устанешь быть лирическим героем – так просто пообедать заходи

Что тебе рассказать? Не город, а богадельня. Всякий носит себя, кудахтая и кривясь. Спорит ежеутренне, запивает еженедельно, Наживает долги за свет, интернет и связь. Моя нежность к тебе живет от тебя отдельно, И не думаю, что мне стоит знакомить вас (с)

— Захлопни дверь, когда будешь уходить, ладно? — Стервятник демонстративно зевает, мол, я ужасно устал, так что, будь добр, сматывайся поскорее. — Как скажешь, — безропотно соглашается Ральф. Он собирается по-солдатски быстро, меньше чем за минуту, и уходит, потушив во всей квартире свет и почти бесшумно закрыв за собой дверь. В воцарившейся тишине нервный смешок Стервятника звучит особенно истерично. Он выбирается из постели, нашаривает на столе табак и бумагу, скручивает самокрутку, но так и не закуривает. Мечется. Каждый раз, вот так внаглую спроваживая Ральфа, Стервятник ждёт, что тот скажет что-то вроде «как же ты меня заебал своими капризами», хлопнет дверью со всей дури и больше никогда не вернётся. Но это же Ральф: он, похоже, достиг просветления, и ни одна стервячья придурь не может вывести его из себя. Стервятник отдаёт себе отчёт в собственном сволочизме, но страх за и без того хлипкое душевное равновесие из раза в раз заглушает голос совести. Стервятнику кажется, что если он позволит Ральфу хоть немного больше — остаться до утра, назвать по имени, спросить напрямую о чувствах — то его мир, опасно накренившийся от повальной нежности и теплоты, окончательно перевернётся с ног на голову. Ему впервые за долгое время так уютно и беспечно до приятной внутренней щекотки и глупых беспричинных улыбок, но и впервые настолько не по себе. Потому что ни один из восторженных мальчиков-птенчиков, которых он трахал, или зажравшихся мужиков, которые обдавали его сальными взглядами, даже не попытался сделать для него то, что делает Ральф. Он учится любить Стервятника методом проб и ошибок, не корчит из себя всезнающего спасителя и не пытается им стать. Бесстрашно и не по возрасту наивно предлагает себя всего, ни к чему не обязывая, но приручая бесхитростной заботой и участливостью. Сперва Стервятник пытается убедить себя, что у них с Ральфом знакомство на одну ночь, потом — что интрижка на пару недель. Врать себе он перестаёт в начале октября. Ральф курит на кухне в открытую форточку свой отвратительный, по мнению привыкшего к табаку со сладкими отдушками Стервятника, желтый «Кэмэл». Сам Стервятник воюет с их потенциальным ужином, отчаянно проигрывая в сражении. — Я же говорил, возьми в портсигаре на столе самокрутку. Чего этой дрянью травишься? — сварливо причитает Стервятник, отвлекшись от нарезки зелени. — Спасибо за заботу, птичка, — ральфового лица не видно, но по голосу легко догадаться, что он улыбается, — но меня эта дрянь вполне устраивает. — Я думал, что «Кэмэл» курят только старые душные мужики, — ворчит парень, возвращаясь к приготовлению салата. — Именно с таким мужчиной ты и встречаешься, — смеётся Ральф. Стервятник замирает в немом удивлении. Они ни разу не обсуждали то, что между ними происходит, и потому немного странно вот так вот узнать, что у них, оказывается, отношения. Но никак по-другому это не назовёшь: случайному мужику ужины не готовят и не залипают на его тёмный ссутуленный силуэт, обрамлённый оконной рамой. Так что парень довольно быстро смиряется с этой мыслью. — Ну и зачем так над собой издеваться? — продолжает возмущается Стервятник, глядя, как Ральф приподнимается на носочки и выдыхает дым в самую форточку, чтобы он не попал в квартиру. — Сядь за стол, возьми пепельницу и кури по-человечески. — Я подумал, что твоим цветам табачный дым не пойдёт на пользу, — пожимает плечами Ральф. Стервятник роняет нож на столешницу. Под рёбрами скребётся не оформившаяся в слова нежность. Он пересекает кухню в три широких шага и порывисто обнимает Ральфа со спины, неловко тычется губами куда-то за ухо. У Стервятника почти получается не думать о том, что часа через три, когда Ральф уже уйдёт, он непременно будет корить себя за этот глупый импульсивный жест. Эти отношения для него ознаменовываются перманентным чувством вины и стыдом за излишнюю искренность. Стервятник и рад бы не давать волю эмоциям, но чертов Ральф задаёт слишком правильные вопросы, вламывается в его личное с таким непринуждённым видом, будто он просто мимо проходил. — Я вот каждый раз думаю, а зачем тебе стремянка посреди комнаты? — спрашивает Ральф между прочим, даже не подозревая, на какой тонкий лёд ступает. — Это не просто стремянка, а честно сворованный трофей, — отвечает Стервятник, надеясь, что этого ответа будет достаточно. — Зачем и у кого ты украл стремянку? — смеётся Ральф. — Я могу не отвечать? — напрягается парень. — Конечно, можешь. Но если бы ты правда не хотел, разве не соврал бы мне сразу? В Стервятнике закипает боль в перемешку со злобой. Перед глазами