Дочь кипариса

      Мама никогда не видела проблемы в том, что после интерната я стала хуже спать и меня начали мучить кошмары, после которых я бежала в туалет или же плакала, надеясь на то, что меня пожалеют. Но этой женщине было всё равно: найдя себе нового мужчину, она по самую макушку углубилась в отношения, оставив меня за бортом и пожав плечами, мол, дети детьми, а мужик в доме нужен всегда. В раннем возрасте я оказалась предоставленной самой себе, пришлось научиться готовить и обслуживать себя, ведь ждать помощи было банально не от кого, да и зачем, если я осознавала, что проще помочь самой себе и не просить никого сделать что-то за себя. Так я и стала стирать одежду руками, ведь у нас не было стиральной машины, гладить вещи, штопать и закручивать лампочки — маме было всё равно даже тогда, когда стёкла разлетались, ведь подметала и убирала всё тоже я. Одно время труд, необычно, но приносил удовольствие, но с возрастом всё начало надоедать — почему именно я должна пришивать пуговицы к маминому пальто, которое постоянно рвал тот человек, что просил называть себя папой? Почему я должна была взбираться на шаткую конструкцию из двух табуреток и тянуть крохотные ручки к плафону, чтобы, качаясь и боясь падения, выкрутить остатки электрического светила, перед этим обесточив комнату? Эта несправедливость убивала меня хуже маминого «сиди дома и не высовывайся»; я часто была предоставлена самой себе, а в те редкие моменты, когда эта женщина находилась рядом, я подвергалась обстрелу её заботы — сразу все ранки обрабатывались, перевязывались, она могла сходить за конфетами и приласкать меня, сказав, что этот грёбаный мир жесток. Только вот моего потерянного детства она уже не могла вернуть: к семи-восьми годам я перестала интересоваться куклами и плюшевыми игрушками, сладостями и газировкой, зато могла по звуку шагов матери догадаться, в каком она настроении, умела засыпать за две секунды и притворяться глухой в те моменты, когда мама со своим очередным ухажёром слишком громко занималась сексом в соседней комнате.       Понятие отношений между людьми, любовных, а не дружеских, у меня было искажено: я считала нормальным, что женщина и мужчина не живут вместе, не разделяют домашние обязанности поровну. Эта реальность была приемлемой для меня, я под неё подстроилась и совершенно не нуждалась в корректировке собственного поведения. Джису потом удивлялась: «у тебя в детстве была аморальная неполная семья, я не понимаю, как ты нашла силы выбраться из всего этого и на работе даже мускулом не показывать, что на тебя вечно давили», а я не испытывала того же чувства, что и подруга — да, немногие после такого Чистилища пытаются устремиться в Рай, в основном все попадают на какой-либо из Кругов и остаются там навсегда. Я не осталась, решила пройти к самой вышине, чтобы всякое живое существо меня видело и говорило: «смотрите, это Дженни Ким!» Я мечтала о восхищении — я его получила, я хотела известности — она у меня была.       В семилетнем возрасте я пошла учиться в самую обычную младшую школу в городе, в которой обучались заурядные дети, но уже тогда между нами была разница, ведь я не ходила в детский садик, а часто бывала в интернатах. Меня не обучали чтению, счёту или написанию букв, я очень удивилась, увидев корейский алфавит и не поняв, зачем нужны эти все сглаженные уголочки и чёрточки, почему я вообще обязана это знать. Надо мной смеялись дети, показывая всем своим видом превосходство, глумились, корчили рожи и называли необразованной дрянью, явно не вкладывая нужный смысл в ругательство; они лишь повторяли всё, что говорили родители, ругая их, и считали это высокоинтеллектуальным. Ума это им не придавало, они падали в моих глазах со скоростью света, поэтому я и вовсе замкнулась, решив, что меня научат и читать, и писать, и считать, и вскоре я буду не хуже остальных, получу важные для меня наклейки, заменяющие отметки, и учительница поставит меня выше остальных. Да, благодаря своим стремлениям, я стала учиться лучше, совмещая повтор домашнего задания, если таковое было, с хлопотами по квартире, в которой я чаще всего была в одиночестве. Мама могла прийти как одна, так и с кем-то, пьяной или трезвой, и когда она видела меня, в её глазах отражался материнский инстинкт и то, что она, возможно, хотела передать мне. Словно курочка-наседка, она могла отпихнуть от себя мужика со вставшим членом, схватить меня с шаткой табуреточной конструкции, если я на таковой стояла, и чуть не заплакать, потому что я могла упасть и сломать себе что-то. Её поведение отличалось непоследовательностью, нелогичностью и импульсивностью, она могла напоминать в такие моменты подростка, который действовал на эмоциях и не заботился о чувствах окружающих его людей.       «Так у тебя прицеп сзади, теперь понятно, почему шляешься по мужикам», — очень часто говорили мужчины, с которыми она приходила, а потом они покидали дом, оставляя нас наедине. Я не помню ни одного охламона мужского пола, что улыбнулся бы мне и спросил, как зовут, сколько мне лет, нет — это забавно, но я уже с детского возраста подсознательно понимала, что мужчинам нужен один только секс, и чем пьянее подружка, тем легче она согласится лечь в постель. Таковы и женщины, лишённые твёрдой опоры в жизни и живущие практически нищенски, когда дома голодные грязные дети, а перед ними мужик, у которого суммарно в год миллион вон дохода. Это мало для семьи, мало для содержания «прицепа», который растёт и развивается, требует внимания, а в подростковом возрасте денег, но я росла нетребовательным ребёнком, который в отсутствие домашних дел и школьных занятий вставал перед телевизором и повторял танцы айдолов, пускай они порой были совершенно не детскими.       — Всё танцуешь, — мама пришла с очередного свидания, от неё неприятно пахло сигаретами и алкоголем, в руке она держала плюшевого мишку и коробку шоколадных конфет, на которой были нарисованы сладости в разрез: вот и красивый чернослив, а в нём — целый грецкий орех. Я любила шоколад, любила и разные гостинцы, если они были у мамы, но она редко ими угощала, прятала, дожидалась, когда они покроются плесенью, а потом без сожаления выкидывала, ведь они «испортились». Она была как старая кошка одной моей знакомой — та тоже дожидалась, пока её корм с желе сгниёт, а потом только начинала есть, аппетитно чавкая, и умерла потом от этого — сделала настолько «вкусный» деликатес, что банально отравилась. — Дженни, может, тебя отдать в студию?       Она как-то пыталась отдать меня туда, да сама переволновалась от того, что нас начали тянуть и растягивать, что наорала на опытного хореографа и выставила меня не в самом благоприятном свете перед детьми. А я ведь тогда специально надела новые белые чешки, выскоблила всё тело, чтобы мне самой оно не казалось грязным, даже немного размялась перед выходом, но была обречена на позор. Я уже не хотела учиться танцевать с кем-то: работала лишь на себя, пытаясь развиться, но мне не давала покоя сильная одышка и головокружение, из-за которого выступали слёзы на глазах и появлялась тошнота. Меня следовало тогда сразу определить ко врачу, но мама, несмотря на мои просьбы, этого не сделала, пожала плечами и сказала, что это скоро пройдёт, мне лишь надо научиться правильно дышать.       — Мне предложили отдать тебя в школу в Новой Зеландии, — эти слова были настолько быстрыми и неожиданными, что я упала на пол, так и не доделав элемент танца. Мне было уже одиннадцать лет, я вполне осознавала всё, что мама говорила, но тут включился какой-то блок, не дающий мне воспринимать человеческую речь. Она хочет отпустить меня в Новую Зеландию со скудным знанием английского языка, без денег, но при этом без неё самой? Или она уедет со мной? Я не знала ответов на все эти вопросы, банально растерялась и стояла перед матерью, которая раскрыла упаковку конфет и протянула мне одну. Слюна наполнила рот, я взяла шоколадку и с наслаждением откусила сладость, быстро жуя и проглатывая, — боялась, что она отберёт, но мама лишь посмотрела на меня с нежностью, вытерла в уголках губ шоколад и продолжила свою мысль: — Мой мужчина сказал, что оплатит тебе перелёт и даже подыщет семью, в которой ты будешь жить. Я не смогу улететь с тобой, — на этих словах сердце убыстрило свой ритм, и я малодушно обрадовалась, — я буду работать здесь и посылать тебе деньги, чтобы ты ни в чём не нуждалась. Дженни, моя хорошая, скажи, ты согласна учиться в другой стране?       Каждый ребёнок, подверженный такому дурному семейному влиянию, как я, с удовольствием бы сбежал при первой возможности, самостоятельно собрал вещи и просто помахал рукой, держа в руках билеты. Не было никаких подвохов, мама гладила меня по голове и вообще вела себя дружелюбно, а потом я увидела на её пальце новое кольцо — с камнем, что искрился, зеленоватого цвета, и я поняла, что тут всё не так. Потом, рефлексируя, я уже поняла, что мама со своим новым мужиком хотели просто-напросто избавиться от меня на парочку лет, чтобы я не лезла в их дела, а потом вернулась и качала новоявленных братьев или сестёр, говоря, что я старшая, они меня должны слушаться. Да, маме сделали предложение, да не абы кто, а какая-то шишка с верхушки, директор модельного агентства, который влюбился в маму с первого взгляда, когда увидел её в кафе, когда она ругалась с официанткой. Что там мои романтические приключения с Чонином, когда мы ездили в Париж, тьфу! Вот он — идеал отношений: моя мама и господин Ли, который с ней прожил в браке достаточно долго.       — А точно всё будет хорошо? — я занервничала, понимая, что добровольно соглашалась внутренне сменить обстановку вокруг себя, променять знакомых и увлечения на новую страну, в которой не факт что примут меня, но внутри звоночки говорили о том, что мне надо это сделать в первую очередь для себя: я отдохну от матери, от этого тёмного дома, от шумных одноклассников, глупых учителей моей младшей школы и осознаю, что где-то там жизнь лучше. — Я просто боюсь…       — Твой новый папа пошлёт с тобой сопровождающего, он в поисках лучшей для тебя семьи, ты будешь учиться в Окленде, в Parnell College, я уверена, тебя туда точно возьмут, ты же у меня умная девочка, — женщина поцеловала меня в макушку, и я была готова растаять. Шоколад получила, ласку и улыбку тоже, неужели этот самый мужчина растопил её сердце настолько, что она позабыла о своих горестях, обо всей грязи на полу нашего дома, о пустом холодильнике и о том, что я была намного худее всех своих одноклассниц? Забавно, на самом деле, смотреть на то, как расцветает женщина с появлением правильного мужчины, который наполняет её душу спокойствием, а пострадавший разум — любовью и здоровьем, коего моей матери точно не доставало.       С господином Ли я познакомилась тем же днём, буквально через час, а до его прихода я посильно помогала маме в уборке, раскрывала тяжёлые гардины, загораживающие солнце, чихала от скопившейся пыли и порой вздрагивала от больших усатых друзей нечистых квартир. Я не знала, как с ними бороться, поначалу просто ловила, когда мамы не было дома, а потом сдалась, понимая, что всех их не удавишь, тем более моими маленькими ручками. У меня было стойкое ощущение, что вскоре мы покинем эту хибару, что располагалась на пути между Сеулом и Инчхоном, а потому без сожаления выкидывала разного рода мусор: исписанные листы, старые тетради, пустые стержни от ручек. Каникулы давали возможность забыть об учёбе, но всё это — и уборка, и мой переезд в Новую Зеландию, — говорили о том, что я не пойду в апреле в школу. Точнее, пойду, но не в ту, в которой мне скучно, где надо мной издеваются, где не дают никаких знаний; теперь вся надежда была на образовательное учреждение в другой стране, где меня примут с распростёртыми объятиями и доброжелательными улыбками.       Мужчина, вошедший в светлую и чистую квартиру, был удивлён тому, что я даже не отреагировала на его приход: смотря на двигающихся только что дебютировавших айдолов, я терпеливо повторяла за ними движения, хмуря брови и надув губы. Господин Ли нашёл меня в тот момент очень милой и уже видел во мне будущую звезду, которая будет состоять из косметики, модных шмоток и горы костей, а я не ощущала того, что именно тогда почти неизвестный мне человек разглядел во мне талант и готов был продвигать меня. Я повернулась на его бурные аплодисменты, очень сильно смутилась и сложила руки за спиной, как бы показывая, что что-то прячу, но на самом деле в ладонях ничего не было; он присел передо мной, и я впервые разглядела его лицо. Он выглядел старше моей мамы, ему было примерно пятьдесят; седые волосы явно недавно обработал личный парикмахер, сам он приоделся к знакомству и выглядел аккуратно, как и подобает публичному человеку, что решил наконец-то остепениться и перестать бегать от отношений. Знаменитостям вообще трудно достаются обычные радости жизни, даже кратковременные встречи с друзьями могут превратиться в повод для сплетен о чём-либо постыдном, запретном, ведь как так, айдолы же не люди, они боги, нечто идеальное, на что надо нападать, чтобы отхватить клок волос или одежды. На меня как-то набрасывались несколько раз сасэны, я еле ноги унесла, отказываясь потом показываться на публике без своего менеджера и личного телохранителя — они оба были крепкими ребятами, что в две минуты раскидали всех девушек, что хотели то отлизать мне, то дать свои интимные фотографии, то ещё что-то. К их сожалению, я была по мальчикам, а парней-сасэнов, слава богу, у меня не было, потому что в таком случае я бы вообще из общежития или студии и носа не показывала, лишь бы меня никто не тронул.       — Привет, как тебя зовут? — я сразу прониклась этим мужчиной, потому что он был тёплым и необычным, и его действительно хотелось называть отцом, а не всех тех паскудных мужиков, что были самым настоящим и откровенным быдлом, выливающим всю свою агрессию на беззащитного ребёнка, который в силу возраста им ответить не может. — Меня зовут Ли Сынхун, и я очень хочу с тобой подружиться. Ты любишь свою маму? — я кивнула, всем своим детским сердцем говоря, что хоть у меня мама немного не такая, как все остальные, но я всё равно люблю её. — Ты желаешь ей счастья? — а какой ребёнок не желает счастья собственной матери, которая его на самом деле искренне хочет? Поэтому я и кивнула, отдавая себе отчёт о том, что прямо сейчас переписывала не только свою судьбу, но и судьбу своей матери, но я знала — вверяла её в тёплые руки человека, который действительно мог изменить нашу жизнь.       — Я очень хочу, чтобы мама была счастлива, потому что ей очень-очень плохо, — внезапно заговорила я, косясь в сторону кухни, куда исчезла мама. — Ей нужна очень хорошая помощь, только тогда она будет очень хорошей и не будет забывать меня дома, а я не хочу здесь вечно находиться.       Именно этот мужчина смог маму направить по правильному пути: врачи, таблетки, что немного улучшили её состояние, но не до конца, даже помог с продажей нашей квартиры и переселением в новую, в которую она уже въехала как его жена. К сожалению, у меня не было времени сменить фамилию на фамилию этого замечательного человека, который помогал мне во всех моих стремлениях, исполнял простые мечты и делал мои дни намного краше, чем они были на самом деле. Без него я бы так и осталась в крошечной хибарке с тараканами и клопами, что кусали всё тело, в порванной одежде и незнаменитой; без него я бы не смогла совладать с собственной матерью, а она когда-нибудь бы привела в дом такого мужчину, что изнасиловал меня, а я бы не пошла в полицию, ведь это стыдно, это позор, это надо скрыть.       — Я очень хочу, чтобы твоя мама была счастлива вместе со мной, скажи, Дженни, — мне было приятно, что он знал моё имя, что он произносил его с гордостью, будто сам его дал, и я улыбнулась ему, такому улыбчивому и милому человеку, что готов был заключить меня в объятия и никогда не отпускать, — ты бы приняла меня как своего папу?       — Да! — и с этими словами я обняла его — мужчину, которого отныне и в мыслях, и вслух, и в своих записях называла всегда отцом.       Он отличался от большинства мужчин, с которыми мама развлекалась, коих приводила в дом, с кем знакомила меня — он был другой, отличающийся, и я пока не понимала, почему же он отличен. А всё просто, деньги наводят свой лоск, показываются даже ребёнку, приговаривая, что их хозяин богат, и мой новый папа знал им цену, вкладывался в свою внешность и никогда не падал в грязь лицом. Если костюм, то только по индивидуальным меркам, если парфюм, то только хороший, если парикмахер, то личный, чьи руки не касались никогда волос других людей. Именно он приучил меня к роскоши и научил держаться на людях, потому что знал, что мне это будет необходимо, и я следовала всем его советам, старалась не показывать того, какая я на самом деле, но мои блинки узнавали всё: и то, где я училась, и то, что я боялась толпы, но всё равно в аэропорту не сдерживали себя и рвались вперёд. Я всегда благодарила адекватных фанатов, потому что они способны усмирить и себя, и остальных, понимая одну простую истину — они люди, а не животные, мы с девочками — не добыча, за которыми нужна такая изнуряющая охота для того, чтобы мы окончательно выбились из сил.       Но всё же спасибо таким людям за мою личную способность удирать из разных мест буквально за пять секунд, уж этому я научилась на самый высокий балл, потому что своя шкура была многим дороже.       Папа был необыкновенно весёлым в тот день: рассказывал мне о себе, о своих планах, смеясь, говорил о том, что с удовольствием бы взял меня на стажировку, когда я чуть-чуть подрасту. Мама внезапно всплеснула руками — видимо, посмотрела на календарь и вспомнила о том, что сегодня родилась я, а значит — это день рождения. Она вообще его никогда не праздновала, но мне исполнилось целых одиннадцать лет, и даже мой новый папа узнал о празднике сейчас, по факту, но не имел ни в руках, ни под ними подарка для меня. Я не расстроилась, чего уж там, я стала многим позже только справлять день своего официального старения и даже научилась радоваться, хотя в душе всё равно было грустно.       — Тогда я сам сделаю тебе небольшой подарок, — откашлялся господин Ли и встал из-за стола. — Я тогда не буду искать специального человека, с которым ты полетишь, вы поедете вместе с мамой, а она потом вернётся назад. Дженни, надеюсь, я тебя смог хоть немного обрадовать?       