Ходи!

      Я знаю, чем закончится эта история: истошным криком, прорезающим ночную тишину и заставляющим моё сердце остановиться.       Но долго не могу решить, с чего бы начать. Может быть, с кровавых брызг и ошмётков мозгов на стене с милейшими обоями в мелкий цветочек? Или вечернего звонка с неизвестного номера и сдавленного шёпота «они делают с ней что-то страшное»? С объёмной мужской рубашки на хрупком девичьем теле и тонкой длинной сигареты между пальцами? Или с одного штормового предупреждения, растянувшегося сразу на несколько лет моей жизни?       Нет. Пожалуй, я начну с того момента, который заставил меня по-честному взглянуть на себя и своё прошлое. Признать, что начатая когда-то партия будет провальной. Найти силы принять поражение и запросить у судьбы реванш.       Итак, всё началось девятого мая…       — Ты помнишь, зачем мы сюда пришли? — цедит сквозь зубы Войцеховский, и я почти уверен, что он вот-вот не сдержится и закатит глаза. Однако на лице Кирилла непроницаемая маска: что-то среднее между смертельной скукой, парализующим мышцы волнением и действием отлично подобранных успокоительных.       Девушка-сопроводитель в стандартном бежевом жилете и с совсем не стандартной очаровательной улыбкой посылает мне очередной очень красноречивый взгляд, и я подмигиваю ей в ответ, надеясь, что этот брюзга не заметит.       — Глеб!       — В нашем трудовом контракте не было прописано, что я не имею право флиртовать на рабочем месте, — отзываюсь как ни в чём не бывало, подумывая о том, как бы подобраться к девушке поближе. Большая удача, что она стоит около экспозиции с патронами, а оружие — это именно моя стезя.       — В следующем контракте будет, можешь не сомневаться.       — Если ты прекратишь придерживаться целибата, Кир, то тебя станет не так сильно раздражать разнообразие чужой личной жизни, — замечаю снисходительно и бросаю ещё один взгляд на девушку, чьё внимание и лучезарная улыбка уже принадлежат пожилой паре. Ниже жилета у неё обычная юбка до колена, а ножки обтянуты чёрными полупрозрачными колготками в мелкий горошек.       Никогда таких раньше не видел. И сейчас смотрю и не могу понять, почему они притягивают взгляд и кажутся настолько жизнерадостными, что губы невольно трогает улыбка — не та, что безотказно работает на женщин, а искреннее выражение радости.       — Пойду пока узнаю, где будет проходить презентация, — бросает Кирилл, резко сливаясь с потоком людей и оставляя меня одного. По-хорошему, его манёвр означает «делай что хочешь, лишь бы я не видел», и у меня нет ни одной причины, чтобы не воспользоваться данной возможностью.       Прошло полчаса, как мы приехали на выставку достижений военной техники, приуроченную к Дню Победы, а в глазах уже слегка рябит от чёрно-оранжевых полос Георгиевской ленты, щедро намалёванных на стенах павильона и приколотых к груди без исключения каждого проходящего мимо человека, от мала до велика.       Для моей семьи этот праздник всегда был особенным, отмечался чуть ли не с большим размахом и торжественностью, чем обожаемый всеми Новый год. Доставались из альбома фотографии прадедушки, позирующего на фоне разрушенного после штурма Рейхстага, и бабушки по отцовской линии, все военные годы спасавшей жизни в полевом госпитале.       Но мы с сестрой больше всего ждали традиционной поездки в город. Отец, занимавший должность полковника ВДВ, надевал свою форму, и мы испытывали особенную гордость и восторг каждый раз, когда люди замечали его ордена и медали* и подходили пожать ему руку и сказать спасибо. Он выглядел, как настоящий герой, и не только в наших глазах.       Мы же с Кариной непременно везли с собой охапку алых гвоздик, чтобы раздавать их ветеранам. Помню их терпкий запах и слёзы в блеклых глазах, окружённых сетью глубоких морщин. И то, как отец всегда старался держать сестру за руку, а мне опускал ладонь на плечо в знак одобрения, и эта ладонь казалась такой огромной и сильной, что внутри всё заходилось от страха и трепета.       