Несколькими минутами ранее
Леонардо стоял в центре ярко освещённого додзё. Мерцающее пламя окружавших его свечей озаряло комнату, пока он готовился к своей индивидуальной вечерней практике. Под «индивидуальной практикой» подразумевались регулярные тренировки, которыми он себя изнурял в надежде вернуть утраченную силу и выносливость. Лео проклял себя за то, что стал таким слабым по сравнению с братьями. «Ты слаб лишь потому, что за прошлый год перенёс так много травм. Ты едва не умер несколько раз. Если бы не те девочки, ты был бы мёртв,» — воззвал к разуму тихий шёпот в его голове. «Нет,» — возразил он. «Я действительно умер на том объекте. Я умер в ту секунду, когда они убили Анну и Грейс,» — прорычал Леонардо, продолжая спорить с голосом. Однако голос не исчез. «Ты не мог их остановить, они бы тебе не позволили! Ты сам едва дышал!» «Я мог что-нибудь сделать… что угодно! Они не сделали ничего плохого, они не заслуживали этого… не заслуживали истечь кровью на полу грязной камеры. Они не заслуживали умереть… в одиночестве.» «Ты был с ними… Они были не одни. Они умерли у тебя на руках…» «Нет. Я подвёл их. Я виноват, как если бы сам спустил курок. Моя вина. Всё это моя вина. Я не был достаточно силён. Я обещал их защитить… и я подвёл их.» «Они больше не страдают. Ты единственный, кто страдает, Леонардо.» «Я не страдаю,» — ответил Лео голосу. «Я получаю то, что заслуживаю. Я должен был быть сильнее. Должен был убить Хенсона. Должен был принять пулю за них…» Слёзы затуманили взгляд лидера, когда он вспомнил о двух человеческих существах, которых однажды назвал семьёй. Поначалу он отнёсся к ним с большим недоверием, посчитав их очередной уловкой Хенсона, созданной лишь для того, чтобы выведать, где его братья и отец. Но потом их, так же как и его, вытащили из камеры и подвергли пыткам. Так он понял, что они — подобно ему — просто невинные заключённые. Единственной преградой между ними и смертью была Анна. Конечно, когда их пытки заходили слишком далеко, учёные делали всё, чтобы не дать им умереть, однако, когда Лео и Грейс — сломленных и израненных — бросали обратно в камеру, той, кто их исцеляла, была Анна. Её сила стала причиной её падения, но в то же время этот дар позволил им выжить. До сих пор Леонардо мог мысленно представить себе её кристально-голубые глаза: они хранили великую нежность к тем, кого она любила, однако сила гнева, заключённая в них, была способна заставить кого угодно возненавидеть себя так же яростно, как ненавидит она. Анне было семнадцать — всего лишь на год моложе Леонардо, и всё же она была мудра не по годам. Ночи напролёт они проводили за интеллектуальными беседами — измученные, усталые и голодные. Её длинные каштановые волосы, обрамляющие плечи, и любовь, горящая во взгляде каждый раз, когда она смотрела на Грейс, дарили ей особенную красоту. Грейс была поистине поразительным ребёнком. Она была так юна, но сердце её было наполнено невыразимой любовью. Впервые увидев черепаху, девочка не закричала. Напротив, она успокоила его, помогла Анне его исцелить. Глаза Грейс тоже были голубыми, хоть и не такими яркими, как у Анны. Тем не менее, взгляд этих насыщенно синих глаз, казалось бы, проникал в самую душу. Леонардо грустно улыбнулся, вспомнив, как Грейс в первый раз назвала его Отцом, а Анну — Мамой. Он был так горд тем, что маленький ребёнок подарил ему столь нежное имя. Их камера была тесной и холодной, поэтому долгими ночами они, засыпая, прижимались друг к другу в поисках тепла и утешения. Способности Грейс