Ходи!

      — Это обязательно? — морщится недовольно Кирилл, когда мне приходится довести его до самой двери машины.       Основное определение тут — приходится. Но за последние пару месяцев работы с этим парнем я так устал заевшей пластинкой твердить о правилах и требованиях к работе частного телохранителя, что теперь просто демонстративно молчу, мысленно отсчитывая минуты до того момента, как моя смена официально закончится.       — Мог бы сразу и дверь для меня открыть, — продолжает он с сарказмом, словно специально выискивает тонкие ниточки, выступившие за пределы прежде прочного полотна моего терпения, и с упоением дёргает за них.       Впрочем, если бы он знал, сколько мне платят за его капризы, давно бы оставил бесплотные попытки вывести меня.       — А эти кабаны всюду таскаются за нами, чтобы быстро избавиться от моего трупа, когда ты оплошаешь?       Если уж на то пошло, я сам отнюдь не в восторге от этих амбалов, которых Войцеховский-старший приставил к нам. Появляется ощущение, что их главная задача — присматривать за тем, как я присматриваю за этим противным говнюком.       Всего на четыре года меня младше, а ведёт себя так, будто только вступил в пубертат. Почти на том же уровне, что моя младшая сестра, чьё общение с нами теперь состоит лишь из придирок, упрёков и попыток огрызнуться.       — А почему я должен ехать в этой машине, если теперь есть они? Может хоть один из них умеет разговаривать, в отличие от тебя. С тобой стало очень скучно.       Я кривлю губы в улыбке, стараясь сдерживать любые проявления злости и раздражения к нему. В нём говорит трудное детство, во мне терпеливо молчат большие деньги, и этот расклад вряд ли поменяется.       — Все вопросы адресуй своему отцу, — отвечаю сдержано и сухо, чтобы не выглядеть обиженной истеричкой, но и за эти несколько нейтральных слов он хватается цепко и начинает тут же стараться вытянуть из меня ещё что-нибудь.       — Ты же общаешься с ним намного чаще, — с усмешкой замечает Кирилл, и я прямо чувствую, как он своим странным, мрачным взглядом прощупывает каждую мышцу на моём лице, ожидая, когда же та дёрнется и выдаст эмоцию.       То, как он пытается манипулировать мной, выглядит топорно и слишком очевидно. Для меня. Вижу, что окружающие вполне успешно попадаются на эти крючки, не замечая неладное.       — Ты что-то от меня хочешь, Кирилл? — внутри начинает ощутимо вскипать злость, спрятать которую уже не получится, и я ловко прикрываю её завесой снисходительной улыбки.       Почему-то уверен, что стоит лишь раз дать слабину и позволить ему увидеть, как сильно меня на самом деле выводит его поведение, как этот пацан меня и правда со свету сживёт.       — Мне не нужны эти двое из ларца, — произносит он с напором, который предполагает, что я и без дополнительных объяснений должен догадаться об истинном смысле его слов.       Я-то догадываюсь. Даже без вот этой хмурой мины на его лице и взгляда, который вот-вот расхерачит дыру в моей черепушке. Он, видимо, считает меня равным себе, и это плюс для моего самолюбия и огромный минус — для всех остальных аспектов моей с ним работы.       — Я же сказал, что эти вопросы решает твой отец.       — Ты можешь убедить его, что в них нет необходимости.       — Я не буду этого делать, — специально беру паузу, чтобы насладиться его реакцией, но вопреки всем ожиданиям Кирилл не взрывается и не истерит, напротив: словно прокручивает назад плёнку последних событий и ищет момент, когда всё сбилось с его сценария. — Ты не готов ходить без личной охраны.       — Скажи, что нужно сделать, чтобы быть готовым? — без промедления спрашивает он, а меня так и подрывает перейти на личности и ткнуть его носом в те вещи, которые должны быть очевидными даже для его возраста.       При первом знакомстве его отец упомянул, что не занимался его воспитанием и их первая встреча произошла уже после совершеннолетия Кирилла. Не в моих правилах и должностных обязанностях лезть в чужую жизнь, но теперь и правда становится интересно, кто же его воспитывал? Стая волков?       Кажется, не дай я ответ, и на моей шее тотчас же с диким рыком сомкнутся его зубы.       — Это будет очень длинный список требований, Кирилл. Тебе намного проще…       — Значит дай мне этот список, — перебивает он с ненормальным упрямством и настораживающей решительностью.       