Отвращение к апельсинам

Ноябрь встречает настоящим холодом, сыростью и дождями. Ну, хоть что-то реально! Альберих хмыкает себе под ноги, подмечая, что подошва снова отслоилась, но идти, конечно же, не прекращает. Кеды шаркают по листевой слякоти, чудом не пропуская влагу к стопе. Дилюк в квартире деловито фыркает в трубку на очередное предложение клиента, попутно махая рукой в сторону кухни, на которой Кэйа обнаруживает остатки странно жареных овощей, разбитые яичные скорлупки и гору лапши из все того же ресторана. На коммунальных услугах и еде доброта Дилюка заканчивается - по крайней мере, внешняя и очевидная - и начинается снова пылкая колючесть, пусть и далеко не такая сильная. Конечно, ему обидно, и ничегошеньки он не понял. Но догоняет, что и вести себя, как гнида, из-за собственного недопонимания - глупо. И он точно слишком замудрен, непонятен и горд, чтобы спросить прямо. И что спрашивиать, собственно, он тоже не знает. Кэйа все же рад такому раскладу: ему же гораздо меньше хлопот. Он, переодевшись в ванной,заваливается на кровать. Грызя кожу на пальцах, пролистывает невообразимо длинную ленту социальной сети. Среди серых фотографий окраинных новостроек, реклам кухонь под ключ, клиринговых сервисов и счастливых путешествующих блогеров попадается афиша - та самая, в серо-буро-малиновых цветах. Изображено несколько фигур в масках, и уже озвучена пьеса: "Утиная охота". Тридцатое ноября. Что-то при упоминании даты в голове щелкает, но Кэйе лень задумываться над мимолетным видением. Он вглядывается фигуры на фотографии, пробегается взглядом по прикрепелнным рецензиям. Хмыкает носом и откладывает телефон, скрещивая руки на груди и уставившись в потолок. Дело в том, что очевидные страдания поубавились, а раз можно спокойно лежать, не бояться быть выпнутым из дома и помереть от отравления никем не замеченным, можно и подумать немного. Образ, позабытый в бытовых разборках и жизненных мучениях, всплывает как нельзя четко. Кэйа машинально подносит руку к уголку глаза и ковыряет влажную кожу, переходит к переносице. Непонимание поутихло, не такой уж обидной кажется глупость Аякса. И, тем не менее, вспоминать сухие трущиеся губы странно. И, тем не менее, вспоминать !состояние! кажется не то что бы приятным - довольно очевидным. Постоянным. Оглядываясь назад, оно уже не кажется из ряда вон, как в первый раз. Кэйа прижимает язык к небу, вспоминая таблетку, хлюпает носом и глубоко дышит, закрывая глаза. Дым сладкий, почти что пар, за стеклом гостиничный номер. Пар настоящий застилает взгляд, и спустя только вечность осознания спина начинает по-настоящему гореть от воды. Ногти мягкие, а голос внутри на самом деле снаружи. А мыслей очень мало, но они длинные, длинные, невероятно бесконечные. Мыслей мало и сейчас: остаточные ощущения только. Рациональный испуг за собственную адекватность проходится по затылку, исчезнув. Кэйа втягивает воздух в узкие губы, не раскрывая глаз. Надо достать билет. Его он получает так же, как и в прошлый раз - через задолжавших услугу знакомых знакомых. Не лучшее место, не в лучшем ряду, но внимание на этом не заостряется - наверное, хорошо, если его не будет видно со сцены. Плана у Альбериха нет, он и не нужен, потому что он и не понимает, чего хочет, но острая надобность в посещении театра есть. Почему бы, решает он про себя, и не поразвлечься? Никто никому ничего не обещал. А и вообще, ничего не произошло, и он сам предложил тогда попробовать, и что вообще? Внутри срабатывает неизвестный механизм, и Кэйа будто забывает про все, что с ним в последнее время происходило. Вросший инстинкт проявлять себя через броскость и веселье берет верх - и он в день Х идет прихорашиваться без особого включения мозга, словно боится, что передумает. Поэтому он и прихорашивается почти как обычно, это уже непривычно после пары месяцев тишины, одной льняной рубашки и обычных брюк. В какой-то момент он приходит в сознание и от неожиданности пугается своего отражения с вырезом, но высоким воротником, перешитыми перчатками, какими-то джинсяками. Всем и каждому очевидно на первый взгляд, что поведение Кэйи - одна сплошная маска. Но людей легко обмануть, и когда они думают, что чуть-чуть открывают завесу его образа, за железной дверью просто... ничего нет. Нету личности