полностью лишили Леонардо возможности лгать о степени своих травм. Каждый раз, когда его возвращали в камеру, светловолосая девочка точно знала каждую его мысль о том, что произошло, знала, как сильно он ранен. Она слышала его страх, и могла прогнать его кошмары точно так же, как он делал для неё. Грейс могла подслушать мысли их тюремщиков, когда те проходили мимо, и получить информацию о внешнем мире. Она свободно использовала свои возможности, открыто оскорбляя охранников и учёных, бросая их собственные мысли им в лицо. Леонардо усмехнулся, вспомнив, как однажды молодой мужчина вошёл в их камеру, чтобы забрать Анну на следующую серию пыток. — Прошу прощения, — спокойным голосом начала девочка. — Твоя больная мама знает о нём? Ты понимаешь, о ком я. Тот мужчина, с которым ты проводишь свои ночи. Ты расскажешь ей о своём парне до её смерти или просто продолжишь лгать? — улыбка не покидала её лица, когда она выдавила последнее слово. Тюремщик открыл рот от изумления. Он не был проинформирован о способностях ребёнка. Запах крови заставил Леонардо съёжиться. Мгновение, и его руки и пластрон стали скользкими от крови. Он слышит эхо её крика. Слышит свой собственный убийственный бешеный крик… «Прекрати думать о них!» — приказал он сам себе. «Их больше нет.» Одним уверенным движением Леонардо вставил в уши наушники и включил музыку на полную мощность, заглушив любые звуки внешнего мира. Затем он перевернул свою маску, успешно погрузившись в полную темноту. Музыка играла так громко, что даже думать было невозможно. Идеально. Слегка согнув ноги и зафиксировав в нужной позиции руки, он встал в стойку и замер до тех пор, пока не почувствовал жгучую боль в мышцах. После Лео медленно принял следующее положение. Перенеся вес своего тела на руки, он вытянул ноги вертикально вверх и снова замер, пока его руки не вспыхнули болью в знак протеста. Молниеносным движением он изменил позицию, что едва ли облегчило боль. Он упрямо продолжал выполнять эти замысловатые упражнения Йоги, но в конце концов его истощённое тело не выдержало. Тогда лидер жёстко поднялся на ноги и, тяжело дыша, остановился посередине додзё. Мир вокруг него по-прежнему был тёмным и безмолвным. Стерев капли пота со лба, Леонардо включил на IPod следующую песню. Где-то на задворках сознания он на секунду ощутил чьё-то присутствие в дверях, однако из-за громкой музыки ему не удалось на этом сосредоточиться, а потому он просто забыл об этом. Изящным жестом Лео обнажил свои катаны. Стремительные и неумолимые, клинки были его драгоценностью и защитой. Лезвия стали гранью баланса. Они берегли его здравомыслие или поддерживали безумие. Всегда на его стороне, эти верные товарищи никогда не предадут. Вместе с Леонардо они познали вкус крови его врагов. Он сам выковал свои мечи и, конечно, безмерно ими гордился. Леонардо продолжал практиковать ката до тех пор, пока она не стала казаться ему скучной и утомительной. Тогда он решил вообразить себе настоящее сражение. Лидер представил себе Фут-ниндзя и испанцев. Он смоделировал их атаку. Выпад мечом! — минус один. Удар! — смуглый мужчина с сальными волосами рухнул на землю. Удар! Выпад! — обезглавлен ещё один мерзко пахнущий испанец. Выпад! — ниндзя-Фут безжизненно упал на пол додзё. Уловка! — один из них прорвался через его оборону. Удар! — ниндзя больше не опасен. Выпад! — его клинок перерезал горло тюремщику. Выпад! — он почувствовал, как его контроль ускользает. Стало трудно дышать. Музыка больше не помогала заглушить его мысли. Воображаемый меч