***
Лиса проснулась от ощущения пустоты. Темно. Утро, совершенно точно, даже не близко. Тронула рукой тёплое ещё место рядом. Точно: Мареик нет. Позвала. Маленькая фрау откликнулась тут же. Коротко присела на кровать, прошептала: — Что-то случилось. Ты спи, я сбегаю посмотрю. Как же спать, когда что-то случилось, и Мареик рядом не будет? Лиса было подняться собралась: — Подожди, я оденусь. Уложили, успокоили нежные руки, не дали встать: — Спи, я справлюсь сама, — и упорхнула. Нахмурилась строгая арийка, вновь проявляя морщину на ровном лбу. Непременно настояла бы на своём. Никуда бы не отпустила. Но усталость, ночь, смазанное сном понимание происходящего, мягкий успокаивающий голос усыпили, напрочь лишив бдительности. Бежала Мареик взволнованно, со всех ног, шуршала платьем. Крики Тамары и звон разбивающегося чего-то услышала, не успев увидеть развилки. Подхватила юбку, побежала быстрей. Ох, и зрелище предстало перед янтарными глазами: прозрачная кожа обнажённой Тамары словно светится в темноте. Ведьма мечется по дорожке, хромает, уворачивается от снарядов из двери бунгало. В темноте хижины мелькает тёмный силуэт, почти не заметный от скорости передвижений и темноты внутри дома. Но вот яростный фиолетовый блеск не заметить попросту невозможно. Это уже даже не блеск глаз — слилось от скорости передвижений в световой шлейф, как на фотографии с высокой выдержкой. Так и мечется фиолетовая ярость по дому: то вглубь, то к двери. Самое жуткое — абсолютно бесшумно. Бесстрашно бросается Мареик под этот странный обстрел, сначала на помощь Тамаре. Но ведьме, похоже, помощь не то чтобы не нужна — невозможно оказать. Её надо для этого хотя бы поймать, остановить, а это совсем непросто. Некогда раздумывать. Удивительно мгновенно принимает маленькая фрау решение и бросается к бунгало, прямо на линию огня. — Тарья! Тарья! — выставляет вперёд раскрытые ладони, будто шагает в клетку к зверю. Хотя почему «будто»? Шагает к нему в бунгало, в самом прямом смысле. К зверю с человеческой жестокостью. Эта мелкая опять! Только её здесь не хватало! Может, и её ведьмиными хреновинами обстрелять? Но у Пуумы снарядов почти не осталось. К тому же, вот удивительное дело — в малявку ей и не хочется попадать. А вдруг поранит? Ведьму бы Пуума с удовольствием прибила сейчас… Хотя нет. С появлением в поле зрения этой отважной малютки, ярость Пуумы как-то не то чтобы улеглась — слегка притихла, приструнилась. Вот ещё феномен, который Пууме сейчас вообще не хочется разгадывать. Одним своим видом Мареик словно бальзам на Тарьины раны льёт. Успокаивает, утешает. Зовёт по имени даже не вслух — во тьме, что сгущается внутри, застилая разум. Рассеивает, руками разводит смурное безумие в безумной голове, светит янтарными глазами по потаенным углам. А главное странное — вот, появилась необходимость в ней — и она на тропинке появилась. Необходимость?! Необходимость в ком-либо?! Merde! Пууме нет ни в ком необходимости! И жалеть она никого не будет! И желать! Пусть все они катятся к чёрту! Ведьма весьма созвучно Пууминым мыслям совсем не молчит: — Я тебя, нахрен, прокляну! — визжит из темноты, оглушает лагерь и, наверное, половину саванны. — Не посмотрю, что ты — ёбанное Многоликое! Глянула на Тамару исподлобья острыми кошачьими глазами, взвилось яростное Пуумье безумие опять, взревело внутри с новой силой. И Мареик было бы, наверное, несдобровать, но у Пуумы закончились тяжёлые снаряды. Можно, конечно, корзину ей на голову одеть. Нет, только не корзину. Корзину точно нельзя. Что бы? Что бы? Вот! Нашла! Последнее, что от ведьмы в бунгало осталось: проклятущее сари. Метнулась, яростный огонь глаз по комнате размазывая, схватила, скомкала нежную ткань. Подоспела к порогу как раз, когда маленькая фрау по ступенькам к двери поднималась. С отчаянной злостью, вложив в бросок всю бушующую бурю внутри, швырнула ткань в голову Мареик и с таким грохотом захлопнула дверь перед маленьким носом, что