вообще, только вечные пьянки, связи и хаос, за которыми ничего не стоит. А это настоящий скафандр, который пробоины дает не так уж и часто. Иногда он задумывается, смотрит от третьего лица - недолго, потому что это начинает пугать, отчего же это он такой несчастный и забитый, но позыв в самом попсовом смысле забыться в алкоголе всегда берет верх. Теперь, может, и не только в алкоголе - и за эту возможность Кэйа цепляется неимоверно подсознательно, потому что то, что следует потом - на утро, на следующий день и долгую неделю, бьет по голове так сильно, что заставляет задуматься, что же такого случилось, что ты, Кэйюшка, и к такому способу прибегаешь. Может, и год пройдет, пока он докопается, может, больше, а может, хватит еще одного, последнего раза. Это он и хочет выяснить, выскакивая из квартиры вечером этого же дня. Дилюк едва замечает его уход, что-то сосредоточенно печатая в смартфоне. На мостовой у театра он свободно распахивает плащ и разматывает шарф. Также он позволяет себе драматично зайти в здание чуть ли не последним, насладившись влажным грязным запахом дождя. Кэйа не знает, что будет видеть на сцене - пьеса ему вовсе незнакома. Залп в потолок - осечка в реквизите. Естественно, ружье, висящее на стене, должно выстрелить, но не в тот момент, когда артист меньше всего этого ожидает; однако, Аякс выкручивается, начинает рыдать на минутку позже, обнимая холодный ствол. Грохот выстрела обескураживает остальных актеров, и Саяпин не показывается на сцене, как должен был (собственно, большая часть зрителей не видит подвоха, не будучи знакомыми с оригиналом). Рыдания взахлеб почти настоящие, но совершенно не похожи на те, что были в прошлый раз. Кэйа подпирает голову рукой, разглядывая единственную на сцене декорацию, потом переводя взгляд и на Тарталью, украшающего ее. Образ принца-несмеяны не выходит из головы, в каких бы разных видах не представал Аякс. Особенно сейчас - потому что в Зилове Кэйа видит исключительно зеркало. Труппа выходит на поклон. Аякс не смотрит на партер, не ищет знакомого лица; его взгляд направлен в одну точку, лицо какое-то особенно серьезное. Кто-то снизу сует каждому по скудному цветочку, Тарталья принимает свой, не меняясь в лице вообще; скудный добродетель при виде его практически безжизненного лица поспешно ретируется. Кэйа выходит на улицу, шарясь в карманах в поисках сигареты, в полном недоумении про самого себя. Не то, что бы прям хочется развернуться, уйти и больше никогда не ходить в театр вообще, не знакомиться с новыми людьми, и вечно думать о причинах своих поступков. Все вышеперечисленное он благополучно он пропускает мимо ушей. Руки на осеннем слякотном морозе подрагивают, проминая табак в сигарете. Кэйа хлюпает носом, подходит к ограждению и роняет голову на руки, зажимая фильтр в зубах. Самое, наверное, противное и в то же время забавное для него самого - то, что, в принципе, в своих действиях он отчет себе отдает. То есть, не тянуло его ничто загадочное сюда против воли; не в пьяном бреду он принял решение, а вполне осознанно. Почему именно, правда, не очень ясно, но это он планирует либо проигнорировать, либо выяснить здесь и сейчас, вдохнуть чего-нибудь, ну, так, казуально и ненавязчиво. Поставить жирную точку в экспериментах в жизни и вернуться к алкоголю раз и навсегда, вернуться к пьянкам с незнакомцами, к монотонной работе, вечным долгам и ссорам. "Это отпуск", говорит себе Кэйа, прокусывая фильтр. Глядя на площадь с кружащими ночными машинами, он все-таки зажигает сигарету, ах, той самой зажигалкой, и в какой-то момент понимает, что не уверен в том, что в этот раз к нему подойдут. Но буквально через несколько секунд мысль обрывают пинком в плечо. У Чайльда впавшие щеки, волосы в лаке, шарф до подбородка и ладони в перчатках. Он хмыкает, улыбаясь, и сует руки в карманы. -Пришел, - констатирует очевидный факт он. -Пришел, - Кэйа кривится в полупоклоне. Постепенно изнутри высыпают люди, толпа в некотором недоумении, но, пожалуй, в восторге тоже, и некоторые направляются в сторону знакомого бара. Однако, прежде, чем Кэйа успевает что-то капризно возразить, Аякс сам добродушно кивает в сторону отеля, и он, слава богу, стоит не так уж далеко. Кэйа постоянно смеется, пока они идут - над своими редкими шутками, неуклюжими