Ещё несколько лет после развода родителей мы продолжали приезжать на праздник с одним отцом — мама слишком тяжело переносила новую беременность, а потом не хотела тащить в толпу и шум совсем маленькую Диану. Потом отца не стало, и все прежде завораживающие моменты вмиг потеряли своё очарование.       Хоть с отчимом у нас и сложились хорошие отношения, подобные прогулки с ним вызывали во мне чувство внутреннего протеста. Будучи историком, специализировавшимся именно на новейшей истории России, он мог разложить весь ход войны по датам, цифрам и событиям. Только мне больше по душе оказалось суровое молчание практика, чем складные рассказы теоретика.       Вот и сейчас сидит в солнечном сплетении небольшая заноза разочарования. Всё стало каким-то… не тем. Или просто я старею?       Среди бодрых военных песен, всё тех же с виду гвоздик, утомляющих взгляд ленточек единственным источником радости становятся колготки в горошек на худеньких женских ножках.       — Вы можете мне помочь… Вероника? — отрываю взгляд от её смущённого лица лишь на мгновение, чтобы прочитать написанное на бейдже имя, а заодно на глазок определить размер груди. Отличная. И грудь, и носящая её девушка.       — Я постараюсь, — на её светлой коже появляется очаровательный лёгкий румянец, а в моей голове уже мысленно идёт перестройка расписания на ближайшую неделю, чтобы выделить хоть один полноценный вечер для свидания.       Даже если вечер не закончится сексом, ходить на свидания с вот такими скромняшками-милашками это особенное удовольствие. Позволяет хотя бы не растерять способность нормально общаться с женщинами, пресытившись меркантильными и готовыми на всё стервами, коих стало слишком много в моём окружении с начала работы на Войцеховского.       — Знаете, мой друг должен выступать здесь. Представление инновационных технологий для использования в обороне. Но он никак не может найти, где же будет проходить эта презентация. Вы, случайно, не знаете?       — Знаю, — она кивает и чуть прикусывает нижнюю губу, чтобы не засмеяться. И показывает взглядом прямо за мою спину, где между самоходкой* и миномётом «Василёк» организован небольшой подиум-сцена.       Хорошо, что Кирилл решил прогуляться. Он бы ещё не один год припоминал мне об этом.       — Мой друг очень невнимателен. А я слишком доверчив, — можно уже не извиняться, потому что мой маленький провал воспринят ей как оригинальный способ показать свой интерес. — Скажите, Вероника, а эти парни по углам призваны охранять вас от особенно настойчивых поклонников? Сколько времени у меня есть, прежде чем получить дубинкой по коленям за слабость к прекрасным девушкам?       Её взгляд смущённо опускается к ногам, но прежде инстинктивно пробегается по углам, где стоят охранники, и мимолётом останавливается в центре зала, как раз там, где расположена сцена. Значит, скрытая охрана стоит там.       Если знать, где их искать, обнаружить «тех самых» проще простого. Слишком часто оглядываются по сторонам и слишком серьёзное имеют выражение лица. Разная одежда, но у обоих очень объёмный верх, чтобы удобно было прятать под куртками и свитерами кобуру с оружием.       Вообще-то я категорически против посещения мероприятий, где нас отказываются посвятить в план безопасности участников. Хоть официально я уже не числюсь телохранителем Кирилла, как четыре года назад, когда только начинал на него работать, но если кто-нибудь решит превратить единственного наследника крупной технологической корпорации в решето, то отвечать за это всё равно придётся мне.       Не перед его отцом — тот наверняка лишь рукой махнёт, — а перед собственной совестью, которая меня с говном сожрёт, если с Киром что-то случится. Каким бы занудным и дотошным он не был, называя его «другом» я ничуть не лукавил.       — Думаю, их реакция будет зависеть исключительно от вашего поведения, — наконец находит девушка слова, заодно выдавая лёгкую шепелявость, которая немного охлаждает мой пыл.       Та, которая неизменно лезет в мои мысли, как бы грубо я её из них не вышвыривал, очень громко и протяжно произносит «р». Порыкивает, как дикий зверёк, когда злится. Томно мурчит, когда расслаблена и довольна.       — Тогда я постою здесь и изображу заинтересованность вашим стендом, — разворачиваюсь к ней боком, занимая позицию максимально удобную для просмотра всего, что происходит вокруг сцены, и вскользь разглядываю представленные за стеклом патроны, большая часть которых откровенный муляж. — Чтобы при первой же возможности выкрасть вас отсюда.       Милейшая Вероника отвлекается на посетителей, а я исподтишка наблюдаю за всем происходящим в зале, то и дело останавливаясь взглядом на охранниках. Не взбрыкни я прямо на выпускном академии МВД, наверняка занимался бы сейчас чем-то похожим.       Не зря отец с детства говорил, что с моим характером путь в армию мне закрыт. Как оказалось потом, и в полицию, и в следственный комитет — тоже.       Проблема не в вспыльчивости или излишнем своенравии. Напротив, моей выдержке можно позавидовать.       Просто с самых ранних лет я знал, что заслуживаю больше, чем мне обычно пытались предложить.       Странные движения вокруг сцены я улавливаю сразу. Мужчина присаживается, имитируя необходимость завязать шнурки, только вот руки его движутся около той ноги, что при этом оказывается отставлена назад. Один же из скрытых охранников бросает быстрый взгляд в его сторону и следом смотрит на своего коллегу, отвлекшегося на телефон.       Внутренности прорезает острым клинком тревоги, какими-то невнятными толчками терзавшей меня с самого утра.       Везёт, что Кирилл тут же оказывается в поле моего зрения. Не везёт, что вместе с несколькими людьми в костюмах он продвигается прямиком к сцене.       Тело не подводит меня: все движения быстрые, чёткие, выверенные. Никакой дрожи, ни секунды заминки. Только сердце бьётся так быстро и сильно, что я слишком чётко ощущаю его пульсацию в собственной груди.       — На выход отсюда. Быстро! — он вздрагивает то ли от того, что я резко хватаю его за локоть, подскочив со спины, то ли от тона моего голоса, в котором и сам слышу незнакомые ранее стальные нотки. Открывает рот, замирает на пару секунд и просто кивает, экономя нам обоим время.       Войцеховский может до усрачки спорить со мной по мелочам, но когда доходит до дела, он действует так же быстро и решительно, как я сам. Поэтому не считаю нужным контролировать его и незамедлительно бросаюсь в ту сторону, где видел подозрительного мужчину, параллельно выискивая взглядом охранников.       Из четверых осталось лишь двое.       На этот раз я переоценил желание Кирилла жить, потому что в павильоне вдруг начинает орать пожарная сирена. И если мы ещё встретимся, то я обязательно выскажу ему, в каком направлении стоило бы засунуть своё благородство.       И наверняка услышу не меньше претензий в ответ из-за того, что тоже не спешу на выход.       — Эвакуация! Давайте, выходите! — кричу, подгоняя стушевавшихся людей, грубо подталкиваю в спину женщину с мальчишкой лет пяти, истуканом застывшую среди прохода. Видимо, большинство не воспринимает тревогу всерьёз, поэтому никакой спешки и паники не возникает.       Люди оглядываются по сторонам, вовсю поддаваясь стадному инстинкту и пытаясь понять, к кому прибиться: к тем, кто продолжает вальяжно расхаживать между экспонатами, или к организовавшейся очереди на выход из зала, где на кой-то хрен послушно проходят по одному сквозь рамку металлоискателя вместо того, чтобы резвой толпой ломануться в обход.       Судя по часам, презентация должна была начаться уже две минуты назад, но ощущение надвигающейся катастрофы всё равно никак не хочет меня отпускать.       Что-то грядёт, что-то зреет, что-то вот-вот рванёт.       Может быть, всё это лишь игра воображения. Отложенное понимание того, что в моём сердце пару дней назад уже случилась катастрофа.       — Ты говорила, что никогда мне не позвонишь.       — Я помню, Глеб. Просто… не знаю, как это объяснить. Мне вдруг стало очень нужно сказать тебе, что я хочу, чтобы у тебя всё было хорошо.       — У меня всё хорошо, Люся.       — Кажется, у меня тоже.       Замечаю группу подростков возраста Дианы, заливисто смеющихся около манекена с новой формой спецназа, и решительно гашу инстинкт самосохранения, ещё раз бросая взгляд на часы. Уверяю себя, что пока разгоню этих малолетних придурков, как раз успею смириться с горечью своей ошибки.       