устанешь быть лирическим героем – так просто пообедать заходи

Чёрного нельзя назвать ценителем искусства: он весьма условно отличает Моне от Мане, а постмодерниста — от дегенерата. Он и в галерее-то оказывается по воле случая и своих курьерских обязанностей. Директор галереи — тучный мужчина с умным, цепким взглядом — говорит ему сочувственно: — Как же ты, голубчик, по такому ливню дальше поедешь? Побудь пока здесь, пережди. Можешь пройтись по залам. У нас сейчас один современный художник выставляется. Картины, на мой вкус, специфические, но людям нравится, особенно молодёжи. Пойди посмотри, когда ещё возможность будет! Чёрный предложение безропотно принимает. Во-первых, потому что ему и правда не хочется тащиться на своём полудохлом мотоцикле под проливным дождём на другой конец города. Во-вторых, потому что глупо отказываться бесплатно получить то, за что другие платят приличные — он видел табличку у кассы — деньги. Так Чёрный и оказывается блуждающим среди психоделических картин. От буйства красок и сложных фигур слегка кружится голова и подташнивает. Или это от резкой перемены погоды? У одной из картин он зависает минут на пять. Вроде неприметная такая абстракция, но Чёрного будто примагничивает. — Неужели настолько понравилась? — вырывает его из дымки задумчивости чей-то язвительный голос. Чёрный осматривается. Справа от него — парень-колясник. Совсем мальчишка. Светлые глаза, нервные пальцы, ухмылка на уголок. Поглядывает то на картину, то на самого Чёрного. — Не знаю. Это слишком сложно, — честно признаётся он, но замечает, что собеседник будто разочарован его ответом, поэтому добавляет: — Не в том смысле, что сложно понять. Хотя это, конечно, тоже. Просто мне кажется, что тому, кто это рисовал, было очень сложно. — Не самая исчерпывающая рецензия, но всяко лучше тех бредней, которые пишут обо мне и моём творчестве, например, в «Блюме», — улыбается парень. Чёрный смущается. Одно дело поболтать со случайным парнем, другое — с художником, у которого персональная выставка и обзоры на его творчество в популярных изданиях. — А что, правда в «Блюме» пишут ересь? — пытается он поддержать диалог. — Я думал, это приличный журнал. — Ты сам-то читал, что они там публикуют? — Нет. Может, пару статей когда-то давно, — Чёрный решает не говорить, что всё его доверие к «Блюму» основано на том факте, что он с тамошним главредом всё детство в одной песочнице возился, учился в одной школе и до сих живёт в соседних подъездах. Его собеседник разражается целой тирадой о примитивном понимании искусства и дешёвом сплетничестве. Чёрный даже проникается, задаёт уточняющие вопросы. Пламенными речами, горящими глазами и бурной жестикуляцией парень примагничивает его не хуже картин. Они говорят долго и увлечённо, будто дорвались до слов после долгой игры в молчанку. Прощаясь, новый знакомый протягивает Чёрному визитку: — Напиши мне как-нибудь. Если захочешь, — говорит он и улыбается светло и ломко. Визитка лаконичная, без пошлых вензелей и теснённых золотых букв. Телефон, почта, имя — Эрик Циммерман. Чёрный носит её в бумажнике, чтобы точно не потерять, но написать Эрику не решается. Будто не хватает какого-то финального штриха, который заставил бы почувствовать уверенность в правильности своего поступка. Он пытается найти эту недостающую деталь, но понимает, что без сторонней помощи ему не справиться. Поэтому Чёрный как бы между прочим спрашивает у Лэри, знает ли тот что-нибудь об Эрике Циммермане. — Знакомое имя… Вспомнил! У нас в прошлом выпуске вышел очерк о его выставке. Редкостная дрянь. — Очерк? — Выставка! — зло рявкает Лэри, не оценивший юмора. — Почему? — Да потому что твой Циммерман — занудная посредственность с раздутым эго. Мажет сопли по холстам и считает себя гением. Да и ты подумай, такой молодой, а уже выставляется персонально. Либо по блату, либо просто жалеют бедного калеку. Мерзость же! Чёрный не отвечает. Слова Лэри трогают и убеждают его куда меньше, чем сбивчивые, эмоциональные доводы Эрика. Это глупая, неуместная мысль, но именно она становится решающим аргументом. Так и начинается их история. Они пишут друг другу, звонят. Бросаются мрачными шутками и язвительными замечаниями о том, что все вокруг — невообразимые идиоты, и только они