прохожими и немного над ситуацией. Голос у него как будто загнатый, но не хриплый. Теперь он кажется и ниже Чайльда, который на морозе даже спину не горбит и по большей части молчит, но совсем не в раздумьях. Кэйа дышит тоже загнато, ссылаясь на мороз, говорит без остановки, много - по поводу всего вообще. Тарталья видит, как Кэйа пытается оправдаться перед самим собой - ну, пиздец. В его голове все становится вмиг каким-то жалким, он смотрит на моргающего одноглазого и внутри пропадает неуловимое чувство новизны. Он смотрит на нервного и закрытого Кэйю, и видит обреченность в глазах взрослого человека. Но - улыбается. Улыбается от вновь хлынувшего непонятного, бьющего по голове. Аякс прекрасен в своей непостоянности, в том, как хаотично разбросаны его анализы в голове и в том, что он вообще не затрачивается на понимание себя и непосредственный самоанализ. Но он прекрасно подхватывает любой разворачивающийся сценарий и обращает его в свою пользу. Кэйа в какой-то момент стал поломанным механизмом, который сбил абсолютно всю цепочку и предполагаемый расклад. Но в все вернулось в ожидаемое русло, однако теперь, в отличие еще от страхов тех, что были раньше, Чайльду даже не просто интересно, а непонятно, почему Кэйа надломился из самоуверенного и немного сумасбродного во что-то странное, которое стоит сейчас в лифте. Кэйа старается об этом не задумываться. Как и не задумываться о том, что вообще сейчас происходит, почему Аякс подозрительно спокойный и нету никаких намеков на обиду, непонятливость или еще что-нибудь. Никаких невербальных диалогов, как это бывает обычно. Альберих выходит из лифта вторым, молча глядя в спину Тартальи. На нем простая куртка, достаточно теплая и подходящая под нынешнюю погоду, и теперь спина почему-то прямая, с отличной осанкой. За секунду до того, как двери собираются закрываться, Кэйа, конечно же, одергивает себя на секунду, как бы в последний раз предоставляя возможность обратить ситуацию в адекватную. "Это отпуск", вторит себе он и вышагивает в коридор. И он даже понимает, что определенная неловкость могла бы присутствовать при сложившейся между ними ситуации. Он был готов ее встретить и что-то, может, раскрошить в себе и забыть почти что принципы, - но ничего подобного не ощущалось и в помине. Чайльд вел себя так же, как и всегда, единственное, молчал больно много, но это можно было объяснить, например, тем, что он просто отходил от образа. В самой глубине Альберих хотел бы расспросить о роли и спектакле - вообще о всех, всех немногих, что он видел - но понимал, что сейчас такой разговор будет неуместен. Хотел бы расспросить и о личных действиях, но Кэйа умолчал. Следуя за спиной артиста, он погрузился в мысли и понял, что, в целом, бесится на Аякса за многие вещи, а особенно за то, что то, было тогда, в накурочном дыму, этом же номере, внезапное и мягкое, не повлекло за собой последствий. Чайльд не сказал ничего, смотрит не так словно. Но что Кэйа может возразить? Взворошить то, что сам не особо хочет ворошить? Глупо. Поэтому, все максимально просто: дают - бери, бьют - беги. В какой-то момент своей жизни он демонстративно отказывался от первого, предпочитая альтернативные способы добычи искомого. Собственно, совсем уж раньше, лет эдак пятнадцать назад, ему не так уж много давали и чаще даже били. В номере стоит только одна дорожная спортивная сумка - ублюдская, в которых носят тяжелое снаряжение, в остальном он пуст, будто тут никто этот длинный месяц не жил. Свет падает уже не так ярко от ночных фонарей; кровать идеально заправлена, а минибар уже, как пить дать, обновлен. Чайльд вешает пальто в коридоре, и, усаживаясь поудобнее на стул, констатирует факт: -Скоро, наконец, уезжаем, - он откинулся на спинку и небезопасно покачался. Кэйа тихо постоял в дверях одетый и огляделся нормально. Как-то все не так. Стул в полувисячем положении откинулся еще дальше, Чайльд, парируя и вывихивая руку в воздухе, пытается распахнуть форточку. Кэйа снимает пальто. Ладони вспотели. Дальше дверей пройти не получается. -Ты чего, как рыба? В рот воды набрал? Это лифт так на тебя действует? - Кэйа выдыхает и посмеивается. -Извини, задумался. - он проходит внутрь и присаживается на кровать лицом к стене. Тарталья опускает руки и смеется сам, - ну, как