Впрочем, я уверен, его пыл поостынет очень быстро. Достаточно будет сходу вручить ему Desert Eagle и позволить охренеть от высокой отдачи, а потом разок уложить его на лопатки и оставить с вывихом на пару недель. У нас в Академии и с большим гонором у пацанов удачно справлялись подобными методами.       — Ты совсем не подходишь под ту характеристику, которую дал тебе отец, — замечаю задумчиво, и он заметно напрягается, стихает, отворачивается от меня.       «Мальчик, очевидно, ничерта не смыслит в жизни, глуповат и наивен. Надо бы приглядывать за тем, как он будет распоряжаться свалившимися на него деньгами, направлять его, чтобы не лез куда не надо и лишний раз не отсвечивал моей фамилией».       Мальчик хитёр, как чёрт. И порой мне кажется, что это не я приглядываю за ним, а он наблюдает за мной.       — Вот и поделись с моим отцом своим экспертным суперценным мнением, — бросает Кирилл с откровенной насмешкой перед тем, как выйти из машины. Сквозь слегка затемнённое стекло смотрю на то, как он безропотно дожидается амбалов и в их окружении заходит домой, ни единой эмоцией не выказывая недовольства, и уже не понимаю, плакать мне или смеяться.       Для начала — тщательней следить на своими эмоциями, которые даю в излишке, раз уж пацан сумел разглядеть, как же меня коробит эта работа и должность официально оплачиваемого стукача.       Но самое поганое это представлять выражение лица своего отца, если бы он узнал, как опрометчиво я спустил в канализацию годы обучения и собственные перспективы.       Настроение резко уходит в отрицательное значение и я всерьёз раздумываю над тем, чтобы отменить встречу. Даже малодушно сочиняю какие-то правдоподобные отмазки, пока еду по навигатору к оговорённому заранее месту. Проблема только в том, что за последние две недели я уже переносил встречу с лучшим другом трижды, и проще наконец выслушать его «потрясающе важные» новости и спокойно пропасть из поля зрения ещё на полгода.       Затылок Юры замечаю сразу же — несмотря на вечернее время, в кафе совсем немноголюдно. Уже приближаясь к нему, вспоминаю, что он должен был взять с собой ту девчонку, о которой отзывался с таким восторгом, словно в постель к нему сошло живое божество, но за столиком он сидит один.       Это к лучшему. По определённым причинам я предпочитаю не знакомиться с девушками своих друзей.       — Я был уверен, что ты уже не придёшь, — хмыкает Юра, и я лишь удивлённо приподнимаю брови в ответ, словно не понимаю, с чего бы он мог сделать подобный вывод. Он же никак больше не развивает эту тему, подвигает ко мне меню и поясняет: — На самом деле мы и сами только пришли. Слишком долго… собирались.       Слух неприятно цепляется за «мы», а после многозначительного и осознанно выделенного голосом «собирались» мне и вовсе хочется изобразить приступ тошноты. Кажется, Кирилл всё же успел меня укусить, или его поведение бунтующего закомплексованного подростка передаётся даже воздушно-капельным.       Юра внимательно изучает меню — он с детства был таким дотошным, почти помешанным на мелочах, — а я равнодушным взглядом окидываю зал, стараясь не думать о том, как всё изменилось.       Когда-то это стало бы нонсенсом: встретиться впервые за несколько месяцев и не начать с первой же секунды наперебой рассказывать друг другу последние новости. Но мне не хочется делиться подробностями своей нынешней жизни, а у него серьёзный выбор между салатом с тунцом или с красной фасолью.       Стремительное приближение к нам девушки неожиданно отдаётся внутри неясной тревогой. Она невысокая, слишком тонкая — будто совсем ещё подросток, короткие и пушистые тёмные волосы нелепо подпрыгивают при ходьбе. Взгляд цепляется за надетую на ней вместе с серыми джинсами белую рубашку, очень объёмную, с закатанными до самых локтей рукавами, и завязанную на талии каким-то небрежным узлом.       Тот самый типаж девушек «я не такая, как все», который вызывает во мне отторжение прямо на генетическом уровне.       Но ощущения почему-то такие, будто с её появлением в поле моего зрения где-то на периферии начала мигать тревожная красная лампочка, и заорала в полную громкость сирена. И я чувствую себя так же, как любой человек, внезапно попавший в экстренную ситуацию: дезориентированным и растерянным.       