перебудила, наверное, даже тех, кто умудрился не проснуться от ведьминых воплей. Не дожидаясь последствий, рванула длинным прыжком, перекидываясь, понеслась уже привычным для безумного побега путём. Изнутри, да ещё на голове ткани в этом отрезе оказалось намного больше, чем казалось. Мареик выпутывалась целую вечность, но выпуталась, наконец. Огляделась. Затихла буря. Даже воздух накалённый вокруг замер. Врываться в бунгало и требовать отчёт о безобразном таком поведении нет смысла — это Мареик сразу поняла. Не у кого требовать. Да и не до требований сейчас — Тамара, видимо, тоже почувствовала, что ни угрозы новых снарядов, ни Пуумы рядом больше нет. И как будто что-то в ней надломилось: упала на колени, разбивая их о гравий ещё раз, взвыла то ли от внутренней боли, то ли от внешней, то ли сразу от всего. И зарыдала, вздрагивая плечами, грудью, всем пышным красивым телом. Маленькая фрау поспешила к ней. Кем бы Тамара ни была — полуторавековой Высшей огненной боевой ведьмой какого-то там звена (всё целиком Мареик и не помнила даже), самостоятельной, разбитной — сейчас она была несчастной, израненной, голой, выброшенной в ночь. Той, кого нужно немедленно успокоить, и той, кому помощь Мареик не просто нужна — жизненно необходима. Рыдая, Тамара ползала по дорожке суетливо. Очень важным почему-то ей казалось собрать разбросанные, разбитые осколки её Африканской радости. Все, до последнего черепка. Все мешочки, травинки, раскатившиеся бусинки отыскать в траве, втоптанные в пыль, испачканные ведьминой кровью, красивые ещё недавно платья. — Подожди, подожди, постарайся успокоиться, — нежный голос маленького целителя и впрямь целительным показался. Опустилась на белые плечи нежная ткань, поверх неё — нежные маленькие руки. Гладят дрожащие плечи, кутают в красивый цветной материал. — Мы сейчас всё-всё соберём, но давай оденем тебя сначала? Вот так. И волосы немного в порядок приведём. Приговаривала, шептала скороговоркой успокаивающее Мареик. Заставила на кусок той же ткани в сторонку присесть, отбежала, нашла в темноте более-менее целое, чистое платье. Вернулась к Тамаре, помогла надеть. Нашла неподалёку шкуру — заставила на неё пересесть. Сноровисто, быстро, споро двигалась маленькая фрау — почувствовала важность для ведьмы собрать здесь всё. Увидела, поняла, раскинула ткань, принялась собирать. Сначала ведьма наблюдала ревниво, тревожно за каждым её движением — боялась, что всего не соберёт, обязательно ведь что-нибудь пропустит. Затем внезапно пришла в себя: да что же она? Всхлипнула пару раз, окликнула: — Мареик, брось! К чёрту это всё. Завтра соберём. Давай лучше выпьем? У тебя выпить есть? Выпить у Мареик был целый бар: она ведь обожает готовить самый вкусный на свете (не считая Софийкин, конечно — тут они наравне) кофе. И чай. А эти напитки не всегда предполагают отсутствие алкоголя. Кроме того руководитель миссии — он, в первую очередь, конечно, «миссии», а во вторую всё же «руководитель». Переговоры, знакомства, праздники предполагают подарки. Серьёзность Лисы предполагает подарки статусные. Тут тебе и местные настойки, и заграничные колекционные бутыли. Надётся в их с Лисой домашнем баре и коньяк, и ром, и ароматные ликёры. Немного вина — это не в кофе, это пить просто так. В общем, есть и количество, и ассортимент. Но сначала: — Давай-ка до штаба дойдём — надо обработать твои раны. Посмотри — ты же вся в крови. И пыль, и грязь. Обязательно надо обработать. — На мне всё заживает, как на кош… На ведьме. — И всё-таки. Пойдём. Ты сможешь идти? Постой, я где-то видела твои сандалии. Собранные у бунгало остатки вещей Мареик завязала в узел из ткани, но, вынужденная, в самом прямом смысле, поддерживать Тамару, оставила скарб у крыльца, убедив ведьму, что обязательно попросит Лису забрать его на машине. Сандалии, конечно, по пути до штаба отслужили последнюю свою службу. Залитые кровью, запылённые, нечаянно порванные неловко хромающим шагом и острым