Отвращение к апельсинам

Альберих сосредоточенно пялится в экран ноутбука, запивая лишние мысли дешевым пивом из магазина напротив. Цифры прыгают с места на место, таблица рушится графа за графой, немногочисленные буквы трескаются в глазах и меняются местами. Работать в таком, обычном, состоянии, как ни сложно это признать, невозможно. В принципе работать эту идиотскую рабочую работу всегда было противно, но выхода особо и не было. А может, Кэйа его просто не искал. Дилюк наблюдает за братом из другого угла комнаты, переодически отвлекаясь на разбитый экран телефона в надежде получить сообщение от одного определенного человека. Самому писать совершенно не хочется. У него впавшие глаза, до сих пор не слушающиеся руки, а в мозгу равнины спокойствия и постепенное отрезвление. Так у этих братьев бывает всегда: рассорятся в пух и прах, а потом просто молча сосуществуют какое-то время, видя друг в друге исключительно призраков-сожителей и по кругу. Сначала Дилюк даже такой расклад принимать ни в какую не хотел: после нескольких лет отсутсвия какой-либо связи между ними откровенное отвращение ничуть не охладили, но привыкать и адаптироваться все же надо. Его ненависть была абсолютно слепа и чиста, как самый яркий бриллиант, своим сиянием ослепляющий еще и всех, находящихся рядом. Он ни разу не разбирался в мыслях Альбериха, ни разу не рефлексировал по поводу его действий, а лишь слепо велся - точнее, ходил кругами у одного столба - за собственными убеждениями и представлениями. Уже двадцать минут Кэйа не прикасается к клавиатуре, лишь таращится на резкий свет монитора и грызет кожу поочередно на всех пальцах рук. Рейгнвиндр сочувственно, но изо всех сил сдержанно предлагает целенаправленно передохнуть. "Какой бы моральной скотиной он ни был, он все еще человек". Аякс вертит в руках аскетичную серебряную карту, вглядывается в выдавленные числа. Он использовал ее так много раз, что, кажется, эти шестнадцать цифр просто обязаны автоматически запомниться, но нет, и он вводит их собственноручно каждый раз при заказе, а заказов у него много. Обычно театральная труппа представляется голодными артистами, возвышенными творцами образов, не нуждающихся в каких-либо особых материальных благах или же как минимум просто вынуждены так жить из-за отсутсвия денег. Но Фатуи зарабатывают просто прекрасно, как и честным своим талантом, так и легкими обманами в достаточно хорошем масштабе, чтобы разжиться, но не настолько большом, чтобы можно было проследить и раскусить. Чайльду уже давным-давно не стыдно за такие аферистические планы, хотя и в самом начале совесть не сильно колебала сознание, появляясь разве что для приличия. Уже сформировавшаяся к тому времени труппа была не особо готова к принятию нового артиста; но бойкая и властная сценаристка настояла на добавлении сумасбродного самородка, слоняющегося по городу. Семью последний раз он видел примерно тогда же, два с половиной года назад, и сейчас его общение с ней держится исключительно в виде короткого сообщения, которое можно написать, когда переводишь на счет крупную сумму денег. Его это устраивает, как, вероятно, и мать с братьями и сестрой. Чайльду обидно, что Кэйа не удосужился подняться. Все же в рыжих волосах и мутных голубых глазах заключен невероятный ребенок, и он совершенно не понимает, что же делает не так. Он берет власть обычно именно в отяжеляющий отходняк, когда сил фильтровать и контролировать мысли нет, а вещество начинает постепенно выводиться организмом. Тяжесть наступает со временем, и если с утра самообман тела исправно работает, то уже через несколько часов безбожно барахлит, заставляя слоняться без возможности и желания что-либо делать. Собственно, делать ничего и не надо, и в новом городе уже практически нечего смотреть, но просидеть до следующего выступления в номере как-то странно. Впрочем... Вновь закинув часть гонорара на счет некогда ближайшего человека, Аякс отшвырнул карточку и уставился в потолок. Ее лица он не помнит, что