Ночной менеджер

      – Господин Эдвардс, – протянул Шерману руку старший Брие.       – Можно просто Шерман, – пожал руку Шери.       – Тогда и меня можно просто Ренард, – тепло улыбнулся ему альфа.       Около них троих действительно процокал из одной комнаты в другую ещё один пёс. И действительно едва их заметил. Этот был тоже борзой, но длинная шерсть у него была лишь на ушах и хвосте, а само тело было покрыто короткой и светлой.       – Азиз, – пояснил Али, поднявшему на альфу взгляд Шерману.       За спиной тихо закрылась входная дверь:       – Ах, вот вы где, – окликнул всех троих ещё один голос.       Шерман обернулся на звук и увидел невысокого омегу с книгой под мышкой, снимающего солнцезащитные очки.       – А то я смотрю, машина тут, а на улице никого и нет, – улыбнулся он, поравнявшись с остальными.       – Папа, привет, – поцеловал Али родителя в подставленную щёку и тут же представил Шермана, – познакомься, это Шерман Эдвардс.       – Рушан, – протянул руку старший омега, внимательно глядя цепким взглядом тёмных глаз.       – Шерман, – пожал руку Шери и почувствовал, как сверху её накрыла вторая ладонь.       Только когда Рушан отпустил его, он вспомнил про припасённый сувенир.       – Это вам, – протянул он пакет с вазой.       – О, – искренне удивился подарку тот и снизил градус пристальности во взгляде, опустив тот на протянутый пакет. – Спасибо. Так, ладно, мальчики, вы тут и так всё знаете, а я пойду покажу гостю его комнату.       Шерман переглянулся с Али, тот лишь передал ему его сумку и поцеловал в щёку, заверив без слов, что всё в порядке и папе можно доверять, после чего альфы пошли в свою сторону, а омеги – в свою. Заблудиться Шерману не грозило – гостевая комната оказалась близко расположена к главному холлу, и – самое важное – имела свой выход на улицу рядом с дверью в ванную.       – Ох, это из Дубайского музея, – умилился Рушан, прочитав бирку и присел на краешек постели, чтобы достать подарок и хорошенько разглядеть его.       Шерман невольно затаил дыхание, глядя на то, как тот расправляется с упаковкой. Рушан наконец вытащил на свет вазу и поднял на уровень глаз.       – Это ваза, – пояснил Шери, – Али сказал мне, что у вас не конвенциональный вкус, поэтому я постарался выбрать что-то необычное.       – Не конвенциональный вкус? – переспросил Рушан и вскинул одну из бровей: – Что, так прямо и сказал?       – Ну, не совсем, – признался Шерман. Старший омега прыснул и коротко кивнул, мол, продолжай. – Сказал, что вам нравятся безобразные ненужные пылесборники.       – И вместо того, чтобы угодить моему сыну и выбрать что-то утончённое и полезное, ты купил ровно то, что он сто процентов раскритикует? – с лёгким налётом уважения в голосе уточнил Рушан.       – Ну, э-э... – растерялся Шерман, – я всё-таки вам подарок выбирал, а не ему.       – И что, он даже ничего не возразил? – продолжил вертеть в руках вазу старший омега.       – А он не видел, – отмахнулся Шери и предложил, – вы её под солнечные лучи подставьте, чтоб получше разглядеть.       Рушан пересёк комнату и встал около окна, нашёл наконец нужный угол и ахнул, разом растеряв всю свою напускную строгость.       – И вовсе ты не безобразный, и очень даже нужный пылесборничек, – умилялся он своему подарку, играя с рассыпающимися по рукам радужным лучам. Потом вдруг вспомнил о Шермане и повернулся к нему: – Спасибо, мне очень нравится!       – Рад, – кивнул Шери и добавил: – За исключением ваших художественных предпочтений Али рассказывал о вас только хорошее.       – Ну да, ну да, – Рушан снова отвлёкся на вазу в руках и, казалось, пропустил фразу мимо ушей. Но потом встрепенулся, когда понял, что сказал Шерман и снова обернулся к омеге: – Да? А что?       