устанешь быть лирическим героем – так просто пообедать заходи

Рыжий заходит в комнату — и обмирает: темно, тихо, пахнет лекарствами, Мертвец спит, завернувшись в два одеяла. Выглядит он откровенно хреново. Ещё бледнее обычного, но с лихорадочным румянцем на заострённых скулах. Волосы, не заплетённые в привычные косички, разметались по подушке. Он сипло дышит, ворочается. — Съездил, блядь, к родителям на выходные, — вздыхает Рыжий, присаживаясь на кровать, и легонько касается плеча Мертвеца. — Эй, ты как? — Ты приехал, — тянет тот, сонно щурясь. Голос у него тихий-тихий, но довольный. — Приехал, приехал, а кто-то, походу, чуть не отъехал, — ворчит Рыжий, потрогав лоб Мертвеца. — Какие у тебя руки холодные. Так приятно. Не убирай, — Мертвец то ли спросонья не улавливает нервозность Рыжего, то ли пытается косить под дурака. — Ты температуру мерил? Очень высокая? Лекарства пьёшь? — Ну чего ты нудишь? Иди сюда. Я соскучился, — Мертвец выбирается из своего одеяльного кокона и тянет Рыжего за руку на себя. — Я тоже, — он позволяет увлечь себя в объятье, — но трахаться с тобой не буду. Ты слишком горячий — мне будет жарко. — Да, я чертовки горяч, — паясничает Мертвец, за что получает тычок по рёбрам. Лежат в тишине, переплёвшись всеми конечностями. Рыжий понимает: скучал. Вроде не виделись всего пару дней, созванивались и присылали друг другу дурацкие мемы, а чувство такое, будто вернулся домой из долгого и одинокого пути. И вроде можно наконец расслабиться, но липкая тревога забирается под кожу, мешая вдохнуть полной грудью. — Всё очень плохо, да? — шепчет Рыжий, разрушая шаткую идиллию. — Жив буду — не помру, — отмахивается Мертвец. — Простая простуда. С кем не бывает. Рыжего коробит от его беспечности. Потому что у Мертвеца не бывает простых простуд, каждая из них нависает крышкой гроба, держащейся на тонкой леске — не угадаешь, когда оборвётся. С его больными лёгкими нужно жить вдумчиво и осторожно, ограждать себя от всех рисков. Эта простая истина понятна всем, кроме самого Мертвеца. — Ты хоть лечишься? — не унимается Рыжий. — Конечно! Завтра уже буду здоровей всех здоровых, — в противовес сказанному он закашливается с противным влажным хрустом. — Вот пиздабол. Может, Македонского позвать? — Чтобы он мне скальпель в глотку всадил, и я наконец отмучился? Да ты у меня гуманист! — Я вообще-то пытаюсь помочь. — Тогда сделай мне чай, пожалуйста. Рыжий нехотя выпутывается из объятий и уже почти исчезает в дверном проёме, когда Мертвец говорит ему вслед: — И захвати мои сиги. Они на кухне остались. — Да ты издеваешься! — Рыжий оборачивается и плотно прикрывает дверь, чтобы не смущать назревающим скандалом соседа по квартире. — Ты же сам говорил, что тебе нельзя курить во время обострений. Что за суицидальные наклонности? — Да, да, конечно, нельзя курить, пить, ходить без шарфа и ещё херову тучу всего нельзя. Только я так со скуки подохну скорее, чем от этой болячки. — Смертность от хронической обструктивной болезни лёгких составляет больше пятидесяти процентов, — чеканит Рыжий заученную наизусть статистику. — Глядите-ка, кто в интернете страшных историй начитался, — скалится Мертвец. — Я врач и все это прекрасно знаю. — Ты не врач, ты в трупах ковыряешься! — Рыжий осознаёт, что за эти слова ему придётся извиниться, но сейчас он слишком зол и напуган, чтобы подбирать выражения. — И поэтому знаю, от чего они дохнут. Так что не надо меня кошмарить, ладно? — А что мне делать? Наблюдать, как ты пытаешься самоубиться?! — Я не пытаюсь самоубиться, — Мертвец выглядит спокойным, только подрагивающие губы выдают раздражение. — Просто не хочу всю жизнь зависеть от этих блядских ингаляторов, реабилитационных процедур и страха похудеть на лишний килограмм. Мне с самого детства обещают, что я вот-вот сдохну. А я до сих пор живу. Представляешь, как меня люто наебали. Ну или я их, — он переводит дыхание, прокашливается и продолжает: — Но пока это работает, я хочу жить так, как мне нравится. Всё равно ведь помру рано, ты же читал статистику. Так почему бы не пожить, как хочется: пить, курить, выбегать под дождь в одной рубашке! — А почему тебе не перестать быть эгоистичной сукой? — закипает Рыжий. — О себе ты