едва не отсёк ему голову. Блок! Удар! — он пронзил грудь молодого солдата клана Фут. Его беспокойный разум стал создавать всё больше и больше врагов, которых на самом деле вовсе не существовало. Его мечи вдруг стали неподъёмны. Он буквально чувствовал, как склоняется под тяжестью… Под тяжестью своих секретов, тяжестью неудач, под тяжестью ответственности за семью… под тяжестью всего этого сразу. И вот тогда он понял, что это грядёт — ещё одно воспоминание. Леонардо почувствовал, что его уносит из додзё, уносит за много миль от Нью-Йорка. Он боролся с этим, пытался ухватиться за связь с реальностью, однако, как и каждый раз до этого, он проиграл… и заблудился в закоулках собственного разума.***
Белая комната. Слишком ярко! Его глаза вспыхнули болью. Ниндзя черпают силы во тьме. Его, однако, приковали к белой стене в ослепительно белой комнате. Он был подвешен за руки. Склонённая к груди голова казалась свинцовой. Ему было холодно — гораздо холоднее, чем в предыдущие полгода. В конце концов, холод в джунглях — гость нечастый. Его веки были тяжёлыми, а нога пульсировала тупой болью, но больше всего его беспокоило плечо. Похоже что обе раны промыли и перевязали, и, тем не менее, они были болезненными. Он попытался вспомнить, что произошло. «Как я здесь оказался?» Он поднял взгляд на одну из многих флуоресцентных ламп, и тогда поток воспоминаний ошеломил его, словно удар в живот. Он вспомнил выстрелы, окруживших его людей и злобный голос, сказавший что-то о его падении. Леонардо глубоко вздохнул, заставив себя успокоиться. Нужно взять себя в руки и сохранить рассудительность. «Я не позволю страху завладеть мной.» Он не знал, как долго пробыл в этой комнате. Белые стены так сильно ослепляли, что просто держать глаза открытыми было мучительно. Минуты шли, и незначительная пульсация в его ноге и плече, казалось бы, увеличилась десятикратно. Тишина, царившая в комнате, была прервана, когда белая дверь отворилась, и в проёме появился уже знакомый ему человек с рыжими волосами и холодными голубыми глазами. Лео испугался, однако ему удалось сохранить браваду. Не скрывая уверенности и превосходства, мужчина прогулочным шагом вошёл в комнату. Леонардо встретился с ним взглядом. Тогда человек улыбнулся. — Здравствуй, Леонардо, — начал он, приблизившись к черепахе на расстояние вытянутой руки. — Меня зовут Патрик Хенсон, и ты — мой пленник. Сцепив руки за спиной, он самодовольно улыбнулся. Леонардо не ответил. Натянув до предела свои оковы, он попытался принять угрожающую позу. И тем не менее, он был слаб и растерян; он отчаянно хотел, чтобы этот человек — Хенсон — испытал тот же страх, что ощущал он. — Скажи, Леонардо, — продолжил мужчина. — Почему именно ты здесь, в Центральной Америке, а не дома — вместе со своими братьями? Глаза Лео расширились при упоминании его братьев, но ему удалось быстро скрыть удивление за маской полного безразличия. «Не показывай своих эмоций этому человеку.» — Что такое? Не слишком разговорчив, да? — Хенсон засмеялся Лео в лицо. — Да ладно тебе, черепаха, расскажи, где живёт твоё жалкое семейство? Может быть в каком-нибудь домишке на окраине Нью-Йорка? Или на складе возле доков? А может в грязной канализации? Они что, выгнали тебя? Поэтому ты здесь? Ты больше им не нужен, а потому решил сбежать в какую-то Богом забытую глушь на краю мира? Певучим голосом он продолжал задавать один вопрос за другим, вовсе не ожидая, да и не желая ответов. Кровь Леонардо вскипела, и он нахмурился. Хенсон улыбнулся. — Как? Им больше не был