Отвращение к апельсинам

На следующий день Дилюк особо ничего и не говорит. Из мутного ресторана во дворе приносит аж четыре контейнера с едой, и два порядочно отдает Кэйе, но не говорит ничего, правда, иногда что-то бурчит про замолкнувшего к утру горе-музыканта. Кэйа думает, что лучше ничего в его жизни не произойдет, что уже все хорошо, но на душе лежит какая-то необъяснимая тяжесть. Не вина, не стыд, и он совершенно не может понять, что это такое, и от этого мозг не на шутку колдоебит. Вообще, Кэйа привык закрывать глаза на вещи, которые ему не понятны - но, в отличие от Дилюка, он не начинает эти вещи еще и ненавидеть, а просто запихивает в долгий ящик. Это и пытается сделать сейчас; просто никак не думать о давящем обволакивающем ощущении и не обращать внимания на спертые, вертящиеся на кончике клеток мозга мыслях, так и не сформированных во что-то конкретное. Братья в привычном молчании уплетают салаты, тяжелый для утренней трапезы рис с помпушками, на фон внезапно поставив какой-то придурочный ситком. У Кэйи есть желание и силы промыть тщательно глаз, почистить зубы, в ду́ше сознательно стоять и двигаться, но это все. Он прикладывается к матрасу, на наволочки с волос капает холодная вода. Сложив руки замком на животе, думает: а что вообще делать, если привычная цепочка пяти дней занятости и пахоты и двух дней пьянства разорвана? Как жить без такой системы, он уже подзабыл, а новых идей в голове совершенно нет. Впрочем, недолго Альбериха мучает этот вопрос - под рабочее бурчание брата и бытовые шорохи он засыпает, скорее даже кимарит, восполняя ночную музыкальную котовасию. Ощущение, что веки прозрачные и он видит комнату перед собой; время идет тягуче, но незаметно. Возможно, в последнее время он слишком часто находится в бессознательности и сне... Дилюк расталкивает его кулаком, стуча по плечу, и протягивает пластиковую карточку. -Сходи хотя бы в магазин. Кэйа жмурится сильнее, потом поднимает мало что соображающий взгляд и забирает карту. Рейгнвиндр, падла, тот еще манипулятор, а Кэйа и поддается, боясь разрушить наступивший хрупкий нейтралитет. Список базовых продуктов в голове плывет и неспешно запоминается, пока он натягивает заляпанные сапоги; менять домашние штаны смысла и сил нет, Кэйа просто натягивает пальто поверх околопижамной одежды и зачем-то забирает свою связку ключей, хотя определенно планирует вернуться минут через двадцать, зная, что Дилюк никуда не уйдет, но тяжесть металлических предметов все же давит на карман. Выйдя за дверь и захлопнув ее за собой, он пару минут стоит на лестничной площадке, приходя в себя. Сначала думает, что резко ослеп на второй глаз, но понимает, что какой-то ушлепок успел разбить лампочку за ночь. Опять придется вызывать мастера, покупать нормальную новую в магазине электроники, а потом поджидать этого мастера, потому что те лампочки, которые вкручивают они, перегорают за два дня. Бытовая цепочка мыслей бьет по ослабленной голове, Альберих жмурится и отгоняет от себя любые умозаключения в надежде отключиться и полагаться на автономное тело. Прикинув, сколько на карточке денег после относительно недавней работы брата, он решает дойти до приличного супермаркета, а не ограничиваться сомнительной просрочкой из ближайшего круглосуточного. По пути не попадается совершенно ничего интересного: ни забытой перчатки, ни раскромсанного голубя с выклеванными внутронностями, ни-че-го. Даже люди попадаются редко, да и они никакие - не то что бы все мертво, просто все интересное спряталось и обленилось. Или Кэйа перестал замечать. Свет в стройных рядах магазина пошлый, белый, отрезвляющий. Альберих обхватывает все доступные полки взглядом без желания шнырять сквозь них бесконечность в поисках нужной, поэтому напрягается и издалека видит именно то, что ему надо. Корзинка постепенно тяжелеет, Кэйа уже жалеет, что не взял телегу. Он долго мнется на месте, думая, что дороже: мотаться ко входу и перекладывать продукты в удобную переноску или же таскать через ведь магазин на руках этот ужас, который к тому же и до дома тоже дотащить надо. Закатив глаза, он решает все же зигзамом вернуться к телегам. У входа стоит только одна: естественно, с подбитым колесом и парой вырванных прутьев. Кэйа вздыхает глубоко, смиренно складывая набранные продукты на дно. Молоко забавно плещется в пакете, как обессиленная рыба, и это милое внезапное сравнение способно выдавить из него улыбку. Альберих на всякий случай прощупывает карту в глубоком (и дырявом) кармане пальто, находит, по пути натыкается на ключи. Он не вынимает одну руку из кармана, по пути к рядам прощупывает брелок. Грубое дерево, по форме отдаленно напоминающее какую-нибудь птичку. Побрякушка вовсе не изысканная, бог знает где найденная, и для Кэйи ничего не значит, но нащупывать ее среди груды ключей почему-то всегда очень приятно, хоть она даже не связана ни с каким воспоминанием и временем. Через минуту Альберих пялится на развалы капусты, лука и прочих многослойных овощей (любопытно, потому что зеркала поблизости нет). Он напрочь забыл, что именно из растительности нужно купить. Проморгавшись несколько раз, он напрягает все извилины и поняв, что из короткосрочной памяти он точно ничего не выудит, решает логически прийти к нужному продукту. Чего в холодильнике точно нет и что может понадобиться? При мыслях о хозяйственном Дилюке на ум приходят только помидоры - очень уж хорошо они резонируют с кое-чьими волосами - а вот что можно и из каких овощей приготовить, Альберих не имеет ни малейшего понятия. А вообще, раз Дилюк так свободно дал карту, то пусть будет готов к непредвиденным тратам. Кэйа отрывает от стойки сразу несколько полиэтиленовых пакетов и все же немного нерешительно набирает по полкило всего, из чего можно приготовить что-то дельное. На кабачках его взгляд отрывается от бесконечных ящиков и мечется по помещению: еще же фрукты... Вдруг, внимание Кэйи цепляет еще один покупатель. Низенький, худой, с отреченным взглядом, до жути знакомый. Альберих пялится на сосредоточенную на составе макарон фигуру, судорожно пытаясь вспомнить, где же он его видел, а незаполненный пакет с кабачками висит в руках. Молодой человек оборачивается, видимо, почувствовав чужой взгляд на спине, и тоже разглядывает Кэйю, не меняя выражения лица при этом, будто живой человек и пачка полуфабрикатов - одно и то же. Тут Кэйю осиняет: паренек-химик (хотя какой паренек, младше Кэйи только на пару лет), что постоянно маячил где-то у Дайнслейфа в квартире на всех сборищах. Криповый, с идеальной осанкой и рыбьим мертвым взглядом. Здороваться Альберих не поспешил, и не зря, потому что Альбедо (кажется, так его звали) разворачивается и идет в другую сторону. Видимо, не узнал. А может, и узнал, но не захотел взаимодействовать - по тому, что было известно о нем, вполне можно было судить, что это наиболее вероятный вариант. Кэйа хмыкает себе под нос, думая, как тесен и забавен мир: полтора года назад он лично наблюдал за осунувшимся блондином. А сейчас, не были бы они знакомы, Кэйа ни за что не сказал бы, что такой человек всего каких-то полтора года назад регулярно выдалбливал весь доступный мефедрон в многоэтажке. А потом проверять состав макарошек... Отбросив все мысли и малюсенькую обиду (но и с ней облегчение) по поводу того, что разговора не состоялось, Кэйа наспех расфасовал нужное по пакетам, что-то отсеял, бросил и помчался к кассам на последнем издыхании. Очередь. В одну-единственную работающую кассу. Альберих скулит, роняя голову куда-то вниз. Мысли снова цепляются за Альбедо, когда тот входит в поле зрения. Кэйа помнит его смутно, но четко знает одно: парень всегда был готов на эксперименты, мог съесть или снюхать то, что обычный человек побоялся сделать в любой период жизни. И он был каким угодно в глазах Кэйи - жалким, безумным, гениальным, потерянным, но никак не страшным. Блондин оглядывается по сторонам и трёт несколько раз нос тыльной стороной ладони. Ровно так же делал Аякс, да и сам Кэйа, когда пытался унять сильную щекотку на следующий день. Кэйа всегда думал, что все употребляющие люди одинаковые. С одинаковыми триггерами, взглядами а жизнь, такие простые, зашоренные, и бояться их - глупо. В какой-то момент такая система мыслей дала сбой, и Кэйа уже не может просто пропускать "таких" мимо внимания. Альбедо опирается локтями о корзину, стоя через несколько людей после Кэйи. Выглядит достаточно спокойно, не дезориентированно; ранее сгорбленная спина теперь прямая. Альберих не сводит с него взгляда и пытается угадать его состояние. Скорее, из чистого любопытства: сам в себя-то он уже пришел, а может, у других эта реабилитация по-другому происходит. Альбедо не похож на сошедшего с ума, потерявшего контроль и разум в погоне за чем-то новым и недосягаемым. Он вроде, даже, обычный... Вон, макарошки себе выбрал самые гуманные, еще и молоко овсяное, и сыр немолочный какой-то. Человек о здоровье заботится, может, Кэйа себе придумывает и