***
Море выбросило на берег такие разные, но как на подбор, сильные, красивые тела. Девчонка мокрая, понятно, пахнет морем, солёная кожа. С удивительных узоров волос капает вода. Прохладная. Прыгнула в длинные руки, вертелась, довольная: — Видела? Круто, скажи? А я ещё вот так извернулась, — показала как, снова в Галину Андреевну ткнулась. Мальчишка тоже рядом, счастлив. Бросился к длинным ногам опекуна, раскидался. Улыбался во весь рот. Северина София добыла в тот же день, как Коррвус одобрил идею знакомства. Таскала брата за собой по миру — тыкала во всё самое, на её взгляд, интересное. Рассказывала, как обычно любит рассказывать про невероятные приключения: — Во-о-о-от такая Прореха! — размахивала руками, подпрыгивала на месте, к размеру побеждённой Прорехи, само собой, этими хитростями даже не приблизилась. Северин, конечно, ужасно удивлялся, как нечто, что Сява даже показать с трудом может, могло в человеке не больше него самого поместиться. Поглядывал на Пууму — диву давался. Не сверлила кошка в ответ взглядом, не косилась, компании не избегала. Вместе со всеми участвовала и в играх, и в вечерних у камина посиделках. Даже разговаривала — не много, конечно, но всё же весьма по существу. А значит в разговоры вникала не понарошку. Ну и, само собой, был недоволен, что всю битву с Прорехой пропустил. Ругался, что его не позвали. — Молод ещё, — рубанул Коррвус строго. — И так песочницу устроили из мирового зла. Учись. Отдыхай. Навоюешься ещё. И вообще, при встрече котят одобрил. Мол, хорошие будут воины. Высшая похвала из уст старого рубаки. Добавил: — Таш моей дочери — мои Таш. «Да что ж такое?» — привычно раздражённо думала Пуума, раздражённости в себе совсем не отмечая. Всепобеждающее дружелюбие котят её больше не раздражало. Пусть себе побеждает — никак Пууме это не вредит. Сейчас выбралась на берег, прильнула к ведьме. Намочила все Тамарины юбки морской водой, выслушала по этому поводу ведьмино возмущение, ухмыльнулась. Merde, как же без безумия хорошо! Ткнулась широким носом в ладонь, шершаво лизнула — заткнула поток ругательств. Заставила ладони на влажные плечи положить. Прикорнула. Вот бы всегда так. — Кто воду держал? Кто подушку делал? — Папа, глаза разуй: здесь один водный маг. Альбина могла тебе разве только огненное кольцо создать, чтоб веселей было прыгать. — Ты поговори мне так с отцом! — привычно вскинулся было Коррвус. Но продолжать не стал. Кивнул Галине Андреевне. — Спасибо!***
Несколько дней у Тигроттов оказались похожи на рай. Вкусно ели, вели неспешные разговоры, много узнавали. Изучали мир, таящиеся в нём чудеса — магические и природного происхождения (что, впрочем, одно и то же). Многоликие тренировались, маги с ведьмой тоже не сидели без дела. Сладко спали, занимались любовью. Узнавали хозяев, удивлялись рассказам Коррвуса. Сами знатно удивили: после очередной трансформации великан юркую девчонку отловил за шкирку, обнюхал с подозрением: — А ну-ка, как ты это делаешь? Покажи? — Это не я! — привычно сопротивлялась Найдёныш, стараясь освободиться. Подумала, поинтересовалась. — А делаю что? — Ты почему сейчас в одежде? Ты только что пантерой была. Я видел: ты бы одеться не успела. Дочь моя непутёвая тоже так может. И Пуума. Новая магия? Девчонка немедленно возгордилась. Рассказывала про самого гениального гения, сероглазого японского бога Нео так, словно сама его обучила и вывела в люди. Показывала амулет с формулой сохранности одежды. Говорила с сожалением: — Этот подарить не могу — подарок на день рождения. Но у нас ещё есть — тебе такое надо? Я с Равенной передам.***