тебе город? Мне кажется, у нас забавно. -Определенно. Изобилие спальных районов, преступность, ленивые правоохранительные органы, трафик и безоговорочно изумительная культурная программа. Загляденье! -Бе-бе-бе. А еще восхитительная архитектура в центре, история, - с натяжечкой, конечно, но все же! - да и в целом. В любом случае, вы правда прилично так задержались. -Да, с отъездом затянули. Зато прилично заработали, поэтому без проблем до января будем рассекать, где желаем. Ты пил? Резкость вопроса слегка обескураживает, но Альберих соображает и отвечает, скребя пальцами по ладони. -Нет. Почему? -Ты не особо разговрчив, когда трезв. С другой стороны, не очень-то много я тебя трезвым и видел. -Ха-ха, это уж точно, - Кэйа довольно неестественно чешет затылок, провожая взглядом подскочившего к вешалке в прихожей Аякса. Нетрудно понять, что он ищет в кармане, нетрудно увидеть, как криво ползет резкая полуулыбка на Кэйином лице; Чайльд делает вид, что не замечает этого ровно до тех пор, пока он сам не одергивает себя. -Но это хорошо, что не пил. Не то что бы другую дурь допустимо с алкашней мешать, но тут как-то вообще атас. Сначала Альберих хочет что-то возразить, мол, почему же сразу "дурь" да "алкашня", но быстро замолкает - значит, именно так он себя и поставил. Сердце падает куда-то в пятки, оставляя в ребрах дышащую пустоту от этой мысли. Странная щедрость Чайльда тоже, безусловно, вызывает вопросы, но больше Кэйа думает над своими ценностями. Конечно, он не откажется, он сам и предложил одним своим появлением. Он не успевает переосмыслить свое существование, потому что Аякс пихает его в плечо, демонстративно указывая на зеркальце на столе, сам уже утирает жжение в носу. Кэйе все ощущается как гиперреалистичный фильм. Щедро сдирается слизистая, мозг прошибает сразу. Альберих вскрикивает от внезапного перегруза, промаргиваясь в непонятнках. Выглядит комично. -Смотрю на тебя и чувствую себя тем самым из "плохой компании". Будто за гаражами курим. Тарталья хрустит нехрустящими пальцами, размеренно качая головой. Кэйа разминает шею и разглядывает потолок, пытаясь понять, что с ним должно произойти. Ни разу он не знал, что с ним должно произойти, его никто не предупреждал, поэтому действие выдумывалось само. Иногда было пугающим, выдуманным и просто невнятным. -Не боишься подсесть? - Кэйа мотает головой. -Как минимум, денег нет на такую роскошь. Он сцепляет руки замком, не отрывая взгляда от потолка. Кажется, даже не моргает. Желание говорить уходит, какое-то время они молчат, переживая расходящееся по мозгу. Проходит десять минут, Кэйа замечает, как у него появляются мысли вместо пустой черепной коробки с перекати-полем внутри. Он вертит затекшей шеей и смотрит на Чайлда. Тот смотрит в ответ со своей этой улыбочкой. Злиться на нее невозможно, и сложно сказать, вызывает ли она вообще какие-то эмоции. Альберих чувствует разгон разгоряченных на ровном месте мышц и пытается понять, повлияло ли так же на его разум - активностью и заражающей энергией. -Расскажи, что это, - задумчиво протягивает он. Ну, ему кажется, что задумчиво, на самом-то деле, достаточно неровно и быстро. -Э-это кокаин. Природный стимулятор, повышает работоспособность, энергичность, вызывает коротковремнную эйфорию, помогает нервшикам, бьет по сердцу, при неосторожности вызывает паранойю и психоз, - Чайлд делает паузу, прикидывая, что еще важного сказать, - предпочитаю из всего выделять эйфорию, а на энергичность забить. На антистресс, а то с ума сойдешь. Аякс кидает собеседнику небольшой кликер без особых дополнительных функций, только красная кнопочка на желтом пластиковом корпусе. У Чайлда самого какой-то потемнее, он сажимал его в ладони, заглушая звук. -Щелк. -Клик. -Щелк. -Клик. Так продолжается еще добрых пять минут. Они абсолютно отвлечены, и все силы разума обращены на этот "щелк" и "клик". Зато глаза неотрывны. Три, откровенно говоря, глаза. Так треугольником почти что друг на друга без отрыва. Совсем тихо где-то в бесконечном пространстве расплывшейся комнаты, ребристой по бокам, желто-оранжевой, звучит: -Начни говорить, у меня голова трещит. -У меня кружится. Это нормально? И потолки тут дурацкие. Кэйа разрывает контакт и откидывается на спинку стула. Он очень долго жалуется на