приплетает к совершенно новому человеку пережитки его же прошлого. Когда Альберих чувствует, что сбоку его деликатно пихают, то тут же приходит в себя и суматошно вываливает продукты на магнитную ленту, наконец отрывая взгляд от блондина, который, кажется, совсем умом сейчас где-то не здесь. На карте денег, слава богу, хватает, поэтому Кэйа с чистой душой запихивает ее глубже, как можно глубже в карман, параноидально хлопая по нему несколько раз, засовывает новенькую пачку сигарет в внутренний карман пальто, цепляет два увесистых пластиковых пакета и вылетает из холода магазина. На улице почти что благодать - переменчивая осень, черт ее дери. Теплеет регулярно, солнце заставляет забывать о грядущих морозах, и вообще эта осень какая-то не осень совсем - обилие душных дождей и тугого теплого воздуха тому подтверждение. Кэйа устраивает пакеты в руках поудобнее, оглядывается, почему-то, по сторонам и неторопливо двигается в сторону дома. Как же относительно давно он нормально не пил, нормально не развлекался, не бунтовал... В голову бьются мысли о работе, которую все же нужно найти как можно скорее (конечно, чтобы было место, в котором можно показывать, насколько ты крут, плевать хотел на всех и вообще), о том, что идти обратно дольше и труднее. Кэйа тормозит буквально на несколько секунд, разглядывая неживописные малярные подтеки белой краски на тротуаре; белесые полосы хаотично свисают со стены дома, на котором ярко выделяется белый квадрат, явно скрывающий что-то, поверх которого ныне развешены афиши и бессмысленные бумажки, рекламы и даже какие-то агитации. В глаза бросаются две: одна - цветная бумажка с отрывающимися номерами, гласящая о коробке новоиспеченных котят, а вторая - анонс театрального выступления. Альберих пропускает мимо внимания сдавленные тяжелыми пакетами покрасневшие кисти, подходит ближе и разглядывает лист. Конечно же, последнее выступление, конечно же, самое грандиозное и претензионное, классическое, но, сука, невероятное. Лиц на афише не заявленно, имен - тоже, только кротко упомянуто название целой труппы и место-время. То, что городской театр - понятно, но дата выступления дотянуто аж до ноября. Пьеса тоже остается в секрете. Да кому это нужно вообще? Кэйа уже собирается отойти - пусть взгляд у него заинтересованный, думать что-либо в сторону театра и просто Аякса сил нет - как чувствует чужой взгляд на спине. И не успевает обернуться, как его нагоняют, ненадолго останавливаются рядом, но на дистанции, так, что руке с тяжелым пакетом просто так не дотянуться, если что. -Пялиться на незнакомцев неэтично. Прежде, чем Кэйа успевает что-то возразить по поводу того, что они, вообще-то, не незнакомцы, и он не пялился, а думал, Альбедо уходит далеко вперед: пакетов у него всего один. Альберих как-то устало вздыхает, переводя взгляд снова на афишу. Как быстро и Аякс станет считать его незнакомцем? Рассудить, каждый их разговор был очень не-незнакомческий. Не родной, не искомый, не очень важный, не жизненно необходимый даже, но незаменимый, даже забыть его можно, но заменить не получится. Без этих самых разговоров и знакомства в целом жилось бы в тысячу раз легче - Кэйю бы безусловно не уволили бы, ведь он взял бы себя в руки, не было бы иррационального страха и усталости, грязи в организме (и немного в мозгах и душе), да и утренней лапши и риса, карточки в кармане и открытых дверей дома. Отдает ли себе отчет Кэйа по поводу этой замысловатой цепочки событий? Кто же его знает - по его лицу сейчас можно понять ровным счетом ничего, на мимику сил точно уж нету, поэтому мина его расслабленная, невменяемая и чуть-чуть кислая. -Животное ли ты, если музыка так волнует тебя? - спрашивает Чайльд, видя, как Кэйа вслушивается в звуки, доносящиеся из колонки, пока они оба лежат рядом на кровати в относительном сознании. Кэйа же, уловив подвох в обычной фразе, перебирает библиотеку в голове. -А Вы что, читали Кафку? - и тут же прыскает - получается не смех, а выдох усталости, который потом все же меняется на приличную ухмылку. Аякс посмеивается тоже - гораздо свободнее, чем Кэйа, который будто боялся оступиться и не угадать крошечную отсылку. "Превращение", правда, он помнит очень хорошо - не наизусть, но цитаты, которые периодически всплывают в интернете в слащавых бесполезных сборниках, точно запоминаются. Кэйа сначала закатывает глаза к небу, потом опускает голову и шаркает дальше. С театрами в этом месяце он переборщил, но еще раз попробовать можно.