удивительно, ведь прошло действительно всего два года. Пусть отношения у них были не самыми теплыми и душевными, но мать - есть мать, а сын всегда будет сыном. Наверное, у нее такие же ломкие рыжие волосы, и уставшее лицо, и грубая фигура заморочившегося в домашней и обычной работе человека. На самом деле, он плохо запоминает любые лица, и воссоздание выразительных и мелких черт людей затрачивает много сил. Он не выносит тишины; в сумке всегда несколько портативных колонок и одна из них совершенно точно заряжена полностью. Он поглощает почти всю музыку, которую находит на просторах интернета, и, к сожалению, ни один звук его уже не торкает. Любой текст и ноты превращаются в одинаковый белый шум, раздражающе-успокаивающей волной проходя мимо. Лишь бы голова не болела. Чайльд меняет стики в электронке с невероятной скоростью, лишь переодически заряжая кейс. Цепочка мыслей все никак не придет к логическому завершению, и это крайне бесит. Аякс накрывает лицо рукой, переворачивается на бок и смотрит на экран телефона, не решаясь набрать сообщение. На дисплее светится один определенный контакт, и почему-то очень сложно нажать кнопку вызова или вообще как-то повзаимодействовать с ним, но Чайльд все же открывает мессенджер и отсылает короткую смс-ку с заботливым вопросом "как нос?", тут же откидывая навороченный айфон в сторону. Ведет себя, как втрескавшаяся девчонка. Кэйа еще долго игнорирует приходящие на телефон уведомления: ссылается на бесполезный спам и нежелание слепнуть от еще одного девайса. Но, закрыв, сдавшись, крышку ноутбука, все же заглянул в поношенный телефон. Пару минут пялился в экран молча, что-то напечатал и отбросил в сторону. Встал, многозначительно посмотрел на пришибнутого Дилюка. Нет, пить с ним точно не будет. -Твоя изумительная бывшая только что меня уволила, - не дожидаясь никакой реакции, загядывает в свой кошелек, - займи косарь. -Нет. -Я верну, как найду новую работу. Две недели. -На алкашню не дам. Пить заканчивай. Дилюк был прав. Спирта Кэйе мало. Он подбирает пальто, молча выходит из квартиры, напоследок пожав плечами в сторону брата. В кармане ни гроша, голова мокрая - простудится, утешает лишь то, что нос больше, вроде, не болит. Идти особо и некуда. Альберих усаживается в первом попавшемся парке, забираясь на скамейку с ногами, морально уже готовясь провести тут хоть всю ночь. В кармане пальто жмутся проклятый смартфон и неиспользованная карточка. Кэйа долго разглядывает ее дизайн (абсолютно безвкусный), улетая в собственные мысли по поводу дальнейшей жизни - способа заработка, взаимоотношений с людьми и даже, представляете, здоровья. Убирает карточку, достает телефон. "-нормально уже, спасибо" "-не хош затусить сегодня? ты где?" Кэйа, честно, слегка опешил от вновь такого спонтанного предложения, после которого разговор развиваться перестал. Альберих оглядел пустынный вечерний парк, потерся подошвой ботинка о лавку, долго мял сморщившийся от мыслей лоб и все же ответил. "-Парк у Революционеров. там, где памятник безымянному барду. могу подойти к отелю, тут полчаса идти" Язык скручивался сам по себе, заталкиваясь все глубже в горло. Кэйа смотрел на экран, откровенно гадая, почему же он продолжает так поступать и вестись на все это. Эти грабли уже осточертели, впечатываются они в лицо каждый раз плотно, потом отпадают, духовно никак Альбериха не тревожа. Но мерзко. Но и ужасно интересно. Это Кэйа, как и сотни других схожих вещей, не признает. Не признает, что хочется выбиться из этой очевидной круговой рутины по-настоящему, ведь весь этот блевотный цикл - не только дом-работа-дом, но и все его вылазки, связи, деградация и гниение в зеленом драконе, оплетающим человека просто молниеносно, и не признает потому, что категорически не видит вокруг ничего другого, просто не представлят, что может быть как-то по другому. А Аякс просто светится новизной. Он представляет собой что-то совершенно иное, но Кэйа и подумать не может, что все снова обязательно