гравием, выброшены они были тут же в ветеринарном кабинете. Первая помощь для Мареик — задача не сложнее чашки кофе. Ловко нашарила на полках растворы, бинты, мази, пластыри. Упала на колени перед ещё всхлипывающей Тамарой, омыла кровь, обработала даже самые мелкие ранки, заклеила, замотала. Только когда закончила с ногами, встала и вдруг заметила, что жмёт ведьма руку к платью, и по зелёным узорам ткани растекается страшное кровавое пятно. Нахмурилась, молча и очень требовательно протянула руку, строго глянула в затравленный медовый взгляд. — Там ничего, ерунда, — забормотала Тамара, но, надо отдать должное настойчивости лекаря, руку осмотреть дала. Не боится Мареик ни ран, ни крови, но вздох ужаса сдержать не смогла, когда развернула на себя ладонь, и одним взглядом пересчитала четыре глубоких продольных разреза на фарфоровой коже плеча. Тут и спрашивать нечего — когти зверя Мареик без экспертизы узнала. Впрочем, догадаться, какого именно зверя, тоже совсем не сложно. Тянулась ладонь, чтобы потереть лоб в бессильно-уставшем жесте, но Мареик остановила её на половине пути. Ни к чему Тамаре это бессилие видеть. Что там чувства новоиспечённого друга, который и не другом оказался вовсе, — больно, но не сравнимо с ведьминой болью от жестокости любимого человека. Любимого, несомненно. В этом у Мареик уже никаких сомнений нет. Гордая ведьма, своенравная, порой излишне резкая, но любящая — безусловно. Снова нырнула в шкафы маленькая фрау, достала уже настоящий, отражающий металлом свет холодных ламп, инструмент. Пересадила перепуганную ведьму поближе к смотровому столу, развернула к свету рваные параллельные друг другу раны. Уже было что-то взяла в руки, но вдруг о чем-то вспомнила, махнула юбкой, выбежала из кабинета. Раны Тамаре не впервой — боевая всё же ведьма. Но такие раны… Как ни поверни, как ни зашей — четыре крупных шрама чуть выше локтя украсят фарфоровую кожу на несколько веков вперёд, а может, и до самого ведьминого конца. Прикрыла глаза в ожидании, пытаясь разобраться, болит рваная рука с уже обработанными ссадинами на ногах, или это вся Тамара болит от так внезапно закончившейся сказки. Мареик вернулась через пару минут со стаканом прозрачной жидкости. Протянула Тамаре, коротко прокомментировала: — Водка. Пей. Тамара повиновалась. Зажмурилась, одним движением влила в горло обжигающую жидкость. Со стуком приземлила стакан на металлический стол. Отвернулась. Чувствовать не больно, больно смотреть. Запорхали нежные, но твердые руки вокруг ран. Вонзали иглу, стягивали кожу, снова вонзали и снова стягивали. Глубокая морщина пролегла меж бровей хорошенькой фрау — омрачила лицо скорбная сосредоточенность. — А водка есть ещё? — спросила Тамара, тусклым взглядом осматривая нитки в руке, пока Мареик прибирала инструмент и готовила повязку. — Виски, — передернула плечами Мареик. — Дома. — Давай скорее окажемся там, где виски, — протянула ведьма капризно, но уже без слёз. И Мареик не смела отказать.4
10 марта 2021 г. в 15:05
Мареик предлагала Тамаре комнату в их доме. Получив отказ, предлагала отдельное бунгало в лагере. Ведьма не отказывалась, но и не соглашалась. Улыбалась хитро, говорила, что отдельные апартаменты ей вовсе не обязательны. Отдельные от кого, не уточняла. Уточнять и не требовалось.
«Сари» на ведьме оборачивалось, конечно, прекрасно: мягко обнимало пышные формы, не угрожало нежной коже. Ещё прекраснее разворачивалось с ведьмы, оставалось под ногами в гостиной, спальне, на веранде внутреннего двора, повисало даже на турнике пару раз. Очень Пууме нравилось разматывать эту яркую тряпку.
А когда Тамара через несколько дней сообщила, что задержится ещё на неделю, Мареик всё же выискала портняжную мастерскую, что пришлась по нраву ведьме. Разжилась Тамара несколькими платьями: легкие, летящие юбки, широкие сарафанные лямки, непременно туго удерживающий грудь верх — кроя похожего все, но совершенно разных немыслимых цветов и фактур.
