***
Тамара. Пуума втянула запах. Ведьма пахнет озоном, лукавством, загадочными травами и страстью. Вот эта последняя составляющая оказалась даже слишком приятна для чуткого носа. Всегда привычно сопровождала воздух где-то поблизости, а тут, надо же, коснулась рецепторов после долгого отсутствия, будоражит. Тянется ещё тонкой ноткой остаточная магия. Колдовала недавно. Что натворила, интересно, опять? Ещё принюхалась жадно. Непонятное происходит внутри: какая-то поднимается неуёмная радость. Да что же это? Неужели Пуума по ведьме скучала? Неужели она ещё может по кому-то вот так скучать? Это похоже на радость при встрече с Ирен в тот единственный раз. Какая-то страшная глушь, Ирен не могла ни позвонить, ни приехать раньше. Пуума ждала её две недели. Эти две недели показались страшнее мясорубки в Алжире. Именно такая радость. Нет, не может быть. Просто привычка. С того самого дня — с первого дня знакомства Тамара всё время рядом. Если и случалось ведьме отлучиться, то ненадолго. День, может, два. Пуума — да. Пуума себе позволяла пропадать из поля зрения ведьмы, совершенно с ней не считаясь. Собственно, так произошло и теперь. Это же Тарья улетела, не интересуясь, удобно ли это ведьме, последует ли за ней. Была уверена, если честно, что Тамара объявится через пару дней. А на самом деле прошёл почти месяц. Если не больше. — Вы могли бы присоединиться, Тарья. Мареик немного переживает — вы так внезапно покинули её сегодня. Чёрт бы побрал этого звериного доктора! Пуума настолько не привыкла к неожиданностям такого рода, что не просто вздрогнула — подпрыгнула вверх и в сторону. Замерцала — так начинается трансформация. С трудом удержалась в человечьем обличии. Уставилась на Лису фиолетовым кошачьим зло. Застать Многоликое врасплох — такое дорогого стоит. На злой взгляд Лиса никак не отреагировала — её работа предполагает такие взгляды. Спокойно ожидала ответа. Дождалась — Пуума шагнула в сторону дома. Остановилась, пропустила Лису вперёд. Звериного доктора стоит, похоже, всё время держать в поле зрения. Ни Мареик, ни Тамара радости при виде подходящих скрывать не стали. Маленькая фрау забегала глазами: то к Лисе восхищённо, то к Тарье радостно, осветилась мягким внутренним светом, тут же выпустила его в улыбку. Забавно выглядит парочка, подходящая к дому: будто старшая строгая младшего нашкодившего ведёт. Пуума плетётся на пару шагов позади, нога за ногу, даже шаркает, поднимая песчаную пыль. Руки в карманах джинс, большие пальцы — в петлицах. Голова опущена, взгляд исподлобья — трудный подросток, один в один. Пууму Мареик видеть тоже рада, но это потом. Перво-наперво оказаться в любимых крепких руках. Сбежала короткими шажками со ступеней веранды, нырнула в объятья, носом воткнулась между острых ключиц — там этому маленькому носу самое место. Крутила головой, тёрлась щекой, щекотала шею кудрями. Слушала вечерние нежности от супруги — каждое слово привычно, но каждый раз желанно. Ведьма тоже не медлила. Всплеснула округлыми руками, нежные, шелестящие, неизвестные ткани платья взметнулись следом. Улыбка широкая, не просто радость — счастье на полных чувственных губах. Звеня амулетами, браслетами, ожерельями, бросилась навстречу, не касаясь ногами дорожки. Тронула пепельно-русые кудри, обдала запахами, щёлкнула по носу подвеской. Пуума рассмотрела жадно мягкие черты лица, по шее скользнула к ключицам, к пышным полукружиям чуть ниже в нескромном вырезе платья. Растянулись изломанные губы в ленивой полуулыбке. Задышала в полные лёгкие смесью ведьминых запахов — надо же, какая приятная