Он тогда действительно думал, что я просто обожаю свою маму и на всё готова, лишь бы сделать её самой счастливой на этой планете, но всё было не так — я боялась её и с удовольствием бы спряталась за спиной господина Ли, а не играла с матерью в русскую рулетку. Но ничего, несколько лишних часов по дороге в другую страну я потерплю, просто буду спать и не обращать внимания на разные неудобства — не я ли, когда была чуть младше, заснула после обнаружения повешенного мальчика? Честно, до сих пор порой картинки этого снятся, хотя я делала всё возможное, лишь бы забыть и больше никогда и ни за что не вспоминать.       — Да! Я согласна на это! — мне не хотелось лететь с чужими людьми, хоть и по доверенности, потому я была даже рада тому, что мама стала моей сопровождающей. Так ей легче будет проделать все операции с зачислением, а потом она счастливо улетит в свою мечту с мужчиной, который имеет деньги и имеет её. — Мам, можно я пойду собирать вещи?       Мне не стали препятствовать, потому я, внезапно чихая от пыли, которая атаковала мой нос, пошла в комнату, дабы выгрести из шкафа свои немногочисленные вещи, уже без сожаления глядя в будущее. Может, действительно что-то изменилось бы за то время, что мы с мамой будем жить отдельно друг от друга, но я иллюзий не питала уже тогда — знала, что с её разными маниями начнётся тотальная слежка и постоянные вопросы «где ты?», «с кем ты?», «покажи своё лицо». Она каждый раз говорила последнюю из перечня фраз, когда приходила домой, дышала на меня парами алкоголя и заставляла морщиться, отворачиваться и кашлять. Смешно, что мать, пример для девочки, проявляла заботу лишь тогда, когда в её крови было достаточно промилле для того, чтобы в следующую секунду упасть и заснуть. Это была та сторона матери, которую я искренне ненавидела, презирала и давала себе слово не быть такой, как она: не перебарщивать со спиртными напитками, не блядовать и вести себя хорошо. Как жаль, что я даже это в своей жизни не смогла выполнить.       Меня никто никогда не учил укладывать вещи, потому я просто свалила одежду, которая у меня была, в чемодан и села на него, пытаясь закрыть, и это мне удалось. Я слишком быстро собралась, остались только мелочи: зубная щётка с пастой, расчёска, в общем, всё, что касалось гигиены, и пусть я была маленькой девочкой, я уже могла составить список того, что мне надо с собой в поездку. Розэ как-то надо мной посмеялась, сказала, что я должна брать шмотки на каждый день, а ещё лучше — чуть ли не целый гардероб тащить в чемоданах, дабы заставить компанию и работников аэропорта чувствовать себя неуютно. Повезло, что Джису тогда сделала младшей замечание, и Пак, как всегда, не развела со мной конфликт без глаз фансайтов, которые снимали каждое наше движение, когда мы шли, фальшиво улыбаясь друг другу, по залу, огороженные от сасэнов, фанатов и репортёров. Какими же лицемерными могут быть медийные люди, когда они находятся под прицелами камер, и я тоже не была святой, каюсь, хоть пыталась поддерживать имидж, слишком часто мне выходило боком моё сучье лицо и поведение, когда я отрывалась от мамы.       Я не знала, на сколько был назначен вылет, назвала себя тупицей и поняла, что мне надо пойти и спросить про это, но мужчина вошёл в мою комнату, немало напугав, и сказал одеваться. Я стояла посередине полупустой комнаты, рядом со мной находился только чемодан с собранными вещами, и я даже не захватила ни одну из своих игрушек, просто оставила их на кровати, когда решалась моя судьба. Мой новый папа расслабленно улыбнулся, присаживаясь на корточки, но был пониже меня, потому мне пришлось опустить голову, похлопав глазами и подумав о том, что он очень забавен.       — Дженни, вы с мамой через час выезжаете вместе со мной в Инчхон, если ты собралась, почему бы нам не провести время всем вместе? — я на краткий миг задумалась, а потом кивнула, хватаясь за ручку чемодана и катя его по направлению к мужчине. — Отлично. Пошли, моя дорогая.       Я чувствовала какую-то нереальность происходящего со мной: вот мама со всей любовью прижала меня к себе, приняла поцелуй в щёку от Ли Сынхуна и заторопилась к выходу. Я всунула ноги в кроссовки, накинула ветровку и доверила свой багаж мужчине, который шёл за нами, закрыв дверь и слушая радостное щебетание моей матери, которая держала меня за руку. На самом деле, в тот момент я не думала ни о чём плохом, просто ожидала новую страницу в своей жизни, но потом, спустя года, с горечью поняла, что они организовали всё: принимающую семью, документы и всё остальное задолго до моего согласия. Его от меня не особо требовали — им было важно спихнуть проблемы в виде десятилетнего ребёнка на другие руки, чтобы наслаждаться собственным одиночеством, свободным от девочки, которой требуется особое внимание и забота.       Поездка до Инчхона и прибытие в аэропорт смазались в одно пятно, в особенности когда папа отдавал нам билеты, а мне — новый телефон, чтобы я могла свободно общаться с кем-то, дав свой номер. Я разбиралась в нём на протяжении всего полёта, ковыряла, нашла даже мини-игру, в которую играла некоторое время, пока мама не сказала отложить мне гаджет. Сидя около иллюминатора, я порой посматривала на чистое небо и просторы под нами, и очень некстати к горлу подступила тошнота, с которой мне сложно было справиться, потому пришлось отвести глаза и смотреть на собственные ноги, что еле касались пола. Мама взяла меня за руку и слегка сжала, как бы показывая, что она со мной, и я даже немного улыбнулась, хотя понимала, что именно сейчас мне такая поддержка не нужна, — раньше я в ней нуждалась, сейчас же нет, потому что где-то подсознательно хотела, чтобы эта женщина отвязалась от меня и перестала трогать, следуя своим биполярным замашкам. Я не врач, чтобы ставить диагнозы, но мне кажется, что у неё действительно было биполярное расстройство, которое заставляло то бросать меня, то возвращаться вновь, показывать, как я важна и любима, и пусть на самом деле она не испытывала ко мне чего-то… материнского. Я внутренне в подростковом возрасте называла её сукой, всеми грязными словами на всех языках, которые знала, а потом это вернулось ко мне бумерангом, фанаты обзывали ленивой сучкой, которая добилась всего лишь навыками своего рта. И нет, речь шла никак не про навыки моего рэпа.       Только после того, когда в отношении тебя используются настолько болезненные слова, задевающие эго и самолюбие, понимаешь, насколько паршивым человеком ты был.       Меня буквально из рук в руки передали в аэропорту, и я тогда в последний раз видела свою мать перед тем, как на долгие года остаться в чужой стране, — она выглядела немного растрёпанной и помятой, плохо говорила по-английски с моей принимающей семьёй, чья дочка сразу заинтересовалась мной, и будто бы спешила вернуться внутрь и подготовиться к отлёту. Она не поцеловала меня на прощание, даже не пожала руки, просто кивнула тому господину, что был старше её, улыбнулась и устремилась обратно, выдыхая, потому что теперь я — не её головная боль, хоть я никогда ничего сверхординарного от неё требовала, только любви и капельку заботы, которая позволила бы мне держаться на плаву. Я сама очень плохо говорила по-английски и достаточно сильно смутилась, когда девочка примерно моего возраста, а может чуть старше, взяла меня за руку и на ломаном корейском произнесла явно специально заученную фразу:       — Привет, меня зовут Рэйчел, я рада тебя видеть в Окленде.       — Меня зовут Дженни, — проговорила я на английском и смутилась своего акцента и того, как выглядела — совершенно отличалась от белокожей семьи, которая приняла меня как родную, окружила тем, что мне не хватало, и я только благодаря им смогла распуститься и в пятнадцать лет исполнить мечту. — Мне одиннадцать лет, — слова на иностранном языке давались мне плохо, я краснела и бледнела, а потому поклонилась, скрывая за короткими волосами своё лицо, — приятно познакомиться!       Женщина что-то торопливо искала в небольшой книжечке, и я увидела, что это был англо-корейский словарь, и возможно, нам всем сейчас придётся поднабраться терпения и ожидать, что мне скажут что-то не особо грамматически верное, но приятное. В Новой Зеландии я чувствовала себя в безопасности, хотя на таможне нас потрепали знатно и заставили принимающую семью понервничать и лишь чудом не отказаться от того, чтобы я пожила у них немного. К своему ужасу, под конец своего пребывания в Окленде я лишь чудом не стала называть их мамой и папой, потому что такую семью явно хотели даже те приютские дети, которые росли в сплошном насилии и сменяли детский дом за детским домом.       — Мы рады тебя приветствовать здесь, — услышала я и вскинула голову, — надеемся, что ты здесь себя будешь чувствовать себя как дома. Поехали домой?       Всего несколько слов — а уже столько эмоций, от любви до душевной теплоты, потому я обняла женщину, которая общалась со мной при помощи разговорника, и просто дала волю слезам, не заботясь о том, что могла испачкать её. Кажется, эта госпожа при определённых обстоятельствах заменила бы мне мать, а как только её рука опустилась на мою голову, я чуть не разрыдалась в полную силу. Слишком тёплый приём, слишком хорошие люди, и я поняла, что не всё потеряно, что ещё есть хорошие люди на планете, пусть и в соседней стране, пусть другой расы, но есть ли смысл так расистски разделять людей, если они все хорошие? И пусть всей грязи этой жизни я не знала, я понимала, что умею отличать плохих людей от тех, что не заслуживают моего доверия.       