нужен Лидер? Под диким взглядом Лео усмешка Хенсона стала шире. «Спокойно. Спокойно. Спокойно. Не теряй контроль, Леонардо,» — подумал лидер. Хенсон подошёл ближе, запах его одеколона ударил по чувствительному обонянию Лео. Рыжеволосый мужчина почесал затылок в ожидании, когда черепаха заговорит. Леонардо этого не сделал. Хенсон ощутил укол раздражения. «Не так-то просто будет сломать эту черепаху,» — заключил он. «Зато как увлекательно!» — А как же ночью без тебя обойдётся Оранжевый? — приятно улыбнувшись, спросил он. Лео вздрогнул. Откуда этот человек знает так много о его семье? Он постарался сохранить спокойствие, но гнев взыграл в его крови; потребовалась вся его выдержка, чтобы не наброситься на этого ублюдка. — Его имя — Микеланджело, не так ли? На этот раз Леонардо заметно дёрнулся. — О, понимаю. Тебе не нравится, когда я говорю о твоём маленьком братишке, да? — Хенсон громко рассмеялся. — Должны ли мы в следующий раз пойти за ним? Или нам следует поохотиться на эту рыженькую — Эйприл О’Нил? Лео жёстко рванул оковы, те, однако, не поддались. Хенсон зловеще усмехнулся. — Ты, кстати, уже уложил эту юную леди в постель, Леонардо? Или одному из твоих братьев повезло больше? А Рафаэль — настоящее животное — он, должно быть, уже убил Оранжевого. Ты же это знаешь, правда? Леонардо гортанно зарычал. Ярость заструилась по его венам вместе с кровью. Три единственных слова сорвались с его губ, и в них он вложил всю свою ненависть. — Закрой свой рот, — едва слышно прошептал он. Хенсон выглядел позабавленным. — Как считаешь, что твой крысоподобный папаша думает о твоём отсутствии? Может он уже успел назначить одного из твоих братьев новым лидером? Так или иначе, он никогда о тебе не заботился. Лео изо всех сил попытался подавить бушующие эмоции. Как смеет этот человек даже говорить о Мастере Сплинтере?! Он не достоин слизывать грязь с его ног, тем более — оскорблять его. — Он когда-нибудь делал тебе больно, Леонардо? Когда-нибудь говорил, как он на самом деле тобой разочарован? Больше Леонардо не мог сдерживать гнев. Он был измучен, ранен и зол; и теперь он был полностью готов выместить свою ярость на Хенсона. Лео пробормотал что-то себе под нос. — Что ты сказал, Леонардо? — слегка наклонившись вперёд, Хенсон в насмешке приложил к уху ладонь. — Прости, я не расслышал. — Я сказал, — зарычала черепаха. — Закрой. Свой. Чёртов. Рот. Или я разорву тебя на части голыми руками! Хенсон моментально отступил, ощутив укол страха. Этот взгляд в глазах черепахи испугал его. Но мгновением позже он восстановил самообладание. В конце концов, черепаха была ранена и прикована к стене. Что он вообще мог сделать? — Я тебя не боюсь, — продолжил Леонардо. Голос его был низким и угрожающим. — Ты всего лишь жалкий человек, которого я могу убить со связанными за спиной руками. У тебя нет чести, а потому я не почувствую вины, раскроив тебе череп, — смертельный блеск отразился в его глазах. — Ты не в том положении, чтобы мне угрожать, — прошипел Хенсон. — Ты ранен и одинок. Ты сломлен, Леонардо. Лео пристально посмотрел на этого человека. — Я не сломлен, — произнёс он так, словно бы это был простой факт. Затем Леонардо сделал единственное, что в тот момент смог придумать его туманный разум: он плюнул Хенсону под ноги. Испуганная гримаса исказила черты этого человека. — Да как ты смеешь?! — вскричал он. Подойдя ближе, он резко замахнулся и дал черепахе пощёчину. — Ты только что разозлил меня, Леонардо. Это было ошибкой… Охрана! — позвал он в сторону двери. В белую