Это надо же было так налажать…       Удар.       Проходится странной вспышкой по глазам, вбивается гвоздями в уши, заставляет тело покачнуться в сторону, еле удерживая равновесие.       Мне требуется несколько секунд, чтобы проморгаться и увидеть тёмно-серый дым сквозь плывущие во тьме яркие точки. Ещё несколько — чтобы тряхнуть головой и услышать отголоски каких-то звуков, еле прорывающих пелену гудяще-звенящей тишины. Осознание произошедшего приходит заторможенно, отвратительно запоздало учитывая тот факт, что я практически единственный, кто знал, что это может случиться.       Но знать и быть готовым — совсем не одно и то же.       Разум играет со мной злую шутку, представляя окружающую действительность в каком-то голливудском слоу мо, с повышенными до предела контрастностью и чёткостью, с эффектом полного 3D: ярко-красная кровь и чёрная сажа на полу, толчок в плечо от пробегающего мимо человека, едкий запах гари и палёной плоти, от которого свербит в носу.       Наверное, все эти особенности восприятия — просто естественная защитная реакция организма на вид раскуроченных до ошмётков мяса тел. То, что должно помочь мне развернуться и поскорее уйти прочь, не поддаваясь лишней панике и не впадая в ступор от страха.       Именно так я и поступаю, совсем не обращая внимание на то, как трясётся и покачивается под ногами пол. Словно снова оказался на карусели-кораблике, и сейчас по лицу будут бить развевающиеся на ветру длинные тёмные волосы Карины, а мамин голос начнёт отсчитывать каждый наш высокий взлёт придуманной считалкой.       Море волнуется раз…       Море волнуется два…       Несколько приглушённых хлопков следуют друг за другом, на голову неожиданно сыпется песок, а источник пугающе-громкого треска найти я просто не успеваю.       Море волнуется три…       Мир замирает, а ты — лети!       Ещё один удар приходится в затылок, и я инстинктивно тяну ладонь к тому месту, по которому расползается острая боль. Но не успеваю и резко выключаюсь.

***

      Первая реакция — попытаться немедленно встать, и здесь слабость и ломота в теле только помогают не наделать глупостей. Носом врезаюсь во что-то твёрдое и шероховатое, сдираю кожу до лёгкого и досадного жжения и тут же откидываюсь головой назад, осторожно и медленно, стараясь не делать больше резких движений.       Вокруг темно. Единственный звук, который мне доступен, это тонкий и ровный писк, явно свидетельствующий о том, что меня просто оглушило недавним взрывом.       Несколькими взрывами. Те хлопки, что раздавались незадолго до моей отключки, слишком похожи были на ещё несколько зарядов. Может быть, даже незапланированных, ведь в этом павильоне находилась хуева туча настоящего оружия, которое могло рвануть следом.       И может до сих пор.       Неизвестность и дезориентированность подталкивают к самому краю, покатому и скользкому. А за ним — яма паники, провалившись в которую вряд ли выберешься обратно, скорее закопаешь себя заживо.       Самое важное сейчас, это сохранять спокойствие и способность трезво мыслить.       Делаю несколько неглубоких вдохов носом, крепко сцепляя зубы. Воздух пыльный и тяжёлый, неприятно оседает на слизистых плотным и раздражающим слоем, который хочется смыть, выплюнуть из себя. Хочется чихнуть. Но свободного пространства вокруг моей головы мизерно мало, так, что даже попытку повернуть её набок приходится остановить, уперевшись краем лба в плиту.       Я понимаю, что оказался погребённым под обломками рухнувшего павильона. Только стараюсь не фиксироваться на этой мысли, отгонять её от себя, потому что стоит зацепиться за неё хоть на секунду, как тут же начинают раскручиваться длинной нитью вопросы, от ответов на которые будет зависеть моя жизнь.       Как глубоко под завалом я оказался? Будет ли поступать сюда достаточно воздуха, чтобы нормально дышать? Не треснет ли плита надо мной и не придавит ли раньше, чем до меня доберётся помощь?       Если думать об этом, то можно сойти с ума. Я чертовски несерьёзно относился к теоретическим занятиям в академии, но отлично запомнил фразу одного из преподавателей: «Ваши шансы на выживание в любой чрезвычайной ситуации на восемьдесят процентов будут зависеть от устойчивости вашей нервной системы. И на двадцать процентов — от бронежилета».       