смесь. Дико совершенно, собственически и неуместно хочется сграбастать весь этот букет, и ведьму всю, и шуршащие её юбки со звенящими побрякушками и утащить в своё бунгало. Спрятать её там, пусть будет. Если хочется, к чему себе отказывать? Заблестели фиолетовые глаза, обнаглели ладони — согрели талию, от неё наглее ещё, крепче коснулись бедер, дёрнули на себя. Впилась Пуума клыками в мягкие, полные ведьмины губы. Забыла совсем и про Мареик, и про Лису. Оторвалась от ведьмы, заглянула в медовые глаза — расплавленный желанием, кипящий мёд. Кто бы сомневался. — Где так долго шлялась, ведьма? — грубые слова звучат совсем не грубо. — А ты, никак, скучала? — Не дождёшься, — грызнула нежную шею, вслушалась в ведьмин хохот. Снова втянула запах. Вжала Тамару в себя ещё сильнее, плотнее, крепче. Уже почти собралась продолжать. Двинула коленом, между мягких ног свою твёрдо-мускулистую пристраивая. Сколько на этом теле вечно висюлек каких-то, тряпок ненужных. Услышала нежное: — Мы смущаем хозяек. Рявкнула негромко, недовольно. Вскинула фиолетовый взгляд: наблюдают. В небесном взгляде смущения не заметно, а вот Мареик… Даже кошачьего зрения не надо: пунцовые щёки, губу закусила, куда глаза янтарные спрятать не знает. Нехорошо, неприятно. Потянула за руку Тамару по дорожке к своему бунгало. Ведьма едва ли успела глянуть на маленького мага, объясняя коротким взглядом то, что объяснять и не требовалось. Месяц! Шутка ли. Заклокотало внутри Многоликого желание всего сразу вперемешку: не важно как, где, важно — обладать. Чувствовать наощупь, брать, присваивать, доводить до исступления, начинать сначала. Как раз об этом Тамара и вспоминала, когда утверждала сама с собой идею лететь. Да на её месте кто угодно полетел бы. Веселится ведьма, улыбается счастливо между поцелуями, разгорается в глазах азарт. Вот это напор. Знала бы — давно бы оставила Пууму поскучать месяцок-другой. Тяжело, конечно, вдали, но, кажется, того стоит. Вон как, затолкала ведьму в бунгало, скороговоркой проговаривая положенное приглашение, ведьмой же прижала дверь, облизывает шею шершаво, почти ласково. Всем сильным телом прижимается к плавным Тамариным изгибам, забралась ладонями под длинную юбку, скользит от широких бёдер к крепким ягодицам, мягкому прогибу спины, контакта с кожей не разрывает ни на секунду. Разве что не мурчит, безумная кошка. Ведьмин смех звенит в ушах, под кожу будто проникает, вибрирует там, будоражит сильнее ещё. Тамара бесстыдно совершенно подставляет шею, вертит головой, прогибается прямо в руки, идеально в них ложится. Сама сжимает груди, под неистовые ласки их подставляя. Стонет и смеётся: — Тише, Безумная! Платье порвёшь! Замечательная идея. Ткань на разрыв с трудом поддаётся, но Пуума ведь может выпустить когти. И выпускает, и покоряет, разрезает необычную ткань. Тамара снова хохочет, прижимая пепельно-русую голову крепче, направляет туда, где клыки и шершавый язык наиболее сейчас необходимы. Тихо утробно рычит Пуума в ответ на смех, прикусывая белоснежную кожу между плечом и шеей. Как сложносочиненный трек, в бунгало одновременно и в разнобой: шуршание и треск ткани, смех, шумные вдохи, выдохи, лязг пряжки ремня, глухие случайные удары о дверь. Слов нет. Слова не нужны. Чем настойчивее Пуума, тем меньше смеха звенит вокруг ведьмы. Сменяется совсем не лёгким уже дыханием. К выдохам добавляется едва слышный призвук. Порванное платье падает к ногам, послушно вышагивает из него Тамара, в удовольствии голову запрокидывает назад. А опустив глаза, вдруг дышать перестаёт. От удивления. Пуума, уже