комнату вошли двое мужчин, один из которых принёс что-то похожее на кнут. Другой держал небольшой пультик. Хенсон грубо вырвал устройство из рук мужчины. — Это, — начал Хенсон, и глаза его зловеще сверкнули. — Это станет проклятьем твоего существования. Пока ты отдыхал, наши учёные имплантировали маленький чип в твою голову. И стоит мне нажать на кнопку… Он на неё нажал. Леонардо не сумел сдержать крик. Несравнимая ни с чем боль заструилась по его телу. Он бессознательно рванул оковы, едва ли понимая, что делает. Разряд электричества поразил его мозг, ток пробежал по рукам и ногам. Он снова почувствовал дыхание смерти. Вот только на этот раз смерть медленно выжигала его изнутри. Он запрокинул голову в очередном приступе мучительного крика. Его разум готов был взорваться. Внезапно боль прекратилась. Леонардо с трудом мог поддерживать голову, его ноги всё ещё неконтролируемо дрожали. Он задыхался, а его тело тряслось. Его дыхание участилось в тщетной попытке получить кислород. На лбу выступила испарина. — Я научу тебя смирению, черепаха, — осклабился Хенсон, двинувшись так, чтобы его рот оказался в нескольких дюймах от уха пленника. — Я сломаю тебя. И когда я с тобой закончу, ты будешь молить меня о смерти. С этими словами Хенсон отступил, пропустив вперёд тюремщика с кнутом. Леонардо до крови прикусил язык, проглотив свой крик, когда плеть рассекла кожу. Он больше не закричит. Больше не проявит слабость. Он не мог… Свист кнута наполнил белую комнату — удар сыпался за ударом. Кровь закапала с тела Леонардо, стекаясь в лужицу возле его ног.***
Белая комната растворилась в темноте. Дыхание Лео сбилось, а сердце стало биться чаще. Он ничего не видел, он был слеп, весь его мир окутывала тьма. Волной дрожи его охватила паника, и тогда он вспомнил, что его глаза по-прежнему закрыты маской. Громкая музыка продолжала бить по ушам. «Я вернулся.» Для Лео это путешествие длилось часами, но на самом деле прошло не больше пары минут. Он пошатнулся от слабости и истощения — так устал от воспоминаний. «Я уже пережил это однажды. Неужели я должен мучиться снова и снова? Почему всё это не может просто закончиться? Почему я не могу просто забыть?» Слёзы, надёжно скрытые маской, навернулись на глаза. Всё ещё судорожно дыша, он спрятал свои лезвия в ножны. Не дожидаясь, когда дрожащие колени подведут его, он скрестил ноги в правильной позиции и сел на циновку. Леонардо заставил себя сделать три глубоких вздоха. Он был зол. Зол из-за воспоминаний, зол на Хенсона, зол на собственную слабость, зол на самого себя. Память о том, как Хенсон издевался над ним лишь удвоили его ярость. И именно в эту секунду тёплая пушистая лапа легко коснулась его плеча. Подумав о кнуте, лидер отшатнулся. Стремительным движением он вытащил наушники и поправил синюю маску на глазах. Музыка оборвалась столь внезапно, что у него закружилась голова. — Добрый вечер, Мастер Сплинтер, — поприветствовал Лео, опустив взгляд. Сплинтер неторопливо обошёл своего сына и опустился напротив него на колени. — Сын мой, я заметил в тебе перемены. Ты стал таким тихим и сильно отстранился от своих братьев. Леонардо не посмел посмотреть в глаза отцу. — Я просил тебя вернуть единство этой семье, но всё, что я вижу сейчас — это трещина между вами, растущая день ото дня. Зрачки Леонардо расширились. Его отец действительно только что обвинил его в том, что братья до сих пор не смогли принять его назад в семью? — Сын мой, ты Лидер, и твой долг — исцелить этот разрыв. Я понимаю твоё желание задержаться в своём