Только сейчас ни эта жёсткая, неудобная штука, сковывающая мой торс, ни кобура с верным Глоком*, неприятно упершимся в лобок, мне точно не помощники.       Расслабиться. Надо расслабить всё тело и понять, какой размах движений у меня есть. Сосредоточиться на всех возможностях того положения, в котором я оказался, чтобы составить хоть какой-то план по выживанию, помимо наиболее эффективного «ждать и молиться».       Я цел. Есть только боль в затылке, да неприятно саднящие царапины, покрывающие открытые участки кожи. Ничего не передавлено, не отбито, не оторвано, что уже можно воспринять как огромную удачу.       Пока мне довелось угодить в капкан, а не на тот свет, стоит хвататься за любой шанс выжить.       — Ты улыбаешься.       — Извини.       — Люсь, что ещё за «извини»? Просто это немного странно: ты большую часть пути молчишь и улыбаешься.       — Иногда мне в голову лезут странные мысли. Так, разные забавные глупости. Не обращай, пожалуйста, внимание.       — Расскажи.       — Тебе будет не интересно.       — Мне интересно. Расскажи.       — Ох. Ладно. Наверняка у тебя тоже в школе или в институте были такие учителя, которые специально занижали оценки, чтобы сподвигнуть стараться ещё усерднее?       — Всегда таких терпеть не мог.       — А я сейчас подумала, что судьба делает так же. Под каждым выпадающим нам «отлично» обязательно подрисовывает противный жирный минус. Не в наказание, а чтобы заставить нас в следующий раз выкладываться на максимум для своего счастья.       Тошнота вместе с внезапным головокружением пугает. Ещё хуже становится от того, что и с закрытыми, и с открытыми глазами я вижу лишь беспроглядную тьму, сильно давящую на психику. Никогда не боялся темноты, даже в раннем детстве, но сейчас спасительным показался бы хоть тонкий, блеклый лучик света.       Прошло, наверное, всего минут десять как я очнулся, а спина уже начинает затекать от вынужденного однообразного положения. Осторожно, плавно развожу руки по бокам, продвигаясь по миллиметрам, ощупываю пальцами холодные, потрескавшиеся плиты пола, строительную пыль и небольшие куски раскрошившегося гипсокартона.       Пока одной рукой не натыкаюсь на чужую ладонь. Совсем небольшую и хрупкую, явно принадлежащую женщине или подростку.       — Вы меня слышите? — чётко проговариваю каждый слог, потому что собственный голос кажется лишь помехами в тонком и остром звуке, до сих пор закладывающем уши. Вряд ли мне удастся разобрать ответ, даже если он будет.       Аккуратно и медленно веду вверх по чужой ладони, испытывая радость и надежду от того, что кожа под моими пальцами тёплая, совсем живая на ощупь. Дохожу до середины предплечья, и уже на уровне локтя влипаю в лужу горячей жидкости.       Кровь продолжает струиться откуда-то сверху, движется под моими пальцами, омывает их, прежде чем скатиться на пол. Обратное движение совершаю резко и быстро, возвращаюсь к чужому запястью, хотя на уровне подсознания уже приходит чёткое понимание того, что я трогаю труп.       Пульса нет.       Не думать об этом. Отключиться от действительности и попытаться спасти свой разум. Найти хоть что-то по-настоящему значимое, важное, настоящее за все двадцать шесть лет своей беспечной жизни, чтобы погрузиться в это, как в спасительный кокон.       Воспоминания. Мне нужны воспоминания.       А в череде всех возможных вариантов горит яркой лампочкой аварийного выхода только она. Люся.       Лю-ся. Такое странное имя. То ли мягкое, то ли звонкое. То ли яркое, то ли смазанное. Шьёт рану на моём сердце: стежок гладкими саморассасывающимися нитями, стежок тёмным и грубым джутом, что будет гноиться и ныть годами.       Не женщина, а сплошное противоречие. Не женщина, а неразрешимый ребус. Не женщина, а неизлечимая аутоиммунная болезнь.       Не женщина, а жена. Чужая жена. _____ *Подразумеваются награды отца Глеба за участие в Чеченской войне. *Самоходка — сокращённое название самоходной артиллерийской установки. *Глок (Glock) — популярная марка пистолета.