Сам не знаю, откуда это невыносимое желание, чтобы она сейчас свернула к любому другому столику. Мне ведь точно нет дела до того, с кем кувыркается Юра.       — Привет, — улыбается она доброжелательно и мешкает несколько мгновений, решая, какое место занять, пока Юра не вмешивается, отодвигая для неё стоящий рядом с ним стул.       — Глеб, это Люся. Люся, это Глеб, мой лучший друг, — представляет он и, чуть задержав на мне взгляд, с насмешкой добавляет: — Обычно он всем очень нравится.       Я как по команде выдаю широкую улыбку, а сам впервые так дотошно вдумываюсь в ту характеристику, которой меня чаще всего награждают знакомые. И она не содержит в себе ни единого личностного качества, словно я лишь ничтожный кусок дерьма, которому повезло родиться с внешностью, неизменно цепляющей девчонок.       Собственно говоря, именно поэтому я предпочитаю не знакомиться с девушками своих друзей: порой им тоже нравлюсь слишком сильно.       И очень некстати, что все эти мысли посещают меня именно сейчас. Кажется, будто они транслируются то ли вслух, то ли по низкочастотным каналам напрямую в голову этой Люси, до того странным взглядом она смотрит на меня.       Чертовски неуютно.       — Значит, вы дружите с детства? — её голос мягкий, бархатистый, похож на громкий шёпот, и это вызывает у меня ещё одну волну резкого отторжения. Потому что приходится напрягаться, чтобы услышать её. Невольно придвигаться ближе, уделять максимум внимания ей одной, даже собственные мысли и то — ставить на паузу.       Если бы я приехал сюда в нормальном настроении, то наверняка бы не обратил внимание на подобные мелочи. Ни на шепчущий голос, ни на притягивающую взгляд ярким пятном и почему-то ужасно раздражающую белоснежную рубашку, ни на факт того, как изредка скользит по моему профилю её взгляд. Не заинтересованный и оценивающий, как бывает обычно. Такой, словно мы уже были знакомы когда-то, и сейчас она отчаянно пытается меня вспомнить.       На пришедшую в полную боевую готовность нервную систему это действует, как мощный триггер. Адреналин ударяет в голову. Расширяются зрачки, учащаются пульс и дыхание, мышцы сжимаются пружиной. Организм готовится дать ответный удар, и мне никак не удаётся справиться с собой и признать, что никакой опасности нет.       Есть. Я чувствую её так чётко, будто к виску приставлено дуло пистолета.       — С младшей группы детского сада, — откликается тем временем Юра, по-хозяйски приобнимает Люсю за талию и притягивает к себе под бок. — Мы и жили в соседних домах, и учились потом вместе.       — И в Академии? — уточняет она, и я еле сдерживаюсь, чтобы не закрыть глаза.       Курок взведён.       «Запомни, сынок: настоящий мужчина должен смотреть своему страху в лицо. Лучше пуля во лбу, чем выстрелы за спиной».       — И в Академии, — голос Юры вовсю сочится иронией, против которой моя ломаная ухмылка выглядит полным провалом в линии обороны. — Только вот Глеб решил выделиться, и прямо на выпускном послал ректора на хуй.       — Я его не посылал, — морщусь, потому что в его формулировке события того вечера выглядят как каприз избалованного мальчика, понадеявшегося, что дерзость сойдёт ему с рук.       Нет, ректора я не посылал. После обычного «идите на хуй» можно было бы попробовать извиниться и восстановить наши прежне доверительные отношения. Сослаться на несуществующую вспыльчивость, надавить на воспоминания о том, как они с отцом брали с собой на охоту меня, тогда совсем ещё мальчишку, и только улыбались, когда я закрывал ладонями уши, спасаясь от звуков выстрелов.       Но за то, что я сказал ему тогда на самом деле, извиниться бы уже не вышло. Даже если бы я сам захотел, решив, что ради карьеры можно разок засунуть понятие о чести себе в задницу.       — Это секрет, интрига, тайна за семью печатями, — водит Юра ладонями в воздухе, имитируя движения и тон голоса дешёвого фокусника. — И ты никогда и никому не расскажешь, что же там произошло на самом деле!       — Именно, — спокойно киваю в ответ, игнорируя его кривляния, и снова ловлю на себе мимолётный взгляд Люси, сидящей с лёгкой улыбкой на губах и совершенно отрешённым от происходящего видом. И снова становится не по себе, и возникает странное желание сбросить с себя кожу, потому что в этой мне вдруг оказывается слишком тесно.       