Красоту платьев Пуума оценила не очень. Гораздо больше ей нравилось, как трещала под сильными руками ткань, как сдавалась под страстным напором, обнажая всё, до чего безумная эта кошка так жадно пыталась добраться. Вместо туго удерживающего верх платья нежно удерживала выпадающее из разорванного этого верха сама. Собственными руками — так ей нравилось значительно больше.
Воистину, это была лучшая неделя для местных портных, а Тамара стала любимой клиенткой. Ещё бы — по паре-тройке платьев заказывала почти ежедневно. Странные капризы у европейских дам, думали мастера, но им — на руку.
Отпуск пришёлся ведьме очень по нраву. Кому же не понравится? Днём, когда Пуума, не боясь жары, сбегала в лагерь по делам, ведьма шастала по местности со своими ведьмовскими интересами — половину рынка травы скупила, не меньше, — после, в самую сиесту, возвращалась в бунгало, гнездилась в кресле на веранде, обрабатывала ароматную добычу, развешивала сушиться, раскладывала по мешочкам.
Вечерами не отказывала Мареик в прогулках или болтовне за чаем. Где-то в процессе разговоров и утаскивала её Пуума — хорошо, если за руку, а бывало прямо варварски поперёк талии хватала, закидывала на плечо, украдкой успевала улыбнуться Мареик, и была такова. Жадно лапала по дороге. Или, не доходя, сбрасывала добычу в кусты. Под неуёмный ведьминский смех по-хозяйски своё забирала.
Тамара выдёргивала из меди волос зеленые листики, травинки, сучки. Расцарапанными, белыми, пышными руками обхватывала мощную шею. Громко, со вкусом, целовала взасос до тех пор, пока желанное безумие в фиолетовых глазах не вспыхивало снова.
Примерно так для Тамары выглядело счастье. Так счастье пахло, касалось, смеялось, чертило солнечные полосы на смуглой спине, стонало ночами. Ведьма недоумевала. С каких это пор стало оно так выглядеть? Назло Пууме и себе назло присматривалась ужасно привлекательная ведьма к не менее привлекательным чернокожим мужчинам и женщинам, к молоденьким волонтёрам, даже на статную Лису как-то взглянула оценивающе. Не то. Всё не то. Зараза, а, как запала безумная!
Пуумина аскетичная казарма понемногу обрастала разными, совершенно ненужными, вещами. Под табак на комоде организовалась глиняная тарелка, под тарелкой — бамбуковая салфетка. Рядом с салфеткой нашлось прекрасное место для ароматных масляных свечей — какая же огненная ведьма без огня? Пуума хотела было фыркнуть на свечи, но не успела — совершенно мастерски умела ведьма разминать плечи, заливая их горячим, расплавленным воском. Ради такого дела можно и свечи потерпеть на комоде.
Обе комнаты насквозь пропахли Тамариным запахом. Заполнялись безделушками поверхности. На стенах развесились пучки трав, какие-то амулетики, даже с потолка что-то свисало, задевая мягко пепельно-русую голову. Засилье цветов, запахов, звуков — Тамара заполонила собой всё пространство бунгало.
— Приятно, аж бесит, — ворчала Тарья себе под нос. Стоило только ступить на шуршащий гравий — разъедала чуткий нос изнутри едкая ведьмина страсть, смешанная с африканскими травами.
Впрочем страсть эта касалась не только носа. Казалось, не возможна для Пуумы усталость, когда где-то в доступе беспардонных рук есть ведьма. Засыпали вместе на мокрых насквозь простынях. Уютно и мягко было лежать у Тамары на животе. Молчать. Дышать ровно и чувствовать, как дыханию в такт двигается под головой нежная кожа. Курить, выдыхать ароматные облака в потолок, краем глаза наблюдать, как ведьма прикрывает глаза от дыма.
— Уедешь скоро? — спрашивала Пуума ровно, будто и не спрашивала вовсе.
— Будешь скучать? — ведьма путалась пальцами отросших Пуумины кудрях, перебирала.
Пуума не отвечала даже себе. Ответить, когда все рецепторы забиты ведьмой, — сложно. Уезжать, впрочем, Тамара не хотела. То есть, в целом, конечно у неё была целая куча дел. И дела эти ведьма любила. Но в момент, когда безумная голова льнёт к ней так ласково, Тамара мечтала останавливать время. И злилась.