Настал, наконец, момент, которого так ждал хозяин гостеприимного мира. С утра щурил пристально глаза, каждого Многоликого придирчиво разглядывал. Решил, наконец, что готовы, достаточно восстановились: — Ну, что, детвора? Погоняем зверьё? Э-эх, давненько я в прайде на охоту не ходил, — потирал в предвкушении огромные ладони. — Посмотрим, чему непутёвая дочь моя вас научила. Наставник, смотри! Только вчера пешком под стол ходила. София тихо хмыкнула. Гроздевой её усмешка без слов понятна: чтобы девчонка доставала до этого самого стола, её стул на небольшой постамент водрузили. Да и сама Гроздева испытала давно забытые ощущения за столом славных гигантов: когда садилась на стул, длинные ноги от пола отрывались. Спокойно ногами могла болтать, как в детстве, гордая генерал. И болтала — чего уж скрывать. Так же, как суровый Верховный маг. — Моих только двое котят. Спасённая не моя. — А чья же? — напрямую обратил вопрос. — Лиенна и матери Львов. Не просто наставники — приёмные родители, — с неожиданной для себя гордостью промурчала. Имена пробудили в Тигроттах воспоминания о славных подвигах бок о бок. Рассказывали и Коррвус, и Лунджил, показывали приёмы. Все слушали, задавали вопросы. Пуума участия в беседе не принимала. Собственные чувства, не искалеченные безумием, её гораздо больше занимали. Она словно пробудилась от кошмарного сна. Ничто не бесит, не злит, никто не раздражает. Не хочется рвать, ломать, крушить. Совсем другие чувства обуревают. Сказала про родителей и сразу вдруг по ним заскучала. Сколько не видела? Легко стало незамутнённому разуму оценить вдруг то неоценимое, что много лет делали для неё Лиенны. Лиенна была строга, но не с Пуумой — с её безумием. Только сейчас Тарья это поняла. Захотелось вдруг обнять большую тёплую Лиенну, повиснуть на огромном плече отца, в тысячный раз попытаться застать врасплох и сбить с ног гиганта. Потребовать, наконец, сдержать обещание у Пуумы в Африке погостить. Быстро собрались: форма одежды у Многоликих всегда походная. Хоть сейчас выступай, хоть на охоту, хоть в бой. Вооружены. Найдёныш со времён захвата всегда таскает с собой огромный армейский нож Доли. Ему, может, и нож — крошечной девчонке почти меч. В новеньких ножнах взамен утопленных в битве с акулой. С другой стороны на бедре поселился подаренный Равенной кинжал размерами посерьёзней. Одна Пуума не вооружена. Оружия не зря с собой не носила — до недавнего времени была совершенно безумна. Она и без оружия смертельно опасна. С холодной послушной сталью в руках Многоликое и вовсе непобедимо. Коррвус отвёл Пууму с Северином в арсенал: — Выбирайте себе игрушки, дети. Тщательней, не торопитесь. Выбранное оставлю вам. Подарок. Обещанная охота состоялась. Двинулся в соседний Сокрытый мир разношёрстный прайд. Уже перед самой тропой вдруг замешкалась Пуума: — Ведьму возьму с собой. Коррвус, кинь тропу к замку — она там осталась. — Ведьма-то на охоте зачем*? — искренне Тигротты удивлялись. — Котёнок, ты, похоже, и впрямь безумна. — М-м-м, если бы вы знали, насколько с ней охотиться веселей, — тихо, мечтательно, почти про себя. Даже чуткие уши Многоликих фразу не уловили. А вслух, двусмысленно ухмыляясь. — Хорошо, говорю, зверьё загоняет. Я брала её на охоту пару раз. Охота удалась на славу. При деле оказались все, гладко и плавно отсекали намеченную добычу от стада. Ловко уклонялись, защищали друг друга при нападении. Буйволы — не самая покладистая добыча. Рога и копыта серьёзное оружие даже против зубов и когтей. Ведьма, вопреки ожиданиям большинства, оказалась задействована и полезна весьма: взлетала над стадом высоко, визгливо кричала, разгоняла, сбивала с толку, панику поселяла. О нападениях вовремя предупреждала. В общем, тоже развлеклась на славу. Права оказалась Пуума: знатно ведьма загоняла зверьё. Для развлечения и обучения не убивали — просто гоняли, затем отпускали. Тоже, конечно, не очень гуманно. Но хищникам такого рода гуманность чужда. Убивали для еды — ровно столько, сколько надо. Здесь подробности, конечно, не нужны: кошки — великолепные хищники, идеальные убийцы, а потому очень жестокие охотники. Не самые весёлые для добычи обучающие игры. Зато котятам — красота. Отточить мастерство, выучить новые приёмы. На двух ногах, на четырёх. Лапами, руками. В мельтешении обличий Северин не очень выделялся — вписывался в прайд идеально. Английский денди, миллионер? Да нет, скорее Тарзан или Маугли. Тем же хищным азартом горят клыки, звериный оскал на загорелом лице, мощные руки, быстрые ноги. Совершенно дикий пацан. Многоликое без сомнений. И вновь обнаруживала себя Пуума совершенно довольной. За маленьким упущением. По дороге к дому выпустила вперёд охотников, ведьму за брючину зубами придержала, сверкнула глазами, и недвусмысленно ткнула мордой в сторону густой рощи в стороне от тропы. Мало ей ведьмы на охоте показалось.***