без футболки, стоит на коленях, словно поклоняться ведьме собралась. Да что с ней в этой Африке стало? Взгляд фиолетово-безумный, пожирающий, Тамара его кожей чувствует. — Тарья? — выдыхает удивлённо, когда пепельные кудри щекочут низ живота, пытается тоже опуститься на пол. Не такой план у Пуумы. Крепко сжимает бедра, не даёт скользнуть вниз, металлически крепким движением толкает Тамару к двери, плечом поддевает бедро. Вдыхает жадно: теперь и без того будоражащий ведьмин запах перемешивается с отчётливым возбуждением. В сотни раз ярче. Устоять невозможно ни в каких смыслах. Слишком давно. Слишком долго. Слишком… Впивается губами, языком проникает, прикусывает нежно, буквально пьёт. Сходит с ума. Возможно это, будучи безумной? Впрочем, такое безумство очень по душе истосковавшейся Тамаре. Подаётся навстречу бёдрами. Каждое Пуумино прикосновение принимает жадно. Как хороша Тарья. Скучала. Теперь ведьма уверена. И уверенность эта ощущается даже острее шершавого языка. Слышит Пуума первые громкие, звонкие, чистые крики, безумеет окончательно. Слишком давно не слышала, слишком давно… Скучала? Хотела? Merde! Себе хоть признайся! Скучала! Хотела! Именно эту чёртову ведьму! Сильные руки удерживают Тамару недвижимой, хотя ноги ведьмины уже дрожат, мнут фарфорово-белые нежные бёдра, наперегонки сразу обе стремятся вверх и внутрь. Острые ногти страстной огненной ведьмы впиваются в мощные плечи, вызывая яростное рычание. Рычание срывается в стон, снова нарастает. Движения бёдер, всего пышного тела навстречу, перезвон бесчисленных украшений, ответные обжигающие ласки окончательно будят в Пууме дикого зверя. Звериная страсть, обжигающая ведьмина похоть сливаются в быстрый, яркий оргазм. Кажется, от происходящего пылает бунгало. Кожа ведьмы горячая, в медовых глазах появляются натурально огненные всполохи. Тамара срывается в невыносимый визг. Пуума рычит удовлетворённо. Но недолго. Внезапно вскакивает с колен, дёргает ведьму от двери резко, однако довольно аккуратно усаживает в кресло. Снова слышит смех Тамары и усмехнувшись, хохочет сама: — Merde! Чокнутая огненная сука! Ты подожгла дверь! Обессиленной Тамары хватает только на то, чтобы держать пламя на месте, не дать распространиться. Чёртов Испорченный мир! Огонь лениво пожирает платье. Одно из любимых, между прочим. И единственное у Тамары здесь. Расстёгнутые ремень и ширинка джинс не ускоряют движений Пуумы определённо. Так же, как истерический смех. Резко выпрыгивает из спущенных брючин. Душевая, найти ёмкость, метнуться, плеснуть на пламя. Ведьма наблюдает за Пуумой в подсвеченном пожаром мраке. Смуглая влажная кожа, мышцы, отточенные, скупые движения. Затухает, обиженно шипя, огонь. Облако дыма обволакивает Многоликое. Как же она прекрасна! Обессилевшие от восхитительного пережитого ноги отказываются расслабленную Тамару держать. Отказывается Тамара от попыток встать, томно разваливается в плетёном кресле. Она знает: сейчас Пуума закурит. Скорее всего откроет двери и окна — слишком едким оказался запах последствия их безумной страсти. Возможно, трансформируется и убежит в ночь. Но сегодня у ведьмы день сюрпризов. Вернее, ночь. Пуума, действительно, закуривает, распахивает всё, что может распахнуть. Но не уходит — встаёт напротив. Внимательно смотрит. Разглядывает Тамару. Жжёт фиолетовым огнём, желания в нём не становится меньше. Не наигралась. Пара глубоких быстрых затяжек, самокрутка летит чётко в центр лужи на полу. Повторяет шипящую обиду огня в миниатюре. — Продолжим. Только кровать не подпали, — легко выхватывает Тамару