Не уверен, хочет ли Юра сказать что-то ещё. Раньше он знал, когда стоит тормознуть, но резко перевернувшаяся в последние полгода реальность постепенно учит меня не принимать прошлое в расчёт. Как человеку с амнезией, мне приходится заново узнавать эту жизнь и знакомиться с тем, что представляют из себя прежде близкие люди.       Резко выдыхаю, зацепившись взглядом за чёрную кайму пуговиц и выбитое на них же название марки. Ну конечно — на ней надета его рубашка.       — А не рассказываю я о том случае, потому что им не горжусь, — добавляю жёстче, чем следовало бы, и сам это понимаю. Юра смотрит на меня исподлобья несколько мгновений, а потом снова улыбается как ни в чём не бывало.       — Странно видеть тебя таким серьёзным.       — Старость, Юра, — пожимаю плечами, охотно подыгрывая его попытке разрядить обстановку. — Через полгода и ты таким станешь.       — Ты уже рассказал? — спрашивает Люся и, чуть приподняв голову с его плеча, упирается ему в подбородок растянутыми в улыбке губами. Фиксируюсь взглядом на этом участке, и всё вокруг мгновенно выпадает из фокуса, расплывается, размывается.       На периферии Юра смеётся и обьясняет, что у нас с ним разница в возрасте ровно в полгода, и раньше это становилось подспорьем для многочисленных шуток про старость и юность. Я слушаю, но не слышу. Перед глазами чётким слайдом только плавная линия светло-розовых, чуть приоткрытых губ.       Не на что там смотреть. Ничего особенного: глаза миндалевидные, чуть раскосые, тёмные — большего за пару секунд прямого визуального контакта не разобрать. Нос, рот — всё обычное, аккуратное, даже маленькое.       Вся эта Люся никакая. Обычная девочка, — тут не то, что женщиной, но и девушкой не поворачивается язык её назвать, — какие десятками ходят по улице.       Просто что-то в ней такое, что царапает меня изнутри. Раздражающее. Задевающее. Пугающее той реакцией, что выдаёт сейчас собственное тело.       — В общем, Глеб, ради чего мы сегодня собрались, — объявляет Юра и выдерживает эффектную паузу, глаз не сводя с моего лица, с которого вот-вот потечёт расплавившаяся от усталости восковая учтивая улыбка. — Мы с Люсей женимся! Свадьба через полгода, в августе.       — Поздравляю, — говорю на автомате, безэмоционально и сухо, вместо того, чтобы произнести более подходящее: «Ты совсем рехнулся?»       Но это ведь не моё дело. Не моё.       Моё — это ощущение вылетевшей только что пули, мучительно медленно ввинчивающейся в висок. Прожигающей кожу прикосновением раскалённого металла, разрывающей ткани своим давлением, пробивающей кость в один миг и застревающей где-то в голове.       — Будешь моим шафером?       — Нет, — качаю головой, надеясь незаметно вытряхнуть из неё эту чёртову пулю прямо вместе с пульсирующим болью комком раскуроченных мыслей. Чтобы объяснить свой отказ мне не нужно много времени, достаточно лишь вспомнить о том, что ехал сюда уже на взводе и в паршивом настроении. — Не хочу подвести тебя в такой день, а сейчас у меня такой график, что никогда не угадаешь, когда меня дёрнут на работу, и когда с неё отпустят.       Юра недовольно кривит губы, но мне кажется, что снова притихшая в этот момент Люся вздыхает с облегчением.       — Ты так и работаешь на какого-то там бизнесмена? — его небрежный тон задевает даже сильнее, чем длящиеся много часов кряду попытки Кирилла меня допечь.       Да, не выступи я тогда на выпускном, и носил бы сейчас погоны. Это была моя мечта, моя цель — не его. Юра пошёл в академию МВД просто вслед за мной, отказавшись от своего юридического. Сказал, что передумал всю жизнь копаться с бумажками, а вместе нам будет веселее.       Охуенное получилось веселье, друг.       Он — в форме, с табельным и ксивой, щедро отсыпает мне снисхождение. Столько, что подавиться можно.       — С его сыном. Ему девятнадцать.       Хотя порой кажется, что или десять, или за восемьдесят.       — И что ты делаешь? Вытираешь ему сопли и жопу?       Официантка как никогда вовремя появляется, чтобы принять у нас заказ, потому что моё терпение второй раз за день взлетает до той точки, после которой детонация становится неизбежной.       Видимо, я и правда стал слишком серьёзным, если после обычных для нашей бывшей студенческой компании резких шуток хочется не рассмеяться или ответить что-нибудь ещё более провокационное, а просто въебать ему как следует.       