Даже когда их общее со стороны выглядело идеальным, идеального не складывалось. Накапливалось в безумной кошке раздражение, клокотало внутри. Бесконечные травки, тряпки, везде, куда нос ни сунешь, — Тамара. Нет, в постели она, конечно, хороша. И не только в постели — в тренажёрном дворике, в саванне ночами, у стены штаба, в пикапе сразу после охоты и непосредственно до — взяла с собой как-то раз.
О, тот выезд Пуума решила обязательно повторить. Гнать зверьё под дикие вопли полуобнажённой ведьмы:
— Ату его! Лови! Ломай! Рви! — видеть хищный огненный азарт в совсем не мягких медовых глазах — цвета дикого, опасного мёда. Брать своё после каждой добычи. Своё? С каких это пор? Впрочем, не имеет значения. А что имеет значение, так это ещё в испачканной кровью жертв шкуре зверя чувствовать острые ноготки, а трансформировавшись, вдыхать запах этой же крови на мягких ладонях. Обладать.
Склоняясь, подминая, требовать открыть глаза, чтобы в этих близких по цвету с тёплым солнцем глазах видеть круглое отражение холодного ночного светила. Следовать ладонями вслед за лунными бликами по влажной белой коже. Не слышать за стонами ведьмы ни цикад, ни птиц. Рычать в экстазе от происходящего.
После выжимать из старика-пикапа всё, что он может, даже немного больше. Мчаться по саванне с натужным рёвом старенького мотора и восторженным визгом обнажённой, испачканной кровью ведьмы, разгоняя встревоженных животных, поднимая в воздух стаи сонных птиц. Да, определённо, — они безумны обе.
На другой чаше весов — боль. Пуума не понимала, отчего, но всё чаще сравнивала Тамару со своей страшной потерей — Ирен. И сравнение это удивительно получалось не в пользу последней. Ощущение собственного предательства подкрадывалось исподволь. Тарья не слишком разбиралась, но начала замечать, что нечестной, неверной ощущает себя вовсе не в постели. Она могла часами ласкать ведьму самым откровенным образом, а после всего лишь глянуть украдкой на обессиленную, спящую, беззащитную — и тут-то бетонной плитой прижимала вина. Пока позволяла себя прогнать, но с каждым разом уходила всё неохотнее.
Поездку в пикапе, охоту, катание голой ведьмы на кугуаре верхом (о, какой приятной тяжестью ощущался Тамарин вес на сильной длинной спине! Как пружинили под ней лапы!) — с Ирен такое трудно представить. Merde! Невозможно!
С Тамарой можно всё. Она для Пуумы на всё готова. Да не только для Пуумы — для себя. Ей самой нравится это самое «всё». Словно нашли друг друга. Свободные. Страстные. Сумасшедшие.
Эту мысль Пуума гнала от себя даже отчаянней, чем мысль о предательстве. Оставляла тёплую спящую Тамару в спальне. Носилась в одиночестве по саванне, выплёскивала подступающее удушающее безумие, сбрасывала бетон вины с сильных плеч. Возвращаясь, падала обнажённой рядом с ведьмой, засыпала ненадолго.
С каждым днём помогало всё меньше. Всё чаще, возвращаясь в бунгало, Пуума приглушённо рычала:
— Что ты ещё приволокла?
— Посмотри, какие очаровательные шторы! Они красивые — глянь, как играет солнечный свет! — бросалась на кровать, принимала соблазнительную позу.
Merde! Солнце, действительно, играло сквозь эти треклятые шторы на прозрачной коже ведьмы так, что устоять совершенно невозможно. Ведьма, плутовка, нежно проводила рукой по своей груди, по талии, по бедру. Тянула всё выше подол очередного нового платья. Это зрелище вытесняло злобное безумие из головы, замещало безумием другого рода.
Или ковёр. Точнее, тонко выделанная шкура. На кой чёрт в Африке на полу ковёр?!
— На ней мне будет удобнее стоять на коленях, вот так, посмотри, — и демонстрировала, и изгибалась совершенно невероятной своей мягкостью и пышностью. Обнажённая, готовая.
Проглотила и ковёр. Тьфу ты, шкуру — будь она неладна. Действительно, ведьма на этой шкуре хороша.
— Ты куда?
— По делам.
— По каким?
— Твоё какое дело?
А вот это уже опасно совсем. Не выносит Пуума ни малейшего контроля.