из кресла, тащит в постель под аккомпанемент усиливающегося ведьмовского смеха. Сквозь бамбуковую штору раннее солнце расчерчивает полоски на обнажённой Тамаре. Кричать у ведьмы не остаётся ни сил, ни голоса. Впрочем, и на удивление сил уже давно нет. Пуума полна жадности до самого рассвета. Не убегает в ночь, не провожает Тамару до такси. Оно около бунгало, вообще, кажется, не ходит. Засыпают после очередного… Не важно, какого по счету. Ведьма засыпает. Пуума же выходит из спальни покурить. Оборачивается в дверях, рассматривает белое тело на белых простынях, медные волны, разбросанные по подушке, улыбается сыто. В то утро гравий у дома не шуршит частыми шагами.***
— Оу, Тамара, — хихикает Мареик, совершенно без стеснения разглядывая фигуристую ведьму в очень необычном амплуа. — Очень… Интересно! — Интересно, безусловно, — фыркает Тамара, презрительно изгибая губы, бросает короткий взгляд на своё отражение в окне домика руководителя миссии. Словно отражению в окне не верит, переводит взгляд на себя, оглядывает всё, что может оглядеть. Картина ей, очевидно, не нравится. — Интересно, как босяк, как, не знаю, разорившийся крестьянин! Нужно срочно интересность эту исправить. Где тут у вас… Магазин или… — Ярмарка, — тут же догадывается Мареик, а взгляда не отводит от ведьмы. Да как же отвести, когда Тамара перед янтарным взглядом как будто и не Тамара вовсе. Точнее она, но… Что это? Рваные джинсы? Майку на лямках и майкой не назовёшь — два кусочка ткани, в двух местах сшитые. Поверх этой тряпки привычные для Тамары украшения — только они, кажется, и помогают её узнать. Фигура у ведьмы, оказывается, — обзавидоваться, не только декольте, которое уже знакомо Мареик по платьям. Вся ведьма приятно округлая, белая, фарфоровая почти. Вся состоит из плавных изгибов, аппетитных округлостей. Неловко оправляет несчастный кусок ткани, прикрывает нежный живот, который низкая посадка джинс скрывать не намерена. Грудь от натяжения ткани выделяется ещё сильнее. Тут же на груди и на майке оказывается сильная рука. Тамара старается выглядеть возмущённой: — Пуума! — А? Что? Я помогаю поправить, — ни тени смущения в наглых кошачьих глазах. Но руку всё же убирает, успев огладить округлость. Под майкой, понятно, тут же твердеет сосок. Только тогда до Мареик и доходит — на ведьме Пуумины вещи. Сразу маленькая фрау не опознала знакомые джинсы — да и как опознать? На Пууме они сидят, как на поджаром мальчишке, а у Тамары заполнены щедрым телом, наполнены женственностью пышных форм. И с майкой — та же метаморфоза. Пууме эти превращения собственных вещей на ведьме ой как нравятся. Словно в подтверждение последней мысли другая рука Пуумы укладывается на другую грудь. Танцуют возбуждённо кошачьи ноздри. Успевает убрать руку до замечания ведьмы, ухмыляется пошловато: — Чтоб одинаково было. Но взглядов-то не остановить. Тарья недовольную своим внешним видом Тамару взглядом касается совершенно беспардонно: по боковым глубоким проймам скользит, на груди, не стесняясь, останавливается — тянет лукавую улыбку. — И я на ярмарку, ma cherie, с вами, — говорит маленькой фрау, а глаз фиолетовых оторвать от голого ведьминого живота не может. Сказанное для Мареик совершенно очевидно. Пуума чуть позади Тамары слишком похожа на весеннюю кошку. Искрится буквально недвусмысленными желаниями и то ли не хочет, то ли не в состоянии это скрывать. И трогает, дотрагивается беспардонно, беспрестанно — ни дать, ни взять, обнаглевшая кошка. Маленькая любопытная фрау ужасно смущается от этих кошачьих игр, только никак не возьмёт в