку. Его до сих пор колотило от того, что Лёша просто напросто не забыл о его существовании. Что с теми ебанутыми загонами, которые всё-таки были признаны Вовой, Губанов готов бороться лично и непонятно для чего. Вова бы сбежал, как трусливый пёс, почуяв, что дело пахнет психоанализом. Он просто не умеет говорить, не умеет задавать вопросы, не умеет поддерживать. Он просто бежит от таких проблем, потому так восхищается сейчас Лёшей. А ещё он готов был в ноги кланяться за то, что парень давал физическую поддержку. Наверное, для пущей уверенности в себе, Вове не хватало именно таких объятий: у подъезда, ближе к полуночи, с дружеской, настоящей поддержкой, неуместно переросшей в что-то нежное и даже романтичное. Это окончательно выбило воздух из груди, запустив туда полудохлых бабочек. Теперь они не только ожили, но и заполонили всё тело. В какой-то момент показалось, что они даже в икрах бьют крыльями изнутри, заставляя подниматься в небо от восторга. Но как жаль, что человек не летает, хотя нет, Вова сегодня точно парил над землёй. Немного позалипав на телешоу, парень оторвался от дверного косяка, поймав на себе заинтересованные глазёнки сестры. Она так и не поняла, почему её брат, две недели до этого практически не встающий с постели, вдруг ожил и за считанные минуты вылетел из квартиры. Вова рассказывать ничего не собирался. Он снова заполз в комнату, ложась на свою кровать плашмя. Телефон в кармане завибрировал, мигнув фонариком. На дисплее высветилось сообщение от Губанова: «Я вышел из такси, уже почти дома. Ты хоть до квартиры дошёл?». Вову снова обдало морозцем, пробирающимся под кожей волнами. Ему пишут, чтобы он не волновался. Ему пишут, потому что волнуются сами. Кажется, от улыбки сейчас сведёт скулы. «Дошёл, не потерялся» — пришло на чужой телефон. Он засыпал в каком-то гипнозе. Смотрел в одну точку долго, изредка помаргивая. За стеной до сих пор шумел телевизор. Кажется, семья совсем не понимает, что с ним происходит, и Вова чувствует вину, потому что просто не может рассказать обо всём. Не то что слов не найдёт, просто он будет не понят. Этого не хотелось. Между полным молчанием и разочарованием родителей Вова выбирает молчание, пусть это их и обижает. Ещё одно сообщение приходит уже тогда, когда начинается первый Вовин сон. Картинка резко мажется, и парень вмиг его забывает, рвясь к экрану мобильного в полусонном состоянии. Но это был не Губанов. Неизвестный номер в Телеграме коротко написал: «молодец, это был большой шаг на пути к короткому счастью. ведь истинное счастье длится всего несколько минут, а потом остаётся только сладкое послевкусие, верно?» Но Вова как всегда ничего не понял, поморщился, поматерился немного и тут же вырубился. На утро сообщения след простыл, а мужчина с цветными волосами больше не смотрел на него с аватарки.