Шери осознал, что сам загнал себя в угол, поэтому пришлось коротко описать ситуацию с платком и последовавший за ней спор. Рушан всю дорогу слушал, одобрительно кивая, но как только Шерман упомянул то, что Али сказал про омег в хиджабах, изменился в лице.       – Так и сказал? – округлил глаза старший омега.       Шерман нервно сглотнул, ощутив, как повлажнели ладони – неужели он сболтнул лишнего и всё испортил?       – Я... Мог неправильно его услышать, – прижал руку к груди он.       – Ну-ну, – знакомо замахал на него Рушан, успокаивая, – услышал и услышал. Ты мне лучше скажи: платок раздора-то с собой?       Шери коротко кивнул – он действительно бросил его в сумку в последний момент, когда не знал, чем ещё занять руки и голову, пока ждал Али. Рушан попросил показать, и Шерман достал вещь на свет. Некоторое время старший омега молча разглядывал платок в руках, даже вазу отложил. Потом приблизился к Шерману и сам накинул ему на голову ткань.       – То есть, ты встретил моего сына в таком виде, и вместо того, – склонил голову набок Рушан, разглядывая притихшего Шермана, – чтобы сказать, как ты прекрасен, он тебя отчитал?       – Справедливости ради, он промолчал, – заметил Шери, – но ему действительно было дискомфортно, и я ни в коем случае...       – Нет, ты прав, – перебил его невнятные блеяния Рушан, заставив поднять на себя взгляд. – Хиджаб – это не только символ угнетения, но ещё и способ самовыражения. И вообще, врать нехорошо. Согласен?       – Да, – прошелестел Шерман, не понимая пока, к чему клонит старший омега.       – Тогда предлагаю преподать моему сыну ценный урок, по итогу которого он уже не будет бросаться такими категоричными фразочками, – заговорщически улыбнулся Рушан и, не дав Шерману возразить, позвал за собой.       Омеги пришли в покои Рушана, судя по большому количеству омежьих вещиц в интерьере, длинному широкому туалетному столику у окна и действительно странноватым статуэткам с миниатюрами на полках. Ваза, которую Рушан взял с собой, тут же заняла почётное место на подоконнике, будто бы стояла тут всю жизнь, а Шермана омега усадил на вертящийся стул за туалетный столик, принеся для себя мягкий табурет из ванной.       – Признаться честно, – тихо заговорил Рушан, взяв в руки расчёску и развернув Шермана спиной к себе, чтобы расчесать спутавшиеся волосы, – я бы хотел привить Али больше любви к культуре моих родителей, но это достаточно тяжело сделать, когда у самого меня любви этой совсем немного. Он знает фарси, – с гордостью в голосе сказал омега, – но язык – это единственное, что по-настоящему было мне ценно. Я люблю историю, и много изучал в своё время материалов по Персии, причинам революции там. Правда, в справках на английском всегда можно было считать ангажированность, а за сухими фактами надо было обращаться к первоисточникам.       – Почему для вас это было так важно? – спросил Шерман. – Отсутствие ангажированности, в смысле.       – Потому что мой отец платил западным исследователям и журналистам, чтобы те освещали события революции так, как ему хотелось. Мне же хотелось знать правду.       – Погодите... – проскочила невероятная догадка в голове Шермана, – когда Али заселялся в номер в Лондоне, он представился Фэйтом Моншипуром. Потом он рассказал, что эту фамилию унаследовал по вашей линии. Я не много знаю по истории Персии, но сейчас фамилия кажется мне смутно знакомой. Ваш отец был?..       – Последним шахом Персидской империи – Бахрэмом Моншипуром, да, – подтвердил Рушан.       Шерман осторожно повернулся, и чувствовал, что глаза у него круглее полной луны:       – Вы... принц Персии?       – Бастард, – поправил его Рушан, тепло улыбнувшись, после чего снова развернул Шермана, чтобы закончить с волосами. И, к радости Шермана, решил немного рассказать про своё семейное древо: – Мой отец не отличался моногамией до встречи со своим третьим официальным супругом – Эмиром. Только его он любил так, что забыл обо всех его наложниках, фаворитах и случайных любовниках. Несмотря на их почти тридцатилетнюю разницу в возрасте, их любовь была взаимна. Эмир родил ему троих сыновей-альф. До него моему отцу рожали исключительно бет и омег. Эмир был для него ангелом, его отдушиной, его причиной жить после изгнания из родного государства. Мой же папа был его... пьяной ошибкой. Отец познакомился с ним за год до встречи с его единственной настоящей любовью, а когда в его жизни появился Эмир – папа был на седьмом месяце беременности мной. Аборт делать поздно, но и надежда на семейные отношения развеялась, как дым. Отец, конечно, меня признал и вписал в наследство, поддерживал папу финансово, даже иногда навещал меня, когда Эмир сильно на него наседал по поводу его недостойного поведения в отношении меня. Интересно, что отец давно умер, а с Эмиром я поддерживаю контакт до сих пор. У отца были свои планы на мою судьбу: он хотел, чтобы из моего появления на свет вышло что-то дельное, чтобы я не напоминал всем своим существованием лишь о том, какой образ жизни он вёл до встречи с Эмиром. Я должен был стать его инвестицией, но он не знал, что единственное, что дети не прощают своим родителям – это... нелюбовь.       У Шермана упало всё внутри от последней фразы, но Рушан не видел побелевшего лица Шери, поэтому продолжил рассказ:       – Всё моё детство отец вместе с вечно поддакивающим ему папой лепили из меня идеального омегу для брака по договорённости, пока я считал дни до совершеннолетия и продумывал план побега. Мне невольно в этом помог Эмир. Он был очень прогрессивных взглядов и имел большое влияние на моего отца, поэтому уговорил его отправить меня получать высшее образование во Францию. Остальное, как говорится, история. На моём втором курсе не стало отца, а через полгода – папы. Он безответно любил отца с разрушительной и всепоглощающей силой. Он любил его так, что на меня у него любви оставалась лишь капля. Достаточно, чтобы не утопить меня в младенчестве, но недостаточно, чтобы оставить в моей душе хоть толику сожаления из-за его кончины. Я помню, как хотел забыть о своей семье и корнях всё. Пока у меня не родился старший ребёнок – мой омежка Надин. Я понял, что должен дать ему, и в последствии Али, историю, базу. Я хотел иметь объяснение на каждое своё решение, которое принимал в отношении своих детей, и не хотел, чтобы они принимались из места страха и обиды. И в конце концов, я смог отделить моих родителей от культуры, которая принадлежала мне настолько же, насколько и им, и я был волен видеть в ней что-то своё. Я имел право восхищаться, а не только ненавидеть и критиковать, и думаю, что для Али пришло время тоже кое-чем повосхищаться.       Шерман боялся пошевелиться. Где-то на периферии сознания он понимал, что Рушан что-то продолжил делать с его волосами, но сам он стал одним лишь слухом. Так не бывает, думалось ему. Чтобы рассказ едва знакомого омеги с совершенно непохожей на его судьбой отдавался в сердце такой знакомой болью. Но боль, это не единственное, что чувствовал Шери. Удивительно, но после монолога Рушана, в душе омеги поселилась надежда. Он наблюдал за ним и видел счастливого человека, полного любви настолько, что её хватало даже на глупые безделушки.       Шери осторожно обернулся к Рушану и спросил:       – Вы не боялись? – старший омега нахмурился, не до конца, видно, понимая смысл вопроса, и Шерман поспешил развернуть его: – Что из-за вашего детства вы не сможете по-настоящему любить?       Рушан посмотрел на него долгим тяжелым честным взглядом. Он был очень красив – глубоко посаженные, большие, светло-охровые, будто светящиеся глаза, остро очерченные скулы, обрамлённые лёгкими шоколадными завитками кудряшек, выбивающихся из толстой косы, чувственные пухлые губы. Холёное личико никак не сочеталось с тем выражением, что застыло на нём, пока Рушан думал над ответом.       – Боялся, – подал, наконец, голос он, после чего склонил голову набок и посмотрел в пространство, погружаясь в собственные воспоминания, – но ещё больше я боялся пропустить жизнь. Я так мечтал сбежать из родительской тюрьмы, потому что хотел быть сам властителем своей судьбы. А она включала в себя возможность дарить любовь тем, кого я сам выберу или создам. Любить других ведь на самом деле несложно, – улыбнулся он Шерману и накрыл его ладони тёплой рукой, – это что-то сродни спящему инстинкту – когда встречаешь нужного человека, внутри будто что-то включается. И очень быстро учишься заботиться, доверять, делиться, помогать... Гораздо сложнее любовь принимать, – многозначительно поднял брови Рушан и покивал, – да-да. Чтобы принимать любовь, нужно самому любить себя, а это, порой, очень тяжело. Когда в тебя не вливали любовь родители, самому обязательно надо стать себе тем самым родителем, который наполнит тебя любовью, чтобы было, что отдавать. Вообще, – усмехнулся он одним уголком губ и взглянул на Шери лукаво, – интересный вопрос ты задал, Шерман...       – Насущный, – не стал врать тот, опустив глаза.       Если бы Рушан только попросил, то Шерман ему всё бы рассказал, но старший омега был достаточно понимающим, чтобы не бередить – по крайней мере сейчас – его раны. Шери хотелось сохранить это тёплое чувство надежды, что поселилось в его душе благодаря словам Рушана.       – Так, ладно, – хлопнул себя по коленкам тот и покопался в ящиках стола, а когда нашёл нужные предметы, снова глянул на Шермана полным озорства взглядом: – Оставим философские темы до следующего раза, потому что у нас важная миссия. Смотри...       Рушан принялся показывать Шерману всё то, что достал из ящиков и поочерёдно объяснял, что, куда и как надо надевать по правилам восточной культуры. Сначала старший омега собрал волосы Шермана в хвост с петлёй на конце большой тряпичной резинкой. Затем надел ему на голову широкую облегающую хлопковую повязку, полностью спрятав под ней волосы, и только после этого накинул платок и начал аккуратно драпировать ткань. Рушан был словно художник, трудящийся над своим шедевром: он делал одну складку, отодвигался, чтобы посмотреть результат, после чего либо одобрительно кивал, либо морщил нос и переделывал. Шерман всегда удивлялся, как платки на омегах казались такими летящими, словно небрежно накинутыми, но в то же время держались невероятно крепко. Секрет оказался прост – булавки. Уши и голову от случайных уколов прекрасно защищала та самая повязка под платком, поэтому дискомфорта бояться не стоило. Последним, что показал Шерману Рушан, оказался карандаш.       – Знаю, в западной культуре такое не принято, – сказал он, – но у нас это вполне нормально – слегка подчёркивать глаза. Видишь, – прочертил он толстую чёрную линию на тыльной стороне своей руки, – стержень мягкий, так что не бойся, больно не будет. Закрой глаза, доверься.       Шерман послушно прикрыл глаза и почувствовал на своём лице осторожные прикосновения тёплых пальцев. Трудно было понять, что именно с ним делает Рушан. Казалось, он снова почувствовал себя художником: сначала чертил линию на самом краешке века, а потом будто бы стирал её.       – Молодец, теперь открой глаза и посмотри наверх, – попросил Шери омега.       Теперь можно было краем глаза наблюдать за сосредоточенным лицом Рушана, который проделывал те же манипуляции с краем нижнего века. Больно действительно не было, но Шерману всё равно пришлось проморгаться, чтобы повлажневшие глаза немного просохли, когда Рушан отпустил его.       – Отлично, отлично, – кивал сам себе Рушан, потирая подбородок, – чего-то не хватает... О, сейчас.       