повторится, но в более красивой упаковке и представлении и с гораздо более печальным содержимым. "-супре, пригоняй" Альберих десять минут просто лежит на скамье, закинув ногу на ногу и наблюдая за открытым небом. Закатные краски еще бледным маревом остались где-то среди рваных облаков, висящих где-то недосягаемо высоко. Переживания накатывают непреодолимым цунами, и на лбу Кэйи невольно проступает холодный пот. А как теперь на жизнь зарабатывать, что вообще делать? "Зачем я вообще домой пошел?" Рейгнвиндра тоже этот вопрос интересовал. Возможно, если бы Альберих не подоспел, Дилюк бы продолжил такой образ жизни - а он бы продолжил - и коня двинул, чего доброго. Волосы начали выпадать полноценными клоками ежедневно довольно давно, а кожа безбожно сохнет не смотря на наличие тонны кремов. Он не пьет, не курит - так и остался прилежным сыночком, и, знаете ли, это ужасно сложно. Но он сам запер себя в этой коробке, навек обременя бесполезным стремлением к чему-то совершенному и без возможности этого достичь. Дорога до отеля кажется невыносимо долгой, сложной, как плетеная корзина, переулки врезаются в друг друга, образуя непреодолимый лабиринт. Кэйа идет рассеянно, в развалку, но идет, насильно переставляя ноги. Город холодный, город жестокий. Приезжего может и не принять, но если примет, то ни за что не отпустит. Город сплочен каменными мостовыми, кирпичными стенами, узкими пешеходными улицами, город гордится своей скромной историей. Альберих входит в номер без стука, и его тут же встречает хозяин - громким выстрелом пробки от шампанского, что ну не может не вызвать привычную улыбку Кэйи. Чайльд довольно паясничает: -Как доехали? На дорожку посидели? Не холодно ли тебе, девица? Гость отмахивается от буйного рыжего, улыбаясь как-то чрезвычайно расслабленно. На сей раз номер выглядит очень даже лицеприятно - сумок не видно, да и вообще, ясно, что горничная сюда точно наведывалась. -Давно не виделись, воистину. -Чего ты утром не зашел? Говорил же, что ноут нужен. -Да по работе надо было. Так что надобность пропала окончательно, прискорбно говоря, - Чайльд, склонив голову, кивает. И, что удивительно, первым делает глоток из уже разлитого по бокалам шампанского, а Альберих охотно это замечает. -А где же Ваше маленькое пристрастие, что так "превосходит алкоголь"? -Томно ожидает своего часа, - Тарталья прекрасно знает причину этого любопытства и в принципе пришествия сюда, и знает даже лучше Кэйи, - присоединитесь, раз нос уже в порядке? Кэйа мнется на месте, мнется не зная перед чем. Сам же уже подсознательно решил, понял, но мнется. Не решается ответить, трусит, но чем дольше ждет, тем хуже становится. За секунду он снова окунается в это беспричинное спокойствие, грамотное безразличие. В сердце влетает ощущение, что именно так все и должно быть, что это заранее прописанный сценарий. -Я сначала все же выпью, - Альберих подхватывает предложенный фужер, треплет до сих пор влажные волосы, почти отряхиваясь, как собака. Чайльд с выдохом садится в кресло, закидывая одну ногу на другую так, что лодыжка правой касается колена левой. -Разделю. -Почему же тебе так неинтересен алкоголь? -А почему тебе интересен? В ответ Кэйа лишь пожимает плечами, отводя взгляд с ухмылкой. -Я близко знал людей, которые совершенно безалаберно подвергались его воздействию. До плачевного состояния. И не очень хотел иметь с ними что-либо общее, но потом подумал, что надо придерживаться более широких взглядов, не так ли? -Так ли, - Кэйа, конечно, меру свою понимал. Но никогда ее особо не придерживался, как и сейчас, вливая уже второй бокал. Разговор снова не сильно продвигается; Альбериху думается, что это хорошо. Сейчас он безостановочно крутит в голове карусель из переживаний за работу, за Дилюка, за квартплату, даже почему-то за бедного жизнерадостного стажера из офиса - своей суетливостью и пугливостью она похожа на кролика, но эта карусель будто в другом измерении и ничего общего с Кэйей не имеет вообще. Оно просто