уже проносятся потревоженные образы прошлого. Дурацкий Ральф с его блядской проницательностью не говорит ни слова, только осторожно обнимает — выжидает. — Когда мне… нам с Максом было по десять лет, — сдаётся наконец Стервятник, — мы умыкнули эту стремянку у рабочих, которые чинили беседку у нас во дворе. Они, уходя на обеденный перерыв, оставляли все свои строительные приблуды прямо у беседки. Вот мы и воспользовались возможностью. Она была нужна нам, чтобы нарисовать созвездия на потолке в нашей комнате: Макс тогда жутко увлёкся астрономией. И вот я стоял на этой стремянке, рисуя точки и линии, которые мне совершенно ни о чём не говорили, а Макс руководил процессом, уткнувшись в карту звёздного неба. Получилось, наверное, ужасно, но Макс так радовался! Все три дня, пока бабка не распорядилась закрасить наши художества. Правда, любовь Макса к астрономии это не поубавило. Он мечтал стать астрофизиком. А я ни о чём не мечтал. Как неправильно всё вышло… А чтобы воплотить максову мечту я оказался слишком глупым. Стервятник ждёт, что сейчас Ральф рассыплется в сочувствующих речах, и ему останется только, как и всегда, вежливо покивать и состроить благодарную улыбку. Но ничего такого не происходит. Ральф крепче прижимает его к себе и, не говоря ни слова, осторожно гладит по волосам. Стервятник не знает, чего ему хочется больше: обнять в ответ или выцарапать Ральфу глаза за то, что делает всё слишком правильно. За то, что рядом с ним отступает ставшая привычной ноющая боль и даже эта предистеричная дрожь ощущается благостно. Стервятник начинает ненавидеть Ральфа за титаническое спокойствие и неоспоримый уют, который тот приносит в его сырую, пропахшую гнилью жизнь. За непрошеный хохот, который рвётся из груди в ответ на его примитивные байки. За то, что ему больше не снятся кошмары, а снится сам Ральф с этим его пытливым тёмным взглядом, проседью и старомодной кожаной курткой, какая непременно была бы в гардеробе отца Стервятника, если бы отец у него был. Подобные параллели между образом Ральфа и несуществующей отцовской фигурой парня немного смущают, но, стоит признать, это меньшая из проблем в этих отношениях. Больше всего Стервятник ненавидит Ральфа за то, что вот уже несколько месяцев, глядя в зеркало, он видит в отражении себя, а не покойного брата. Раньше было просто: утром, до того, как нанести макияж, он сталкивался с смотрящим из зазеркалья Максом и точно знал, что живёт вместо него и ради него. Теперь приходится погружать собственное тело в собственную жизнь — и это уже слишком. Стервятник решает: пора прекращать это всё, попробовал — понял, что не его. Он не умеет вести сложные разговоры о расставании, поэтому выбирает, как ему кажется, самый простой способ: не отвечать на звонки и сообщения, делать вид, будто никакого Ральфа в его жизни и не было. Сперва даже получается, но через пару недель желание увидеть, прикоснуться, снова почувствовать необъяснимый трепет пересиливает здравый смысл, и он пишет всего одно слово: «приезжай». И Ральф действительно приезжает. Открывая ему дверь, Стервятник чувствует, что предаёт его, себя и Макса. Но не может не бросаться в объятья, шепча о том, как сильно соскучился. Он надеется, что Ральф будет зол и раздражён его выходкой, но тот лишь улыбается и сцеловывает с губ невысказанные извинения вперемешку с проклятьями. Стервятник задыхается от чувства вины, но делает вид, что от внезапно нахлынувшей страсти. Его даже мутит немного от переизбытка чувств. Хочется простой отрезвляющей боли, чтобы её острые когти вспороли стоящий в горле ком, и стало легче дышать. Стервятник с порога тащит Ральфа в постель, потому что разговоров он просто не вынесет. Льнёт голодным кошаком, спотыкается нервными пальцами о пуговицы на рубашке, чуть не ломает ноготь о пряжку ральфового ремня. Когда Ральф резко входит в него во всю длину одним слитным грубоватым толчком, Стервятник вскрикивает от боли, но наконец-то чувствует себя правильно и свободно. Вот только Ральф напряжённо замирает, вглядываясь в его лицо. — Прости. Ты в порядке? — обеспокоено говорит он. — Да. Можно жёстче. — Это ни к чему, — шепчет Ральф и осыпает лицо парня быстрыми порхающими поцелуями. И вот теперь Стервятнику становится по-настоящему больно от осознания собственной изломанности, мелкости и глупости на фоне этой всеобъемлющей, беззаветной любви. Но со временем даже эта любовь крошится, переламывает позвоночник, грохнувшись с эмоциональных качелей. Когда третье кряду «приезжай» остаётся без ответа, Стервятник понимает, что добился своего. Ему стоило бы радоваться, но он чувствует только желание напиться в усмерть, в чём себе, конечно же, не отказывает. Позже, глубокой ночью, когда он, едва держась на ногах, пытается добраться до кровати, парню мерещится, как его тень отделяется от стены, осуждающе качает головой и называет его придурком. Возразить Стервятнику нечего.