Мы ехали в машине примерно полчаса, и всё это время мы с Рэйчел играли в крестики-нолики на бумаге, которую она с собой взяла, видимо, чтобы не заскучать, и я, когда чертила крестики, часто выходила на финиш благодаря праву первого хода. Это было прямо как в шахматах, хотя я в оные не играла, но видела и фигурки, и доски, но меня не тянуло обучиться и стать потом чемпионкой, дабы доказать всем и каждому, что я способный ребёнок и могу обыграть каждого, кто бросит мне вызов. В общем, я выигрывала в незамысловатом времяпрепровождении, оттого ненапряжно улыбалась, внутренне понимая негодование противницы, с которой мы потом стали крепкими подругами — ни одна моя шалость не проходила мимо Рэйчел, и пусть у неё порой просыпались здравый смысл и совесть, я могла с лёгкостью всё это в себе гасить. Сейчас, пока между нами стоял языковой барьер, мы общались посредством знаков и каких-то символов, известных лишь детям, и потом поймали одну волну, становясь совершенно неразлучными. Мы были как день и ночь — одна светловолосая и светлокожая, и я — с тёмными вихрами и карамельным лицом, которое порой мне казалось слишком тёмным для кореянки, и хоть внешность различалась, внутренне мы были похожи — связаны душами, с похожими характерами и даже интересами, потому что Рэйчел увлекалась айдолами, а я мечтала стать одной из них.       Дом рядом с побережьем показался мне непривычно большим, и я в первый момент, как зашла, ахнула и почувствовала себя малюткой, которую абсолютно могло стереть с лица Земли первое попавшееся цунами, но я знала — волна досюда не дотянется, я в безопасности. Господин Смит, а именно так он мне представился, с улыбкой показал, куда я должна направиться, где буду жить, и я влюбилась в небольшую комнатку, которую последующие несколько лет буду делить с Рэйчел. Её половина была яркой и красочной, в бело-розовых тонах, с плакатами, вырезками из газет и журналов, книгами и плюшевыми игрушками, и пусть стул был завален какими-то кофтами, а на полу виднелась грязь, я заскакала от счастья, глядя на свой уголок, который мне ещё предстояло обжить и оживить. Маленькая кровать, стул, шкаф и стол, разделённый на двоих, — это предел моих мечтаний, я довольствовалась малым и была сейчас счастлива из-за смены обстановки и необычности всего, что произошло со мной в этот день: казалось бы, утром я проснулась с мыслями о том, что меня бросили, но уже днём я была в абсолютно другой стране, с незнакомыми людьми, и радовалась, что у меня есть кровать.       — Твоя и Рэйчел, — проговорил мистер Смит и слегка кивнул мне, а я же в ответ глубоко поклонилась, смутившись. — Можешь пока разобрать вещи и попрактиковаться с моей дочкой в английском. Она с удовольствием с тобой поговорит.       Как только мужчина удалился, прикрыв дверь комнаты, девочка улыбнулась мне во все зубы и залезла на свою постель, сжимая плюшевого мишку в руках и начиная что-то очень быстро говорить по-английски. У меня слишком сильно заболела голова от быстрой речи и слов, вырванных из контекста, и я схватилась за виски, покачиваясь и оседая на кровать под встревоженный взгляд Рэй и её вопрос «всё нормально?» Да, действительно, всё нормально, если не считать того, что если я тут умру от головной боли, то принимающую семью могут быстренько закрыть в тюрьме, а этого я никак не хотела, пусть даже обо всех тонкостях законодательства не имела никакого понятия. Рэйчел пересела ко мне и мягко обняла, отчего я прижалась к её плечу и прикрыла глаза, наслаждаясь спокойствием, — в тот момент я захотела старшую сестру, такую, как моя Рэй-Рэй, чтобы она пеклась обо мне и любила только меня. Какой же я порой была эгоисткой, но в то же время мне нравилось такое состояние, когда я клешнями вцеплялась в человека и не отпускала его ни на секунду.       — Хочешь, я подарю тебе мишку? Он будет твоим навсегда, — доверчиво проговорила моя новая знакомая и улыбнулась, слегка сжав мои щёки. — Обещаю, я никогда не отберу его, потому что мне хочется дружить с тобой и сделать так, чтобы ты была счастлива.       — Хочу, — проговорила я.       Таким образом у меня в Новой Зеландии появился маленький плюшевый друг и девочка, которая меня поддерживала до самого конца, и жаль, что наши пути разошлись, когда я дебютировала и стала знаменитой, ведь, как известно, зависть — один из неискоренимых пороков. Пусть сейчас мы обнимались и ни о чём не говорили, привыкали к соседству и новым жизненным обстоятельствам, мы уже чувствовали, что произойдёт что-то, что воздвигнет пропасть между нами и не даст нормальному общению продолжиться.       Первое время я очень плохо привыкала к новому месту: вскакивала по ночам, ходила босиком по полу до кухни, пила воду и молча смотрела в окно, явно пугая миссис Смит, которая тоже часто страдала ночными кошмарами и могла не спать несколько часов подряд. В эти моменты, стоя в темноте, мы пытались общаться по-английски, она говорила медленно, чтобы я поняла, о чём была речь, и не хмурилась, образуя складки меж бровей и у глаз. Я была благодарна этой женщине за практику в те моменты, когда мысли были только о возвращении домой и отказе от того, что мне предоставляли — всё же, в Корее было привычнее, я там жила с самого рождения, кругом были люди, разговаривающие на моём родном языке, и здесь, в Окленде, я чувствовала себя беззащитной.       Первый учебный день подскочил незаметно, я стояла перед толпой так непохожих на меня людей и надеялась, что они не будут поступать со мной по-свински, лить воду в рюкзак, марать тетради и учебники, и я с удивлением обнаружила в своём классе самых настоящих азиатов, таких же, как и я. На тот момент, не умея отличать корейцев от китайцев и японцев, я считала, что мы все едины, только почему-то говорим со смешными акцентами на языках друг друга, лишь потом пришло осознание, что мы все разные, что японцы порой самые грёбаные извращенцы, а китайцы нас то ли ненавидят, то ли что. Я стояла в толпе девочек и мальчиков рядом с Рэйчел, хваталась за её ладошку и слушала учителей, которые что-то монотонно и громко говорили по-английски, но я подтянула свой разговорный язык, потому и относительно понимала, о чём речь, серьёзно кивала и поджимала губы, и подруга даже хихикнула с выражения моего лица, получая замечание и лёгкий удар от соседки. Они были подругами, ту девушку звали Иви, и я познакомилась с ней очень быстро, но сдружились мы не сразу, лишь после ночёвки, когда она и Рэй спали на одной кровати, а я на своей. Что ж, можно было смело сказать, что моя социализация в местном обществе прошла успешно, ведь не все девочки в десятилетнем возрасте отрываются от родительской юбки и не испытывают ничего хуже грусти, находясь в совершенно другой стране.       В первый учебный день не было ничего такого, что могло бы заставить меня оконфузиться — школы в Корее и Новой Зеландии особо не отличались, по моим ощущениям, только говорили на другом языке, который я старательно пыталась понять. В принципе, можно даже сказать, что я ожидала чего-то более пугающего, например, показательных наказаний в самом начале года, то, что сделало бы лично для меня образ учебного заведения совсем уж демоническим. Но нет, везде всё было одинаковое: стены, парты, стулья, даже сидящие ученики, порой тихо переговаривающиеся, но пресекающие свои разговоры в тот момент, как на них посмотрят. Рэйчел сидела за соседней партой слева от меня, и мы порой переглядывались, улыбались, но вели себя спокойно и чинно, будто мы слишком хороши для всех этих хихикающих девчонок с задних парт и образуем отдельную касту. На самом деле, мы были ни хуже, ни лучше, чем все остальные, просто были такими же, как и все дети до нас, как и те, что будут после. Это забавно осознавать, потому что ребёнок, ранний подросток и подросток думает, что он из разряда «единственный в своём роде», пытается самовыделиться, как-то показаться, крася волосы, урезая юбку и пробивая новые дырки в ушах, и когда эта масса встречается, они понимают, что не индивидуальны, что они не личности. Порой, чтобы сохранить что-то чисто своё, не надо краситься, как на панель, делать пластические операции или покупать самый модный шмот — достаточно просто быть собой, не зависеть ни от кого и счастливо улыбаться.       Первые дни было тяжело привыкать — двадцать градусов по Цельсию выжигали кожу и заставляли снимать верхнюю одежду, и я часто обмахивалась ладошками и пила воду, а потом под хохот Рэйчел бегала в туалет, краснея и запинаясь от волнения. Худо-бедно к марту я смогла привыкнуть к климату, который лично для меня изменился, а потому успокоилась, перестала вечно брать с собой ручные вентиляторы или веера, сменила блузы на более тонкие и ходила, радуясь жизни. Многое плохое стало забываться, потому что теперь, с оглядкой на хорошее, я была уверена в себе и своём окружении на все сто процентов, знала, что я в безопасности и не случится никаких травмирующих событий.       