Как пали сильные

1 год и 4 месяца назад…

      Кап… кап… кап…       Раздражающий звук воды, сочащейся из протекающих труб, эхом разносился по его грязной камере.       Едва ли чувствуя свои руки и ноги, он не мог двигаться. Ему ввели какой-то препарат, парализовавший всё его тело ниже плеч.       Голова раскалывалась так, словно бы по ней ударили кирпичом, однако самая острая боль, которую в эту секунду был способен чувствовать Леонардо, исходила из его сломанной шеи. Наркотик сделал своё дело — он не ощущал ни перелома ноги, ни раны, с хирургической точностью рассекающей его пластрон. Разрез шёл вниз от его правого плеча к левому бедру — поверхностный вначале, к концу он становился всё глубже.       Сотни маленьких надрезов — от одного до пяти дюймов каждый — покрывали всё его тело. Но и их он не замечал.       Лео понимал, что быстро теряет кровь; учёные до сих пор не соизволили его подлатать, но он знал — это лишь вопрос времени. Они придут. Всегда приходили, чтобы «спасти» его.       В конце концов, Хенсон не хотел бы, чтобы его любимая зверушка скончалась раньше срока.       Сегодня они испробовали на нём новый метод пытки: обездвижив его седативным препаратом, они медленно резали его руки и ноги до тех пор, пока он не почувствовал боль.       Паралич должен был длиться не больше часа, однако идиот, наполнявший шприц, случайно вколол Леонардо тройную дозу. Он понял это, услышав крики тюремщиков, прерванные громким выстрелом. Лео был уверен, что пуля предназначалась ему, но секундой позже мужчина, ответственный за наркотик, рухнул замертво. Его голова — вернее, то, что от неё осталось — упала прямо возле лица Леонардо. Его заставили валяться вместе с трупом три часа, ни в коем случае не прекращая пытать его, вырезать узоры на его коже.       Он не мог уйти прочь от мертвеца, не мог защищаться. Бессильный что-либо сделать, Лео лежал без движения, бесцельно уставившись в потолок. Ждал, когда закончится его личный Ад. На этот раз чёртовым ублюдкам даже не пришлось приковывать его к полу; наркотик сделал работу за них.       Леонардо не собирался смотреть на тело, но уже через час в камере запахло медью и ещё чем-то странным. Он невольно повернулся в сторону трупа, встретив лишь пустой взгляд его безжизненных глаз. Кровь и грязь забрызгали белкИ, малиновая жидкость капала из его рта, медленно стекаясь в небольшую лужицу возле головы Лео.       В эту секунду один из его тюремщиков размашистым движением рассёк его пластрон. Если бы не наркотик, бежавший по его венам, рана горела бы огнём, но его оцепенение было слишком велико, чтобы чувствовать что-то, кроме лёгкого давления в груди.       — Сейчас, tortuga*, ты этого не чувствуешь, но очень скоро всё изменится. Скоро ты почувствуешь боль, и, когда это случится, ты будешь один, один в своей грязной камере, где никто не услышит твоего крика.       С этими словами испанец плюнул ему в лицо. Лео молча смотрел в ответ, ощущая тёплую слюну, скользнувшую по его щеке. Он не мог её стереть.       Два месяца. Он пробыл на этом объекте два долгих месяца. За это время его морили голодом, пытали и допрашивали; в его мозг был вживлён маленький чип. Его затылок до сих пор оставался невероятно чувствительным.       Казалось бы, каждый раз, когда они нажимали маленькую красную кнопку на этом проклятом пульте, Леонардо, рухнув на землю, прикусывал язык, сдерживая крик боли.       За эти два месяца у него было четырнадцать мучительных приступов. Иногда его оставляли метаться по своей клетке в полном одиночестве, иногда его допрашивал Хенсон или другие тюремщики. Они смеялись, наблюдая, как он бьётся в их руках, называли его слабым.       Когда всё было кончено, они грубо подхватывали его, намереваясь бросить обратно в камеру. Их прикосновения ранили почти так же сильно, как и порезы, украшающие его кожу, так же, как и заряды электричества, пронзающие тело. Лишь несколько часов спустя они возвращались для так называемого «Второго Раунда».       