Однако, дела в Испорченном мире и так слишком долго ждали Галину Андреевну. Пришлось уходить, хотя очень не хотелось. Коррвус открыл Софии тропу: — Нечего к порталам привыкать. Ты — Многоликое. Учись искать дорогу. Неожиданно самоуверенная обычно нахалка заволновалась: — А если собьюсь? Галя же… Коррвус хитро ухмыльнулся, обнажая гигантский клык: — Потому и не собьёшься. Если что — братишка поможет. Не трусь, иди. Альбина с Равенной тоже засобирались: — Дела, пап, дела. Мама, притащи к нам этого старого ворчуна как-нибудь. Адрес ты знаешь. Трогала словно изваянная лучшими мастерами рука нежно Равеннину щёку, обнимала Альбину, что-то Лунджил невестке на ушко шептала. Никуда не торопилась лишь Пуума. Не хотелось ей больше торопиться. Замедлились мысли в удивительно светлой теперь голове: не шныряли больше без толку, не толпились, перебивая друг друга. Текли размеренным спокойным потоком, выстраивались в поражающие открытия, открывали Пууме себя саму — чистую, новую. Как ни рассматривала Тарья длинный свой безумный путь, ни на одном его участке не находила себя такой. Будто сняли с головы пыльный мешок, с глаз — грязные, с расцарапанными стёклами, очки. И стал мир вокруг красив. Правда, это вовсе не мир стал, а глаза, что смотрят на него. Фиолетовые, яркие, с темными, похожими на молнии, всполохами от тонкого зрачка к краю радужки. Тяжело вздыхала только: все разошлись, придётся и им с ведьмой уходить. А так неохота, merde! Пуума себя не узнавала: раньше, возможно, попыталась бы удрать вглубь чужого мира, а может, внаглую бы осталась. Заставила бы Тамару. А сейчас неохотно засобиралась. Вот ещё повод беситься, грызть землю (или чужие глотки) от злости: Альбина Тамару подозвала, отвела подальше. Снова задание даёт? Опять её чертовку на войну посылает? Застыла ненадолго, подумала. Двинулась, как умеют только кошки: вроде с места не сходит, а подбирается к огненным дамам ближе и ближе. Просто становится ближе — и всё. Пропустила самое начало разговора. К самому главному подоспела: — От службы в Одарии ты освобождена. От любой службы в ближайшее время. Точнее, пока сама не вернёшься. Пристально разглядывали Верховного мага фиолетовые глаза. Высматривали тщательно реакцию Тамары. Альбина выглядит сурово, слова её — чистый мёд, что, отражаясь, сверкает радостью в ведьминых глазах. Но всё-таки ведьме беспокойно: — Вы что, увольняете меня? — Напротив, Тамара. Повышение, награждение, материальное поощрение за неоценимые услуги Порталам. — А вот подслушивать нехорошо. Аж метра на три с места взвилась от неожиданности и испуга. Замерцала вся, даже трансформация началась. Но умудрилась остановить процесс каким-то чудом. Коррвус, как бы его наиболее метко назвать, огромная махина, размером с малогабаритную квартиру и ростом в высоту потолка. Как можно так незаметно подкрасться на ногах размером с серьёзный такой сноуборд?! Понравился произведённый эффект отцу Равенны. Вон, лыбу тянет. Доволен чрезвычайно. Положил руку на плечо, отвёл подальше в сторону. Опять повод для удивления: раньше исполосована была бы уже рука, а Пуума — вне пределов досягаемости. А сейчас даже не бесит.***