Он снова полез в стол и достал из ящика шкатулку, а из неё вытащил какое-то... колье? Признаться честно, Шерман не очень понимал, что это. Украшение действительно было похоже на колье с длинной подвеской, но Шери не увидел застёжки, и проходящая прямо по центру цепочка тоже смущала. А потом Рушан обошёл Шермана и положил его на голову.       – Это тика, – пояснил старший омега, прикрепляя украшение, – опять же таки, у западных не прижилось, а на востоке – это очень распространено. Ну, смотрись, – подбодрил Шермана он.       Шери набрал в лёгкие побольше воздуха и решительно взглянул на себя в зеркало, куда до этого старался не подглядывать. То, что он увидел в отражении, оказалось выше всех ожиданий. Из зеркала на него смотрел какой-то восточный ведьмак. Шерман приблизился, чтобы получше разглядеть то колдовство, которое с его глазами сотворил Рушан. Казалось, что они стали зеленей изумрудов, и тоже будто бы светились, как у Рушана, из-за лёгкой дымки от карандаша. Платок омега повязал ему под самый подбородок, подчёркивая линию скул, делая контур кукольным. И в то же время лазурь летящей ткани создавала впечатление, будто он вынырнул на поверхность из толщи пронизанной солнечными лучами солёной воды. Шерман осторожно повертел головой и почувствовал на макушке тяжесть тики, получше разглядел украшение. Основа была из розового золота, где в три ряда были вставлены жёлтые и оранжевые камешки, а на конце подвески, которая заканчивалась меж светлых бровей омеги, висел огромный оранжевый сапфир.       – Падпараджа, – вспомнил название Шерман, осторожно коснувшись дорогого камня.       – Ага, а чуть поменьше – спессартины, – потыкал цепочку пальчиком Рушан.       – Ого, у меня на голове целое состояние, – пошутил обернувшийся на него Шерман.       – Вот-вот, и уже не так сильно чувствуется угнетение, да? – улыбнулся ему Рушан, довольный произведённым на Шермана эффектом от проделанной работы. – Ну что, порадуем мальчиков? А то, они наверняка успели потерять нас.       Омеги вернулись в главный холл тем же маршрутом, что и пришли, а затем направились в то крыло, куда ушли альфы. Рушан провёл Шермана по светлому коридору, примыкающему к гостиной комнате, у которой так же было два выхода: по одну сторону виднелся бассейн, а по другую – цветник. Шери успел заметить, что восточные мотивы в интерьере удивительно удачно сочетались с европейскими, где оттенки персидского ковра под ногами можно было найти в развешанных по стенам шедеврам эпохи Просвещения. И это были не репродукции, про себя заметил Шерман.       На двух креслах у декоративного камина сидели посмеивающиеся альфы и играли в какую-то настольную игру, название которой Шери не знал. Вроде фигурки из шашек, но поле было совершенно другим и зачем-то ещё игральные кости лежали. Впрочем, как только альфы услышали, что не одни, то тут же бросили занятие, и тут... время снова замедлилось.       Как только Али нашёл взглядом изменившегося до неузнаваемости Шермана, то сразу же растерял свою лёгкую улыбку и поднялся на ноги. Шерман замер, впитывая каждой клеточкой своего тела пожирающий взгляд альфы. Али медленно приближался, снова и снова проходясь взглядом по образу Шери, не в силах даже рот закрыть. Впрочем, ему всё-таки пришлось сделать над собой усилие, чтобы жадно сглотнуть.       – В-вау, – выдохнул он, поравнявшись с Шерманом и папой. – А что?.. А как?.. Как это... понимать?.. – обескураженно запинался он, после чего почти обиженно перевёл взгляд на Рушана, требуя объяснений: – Папа?!       – А что папа? – решительно расправил плечи Рушан: – Папа тебя учил открытым быть. Понимающим, уважительным. Омеги ему в хиджабах, видите ли, не милы! Вижу, что ещё как милы, смотри, вон, как руки тянет, – шлёпнул он по действительно тянущимся к Шерману рукам Али.       Впрочем, альфу это не остановило, и через мгновение Шери оказался в горячих объятиях почти целомудренного, учитывая состояние Али, характера.       – Тебе правда нравится? – со всей возможной наивностью, на которую был способен, спросил его Шерман и похлопал ресницами.       Али начал бестолково открывать и закрывать рот, из которого не доносилось ни звука, но Рушан сбоку не выдержал и хрюкнул в ладошку, заставив Шермана расколоться и закусить губу, чтобы не рассмеяться следом, тут-то альфа и понял, что это была совместная афёра омег.       – Сколько вы знакомы? Час? И уже против меня объединились? – в шоке от такого предательства возмущался Али, переводя взгляд с папы на Шермана и обратно.       – Не стоит недооценивать омежью солидарность, сынок, – подошёл к ним Ренард и утешительно похлопал альфу по плечу, после чего и сам внимательно осмотрел образ Шери.       Старший альфа лишь одобрительно кивнул и тепло посмотрел на мужа:       – У тебя золотые руки, дорогой.       Рушан тут же растерял всю свою напускную суровость и засмущался комплименту, после чего вложил свои ладошки в протянутые альфой руки, и за них был притянут поближе.       – Но, напомни мне, – задумчиво нахмурился Ренард, – разве платок носят в помещении?       – Нет-нет, всё верно, – заверил его Рушан, – в семейном доме омега волен ходить с непокрытой головой, но культурные обычаи, – деловито посмотрел он снова на Али, – не какой-то там строго прописанный закон. Честный хозяин волен их адаптировать под себя, потому как они имеют цель – привнести в его жизнь гармонию. А хороший альфа защитит возможность своего омеги выбирать – как он хочет выглядеть и что носить.       – Ага, а посвяти-ка меня в ту часть спора, которую я пока не улавливаю, – вернул на себя внимание омеги Ренард.       Рушан послушно начал пересказывать их с Шерманом разговор, пока старший альфа утягивал его в сторону выхода из гостиной, а Шери вместо того, чтобы вслушиваться в его слова привстал на цыпочки и поцеловал в щёку Али. Альфа потеплел, но помотал головой:       – Одними поцелуйчиками не отделаешься, – то ли пообещал, то ли пригрозил он.       – Это была идея Рушана, а твоему папе невозможно отказать, – добродушно повинился Шерман, пожав плечами.       Родители скрылись в проходе, и Шери тут же ощутил весомость альфьих обещаний на своих губах. Шерман моментально поплыл, отвечая с не меньшей страстью, но Али вовремя остановился, чтобы никому не пришлось краснеть за предстоящим ужином.       – Спасибо, что согласился, – прошептал альфа, когда они нежились в объятиях, переводя дух.       Шерман лишь поставил нежный поцелуй в ответ, прежде чем открыть глаза. Али переплёл с ним пальцы и медленно пошёл за ушедшими родителями.       – Вау, вы так быстро нашли общий язык, – с искренним удивлением заметил Али.       – У нас оказалось много общего, – расплывчато заметил Шерман.       – Не пойми меня неправильно, я надеялся, что так будет, но предполагал, что папа попытается устроить допрос с пристрастием, – признался Али и добавил, подбадривающе сжав омежью ладошку: – Он безобидный, просто очень любопытный.       – Он искренен, – уточнил Шерман, – это очень подкупает. Таким людям хочется раскрываться в ответ.       – Ты в курсе, что ты сейчас себя описываешь? – усмехнулся Али, взглянув на Шермана из-под ресниц.       – Я же говорю: у нас оказалось много общего, – вернул альфе улыбку Шери и приобнял за руку.       Они наконец догнали родителей в столовой, Али предложил Шерману место рядом с собой – Ренард с Рушаном планировали сидеть напротив. Кроме них четверых больше никого не предполагалось, судя по количеству накрытых мест. Улыбчивый помощник тут же принёс первые закуски и предложил напитки на выбор, как только все заняли свои места.       – Что ж, Шерман, расскажешь немного о себе? – спросил его между делом пристраивающий на коленях накрахмаленную салфетку Ренард.       Ага. Судя по всему, понял Шерман, допрос с пристрастием никто не отменял, просто в исполнение его решили привести лишь сейчас.