потолок, потому что тот как был скучным, так и остался, пожаловался на отель, потому что нету нормальной противопожарной системы. Начал говорить про театр. Белый шум в ушах Тартальи в этот момент пропал. Он не очень хорошо понимает, что говорит тяжело дышащий Кэйа, но уверен, что он говорит что-то очень грубое и глупое. Он не успел понять, потому что тот уже перескочил на что-то другое. Собственно, такое аудиозаполнение и нужно было Аяксу, поэтому он прикрыл глаза, одной рукой подпер шатающуюся голову, а второй равномерно передвигал рычажок на кликере. -Короче, репертуар у вас пиздец странный. -Ага. Ца́ря подбирает - единственный нормальный человек в труппе. Разговор сворачивается. Кэйа утыкает лицо куда-то в ладонь, морщась. Его будто крючит и выворачивает, да и ноги зудят, дышать не то что бы тяжело, просто слишком странно. -Что должно происходить? -Да ничего не должно происходить. Тебя сейчас вдарит паранойей, а ты поддашься, если не перестанешь зацикливаться на себе самом, - Чайлд щелкнул пальцами перед чужим носом, выводя голову Кэйи из вспотевшей руки, словно змею, - дышать ровно, автоматически. О том, что тебя штырит, не думай. Понял? Альберих заторможенно кивнул, глядя широченными кошачьими зрачками куда-то слишком на Чайлда. Тарталья закуривает этот свой айкос, и они безостановочно разговаривают кто о чем, но при этом цельно и даже содержательно. Айкос садится, потом снова курится, и так по кругу, а Кэйа и курить не хочет. Потом всё-таки хочет. Но у него нет, поэтому он, не с первого раза грамотно встав на ноги, идет на улицу. Сегодня тридцатое ноября, на улице пошел снег (ну как - снег, скорее, крашеная грязь шматками падает с неба), он стоит в чужом пальто на улице рядом с главной площадью и на самом деле, у него День Рождения. Об этом ему напоминает оглушающий звонок, раздающийся среди шумопоглощающих снегов и сипленький голос. -Ало, Кэйа? Да, с Днем Рождения. -Ага. А это кто? -Это Дилюк. -А-а-а, - тянет именинник и смеется, - хорошо. Ему определенного усилия стоит проморгаться и устоять на месте, а не броситься на дорогу, потому что ногам хочется пройтись. -Ты же там все равно где-то пропадаешь, можешь завтра часов до двенадцати дома не появляться? -Чего? -Я с Джинн помирился. Понимаешь? Зависнешь где-нибудь? Кэйе, на самом деле, все равно, что его выпихивают в собственный День Рождения, он сам вспомнил о его существовании только сейчас. Но в голове что-то неумолимо путается, а язык чешется. Он смеется опять, растворяя на языке множество попавших снежинок. -Вы когда мирились, она ж не рассказала тебе, что мы спали? - по шуршащему снегу совсем рядом проезжает автомобиль, видимо, с настолько уставшим водителем, что вслед не звучит ни одного гневного гудка, - Ой. Я же обещал не рассказывать... -Чего? -Да спали мы с ней! Слышишь? - Кэйа продирается через несколькосантиметровый слой снега к ближайшему ларьку, прижимая телефон к уху. Все так... обычно и непримечательно. Он в процессе разговора покупает дешевенькие толстые сигареты - Дилюк на том конце провода завис окончательно. -Слышу. -Помнишь, когда вы поругались из-за того, что она на работе задержалась, а потом ты ей шарф подарил, помнишь? Вот... - он хочет продолжить, кивая хмурому продавцу, но был перебит. -Я понял. Ладно. Так ты сможешь сегодня не приходить? Альберих собирается ответить, но задерживается, переминаясь с ноги на ногу. Из отеля выходит пятеро людей, и один из них точно ему машет, стоя наперевес со спортивной сумкой, и на нем Кэйино узкое пальто. Он складывает руки рупором. -Хороших тебе трипов, Кэйа с невыговариваемой фамилией на букву "Р"! И кусок труппы уходит. Кэйа не видит совершенно никакого смысла догонять Аякса - частично в прямом смысле, потому что снег усиливается. Что-то в животе полосит изнутри японским разделочным ножом сантоку, и Альберих, пошатываясь, задумчиво вглядывается в фонарь над головой. Он поднимает трубку к уху, кивая своим мыслям. -Хорошо. Рейгнвиндр бросает трубку. Кэйа закуривает на морозе под скучающий взгляд продавца из ларька, уже не пытается просчитать происходящее и не прокручивает прошедший двадцать минут назад восхитительный бессмысленный разговор. Конечно же, есть место, куда он приползет биться головой об дверь, трезвея и ноя. Но до него еще ехать и ехать.