Я разговаривала с Рэйчел каждый вечер перед сном: я не рассказала ей про интернаты, в которые часто попадала в детстве из-за матери, так как она отчаливала в психбольницы, но не смогла умолчать про своё увлечение Seo Taiji and Boys, о танцах и о том, что «было бы неплохо тоже стать айдолом». Уже тогда, малявкой, что смотрела в белый потолок по ночам и мучилась от страшных кошмаров, я мечтала окунуться в мир шоу-бизнеса, блестеть под софитами, одеваться со вкусом, модно и дорого и не париться, что сегодня случится что-то непредвиденное. Вся мишура всегда привлекает маленьких девочек, заставляет думать, что у взрослых девочек и мальчиков, что выступают на сцене, всё хорошо с нервами, достатком и здоровьем, жаль только, что это неправда. Стресс сопровождается нарушением работы органов пищеварительной системы, координации и психики, когда кажется, что кошмар засосал с головой и выбраться из него нельзя, даже если зашевелишься — это болото утянет, поглотит с головой и не позволит схватиться за руку помощи.       — Я слежу за стажёрами из YG Entertainment, — зевая, как-то сказала Рэйчел. — Конечно, я всегда жду всяких переводов, но, может, ты поможешь мне с переводом с корейского на английский? Дополнительная практика и новая информация! Кстати, ты же знаешь, что создателем этого агентства является участник твоей любимой группы Ян Хён Сок?       На следующий день Рэйчел показала мне фотографию человека, от которого сердце срывалось в своеобразный галоп в пятнадцать лет и продолжало нервно биться до настоящего момента. Она сказала, что это Квон Джиён, один из самых классных корейцев и милых стажёров, за коими она наблюдала, и когда я взглянула впервые на его лицо, причёску, я подумала, что в нём не было ничего особенного: обычный среднестатистический парень, который потом, только в будущем покорит многих фанаток и в нашей стране, и за рубежом. Я лишь улыбнулась, подмечая, что он слишком пафосен и забавен, и перелистнула на компьютере снимок, но, к моему удивлению, там тоже были фотографии этого самого Квона Джиёна. Рэйчел была одержимой фанаткой трейни, который пока не дебютировал, следила за каждым его чихом, и честно, меня это тогда напугало, лишь позже я поняла, что у фанатов это норма — гоняться за любой информацией, покупать её у стилистов и приближённых к знаменитостям и сливать её потом в сеть.       Полгода нахождения в Окленде пролетели незаметно: я совсем освоилась, стала учиться кататься на лошадях и даже выработала в себе позитив и полное отсутствие акцента. Спасибо Иви и Рэйчел, которые помогали мне маленькими записками и стикерами, говорили, что у меня всё получится и я просто должна быть уверенной в себе. Поддержка — самое важное, в особенности в той ситуации, что произошла у меня, ведь я не успела напитаться теплом матери, нового папы, детства у меня в принципе не было, и первое время тяжело воспринимала своё окружение с полными семьями и любящими родителями, которые не пьют до бликов в глазах и не бьют до появления синяков. У Рэйчел я такого не видела никогда, к ней относились с нежностью и любовью, как и ко мне, будто я — приёмный ребёнок, которого только что забрали из приюта и должны показать, что мир не такой-то и жестокий, как кажется на первый взгляд. Приёмышу ещё хуже, чем родному, ведь для него то, что его в любой момент могут бросить, оставить, сделать несчастным, является привычным, потому выходящие из детских домов взрослые люди, достигшие совершеннолетия, могут быть жестокими к миру, воздавая ему за всё, что случилось.       Однажды в августе, когда я каталась на лошади, мне не посчастливилось упасть на землю, когда напуганная котёнком Пёрл встала на дыбы и скинула меня, чуть не затоптав подкованными копытами. Тренер еле успела вытащить из-под крупа моё испуганное тело, прижав к себе, но рука всё равно обвисла, причиняя боль и заставляя меня захлёбываться в рыданиях от понимания, что я могу потерять чувствительность чуть ли не навсегда. Наверно, именно тогда и случился самый первый приступ моей морской болезни, когда я очень сильно ударилась головой о траву и землю, перед глазами всё рябило, а в горле стояла тошнота и на языке чувствовался мерзкий привкус рвоты, но меня не тошнило, слегка укачивало, будто на волнах, кружилась голова, и я не могла пошевелить ни одним мускулом.       Семья Смит приехала за мной незамедлительно, потоптала поле и даже посмотрела на ту самую лошадь, что меня сбросила, — мирное животное чинно жевало сено, практически не реагируя на прикосновения Рэйчел. Девочка с чуть приподнимающимися от бега хвостиками подбежала ко мне и обрушила парочку поцелуев на мои мокрые щёки, которые я старалась вытереть от лишней влаги. К сожалению, у меня это не получилось, потому что слёзы текли уже будто автоматически и без моего ведома, хотя мне хотелось контролировать всё своё тело, учить его всему, а в первую очередь — заткнуть грёбаный фонтан из солёной жидкости, которая раздражала сильнее всего.       — Простите, моя вина, что я не уследила за Пёрл и Дженни, — мисс Уитби заметно нервничала, стоя перед миссис Смит, заламывала руки, поглаживала меня, всхлипывающую, по голове, но я не винила её и говорила потом семье, в коей жила, что сама притащила котёнка с улицы, но оставила его в раздевалке. — Отвлеклась на Майкла, он ещё необъезженный и почти дикий, выскочил из стойла…       — Всё хорошо, — проговорила миссис Смит, — мы сейчас поедем в больницу, посмотрим, что с рукой моей девочки.       Она обнимала меня всю поездку до больницы, в то время как Рэйчел и мистер Смит сидели спереди, переговариваясь о том, что мне либо нужен новый тренер, либо вообще я должна прекратить занятия. Я не хотела — получала самое настоящее удовольствие, седлая лошадь и гладя её по жёстким волосам гривы и мягким бокам, что слегка подрагивали от моих прикосновений, я хотела продолжать свои занятия, дабы общаться с потрясающими животными и своим любимым тренером — мисс Уитби, что приручила меня к сильным красивым зверям.       В холл больницы прошла я и Сюзанна, миссис Смит, обнимающая меня за плечи, и мы плавно шли по тихому сонному коридору, который не был наполнен людьми с жалобами на здоровье. Врач, мужчина среднего возраста, снял рентген с руки, несмотря на мои болезненные всхлипы и вскрики, и потом буквально со скоростью света вправил вывихнутый сустав, улыбаясь и предлагая выбрать мне цвет гипса. Я поразилась его доброжелательности и тому, что он знает, чем заинтересовать бедного плачущего ребёнка, которому только что вправили руку, и уверенно ткнула в розовый — щёки покраснели, ведь я обожала его всем своим маленьким детским сердечком. Совсем скоро я, уже улыбающаяся и без больной руки, шла к машине, садилась внутрь и показывала отцу и дочери Смит, что я цела и полностью здорова, а ещё у меня гипс розового цвета и очень-очень хорошее настроение.       — А можно мне клубничное молоко? — прошептала я, слегка смущаясь, когда мы проезжали мимо небольшого магазинчика, где точно продавалось моё любимое лакомство. Рэйчел специально повторила моё желание громче, потому что знала — я постесняюсь говорить громко, дабы никого не напрягать своими хотелками.       — Может, лучше поедем в кафе? — предложила миссис Смит. — Милый, как думаешь? Или ты хочешь, чтобы я ужин приготовила?       Сюзанна и Гарольд готовили по очереди: завтраки, обеды, ужины, каждый день за плитой находилась то жена, то муж, и я долго к этому привыкала, порой пугаясь и думая, что это ненормально, когда мужчина нарезает овощи или обжаривает мясо. Их стряпня мне нравилась одинаково, я была в восторге, когда мне позволяли готовить вместе с ними, из этого и выросла моя любовь к приготовлению пищи — я была очень даже известна благодаря этому. Даже привереда-Джису, откровенно не любящая тайскую кухню Лисы и презирающая Чеён за её нарушения пищевого поведения, говорила, что я готовлю просто божественно. Меня научила этому, несмотря на то, что даже в более младшем возрасте могла позаботиться о себе, как раз чета Смит, понимая, что в будущем мне точно понадобится это знание, и они не ошиблись — я готовила в общежитии, пускай оно было полно тараканов и порой я с отвращением вытаскивала этих насекомых из чая или риса, я готовила тогда, когда мы только дебютировали, готовила на шоу, показывая, что могу всё.       — Поехали в кафе.       Мы отлично проводили время вместе, когда ели в кафе, и я с удовольствием поглощала картошку фри, набивая желудок, запивая всё клубничным молоком и болтая с Рэйчел на чисто девичьи темы: мальчики, школа, уроки. Пускай мы были вместе двадцать четыре на семь и не разлучались ни на миг, мы не могли наговориться и надышаться друг другом — жаль, что после дебюта у меня не было по-настоящему лучших подруг, которым я могла вывалить все свои переживания и заскоки. Ни Джису, ни Чеён, ни Лиса не могли выслушать меня — у них точно такие же проблемы, им не хочется узнавать о потаённых закоулках души, что в любом случае практически идентична их душам. Плевать, да, я такая же гнилая, развратная, готовая что угодно делать на камеру, лишь бы заработать деньги и быть знаменитой и всеми любимой, хоть ничто не сравнится с той ненавистью, которая полилась на меня ещё во время предебюта. Классно, когда подруги-трейни обсуждают за спиной, поливают грязью, говоря, что я сплю с одним из продюсеров, чтобы точно выбить себе место в группе, но ничего такого не было. Они зря меня обижали, я только затаила злобу и решила, что расправлюсь с ними при первой же возможности.       — Теперь домой? — семья улыбнулась мне, даже боль в руке прошла, и я закивала головой, выскакивая из-за стола после платы за еду и несясь к улице, понимая, что мне надо меньше показывать свой энтузиазм, но, честно, я не могла по-другому. Быть слишком искренней — удел ребёнка, коим я была, радоваться каждой мелочи, каждому взлёту — это действительно нормально, это приятно, но жаль, что я не знала ещё тогда, что за взлётами, тем более высокими, порой следуют оглушительные падения, ломающиеся кости и психику, когда гортань не может сокращаться, а альвеолы лёгких — ловить кислород. Ужасно задыхаться, находясь в полной темноте, и не знать, что делать, прямо как тогда, в приюте для абсолютно ненужных детей, чьи лучи света в душах стремительно погасают, падают угольками на пол и затаптываются людьми, считающими, что в их праве и силах морально убить ребёнка.       Однажды приехали какие-то люди из корейского телевидения снимать фильм, и, как оказалось, он был обо мне: моя жизнь в Новой Зеландии, мои успехи, семья, в которой я живу. Пускай тогда на руке был розовый гипс, я редко говорила по-корейски, но именно на этом языке рассказывала о том, как подтянула иностранный, как нашла здесь друзей. Даже засняли пару моментов, как мы играли у моря, в школе, занимались, и я была центром их внимания, как и Смиты, которые тоже, в свою очередь, дали интервью, только на английском, чтобы потом специальные люди всё перевели на другой язык. Мне было приятно, что говорили только обо мне, о моих успехах, ведь я попала в объектив камеры, которая потом будет всё проигрывать на телевизоре, и жаль, что я не осознавала, что таких девочек, как я, в Новой Зеландии много, но не все являются падчерицами Ли Сынхуна, который достаточно много денег потратил чисто на то, чтобы я стала более знаменитой. Кое-какую известность я обрела, потом это ушло и всколыхнулось волной лишь во время моего предебюта.       Мою жизнь в Окленде действительно можно описать как спокойную, радостную и ту, которую я бы променяла на все годы, что я прожила в глубоком отчаянии и тлене, когда искала маму, а по итогу не нашла никого, чтобы меня просто обняли, защитили, сделали так, чтобы я, именно я была центром Вселенной, а не какой-то там мужик с отвисшим брюхом. Что самое печальное, я даже о свадьбе своей родительницы с папой узнала через интернет-трансляцию — действительно, почему до этого им было не позвонить по скайпу, рассказать о своём решении и сделать так, чтобы я искренне и без слёз порадовалась за них? Тогда, когда я со своей иностранной семьёй смотрела прекрасное бракосочетание по-корейски, я поняла, насколько далека от всего — и от людей, что сидели рядом, и от своих родителей, на счастливые лица которых я глядела со слезами на глазах. Я никому из них не нужна, ведь одни за то, чтобы я просто жила в комнате с Рэйчел, получали деньги, а другие… а другим было проще прикрыться бумажками с огромным номиналом от меня, бросить на произвол судьбы и не смотреть на то, как я по-настоящему и впервые погружалась в депрессию. В мире нет места для ребёнка, что скучает по родителям, мы обязаны совладать со своими демонами с того момента, как только раскрыли лёгкие и издали первый в своей жизни крик, затем, в конце, отдаваясь на волю Бога, испустили дух. Каждую секунду своего нахождения в этом абстрактном Здесь мы издаём звуки, мы кричим, говорим, визжим, а замолкаем только тогда, когда старая знакомая, идущая за нашей спиной от самой колыбели, наконец-то нагоняет и берёт ласково за плечи, шепча «твоё время пришло». Да, время пришло замолчать, и жаль, что я не смогла замолчать тогда, на пороге своего двенадцатилетия, когда моя мать становилась женой знаменитого модельера, а я — его падчерицей, на которую он никогда не поднял руку и не повысил голос.       — Я рада за них, — проговорила я тогда, лёжа под одеялом, повёрнутая носом к стенке и практически задыхающаяся от душащих меня слёз — нет, я никогда не тешила себя иллюзиями, что во время свадьбы моя мама будет красивой, а я, рядом с ней, ещё красивее, но мне было чисто по-человечески обидно, что я не присутствовала на торжестве; меня будто вычеркнули из семьи, оставив без ничего. — Я знакома с папой, мама нас познакомила перед вылетом сюда.       — Ты его почти не знаешь, — прошептала Рэй-Рэй в ответ, заставив меня вздрогнуть и ещё больше съёжиться.       Рэйчел была необычно умной для своего возраста — мы были одногодками, но она рассуждала уже как взрослая, и её доводы были не лишены трезвости и житейской мудрости, которую девочка подцепила у своих родителей. Да, она была именно «девочкой», ведь появлялись уже первые ростки ухода за собой, носка определённых вещей, утончающих фигуру, а ещё появлялась особая манера говорить и вести себя с мальчиками, будто бы невзначай касаясь их рук. Парни тогда ещё были совсем детьми, у которых рубашка навыпуск прикрывала ремень, а шнурки на ботинках или кроссовках вечно развязывались, а они своими пухлыми пальчиками с обгрызенными ногтями пытались их завязать, но ничего не получалось. Наверно, из-за нашего с Рэй общения я тоже начала чаще носить юбки, стала задаваться различными женскими вопросами, но зато не растерялась, когда пошли первые месячные, сопровождающиеся страшными болями в животе, что надо взять прокладку, а затем принять обезболивающее. Это нормально, это организм, и я благодарна за такой опыт, когда мне сказали, что всякое женское тело является идеальным, и пускай оно остаётся таким в твоих глазах, ведь завистники будут всегда, а сам себя угробить ты сможешь сильнее, чем всякие злонамеренные комментарии в социальных сетях.       Я не заметила, как пролетел почти год, и мои двенадцать лет встретили меня восторгом Рэйчел, которая заскочила ко мне на кровать и принялась восторженно визжать, что я уже взрослая и что её родители гордятся, что сейчас я живу под их крышей. Я была им всем ниспослана явно каким-то добрым божеством, которое сплотило семью и сделало её ещё счастливее, а я старалась проснуться и осознать, что же за день сегодня. Мы никогда не праздновали эту дату — шестнадцатое января, опускали её, будто бы ненужную, и сейчас тепло разлилось по телу, ведь в этот момент я поняла, насколько этот день важен для ребёнка. Покупаются подарки, становишься на краткие часы центром Вселенной, ешь торт, наряжаешься в воздушные платья и принимаешь порой фальшивые поздравления родственников, которых видишь, наверно, впервые в жизни. Это так смешно, ведь что в детстве, что во взрослой жизни это парад лицемерия, когда тебе все стараются угодить, и если в детском возрасте это ещё было приемлемо, потому что ты — ребёнок, существо, которому нужна опека, то, когда ты вырос, уже присутствуют рядом только те, которым от тебя что-то надо: престиж, проход за кулисы, бесплатный секс, наркотики, элитный алкоголь. Бог знает сколько Чеён через себя пропускала людей, как и в прямом, так и в переносном значении, кому открывала дверь личной гримёрки и скидывала в страстном порыве дорогой парфюм со столика. Мы не были святыми дивами, хотя у нас была целая толпа маленьких фанаток, которые считали, что мы девственницы, не встречаемся с мужчинами и вообще ведём затворническую жизнь, лишь для репетиций и выступлений выходя из дома. На минутку — я редко бывала в своей комнате, лишь во время отпуска, который, как правило, долго не длился, ведь меня вырывали и кидали то в одну страну, то в другую, и везде со мной была мама, когда я уже в ней не нуждалась.       — Доброе утро, Дженни, как настроение? — миссис Смит помешивала что-то на плите, и она была в тот момент такой по-матерински трогательной и милой, что я на секунду подумала о том, что я не чужая здесь, но один взгляд в зеркало решил всё за меня — я чужая, я кореянка со смуглой кожей и узкими глазами, недостаточно красивая, угловатая, а ещё пытаюсь что-то из себя представлять. Посмешище, а не человек, уродка, а не утончённая леди, которой я так стремилась стать.       — Сойдёт, — проговорила я и принялась помогать накрывать на стол. — Я просто никогда не праздновала свой день рождения, для меня это очень странно…       — Ну-ну, это обычный светлый праздник, во время которого ты должна радоваться, — сказала женщина. — Каждый ребёнок любит свой день рождения, ведь он становится на год старше. Сколько тебе по корейским меркам?       — Двенадцать.       Стоит отметить, что этот день отпечатался в моей памяти: я действительно чувствовала себя счастливой, нужной, любимой, даже знание того, что родители перечислили деньги на празднование, а Смиты тоже вложили средства и купили мне подарок, пускай простой, но от души: небольшую фотокамеру, с которой и началась моя любовь к снимкам, не портило весёлую атмосферу. Я пользовалась ею до дебюта, до того момента, как Минхо не разбил её, вцепляясь в мои губы после шоукейса, когда я хотела просто убежать и спрятаться от всех. Рэйчел преподнесла мне одну из своих бесконечных гигиенических помад, на счастье, нераспакованную, пахнущую яблоком и корицей, и я знала, что она поможет моим в хлам убитым губам, которые я кусала в странных порывах навредить себе. Когда я задувала свечи на торте, что мне испекла миссис Смит, позвонила мама по скайпу, попросила меня подойти и с гордостью сказала, что я уже взрослая, что я молодец, что обучаюсь одна за границей и мой английский в разы улучшился, а ещё они с моим новым папой скоро приедут ко мне и проведут некоторое время в Новой Зеландии. Была ли я рада? Конечно, я была просто счастлива! Во-первых, меня официально удочерили, да и не абы кто, а человек, мужчина, который мне понравился, а во-вторых, я снова увижу маму, которую так сильно хотелось обнять, чей запах я желала больше всех почувствовать.       — Спасибо за этот день, — прошептала я, когда мы с Рэйчел ложились спать — она, как всегда, практически с головой зарылась в одеяло, а я чуть ли не плакала от своего собственного счастья. В этот день, если пожелать за сладким тортом увидеть родителей, можно получить от них весточку, и я поверила в самое настоящее чудо, пускай кратковременное, но такое сладостное, будто бы самый вкусный зефир, попавший случайно в рот. — Я думаю, я могу тебе кое о чём рассказать.       Я нечасто делилась своими секретами, молчала о своём детстве, и Смиты просто махнули рукой, не намереваясь меня разговорить, но я решила довериться впервые в своей жизни, убаюкала тревожность и чувство тошноты и просто открылась. Рассказала девочке, что легла ко мне под одеяло, согревая свои замёрзшие лодыжки и запястья, всё как есть — что за ужасы творились в моём детстве, как я обнаружила труп в столовой и чуть не зарезала того мальчика в приюте. Это было похоже на исповедь, пускай Рэйчел не была священником и находилась в ужасе от моего рассказа: не бывает таких историй в жизни, лишь в фильмах можно приоткрыть толику той мерзости, в которой порой живут люди. К сожалению, я была из той грязи, в которой лепилась и жила моя мать, возможно, мой похороненный отец, но я надеялась, что лучик света в виде Сынхуна исправит наше печальное положение, когда хочется лишь отмыться водой с большим количеством мыльной пены и не задохнуться от смрада, что исходил от собственного тела. Рэйчел ничего не сказала, лишь прижала меня к себе, утыкаясь носом куда-то в ключицу и говоря, что такого не может быть, что я не могу так страдать и хранить всё в себе, потому что я ещё ребёнок, светлое существо, которое не должно знать насилия, психических расстройств и иных проблем, свойственных взрослым. Наверно, в тот момент до неё дошло, что я морально взрослая, что я намного старше её и могу постоять за себя, ведь дух закалён, хоть и кажется сломленным, будто крылья птички, запутавшиеся в ветках.       — Пообещай, что мои родители не узнают об этом, — прошептала девочка, вытирая сопли и тихонько всхлипывая. Мне на краткое мгновение стало жалко её, ведь Рэй впервые столкнулись со всей жестокостью этого мира, с детской жестокостью, о которой не думают благочестивые девочки с большими глазами и платьями на каждый день. Они витают в своих розовых облаках и питаются сахарной ватой, не зная, что она может способствовать появлению диатеза, кариеса и несварения желудка. — Сохрани это в тайне, прошу.       Мы хранили её долго, ведь я действительно ничего не сказала чете Смит, лишь играла отведённую мне роль, продолжала улыбаться и жить в доме, где мне по-настоящему были рады. Рэйчел привыкла к осознанию, что с ней рядом живёт травмированная девочка, которой нужна поддержка, и она постепенно и очень основательно погружала меня в мир K-POP, показывала шоу на выживание, в котором участвовал Ли Сынхён, с которым я познакомилась уже во время стажировки. Мы вместе с ней ждали дебюта новой группы, в которой был её любимчик Джиён, но я, если честно, хотела его только для того, чтобы моя подруга широко и искренне улыбнулась, ведь она давно не испытывала таких позитивных эмоций, когда я была рядом. Нам не имело смысла враждовать, ведь мы не сделали друг другу ничего плохого, даже не повздорили, просто я немного недоговаривала, но даже это обстоятельство было воспринято немного в штыки. Конечно, потом наши разгорячённые сердца успокоились, и дебют пока никому не известной группы Big Bang с клипом на песню «We Belong Together» мы встречали вместе, обнявшись и плача от того, что наши любимчики, треки коих мы заслушали до дыр, наконец-таки дебютировали. Я бы не назвала себя истинной фанаткой тогда, но моё сердце дрогнуло первый раз в жизни, когда я увидела Квона Джиёна — такого трогательного в клипе, юного мальчишку, который ещё не знал, что такое звёздная болезнь и девушки, готовые стелиться по любому поводу под ним, задирая юбку и говоря «оппа, возьми меня». На момент дебюта любимчиков Рэйчел я была совсем ребёнком в этом плане, захотела познакомиться с такими вот дворовыми мальчишками, пишущими о любви и умеющими признаваться в ней посредством языка песен и тела. Серьёзно, как я тогда могла подумать о том, что эти пятеро парней такие хорошие, что по ним плачут небеса во время грозы? В итоге-то всё равно оказалось, что только Ёнбэ и Дэсон без откровенного греха и серьёзного изъяна, как остальные, те самые лучики, теплом которых хочется и нужно наслаждаться. Пока я смотрела на мальчиков, которых в будущем ждал умопомрачительный успех, я думала о том, что хочу быть такой же, как и они: знаменитой, в красивых шмотках, с белозубой улыбкой и с фанатами, что поддержат в любом случае, даже если ты с оглушительным свистом полетишь вниз.       В тот момент я твёрдо решила, каким хочу видеть своё будущее — в блеске софитов, с микрофоном в руках и в одежде от спонсоров на теле, пускай это будет стоить мне сна, еды и чего-то ещё, чего я лишусь, но я пообещала себе, что, как бы трудно мне ни было, я всё выдержу. Я стану той, кем восхищаются, влюблю в себя не то что миллионы — миллиарды, чего там, всю Землю я буду вертеть в своих руках, перебрасывая её из ладони в ладонь и играючи дуя на поверхность, создавая тайфуны и смерчи, что будут названы моим именем.       Родители, к слову, так ко мне и не приехали, но я уже и думать забыла обо всех этих фальшивых обещаниях, которыми на меня сыпали, как из рога изобилия. Наверно, это состояние и называется «забить хер», потому и просто жила, в свободное время подрабатывая няней у знакомых семьи Смит — у Галахеров, которые отнеслись ко мне со сдержанным спокойствием и вручили двух детей пяти и трёх лет, проинструктировав меня во избежание многих неприятных ситуаций. Я сносно справлялась с данной мне работой первое время, пока сама не привыкла и девочки не привыкли ко мне, а потом уже мы вместе веселились, хоть я всё равно считалась у них за взрослую, которая вправе запретить им просмотр телевизора или поедание мороженого. Мы сдружились, жаль только, что наши пути разошлись, как только Элли исполнилось шесть — семье пришлось переехать, но они достойно мне заплатили за посильный труд и даже некоторое время воспитание, ведь Карла, младшая, перестала рисовать на обоях, а старшая научилась завязывать шнурки. Это всё было моими заслугами, и я горделиво даже подняла голову, когда мистер Смит хвалил меня и обещал устроить вновь на работу в какую-нибудь приличную знакомую семью. Денег мне хватило на то, чтобы купить абонемент в школу танцев, и там я стала заниматься уже без надзора матери, которая могла прийти в любой момент и потребовать меня прекратить заниматься фигнёй, которая никак не повлияет на моё будущее, и как же она, чёрт побери, ошибалась, когда это говорила.       Хореограф, мисс Элоди, была очень жизнерадостной и милой девушкой, которой только-только исполнилось двадцать, и я сразу прониклась её энергией и любовью к своему делу. Жаль только, что из-за танцев, которые включали в себя элементы кружения, мне сразу становилось плохо, и из-за этого я вынуждена была вообще уходить домой, пить таблетки и надеяться, что тошнота пройдёт. К любым медикаментам формируется привыкание, если их пить слишком много и часто, и у меня оно тоже появилось, ведь лекарства больше не действовали, а тошнило так, будто у меня был токсикоз во время беременности. Страшное состояние, на самом деле, ведь я даже не смогла головы поднять без ощущения, что сейчас прямо тут умру, но знала — если я хочу стать айдолом, танцевать придётся даже сквозь сжатые зубы и чёрную пелену в глазах. Я так и занималась у мисс Элоди, пока не упала в обморок прямо на выступлении, а очнулась уже в скорой — затем была больница, обследование, внезапный прилёт мамы и её крики на чету Смит, что позволили себе такую подлость — заставили меня танцевать, зная, что я чем-то больна. От мамы в этот раз пахло по-другому: деньги и мужчина, удовлетворяющий её, меняют женщину, потому она избавилась от своих некрасивых морщин, что портили её лицо, подставила глаза под хирургический нож и наняла хорошего стилиста, что основательно поработал над её имиджем. Теперь она стала другой, совершенно другой, и это снова была не моя мама.       — Мам, со мной всё хорошо, — я попыталась подняться с койки, но меня насильно уложили обратно, спровоцировав внутри ощущение, что мне вынули мозг и потрясли его. — Я хочу продолжать заниматься у мисс Элоди и жить здесь, обещаю, больше ничего серьёзного не будет!       — Ты точно уверена, золотко? — мама вела себя со мной слишком нежно, будто за время моего отсутствия у неё проснулись материнские чувства, но я не видела её практически два года, ведь мне тринадцать, и я разучилась доверять ей и её интонации. Кто знает, что было скрыто за этой душой, какие желания и мысли двигали ею, пока она летела в Окленд с готовностью убить всех на месте, а может я и была единственной причиной, почему она приехала. Хотя, нет, это слишком эгоистичное желание — думать, что всё случается только из-за тебя и только для тебя. — Ты не хочешь вернуться со мной в Сеул? Обещаю, тебя будет ждать хорошая школа, лучшие условия…       — Я хочу остаться здесь, — глаза зажмурились, и я вздохнула, дабы больше не видеть маму — не хотела, нам обеим не нужен был её приезд, её участие в моей жизни, но она будто пыталась убедить себя, что я всё ещё нуждаюсь в её тепле и заботе. Чёрта с два я пока вернусь в Корею, где у меня нет друзей и нормальной жизни — пускай вдали от родителей, но я останусь здесь, в Новой Зеландии, до пятнадцати лет точно, а там уж посмотрим, что будет. — Со мной всё будет хорошо.       Мама оставалась и трепала всем нервы порядка недели, пока моё состояние не стабилизировалось, а Рэйчел не психанула и не пошла гулять с Иви до самого вечера, дабы избавить себя от нотаций «этой визгливой кореянки». Мне было стыдно за её поведение, я отворачивалась каждый раз, когда она лезла ко мне с поцелуями или объятиями, к великому сожалению, я в этом не нуждалась, госпожа Ким раз за разом становилась мне чуждой, далёкой, и когда она наконец-то улетела, подарив мне на прощание поцелуй, я лишь вздохнула с облегчением, как и Смиты, помогавшие мне провожать её. Мама не привезла никаких подарков никому, лишь всучила деньги родителям Рэйчел и сказала продолжать обо мне заботиться, будто они могли отказаться, когда я стала для них буквально родной, любимой. Да они даже как-то тихо говорили о том, что неплохо было бы им иметь вторую дочь, потому что их Рэй расцвела с приходом меня, будто я действительно могла преобразовывать мир вокруг себя. Кто знает, может, это как-то и повлияло на то, что миссис Смит вскоре забеременела, и, на счастье, потом у них появилась вторая дочка, которую они в честь меня назвали Дженни. Самое забавное заключалось в том, что я знала, что меня назвали в честь актёра Чона Джонджэ, в которого буквально влюбилась моя мать в далёкой своей молодости, и я стала свидетельницей преемственности имени. Это классно, когда в честь тебя кого-то называют, сразу чувствуется собственная важность.       Я социализировалась быстро в другой стране, потому, когда мне исполнилось четырнадцать, я уже абсолютно без комплексов и остальной фигни общалась с одноклассницами, подругами Рэйчел, которая стала мне ещё ближе. Поговаривают, что женской дружбы не существует, но нет, она есть, по-настоящему есть, и тому пример — я и Рэй, девочки разных культур, разного воспитания, но при этом несомненно близкие друг другу. Правильно говорят, что корейская музыка и культура сближают, вот мы и объединились в своей скрытой любви к Big Bang, но, когда моя подруга начала ещё и фанфики писать, я вообще поняла, что это… круто. Да, это именно круто, потому что она обладала воображением и любовью к творчеству, я же хотела просто быть исполнителем, диктующим тренды, и пусть за мной стоит гора продюсеров, не они исполняют песню, а я, именно я, поражающая их своим голосом и способностями. Гордыня была мне свойственна всегда, жаль, что я так и не смогла её преодолеть.       — Серьёзно, вы обе любите Big Bang? — Иви и Джо, китаянка, переехавшая недавно, смотрели на нас расширенными глазами и с непониманием, но что тут поделать, не каждая девочка в нашем возрасте влюбляется в знаменитость. Меня ещё можно понять, ведь я говорила на их языке, относилась к их культуре, да и выглядела практически так же, а вот Рэйчел чуть ли на смех не подняли. Если бы я не заступилась, думаю, мы бы потеряли в своём окружении двух девушек, которые сами любили Майкла Джексона и хотели попасть в его Неверленд, чтобы переночевать там и питаться одними конфетами. Глупенькие девочки, коим родители дают на карманные расходы, не заставляя работать, стыдно должно быть, на самом деле, что они висят на шеях и ногами дрыгают.       — А почему бы и нет, — проговорила я, положив руку на ладонь сжавшейся Рэйчел, которая не знала, куда девать взгляд. — Мы хотя бы кого-то любим, а вы такие сучки порой, знаете.       — Это было грубо, — проговорила Джо и вздохнула, — зато справедливо. Давайте не будем об этом, чтобы не ссориться лишний раз. Какие у кого планы на этот вечер? Мои родители уезжают, я хочу провести ночёвку.       Пускай между нами стала царить напряжённость, мы отлично провели время вместе, распивая лимонад и практически не заснув до самого утра; на уроки мы явились сонными, Рэйчел даже прикорнула на полчаса, но потом ей пришлось вернуться в нормальное состояние, чтобы ей не назначили штрафные баллы. Только это сподвигло нас героически отсидеть всё время в школе, а потом я вызвала такси, в котором мы практически заснули, но водитель вовремя разбудил нас, чтобы мы успели вытереть слюни, скопившиеся в уголках ртов, подхватить рюкзаки и выйти из автомобиля навстречу дому, в котором нас ждали определённые дела. Это был один из множества моментов, когда мы хранили общий секрет и ничего никому не говорили, прикладывая пальцы к губам и подмигивая, мол, не рассказывай секрет — нельзя.       С Сюзанной я училась готовить, уже могла без лишней помощи сварить суп и за это время быстро настругать салат в дополнение — Рэйчел была каждый раз в восторге, нахваливала мою стряпню, а Гарольд говорил, что с ними я научилась всем основам жизни. Примерно в то же время, лет в четырнадцать, у меня появился первый парень — старшеклассник, австралиец, мальчик с бронзовой кожей и золотистыми вихрами волос, Джейк, который заботился обо мне и действительно полюбил меня. С ним был сорван первый поцелуй, но дальше дело не зашло, я воспротивилась, сказала, что не хочу ни всех этих прогулок под Луной и сладостей в кафе; Джейк, я знала, потом скучал, когда я уехала, но мне, если честно, было всё равно — это просто отношения для галочки, что у меня есть парень, и я ни во что его чувства не ставила. Такой вот сукой я была в подростковом возрасте, мучила бедного парня в течение некоторого времени, а потом сказала, чтобы он был счастлив без меня — я его не заслуживаю.       Увлечение Big Bang тоже продолжалось, я узнала, из какого они агентства, и твёрдо решила, что поступлю в YG Entertainment как трейни, и уверенности во всём мне придал альбом Джиёна «Heartbreaker», который был выпущен в две тысячи девятом. Я купила себе и Рэйчел альбомы, и мы искренне хотели, чтобы их нам подписал наш любимчик, такой идеальный в видео на ютубе и на интервью — он уже осознавал, насколько был популярен, боролся с собой, я это знала, но его звёздная болезнь пока не пробивалась. Когда мы стали чуть-чуть старше, буквально перед моим отъездом обратно в Южную Корею, Рэй сказала, что её самое большое желание — переспать с Джиёном, потому что, если смотреть на его пластику, создаётся впечатление, что в постели он просто восхитительный. Я лишь смеялась с этого, только потом, на съёмочной площадке осознавая, какой этот самый Джи-Дрэгон на самом деле — сконцентрированная в одном человеке сексуальная энергия пробиралась до самого сердца и заставляла ноги трястись.       — Обещаю, если я встречу Джиёна, я заманю его в групповушку, — прошептала я как-то шутливо Рэйчел, и она сдавленно от этого засмеялась — она осознавала, что это шутка, но какая же, чёрт побери, ироничная, ведь я ни с кем не хотела делить этого мужчину.       Мама позвонила совершенно неожиданно, сказав, что ждёт меня в аэропорту; я находилась в караоке-клубе с Рэйчел, Иви и Джо, совсем не ожидала, что мне вот так сообщат об отлёте, и мы все устремились к Смитам, где уже сидела моя мать, попивая чёрный кофе. Она снова произвела на меня неприятное впечатление, Рэй даже нахмурилась, но мы все вздрогнули от практически приказа мне собираться, пришлось покориться и в последний раз смотреть на комнату, в которой я провела буквально лучшие годы в своей жизни. Губы скривились, я расплакалась на плечах подруг, которые помогали укладывать вещи, и Джо, достав из сумки какую-то маленькую коробочку, положила её к моим вещам, сказав, что это маленький подарок для меня. Я растрогалась, не хотела никуда уезжать, но все вещи вместе с косметикой, одеждой, разными аксессуарами и игрушками были собраны, а я уже стояла перед матерью, которая придирчиво скривилась, увидев высветленную часть волос, проговорила «уродство» и, вновь положив на стол увесистую сумму за услуги, повела меня к выходу из тёплого светлого дома. Я не смогла нормально попрощаться со Смитами, которые знали заранее, что за мной приедут, забрали документы из школы, но ничего мне не сказали, со своими подругами, отдых с которыми превратился в слёзы и сбор моих вещей. За плечами остались хорошие люди, а впереди теперь была мама и её обострившееся чувство нужности, когда она хотела меня воспитывать, а я уже сформировалась, как личность.       Я возвращалась в Республику Корея как человек, желающий стать трейни, но также как и маленькая девочка, которую лишили привычных условий. Мне пятнадцать, на дворе две тысячи десятый год, и я твёрдо решила, что как бы больно ни было, моя мечта исполнится, тем более что я навела все нужные справки об агентстве и прослушиваниях. И провалиться мне на месте, если я когда-нибудь не дебютирую как артистка под крылом YG Entertainment.