Рябит свет по воде крупными волнистыми бликами, от крупных лап кругами разбегается в разные стороны, волнуется, от глади воды отражается. Под водой полуденное солнце касается изломанными лучами зеркальной чешуи рыб: синих, серебряных, красноватых, разных размеров и форм — услада для кошачьих глаз. Это даже не охота — ленивое наблюдение. Тронет вертлявый рыбий хвост заигрывающе лапой, наклонит морду поближе к воде, наблюдает, как спешит смыться форель от неожиданных касаний. Но даже форели не удаётся кошачьим вниманием в полную силу завладеть. Как бы не вертела хвостом, не переливалась на солнце, лишь наполовину прикованы к ней кошачьи глаза. На вторую половину искоса следят за происходящим на берегу — в сто раз интереснее форели ведьма. Тамара, кажется, и не замечает пуму в озере. Налюбовалась, когда только пришли к водоёму. Присела на траву, отвлеклась. Крутит что-то из цветов белыми пышными руками, вертит, перекручивает — неужели колдует что-то? Солнце в медной ведьминой гриве запуталось безнадёжно. С одного завитка на другой перекидывается, заплетается с волнистыми прядями в тугие косы. Хороша ведьма невероятно. Медовые глаза за пумой наблюдают тоже, только совсем незаметно, из-под пышных ресниц. Руки заплетают в венок тугие стебли. Совершенный, звенящий покой в душе ведьмы, даже какая-то ужасно не свойственная романтика на уме. Чуть взмахнула снова ресницами, зацепила у озера движение — крадётся. Совсем неслышно переставляет присогнутые мощные лапы, почти на пузе ползёт, стремясь скрыться в траве. Охотится! На Тамару, паразитка. Опять! В кошачьих фиолетовых ухмылка — это даже невооруженным взглядом видно, а взгляд ведьмы вооружен до зубов, поэтому замечает в них ещё лукавство, азартный блеск и каплю восхищения. Представьте, стала недавно замечать. Уставится кошка на ведьму, застынет в одном положении, и вот, прямо точь-в-точь как сейчас, такие глаза сделает. Нравится то, что видит. Крадётся пума, почти не дыша. Совсем рядом уже пригибается ниже к земле, напрягается под шерстью спина, чуть подрагивает кончик хвоста. Выталкивает себя от земли задними лапами, игриво вспрыгивает и уже в полёте натыкается на пристальный медовый взгляд. Эх, не удалась охота. Но нет вовсе по этому поводу разочарования. Ждала ведьма, рада пуме, даже в её ребяческом азарте.***
Коррвус приказал остаться. То есть, по форме-то он просил, но как-то сразу стало понятно, что отказ в данном случае — не лучший выбор. — Спасённая, слышала? Так дочь тебя назвала. Умеет иногда удивительно точно слова подбирать. А кем и от кого спасённая, ты-то сама понимаешь? Пуума молча закурила. Понятно, Коррвус ответа не ждёт. Возможно, сам толком не понимает. Но опыта у него — без малого столетней Пууме страшно представить. Помолчали. Тигр словно чувствовал, что происходит с совсем юной для него Многоликой. Не мешал размышлять, прислушиваться к себе. Тоже закурил. Прежняя Пуума стала бы слушать? Вряд ли. Она и Лиеннов-то слушала не всегда. Всё меньше Тарья себя узнавала. От беседующих оттащил он её, конечно, зря. Хотелось бы всё-таки знать, что происходит. Коррвус будто услышал вопрос: — Альбина твою ведьму сейчас награждает. Решённый уже вопрос. Достаточно трёх голосов «за» на Верховном совете. А они уже есть, Совет можно не созывать. Хочешь, скажу, какая награда? — светит лукаво глазами, ухмыляется. Ждёт подтверждение желания. Пуума хочет, конечно. Любопытство Многоликие, определённо, взяли от кошачьего воплощения. Молчит, бросает косые взгляды в сторону ведьмы. Признать интерес? Выпытать позже у ведьмы? Пуума не знает, как поступать. Раньше спрашивать не умела. Научиться, что ли, сейчас? Решилась, попробовала: — Ну? Странно, но Коррвусу этого хватает: — Разрешение на собственный мир.***
Совсем Тамара не боится больше. И это, наверное, самое значимое Пуумино достижение за последние несколько дней. Чуткость кошачья с избавлением от безумия обострилась. Обратилась вся к ведьме. Улавливала в первые дни тщательно Тамарой скрываемую дрожь: от резких движений сумасшедше смелая в остальном ведьма цепенела, проскальзывала в глазах паника, на секунду, не больше. Но Пууме этого было достаточно, чтобы понять. Смягчались руки, ласковее (неужели это про Пууму?) становились фиолетовые глаза — приручала свою ведьму снова. Зажала однажды белые руки над головой — игривое настроение было, — обнажила клыки, склонилась к шее, коснулась губами бьющегося пульса. Вместо ритмичных ударов почувствовала рваный бит. Нахмурилась, ослабила захват на изящных запястьях: — Послушай, я никогда… — прочистила горло, поняла вдруг, как нелепо слова её звучать будут. Делала ведь. И не