За эти два месяца Леонардо усвоил лишь одно — Патрик Хенсон был Дьяволом во плоти. Эти люди хотели знать, где его братья и что именно превратило их всех в мутантов. Лео не собирался отвечать ни на один из этих вопросов. Он бы ни за что не выдал им свою семью, даже если это будет стоить ему свободы. А ещё он понятия не имел, что эти люди сделали бы с информацией о мутагене, позволившим им стать теми, кто они есть сейчас. Риск был слишком велик, поэтому Леонардо продолжал держать язык за зубами и терпеть…       Он застонал, попытавшись слегка повернуть голову набок в более удобное положение.       «Да, » — заключил он. «В моей шее точно есть трещина или перелом».       Десять минут назад тюремщики просто оставили его валяться на панцире на полу его тёмной и сырой камеры после трёх часов бесконечных пыток.       «Три часа. Это длилось три чёртовых часа… больше похоже, что три дня».       И тем не менее, Лео знал, что прошло лишь три часа — Хенсон в этом убедился. Он насмехался над Лео, ведь всего за каких-то три часа им удалось порезать его на ленточки.       Лидер шумно вздохнул, начиная ощущать лёгкое покалывание в пластроне — там, где всё ещё кровоточил глубокий порез. Покалывание постепенно превратилось в боль, а после — рана загорелась огнём.       Действие наркотика прекратилось.       Разум Лео затуманился. Мир поплыл перед его глазами, думать становилось всё труднее.       «Больно… так больно…».       Каждая рана на его теле вспыхнула болью. Лёгкая пульсация в его сломанной лодыжке с каждой секундой становилась сильнее.       Боль охватила всё его тело и от этого потемнело в глазах.       «Не кричи. Не смей кричать, Леонардо!» — приказал он сам себе. «Не дай им тебя услышать! Не дай узнать, что напуган!»       Он этого не заслужил. Леонардо никогда себя не жалел, но именно сейчас он был чертовски к этому близок.       «Я не понимаю, не понимаю, что им от меня нужно! Я не могу отдать им моих братьев… никогда не отдам. Мне нечего рассказать им о мутагене TCRI** — я сам почти ничего не знаю. Я не понимаю…»       Как вообще можно понять безумцев?       Боль вспыхнула в его теле. У него даже не было сил беспокоиться о припадках.       Лишь только боль занимала его разум; жгучая, ошеломляющая боль пронзающая всё его тело.       Он знал боль и прежде, но никогда не так. Каждый раз, когда открывалась дверь его камеры, он ожидал новых ударов, но в этот раз — всё иначе. Он чувствовал, что медленно теряет рассудок. Боль сводила его с ума.       «Хватит! Не думай об этом, думай о чём-нибудь ещё! — приказал он сам себе, едва ли готовый прислушаться к собственным словам. «Думай о хорошем! Думай о своих братьях. Может, они гадают, почему я ещё не дома. Может быть, они здесь, и ищут меня. Опоздал на два месяца. Конечно, они испугались и начали искать… Да. Они, наверное, уже здесь — ищут в лесу, кричат моё имя, пытаются почувствовать».       Ему удалось приподнять голову на полдюйма.       — Р-ребята, — хрипло прошептал он. Его сознание было спутанным, Лео твёрдо верил, что братья действительно могут слышать его. Он впал в бред, шагнул за грань безумия.       — З-здесь, ре-ребята… — голос надломился. Его не услышали даже охранники. Он ударился головой об пол, и боль вспыхнула в том месте, где был вживлён чип. Его шея ужасно горела.       Без предупреждения дверь его клетки распахнулась. Свет, заливший камеру, заставил Лео невольно вздрогнуть. Нечаянно пошевелив шеей, он всхлипнул. Как только его глаза привыкли к освещению, он поднял взгляд на открывшуюся дверь.       Охранник и две очень напуганные девочки смотрели прямо на него. Лео снова вздрогнул, когда волна мучительной боли потрясла его тело, и, тем не менее, он так и остался лежать на полу.       У него не было ни желания, ни энергии, чтобы двигаться.        — Заходите, putas***! — приказал охранник. — А ты, tortuga, познакомься с новыми соседями!       Тюремщик бросил младшую девочку внутрь, а после втолкнул и старшую. Малышка упала прямо на Лео, заставив его зашипеть от боли.       Тяжёлая дверь захлопнулась, заглушив хохот охранника.       Старшая девочка, лицо которой пересекала огромная рана, с трудом поднялась на ноги и схватила младшую, осторожно оттаскивая её от Леонардо в самый дальний угол их маленькой камеры.       — Я не буду кусаться, обещаю, — прошептал Лео, закрывая глаза. Он так устал. Ощущение влаги в руке привлекло его внимание. Он посмотрел вниз и увидел кровь, сочащуюся из раны на его груди.       «Для них я, должно быть, представляю то ещё зрелище. Гигантская, избитая, окровавленная и полуголодная черепаха», — его губы скривились в самоуничижительной усмешке.       — Ты причинишь нам боль? — тихо спросила старшая девочка. Её глаза были широко открыты от испуга, она по-прежнему крепко прижимала к себе ребёнка.       Лео открыл глаза и, поморщившись, повернул к ним голову. Тусклый свет осветил их обеих. Слеза медленно скользнула по его щеке. Он знал этот взгляд. Всё было так знакомо.       «Они думают, что я монстр».       Его веки отяжелели.       «Так устал…».       Глядя на черепаху, маленькая девочка покачала головой.       — Нет, — на выдохе ответила она старшей. — Он такой же пленник, как мы, Анна, и… — она замолчала и нахмурилась, не отрывая от него глаз. Неожиданно она с силой вырвалась из рук подростка, уже прочтя мысли черепахи и ощутив его боль.       — Анна! Пожалуйста! Помоги ему, он умирает! — заплакала она, подползая к Леонардо. Лео открыл глаза, уставившись на ребёнка. Светлые кудряшки закрывали её чумазое исцарапанное лицо, но глаза её отражали особое знание, глядели на него с пониманием.       Слеза скатилась с её лица, когда она, подняв свою маленькую ручку, обхватила его покрытую синяками и мокрую от пота щёку. Он хотел отстраниться. Хотел сбежать. Он боялся их так же сильно, как они боялись его.       — Грейс, я не думаю, что смогу… — начала Анна, несмело подходя ближе.       Грейс повернулась к ней.       — Ты должна! Я знаю, у тебя получится! Прошу тебя, Анна… Пожалуйста! Он… он умирает.       Теперь ребёнок зарыдал. Она буквально чувствовала, как жизнь постепенно покидает раненую черепаху.       Анна поджала губы и закрыла глаза, пытаясь сфокусироваться. Вода, собранная из воздуха, омыла её дрожащие пальцы. Сильнее сосредоточившись, она провела руками вдоль пореза на его груди.       Вода методично и медленно стягивала края раны. Несколько минут спустя она исчезла, оставив после себя лишь засохшую кровь.       — У него сломана шея, — всхлипнув, пробормотала Грейс, глядя Лео прямо в глаза. Это заставило его сосредоточить на ней всё внимание.       «Оставайся со мной. Пожалуйста, большой зелёный человек, оставайся со мной!» — мысленно сказала девочка черепахе.       Она чувствовали боль Леонардо, как свою собственную.       Анна подняла руки к его шее, медленно и аккуратно исцеляя позвонки.       Когда боль начала постепенно отступать, Лео тихонько застонал. Тогда Анна перешла к менее значительным ранам и порезам.       Огонь, некогда терзавший его тело, теперь стал не более чем лёгким жжением. Разум его опустел, когда девочка исцелила последнюю его травму.       — Как? — с трудом прошептал Лео, подняв на неё взгляд.       Закончив лечить перелом на его ноге, она улыбнулась.       — Думаю, это что-то вроде суперсилы.       Лео пробормотал что-то в ответ, но Анна не смогла его услышать.       — Он сказал: спасибо, — улыбнулась Грейс, почувствовав через их ментальную связь успокаивающее тепло, омывающее сознание черепахи.       Лео открыл глаза, чувствуя, что должен сказать кое-что до того, как истощение возьмёт над ним верх. Он твёрдо посмотрел на Анну. Золотые искры его карих глаз вспыхнули с новой силой.       — Меня зовут Хамато Леонардо. И я не… Я не монстр.       Маленькая девочка лишь грустно улыбнулась, а Анна наклонилась ближе к нему. Её руки, по-прежнему хранящие целебную воду, нежно коснулись его лица, даруя Леонардо покой. Она знала, каково это — быть непохожей на других людей. Она могла делать то, о чём остальные лишь мечтали, и за это над ней смеялись, её ненавидели.       В конце концов, люди всегда ненавидят то, чего не понимают.       — Я не считаю тебя монстром, Хамато Леонардо.       Лео улыбнулся её словам. Глаза его медленно закрылись, приветствуя тьму, всегда сопровождающую сон.