толк, и сдерживать своё любопытство совсем не планирует: — А где же платье, Тамара? Такое красивое! — аж с придыханием Мареик вспоминает шуршащие юбки. Улыбается Пуума, скалит клыки. Секунда, кажется, и рассмеётся. Ведьма веселье поначалу разделяет не слишком, но глаза блестят, словно не о платье речь. Влажный блеск в глазах Тамара прячет, снова тянет непослушную майку к джинсам поближе, но уже не так настойчиво: — Пострадало, — сквозь смешок всё-таки отвечает, — во время магических практик. Ну, а что? Почти не врёт. Практики были? Были. Магические? Да уж весьма. Сомнительно, как без магии возможно происходящее ночью. Пуума ржёт открыто, даже нахально: — Ведьма играла с огнём, ma cherie. Платье оказалось лишним. Ох и нахалки. Переглядываются между собой, стреляют глазами. Ведьма шлёпает по кошачьим наглым рукам, но игра эта её, похоже, забавляет: сама, вон, распутно поводит бедром, тянет белые руки то так, то эдак — выясняет, в каком положении наиболее призывно выглядывает грудь из прорезей майки. Так, чтобы на грани приличий. Выяснила: для Пуумы — во всех. Никому не пожелает Мареик оказаться между ними на линии огня. Впрочем, в целом, за вредную свою подопечную маленькая фрау рада настолько, что улыбки сдержать не в силах. Удивительно приподнятое настроение у Тарьи. Надо бы взять на заметку и приглашать ведьму чаще.***
Ярмарка на площади открывается к вечеру, когда отходит дневной зной, и работает почти до самого рассвета. «Ночной рынок», как говорят местные, — настоящий волшебный мир. Мареик в волшебство верит, но говорит, что на рынке волшебства не больше, чем во всем Испорченном мире. — Там другая магия, — деловито поясняет шагающая впереди фрау, — магия Обыкновенных людей. Симбиоз природы и ремесла. Тут в Африке, знаете, совсем не так, как в Европе. То, что не так совсем, Пуума замечает сразу на входе. Даже сравнивать глупо. Совсем другие запахи, другие цвета. Всё сразу бросается в глаза, в нос, в уши — застилает все органы чувств чуткого Многоликого. Но едва ли это способно остановить, когда Тамара, призывно покачивая бёдрами, направляется в самую гущу событий. Ароматы специй, фруктов, древесины и масел перемешиваются с разномастными запахами тел. Яркие ткани всполохами от ветра раздражают фиолетовые глаза. Шум голосов, звон металла, скрип разного размера корзин. На одну Тамару во всей этой какофонии меньше, и Пуума бежала бы оттуда дальше, чем способна видеть. Ведьму, напротив, разноголосица, смеси экзотических ароматов, яркие краски привлекают, возбуждают даже не меньше, чем секс. Разгораются медовые глаза, гуляет по губам восторженная улыбка. Пуума не бежит. Как заворожённая, неслышной тенью скользит за Мареик с Тамарой от одной палатки к другой. Деловая фрау на рынке себя чувствует как леопард в саванне, каждый уголок знает, будто на запах ориентируется. Рассказывает ведьме про ткани, про швей. Только вот Тамаре ничего не нравится. Там покрой не тот, там шов грубый и неровный: — У меня кожа слишком нежная. Вот, видите, Мареик, — показывает слишком нежную кожу, оттягивая край майки. Но смотрит в предложенное не Мареик — Пуума. Даже руками трогает опять, чтобы убедиться. — Действительно, нежная. Если чуть сжать, вот так… — получает опять по руке, неохотно вытаскивает из-под майки. Кажется, ни одно даже самое красивое платье не способно конкурировать с жадностью фиолетовых глаз. — А эти, — вдруг вспоминает ведьма, — как их? Сари! — В Индии Сари, — хихикает Мареик. Тамара от хихиканья отмахивается. — А мне, может, Африканского сари хочется? Посмотри, как красиво! — прикладывает