Страсть, может, даже любовь, застили Тамаре проницательные обычно глаза — проглядела. Не увидела, не заметила, как перешла очень тонкую грань. И ведь знала Пууму не первый год. Не первый год танцевала на тончайшем лезвии, плела паутинами слова, взгляды, движения. Чаще, впрочем, вывозила природным своим богатством. Знала ведьма сильные свои стороны, самые мягкие и соблазнительные тоже знала. Что нашло на неё в этой Африке гостеприимной? Насмотрелась на Лису, что надышаться не может на драгоценного своего мага? Чёрт! Видимо, слишком всё было хорошо. Слишком так, как ведьма давно хотела.
— Ты где была?
— Допрос?
— Да нет, просто интересно, — совсем уж неосмотрительно накрывала мягкими ладонями плечи. Будто тысячу лет так было, ворковала, — Мы сегодня к Мареик приглашены. Потом нам надо будет в Город съездить. Там…
— Нам?!
Бдительность, всегда сопровождавшая ведьму вот уже почти полторы сотни лет, в Африку с ней, похоже, не полетела. Везло, если Тамара успевала вовремя замечать тревожные, предупредительные сигналы уже несущегося к обрыву поезда. Но везение случалось всё реже, а остановить безумный состав ей было уже, пожалуй, не под силу.
Гром грянул в самый неожиданный момент. Неожиданный для расслабившейся, расшалившейся ведьмы. Показалось ей, что имеет право знать:
— Этот месяц без меня… — как же умело Пуума ласкает пышные формы. Как же приятно ласкать её сильное тело в ответ. Тает огненная ведьма, наполняется огнём. Поворачивается так и эдак. — Ты ждала меня? Или… Скольких местных хорошеньких девочек ты перепробовала на вкус?
Не остановились руки ни на секунду, не дрогнули даже. Однако уже в низком рычании:
— Тебе не похуй? — могла бы заметить ведьма опасные нотки. Могла бы заметить нехороший блеск кошачьих фиолетовых глаз.
Но не заметила, всё внимание сосредоточив на пальцах внутри себя. Прикрыла глаза, извивалась, наслаждаясь жадно:
— Конечно, нет. Мне интересно всё, что связано с тобой, — и это правда. А дальше решила подёргать Тамара тигра… то есть пуму за усы — захотелось чувствами поиграть, вызвать дикую ревность. — Может, посоветуешь мне какую? Или, может, втроём…
Договорить не успела. Слишком поздно заметила безумный огонь. Вызвала, может, и ревность. Но вместе с ней вовсе не страсть всколыхнула, как собиралась, — безумие, ярость.
Резко впилась когтистыми пальцами сильная рука, оставляя глубокие раны. Дёрнула из постели, протащила через гостиную едва ли не волоком, в два счёта вышвырнула за дверь, не заботясь о мягком ведьмином приземлении.
Тамара полетела совсем не по-ведьмовски, к сожалению, споткнулась, ещё раз, сбивая нежные пальцы ног и ступни о гравий. Рухнула на колени — разбила и их, ладони разодрала. Крикнула:
— Ты что себе позволяешь?!
Ей вслед, как из пулемёта, полетели пучки трав, мешочки, амулеты, висюльки, вазочки, свечи, шкура, платья. Даже варварски содранные с окна шторы. Молча и методично Пуума освобождала своё жильё, загаженное ведьмой пространство. Старалась попасть в ведьму каждой брошенной вещью. Многоликое — конечно, попадала. Вскипала ярость с каждым броском, вместо того, чтобы затихать. Тройничка захотелось?! Пускай. Но не здесь и не с ней. И вообще — совершенно обнаглела ведьма. Достала, надоела, бесит, душит, злит! С очередным броском всё же выпустила пар оглушающим рёвом:
— Убирайся вон! Заебала!
Этот вопль Тамару словно вывел из транса — вскочила, заметалась по гравийной дорожке, уворачиваясь, ещё сильнее повреждая и так израненные нежные ноги. К тому же метательные предметы стали крупнее и больнее били при попадании.
С движением к ведьме вернулась способность говорить. Точнее, кричать. На единственный выкрик Пуумы последовал такой отборный поток, что покраснел и гравий, и песок, и не только от Тамариной крови. На каждый брошенный предмет плевалась Тамара в ответ ядовитыми грубостями, стреляла злым взглядом в безумную. И тоже попадала. Ведьма же.
Обещавшая быть бурной, ночь всё-таки бурной стала. Но совсем не в том ключе, что рассчитывали и Пуума, и Тамара.