Хотя никто не виноват в том, что я сам всё просрал и теперь старательно делаю вид, что меня это устраивает.       — Моя задача сделать всё возможное, чтобы этого говнюка не убили, — говорю, провожая взглядом фигуру официантки, так откровенно стрелявшей в меня глазами, что это, несомненно, не осталось незамеченным для остальных.       Юра улыбается ехидно, и в выражении его лица без труда читается преисполненное торжества «вот об этом я и говорил».       — Много желающих? — я поворачиваюсь к Люсе моментально, словно только и ждал очередной возможности взглянуть на неё. А она теребит тонкий серебристый браслет на запястье и смотрит совсем в другую сторону, на мгновение заставляя меня усомниться в собственной адекватности, и только заметив мою растерянность поясняет: — Много желающих его убить?       — Я сам в числе первых, — отшучиваюсь как всегда легко и естественно, только всё равно продолжаю коситься в её сторону, пытаясь понять, что именно в ней кажется настолько неправильным.       Наверное то, как она категорически не оправдывает мои ожидания. В мужской рубашке, с нелепо топорщащимися в стороны короткими пушистыми волосами, кончики которых то и дело заваливаются за ворот. С лёгкой, еле заметной улыбкой одними уголками губ. С таким спокойным видом, будто она понимает всё, происходящее здесь. Насквозь видит.       — Я отойду, — бросает она скомканно и тут же по инерции тянется к Юре за мимолётным и нежным поцелуем в уголок губ. Я невольно отворачиваюсь, и чёртова пуля в моей голове вибрирует, просачиваясь всё глубже.       — Пойдём курить, дедок, — усмехается Юра и поднимается сразу следом за ней, берёт с вешалки свою куртку и, стоит нам очутиться на улице, тут же спрашивает. — Ну как она тебе? Охуенный джек-пот я сорвал?       Просто пожимаю плечами, оправдывая своё упрямое молчание зажатой в губах сигаретой. Порывы холодного ветра подбрасывают вверх хлопья влажного снега, поэтому зажигалкой приходится щёлкать трижды, прежде чем удаётся прикурить. И времени проходит ровно столько, что возвращаться к заданному им вопросу становится бессмысленным, хотя сам Юра, возможно, думает иначе.       — Сколько ей лет?       — Девятнадцать.       Киваю, как будто так и думал. На самом деле — нет. По тому, как она держалась и преподносила себя, смело записал в наши ровесники. А внешность и вовсе колебалась в странном диапазоне от шестнадцати до двадцати пяти, подстраиваясь под каждую отдельную эмоцию.       — Слушай, может ты подумаешь ещё? Насчёт того, чтобы быть шафером? — Юра смотрит на меня в упор и кривится, когда я отрицательно кручу головой. — Ты стал таким мудилой после того случая, Глеб. Иногда удавить тебя хочется.       — Это взаимно, — беззлобно отзываюсь я и улыбаюсь ему. — Хотя ты как был засранцем, так им и остался, Кургаев.       Он смеётся, и атмосфера напряжения между нами начинает медленно спадать, растворяясь в морозном воздухе. А я всерьёз подумываю о том, чтобы не возвращаться больше в кафе и сразу уехать домой. Не волнует даже то, насколько убого это будет выглядеть со стороны.       Зато безопасно. Уже ноет тупой болью последствие моей смелости, так что теперь, вопреки заповедям отца, я готов бежать от приготовленной для меня в будущем автоматной очереди.       — Вы слишком торопитесь, — сам не верю, что говорю это вслух, но Юра реагирует на удивление спокойно. Так, словно слышал это уже не один раз.       Впрочем, вспоминая его родителей — не один десяток раз.       — Брось, Глеб, уже больше года, как мы вместе. И я точно могу сказать, что Люська — самое толковое вложение времени, сил и денег, какое только можно найти, — он делает короткую затяжку и добавляет уже не так уверенно: — И всегда можно развестись.       От необходимости как-то комментировать его как всегда сугубо практичные рассуждения на этот раз меня спасает поступивший ему звонок от начальства. Юра отходит на другой конец дома, топчется на месте, что-то обсуждая, и я достаю вторую сигарету, решая дождаться его здесь и сказать, что мне уже пора.       Но краем глаза замечаю выскользнувшую из кафе фигуру и понимаю, что уже слишком поздно.       Этот день ты запомнишь навсегда, Глеб Измайлов.       — Дашь прикурить? — Люся зябко ёжится в пальто, с виду совершенно не подходящее для январского холода, и впервые смотрит мне прямо в глаза. Долго.       Я убираю зажигалку, сработавшую без осечек, когда это действительно было нужно. Смотрю, как она зажимает в пальцах одну из этих длинных, тонких женских сигарет с паршивым запахом, которые всегда считал настоящим извращением.       — Юра заставит тебя бросить, — грубость вылетевшей из меня правды нейтрализую максимально дружелюбной улыбкой. Впрочем, тут хоть улыбайся, хоть скалься от злости, хоть морщись от досады, всё одно — веду я себя и правда как мудила.       Просто… она ему не подходит.       А кому тогда подходит? Не тебе ли?       — Ты хотел сказать «уговорит», — поправляет она как ни в чём не бывало, а взглядом следит за нервными размашистыми шагами своего жениха.       — Я сказал то, что хотел.       В ход идут все виды самообмана, сводящегося к тому, что всем будет лучше, если эта странная Люся со своим странным именем, странным взглядом тёмных глаз, странно дёрнувшимся вверх уголком губ прямо сейчас скажет Юре о том, что его друг заносчивое хамло, которого она больше видеть не желает.       Если не сейчас, то хотя бы потом.       Но это воздушное тёмное облачко прячет за пазухой кусок стали. И мои выстрелы рикошетом летят в меня же, а ей, кажется, и вовсе плевать.       — Вы слишком торопитесь, — повторяю с настойчивостью осла, и сам от себя не в восторге. Обычно у меня хватало такта и мозгов не вмешиваться со своими советами даже в жизнь ближайших родственников, но сейчас желание остановить всё любым путём зудит вокруг той чёртовой пули, что засела прочнее некуда.       — Юре ты тоже об этом сказал?       — Да.       — Хорошо, — теперь уже открыто улыбается она и разглядывает моё лицо так пристально, словно мы познакомились мгновение назад. И когда я, наконец, начинаю с облегчением разочаровываться в ней и готовлюсь произнести решительное «хватит», Люся вдруг снова начинает говорить: — Давно это у вас?       — Что?       — Никто не знакомит свою невесту с лучшим другом в самую последнюю очередь, Глеб.       Она не насмехается, не ехидничает, даже не улыбается больше. Молча докуривает сигарету, доносит бычок до урны, стоящей по другую сторону от входа, и возвращается в кафе, бросив на меня лишь один короткий взгляд напоследок.       Стою на одном месте, как идиот, сосредоточенно смотрю на стеклянную дверь, которая так и не открывается обратно, пока не возвращается взвинченный Юра и не уводит меня, оглушённого и задумчивого, вслед за собой к столику.       Официантка приносит наш заказ, ставит передо мной чашку с кофе, под которой, на салфетке, аккуратно выведен ручкой номер телефона. Увы, Юра замечает это одновременно со мной и только посмеивается, пока я с максимальным равнодушием переворачиваю салфетку чистой стороной.       — Слушай, Глеб, у тебя же теперь есть машина? — как бы случайно вспоминает Юра, а я мешкаю с ответом. Формально, это машина Кирилла — серебристый Кашкай, выбранный им по принципу «чтобы не бросался в глаза», слишком уж здравомыслящему для парня с огромными деньгами. Но с подачи его отца самому ему садиться за руль больше не рекомендуется, и роль водителя выполняю я, заодно без ограничений используя машину в личных целях. — У нас до осени своей не будет. Может свозишь нас как-нибудь в пару мест, выбрать банкетный зал для свадьбы? Не с мигалками же своими мне туда переться.       Ещё несколько встреч с невестой лучшего друга, рядом с которой мне неожиданно лезть на стену хочется? Конечно, почему бы и нет, просто охуенно удачная идея.       Я до последнего уверен, что откажусь. Могу соскочить в последний момент, даже дав сейчас согласия просто для галочки в графе «отзывчивость», которая всё равно никогда не будет упомянутой, ведь намного забавнее заметить, как сильно Глеб Измайлов всем нравится.       Всем, да не всем.       — Без проблем, только маякни о месте и дате заранее, — говорю с наигранным энтузиазмом, и исподтишка перевожу взгляд на его невесту. Она же, не мигая, смотрит в свою тарелку.       Люся. Плавный изгиб, обтекаемая форма, обеспечивающая максимально быстрое проникновение при минимуме сопротивления. Чудесные баллистические свойства одного короткого, но убийственно крупнокалиберного имени.       Люся.       Эта странная пуля покидает голову и влетает прямиком в моё сердце.