к груди витиевато исполасованную ткань. Под тканью, что бы вы думали, тут же костяшками выделяется рука, конечно же, Пуумы. Везде успеет. — Красиво, — соглашается Мареик и тут же разноцветный отрез обматывает вокруг ведьмы, кончики заправляет как-то хитро друг за друга. Это, конечно, не совсем сари, но ведь и ведьме, похоже, не слишком важно, как оно замотано, скорее интересен обратный процесс. Рукой деловая фрау указывает на зеркало по правую руку Пуумы, — Смотри. Как-то незаметно перешли на «ты» с ведьмой, пока товары заморские изучали. Удивительно легко ведьме с приветливой, так много понимающей Мареик. Удивительно весело маленькой фрау с искристой, огненной ведьмой. Пуума, когда не залипает на изгибах Тамары взглядом, наблюдает украдкой за женщинами. Хотя и женщинами в тот момент их не назвать — девчонки. Игривые, весёлые хохотушки. Нравится. Одёргивает себя Тарья, не понимает, с каких это пор ей дело есть до других, до их притворной дружбы. Но нравится, и всё тут. И притворным то, что она видит, называть совсем не хочется. — Ах! — восклицает Тамара и тянет за собой Мареик. — Какие запахи! Какая редкость! Такого нигде не найти в Сопряжённых мирах! — язычком быстрого пламени бросается к торговцам специями и травами. Нюхает, смотрит, измельчает листочки в ловких знающих пальцах. Деловито объясняет Мареик, что вот эта травка хороша для охранных амулетов, а вон те семена прекрасно зарекомендовали себя в битвах и проклятьях. Объясняется жестами с торговцем и вдруг замирает: мальчик. Маленький, худенький, глаза огромные. Тот самый, которого надо было проверить ведьме. Тихонько рядом со своей повозкой сидит. Тоже торгует, но не шумно. Покупателей не зазывает. К нему покупатели подходят сами. В повозке, парой дощечек превращённой в импровизированный прилавок, ни одного случайного растения: все знакомы Тамаре. Все для сильного, серьёзного колдовства. Отлично. Выполнила задание. Подошла к мальчишке, смотрела, ни слова не говоря. Мальчик тоже молчал, но ощущение, что идёт оживлённый диалог, не покидало Мареик. Так же молча Тамара отошла от мальчишки, снова оживилась, снова вильнула бедром, разжигая ещё сильнее и так разгоряченную донельзя Пууму. Сама пристроила округлую пышную ягодицу под жадную руку, снова защебетала с Мареик. С ярмарки свежеиспеченные подруги неслись вприпрыжку. Тамара почти не касалась ногами тропинки. Поверх Пууминых тряпок накинула на себя цветастый платок, сплетёный из какой-то местной травы, прикрыла разрезы футболки, всю красоту от Пуумы спрятала. Хохочет довольно, стреляет глазами в недовольно-фиолетовые. Ох как ведьме хочется, чтобы палантин на пол, джинсы непривычные в кресло с размаху… Но не сейчас. Сейчас направляются к дому Пуумы, чтобы оставить покупки, переодеть полуголую ведьму и принять приглашение гостеприимной фрау к вечернему чаю на веранде дома руководителя. Руководитель, к слову, — женщина, конечно, очень строгая, но очень понимающая. Работоспособности от Пуумы, когда в гостях ведьма, Лиса не ждёт. Ей даже объяснений не нужно — достаточно вполне было увидеть Тарью, затаившуюся у домика. Так самозабвенно принюхиваться — не сыграть, не слукавить. Важнейший этап терапии у безумной кошки, это ясно. — Это тоже… Магические практики? — едва ухмылку сдерживая, указывает Мареик на прожжённую дыру в деревянной двери бунгало. С этими сумасшедшими стеснения не напасёшься, уже перестала стесняться. — Ах, это, — на секунду отводит Тамара глаза и снова смеётся, — для пумы постаралась. Дверцы такие в дверях, кошачий лаз, в Африке таких не делают?