где-то существует, а он просто об этом печется, оставив свои настоящие эмоции где-то в другом месте, потому что затрачивать их на такие бесполезные мелочи, не имеющие никакого значения, просто глупо. Он думает обо всем, но не вникает ни во что. Чайльд хорошо знаком с этим состоянием. Не ощущением, именно состоянием - когда вдруг резко осознаешь, что в принципе все хорошо, что таких ситуаций тысячи, и люди с ними как-то справляются, но двух идентичных все равно нет. Такое облегчение само по себе приходит редко, особенно людям приземленным, как Кэйа (хотя казалось бы), но иногда все же дарует свое нисхождение. Аякс смотрит на пока трезвого своего собеседника и все гадает. Гадает, так ли он действительно прост, гадает, если в нем что-то беспросветно-светлое, как в нем самом, гадает, чем же он руководствуется при принятии собственных решений. Тарталья гадает, и гадает с большой опаской, ведь кажется, что сами мысли могут затронуть эту хрупкую фигуру, сделать что-то не так. Альберих гадал на то же самое очень долго и давно, но бросил попытки, забыв об их существовании напрочь. Время тянется просто вечно, но не приносит никаких неудобств - наоборот, его становится так много, что бежать некуда, да и смысла в этом нет. Воздух похож на патоку, а люди - на сахар, смешивающийся с ней в обязательном порядке. Кэйа трезв, но в голове все падает, падает вниз, и он вспоминает Алису, и чувствует себя в точности как она - срывается в бездонную кроличью нору. Только за. Аяксу на месте не сидится - тягучесть времени в трезвости для него убийственна, как и отсутствие музыкального фона. С каждой минутой воздержания становится все труднее, и детсадовец внутри просто измывается над собой же, скребя по черепной коробке и требуя дозы. Нет, это не психологическая зависимость (хотя и она тоже, но слишком мало времени прошло для ее визита), не физическая, а просто прихоть. Прихоть, без которой невозможно жить. Организм у Чайльда ого-го, какой выносливый и способный на восстановление, но прихоть, гадкая прихоть переступает горло всем органам и разуму, четко указывая действия. Аякс не жалуется: он взрастил ее сам, кормил ее сам, он - она и есть. Не выдержав, он садится в более сосредоточенную позу, уперев локти в колени, и ожидающе смотрит на Кэйю. Тот проверяет нос на очевидные остатки увечья, поднимает брови кверху в кратких раздумьях. Принципиальность как-то сама забылась, испарилась, будто ее и не было. Во время сладкого погружения в закрытый, недоступный мир Альберих сам уехал от барьера, преграды, от самого себя, в конце-концов. Спонтанное и принятое решение пролетело вскользь, не дав себя разглядеть, но засело просто намертво без четкого осознания происходящего. Кэйа просто ужасно потерян, и решил сдвинуться с десятилетней точки куда-то в сторону, на предположительный свет, а "свет" сам скоро потухнет. -Ну, давай. Посмотрим, что это такое, - Альберих говорит с неким пренебрежением, наблюдая за начавшимися ритуальными действиями Чайльда: включить музыку, достать опрятное карманное зеркальце, карту, купюру. Свет какой-то другой, не такой, как в прошлый раз, когда он тут был. Окна занавешены, но несколько фонарных лучей все же пробились внутрь. Комната относительно светла из-за настольного бра, восседающего на небольшом письменном столе. У лампочки холодный оттенок, но его резкость перебивает торшер, отдающим бездонной идеальной синевой, и два противоположных цвета - фонарный рыжий и инеевый синий - смешиваются в превосходную степень коричневого, бордового, оливкового. Да этот цвет вообще может быть любым, ибо от каждого предмета падает своя, специальноцветовая тень. -А какой это именно? - Кэйа спрашивает не с любопытством, а с дежурной отчетностью. -Тебе ли столь важно? Имеет смысл только сам факт готовности, а не употребления. То есть, моментальные действия после употребления не заменишь ничем, - Аякс хочет продолжить мысль, но спотыкается от предложений и слов, - короче, ты меня понял. Вот, смотри, сейчас.