раз. Вон на нежной коже плеча до сих пор уродливые отметины — Пуумина метка, — Я с тобой теперь. Я не причиню тебе боли, ma belle sorcière. Если, конечно, ты сама не захочешь. Ведьма только и смогла что кивнуть. Медленно освободила руки. Теперь, наверное, убежит. Не убежала. Тронула белыми пальцами бровь, по смуглой скуле провела. Разглядывала каждую чёрточку хищного лица, всматривалась в фиолетовые глаза, будто изучала. Будто видела Пууму в первый раз. Знакомилась, узнавала. Пальцы коснулись изломанных губ, едва касаясь, провели по застывшей горькой ухмылке. Медленно приблизилось ведьмино лицо. Медовые глаза обжигающе близко. Держат фиолетовый взгляд, не отпускают. Поверх нежных Тамариных пальцев, застывших на губах, легли мягкие губы. Скорее почувствовала, чем услышала внутри себя: — Я верю.***
Коррвус много говорил. Задавал много вопросов. На короткие ответы понимающе кивал огромной головой: — Теперь, ты знаешь, многое становится понятным. Ты, наверное, думаешь, что всю твою жизнь с Прорехой внутри можно смело выбрасывать на помойку? Лунджил выделила Пууме свою самую изящную трубку. На длинном изогнутом мундштуке, чаша удобно легла в руку. Вид с такой трубкой, наверное, внушителен весьма. Тигрица разрешила оставить трубку себе. Кажется, Пуума теперь всегда будет курить трубку. Даже вот, например, неудобный, неприятный вопрос. Что сигарета? Можно раздражённо взмахнуть — и всё. Трубка — другое дело. Пуума задумчиво погрызла мундштук, окутала себя загадочным дымом. Достала трубку изо рта, осмотрела, сунула обратно. Неохотно кивнула. — Это ты зря. Твой опыт неоценим. К тому же, понимаешь, твоя Прореха пыталась тебя подчинить, жить за тебя. Ты очень храбро с ней боролась. И побеждала. Да, побеждала! — воспринял ухмылку правильно — возражение. Повысил голос слегка: дескать, не спорь. Пууме заложило уши от возмущения Многоликого. Смешно потрясла головой, взглянула в два огромных солнца с узким кошачьим зрачком. — Запомни, юное Многоликое: ты — герой. Возможно, первая в истории нашего вида, кому удалось этот ужас преодолеть. Завести друзей, которые смогли помочь, — хлопнул одобряюще по плечу, чуть в землю по пояс не вогнал, и ушёл, оставив Пууму размышлять. Вот как? Друзей? Смогла завести друзей? Смогла найти тандем, новую любовь? Преодолеть, нет преодолевать много лет в одиночку Прореху, которую с трудом одолели трое Многоликих. Получается, она, Пуума, уникальна? Начатые было размышления прервал Коррвус: — Да, чуть не забыл сказать: оставайся вместе со своей ведьмой. Вам необязательно вместе со всеми уходить. Отдышись, приди в себя. Если хочешь, конечно, — и снова бесшумно пропал.***
Решили остаться. Вместе. Ведьма передёрнула плечом, расплылась в лукавой улыбке: — А чего бы и нет? Я, вот например, в отпуске! — и упала прямо в Пуумины объятья. Вот теперь плела на поляне у озера венок из разноцветия местных цветов. Украдкой следила за хитрой охотницей в траве, любовалась. Поймала взглядом в полёте — только на секунду промелькнуло в фиолетовых глазах досадное разочарование тем, что оказалась рассекречена. Тут же стёрлось. Пума приземлилась прямо к ногам, мокрыми лапами тут же затоптала разбросанные вокруг ведьмы юбки, ткнулась головой в приветливые руки, щекотно облизала ладошки. Разулыбалась ведьма. Когда уже привыкнет к ручной Пууме? Сколько лет к дикой привыкала, а тут такое. Засмеялась тихо, мягко, совсем не визгливо — счастливо. Новый любимый звук появился у кошачьих ушей, кажется. А на ушах тут же появился пышный цветочный венок. Упал смешно на ухо, прикрыв один глаз. Защекотал нос смесью терпких запахов. Покрутила пума башкой, чихнула, содрогнувшись всем телом — снова полился счастливый ведьмин смех. Ещё раз чихнула, уже намеренно — пусть смеётся Тамара. Ещё хочется. Фыркнула на всякий случай, вдруг тоже сработает, — сплошь всё зрение пышные лепестки заблокировали. Да и незачем оно сейчас — можно же слушать. И чувствовать. Вот стих смех, руки Тамары обхватили морду, притянули к себе, коснулись мягкие губы влажного холодного носа. — Всё в тебе обожаю!