подумал, молодец, но что насчёт меня? Я не хочу через пару лет или даже месяцев проснуться в одной постели с покойником, не хочу смотреть, как ты вот так мучаешься во время обострений и чуть не выплёвываешь лёгкие! И всё это только потому, что тебе важнее всего на свете потешить свои хотелки. — Но ведь ты не вправе распоряжаться моей жизнью, — отвечает Мертвец немного заторможенно то ли от задумчивости, то ли от температуры. — А я никогда не обещал тебе долго и счастливо. Но я очень стараюсь над вторым пунктом, разве нет? — Какой же ты уёбок, — цедит сквозь зубы Рыжий. — Я бы ударил тебя, если бы был уверен, что ты от этого не загнёшься. — Я понимаю, почему ты злишься, — Мертвец даже в лице не меняется. — Но мне не за что извиниться. Если тебя это не устраивает, ты только скажи — я соберу шмотки и свалю, — он снова закашливается, а потом добавляет: — Как только немного очухаюсь. Рыжий вылетает из комнаты, смачно громыхнув дверью. От колотящейся в рёбра злобы сбивается дыхание. Он выходит на балкон, пытается закурить, но дрожащие пальцы не могут справиться с колёсиком зажигалки. Рыжий орёт. Раздирает криком горло до тех пор, пока из окна на втором этаже голосом Лорда не раздаётся: — Какому придурку там делать нечего? Рыжий замолкает и устало сползает по стене. Стена холодная, ветер промозглый, но его это мало волнует. Он отшвыривает бесполезную зажигалку, та пролетает между прутьями балконной оградки и через пару секунд звонко приземляется на асфальт, испугав спящую у подъезда кошку. Звук вырывает Рыжего из болезненного оцепенения. Он пытается заставить себя расслабиться, подумать о чём-то хорошем, но как назло все светлые воспоминания связаны с Мертвецом. Рыжий вспоминает, как в день их знакомства тот сидит на кухне в отблесках рассветного зарева, расслабленный и вальяжный, болтает без умолку, смеётся. А собираясь уходить, долго стоит в дверях, бессмысленно роясь в карманах — и наконец решается. Говорит: — Ты мне понравился. Давай сходим на свидание. Или потрахаемся. Или и то, и другое. В общем, как захочешь. Как они действительно ходят на свидания, и каждое из них страннее предыдущего: прогулка по заброшкам, концерт неизвестной местной рок-группы, ночное купание в мелком озере с илистым дном, десять партий в алкошашки подряд. Как они впервые ссорятся, из-за ерунды, но самозабвенно до ужаса. А потом Мертвец приходит посреди ночи к Рыжему домой, десять минут терзает дверной звонок и, добившись наконец внимания, виновато сверкает глазами и протягивает потрёпанный букет, упакованный в розовый целлофан: — Давай мириться. Я для тебя цветочки из-под памятника спиздил. Мирятся долго, громко и со вкусом. Утром смущённый Валет ворчит за завтраком, что они здесь так-то не одни живут. Как Рыжий знакомит Мертвеца с друзьями, а те беззлобно смеются, мол, сколько девушек пыталось добиться тебя: кто лаской, кто измором, а этот придурок взял и смог. Рассказывают Мертвецу все самые стыдные и идиотские истории с участием Рыжего, и он вроде ржёт вместе со всеми и бросается подколками, но смотрит влюблённо и голодно. Как съезжаются и первые пару недель не могут нормально спать: настолько странно и трепетно ощущается сама идея совместной жизни. А потом привыкают — и уже не могут засыпать по отдельности. Рыжий долго сидит на балконе, прокручивая в голове воспоминания. Сам не понимает, решается он на что-то или прячется от проблем. Возвращается в квартиру только когда чувствует, что околел настолько, что даже пальцы сгибаются с трудом. Заваривает обещанный Мертвецу чай и относит в комнату. Повисает тяжелая пауза. Оба понимают, что надо что-то сказать. Оба боятся начать разговор. Мертвец решается первым. — Это значит, что мы не расстаёмся? Или просто акт милосердия? — он подглядывает то на чашку, то на Рыжего, потерянный и трогательный, непривычно хрупкий. — Пей свой блядский чай, — ворчит Рыжий, усаживаясь на кровать и отбирая себе одно одеяло. — И только попробуй сдохнуть. Я тебя с того света достану и выебу с особой жестокостью. — Кого ты пытаешься обмануть? Ты же пассив до мозга костей! — смеётся Мертвец, и в этом смехе так много от истерики, но столь же много — от облегчения и искристой, колкой радости.