путешествии, однако, я боюсь, что твои годы, проведённые вдали, сильно сказались на твоих братьях… Я боюсь, ты не совсем понимаешь, какого им было во время твоего длительного отсутствия. Не сумев сдержаться, Леонардо вскочил на ноги, удивив старую крысу. Воспоминания всколыхнули его гнев, и теперь он вспыхнул с новой силой. Не отрывая взгляда от сына, Сплинтер продолжил говорить. — Я понимаю твои чувства, сын мой. Ты считаешь, что тренировка изменила тебя. Я хочу тебе помочь. Он не мог остановиться. Раздражение и жажда боя захлестнули его — если придётся, он сразится со Сплинтером. — Ты ни черта не понимаешь! — хрипло прошипел он отцу, его лицо исказилось от ярости. Гнев взял верх над ним, хотя сейчас ему было плевать. Он не мог быть сильным всё время. Не мог всегда притворяться, что всё замечательно. Не мог перестать думать о своём провале. Он позволил тем девочкам умереть. Он дал себя сломать. — Ты и понятия не имеешь о том, что случилось! Через что я прошёл! — внезапно закричал он, глаза его подёрнулись бешенством. — Ты не будешь говорить со своим Сенсеем в таком тоне. Я пытаюсь помочь тебе, Леонардо, — жёстким голосом прервал Сплинтер. Лео сжал кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони. — Меня это больше не волнует! Он вытащил из-за пояса IPod и бросил его на землю. Он хотел что-нибудь ударить, что-нибудь сломать. Указав на себя, он закричал: — Ты не знаешь, что со мной случилось! И невозможно остановиться, невозможно успокоиться. Он этого и не хотел. Он жаждал причинить боль чему угодно, кому угодно. Он хотел, чтобы кто-нибудь ещё ощутил ту же боль. Боль, заключённую в нём с тех пор, как он сбежал из той проклятой тюрьмы. Он хотел внушать страх. Он хотел… Он больше не знал, чего хотел. Мести? Сплинтер с опаской посмотрел на своего разъярённого сына, однако твёрдости в нём не убавилось. Он знал, что его сын никогда не причинит ему вреда. Лео глубоко вздохнул — он был далёк от спокойствия. Но кричать он больше не собирался — это было по-детски. Не задумавшись ни на секунду, он заговорил: — Ты перестал быть моим Сенсеем в ту секунду, когда решил услать меня в эти прогнившие джунгли. — Он почти выплюнул эти слова. Усы Сплинтера дёрнулись, словно бы от боли. О чём говорит его сын? Что с ним случилось в этом путешествии? Прежде, чем он успел произнести хоть слово, Леонардо резко развернулся и выбежал из додзё, захлопнув дверь. Его гнев схлынул, как только щёлкнул замок, и, подобно кнуту, осознание поразило его. Он не мог поверить в то, что он только что сказал, нет — прокричал своему отцу. Он был отвратителен. «Да что со мной не так? Что они сделали со мной?.. Что я с собой сделал?» Он чувствовал на себе взгляды братьев. «Я их не заслуживаю. Они меня ненавидят. Я не могу ненавидеть их, но они ненавидят меня…» Как какая-то сломанная пластинка, эта мысль снова и снова проигрывалась в его сознании. «Они ненавидят меня. Они ненавидят меня.» Он бросился к выходу из логова. Он должен был уйти. Когда дверь за ним закрылась, он на мгновение замер, вглядываясь в темноту канализационных тоннелей. «Они ненавидят меня. Они ненавидят меня. Они ненавидят меня.» — несмолкающий набат в его голове. «Но… это нормально. Потому что… я тоже себя ненавижу.» В свой голос он вложил весь гнев, всю боль и отчаяние, страх и муку утраты. Ошеломляющий и леденящий кровь крик вырвался из его горла, раскатистым эхом отразившись от скользких стен канализации. И тогда он побежал. Он бросился бежать изо всех оставшихся сил. «Я должен убраться отсюда.»