двое понимают суть мироустройства. Эрик приглашает Чёрного в свою мастерскую. Вроде мелочь, но каждый подсознательно считывает интимность момента. Чёрный ожидает увидеть, как в фильмах про художников, большую светлую комнату с белыми стенами и высокими потолками. На деле же он попадает в полуподвальное помещение, загромождённое и тесное. В углах паутина, на подоконнике подгнивающий цветок. Но во всём этом чувствуется обжитость, правильность, особый уют. Чувствуется присутствие Эрика, его стихийность и хаотичность. В конце весны Чёрный увольняется с работы. Его мотоцикл окончательно приходит в негодность, денег на новый нет, а работодатели отказываются обеспечить хотя бы временным транспортом и намекают, что пеший курьер им и даром не сдался. Чёрный рассказывает об этом Эрику. Тот что-то прикидывает в уме, а потом спрашивает: — А что ты вообще умеешь? — Варить халву, подковать жеребца и дальше по списку. Но по специальности я экономист-недоучка. Бросил универ на последнем курсе. — Знаешь, я сейчас ищу себе менеджера. Ты мог бы попробовать. — Что нужно делать? — Вести документацию, — Эрик кивает на заваленный папками крошечный письменный стол, — упорядочивать расписание, посылать к чертям тех, чьи предложения меня не интересуют, и мило улыбаться тем, с кем мне хотелось бы посотрудничать. — С последним могут возникнуть проблемы, — смущённо признаётся в очевидном Чёрный: с его внешностью логичней было бы работать вышибалой в каком-нибудь сомнительном клубе, а не представлять интересы молодого художника. — Не волнуйся, с этим я и сам справлюсь, — Эрик строит наигранно-умильную мордашку, и они с Чёрным смеются. Работать на Эрика Чёрному определённо нравится. Конечно, в первые месяцы приходится совсем не сладко. На то, чтобы разобраться с налоговыми декларациями и договорами с галереями и покупателями картин, уходит уйма сил и времени. Ещё больше — на то, чтобы научиться вести себя вежливо и дружелюбно с идиотами, которыми кишит творческое сообщество. Но преимуществ безусловно больше, чем недостатков. Во-первых, Эрик платит ему сумасшедшие — по сравнению с курьерской зарплатой — деньги. Во-вторых, Эрик. Просто Эрик. С его цветастыми рубашками, вихрастыми волосами, прокуренным голосом. Рисует, по-птичьи наклонив набок голову. Пишет что-то в дневнике, беззвучно диктуя себе. Часами сидит неподвижно, отгородившись от мира наушниками. Читает книги, делая в них пометки карандашом. Демонстративно сжигает газетную страницу с очередной глупой статейкой о нём. Подсовывает Чёрному книги о истории искусства и охотно отвечает на появившиеся вопросы. Иногда они болтают днями напролёт, иногда не заговаривают сутками. Но даже это Чёрному нравится. Наблюдать за Эриком, без слов улавливать его настроение, чувствовать себя причастным к чему-то значимому. Это очень странная дружба, отличная от того, что случалось с Чёрным ранее. У него есть друзья детства — семья, стая. Но там, несмотря на высокую патетику определений, всё просто и прозаично. Они держатся друг за друга сворой голодных щенят, выросших, но не повзрослевших. К Эрику же тянет совсем не от боязни одиночества или страха перед большим, несправедливым миром. С ним хочется быть рядом без каких-то весомых доводов, просто потому что он — это он. Чёрный философствует на эту тему почти полгода без особого успеха. А потом они отмечают удачную сделку: какой-то толстосум покупает серию эриковых картин, заплатив за них, по словам самого Эрика, едва ли не вдвое больше, чем стоило бы. Пьют кислящее дорогущее шампанское прямо на полу захламлённой мастерской, хохочут и мечтают о безбедном будущем. Где-то между вспышками смеха Эрик целует Чёрного, и тот, отвечая на поцелуй, наконец начинает что-то понимать о себе и их отношениях. Понимание это оказывается непростым. На следующее утро Чёрный пишет Эрику, что заболел и в ближайшее время поработает из дома. Тот сразу же предлагает приехать навестить, привезти лекарств или фруктов. Чёрный отказывается, мол, зачем переться невесть-куда, у тебя и так очень загруженная неделя. И думает. Долго и нервно. О том, что парни ему никогда не нравились, и всё это очень неправильно. Просто от Эрика, окружающего его флёра раздолбайства и гениальности, помутился рассудок. Это дурацкая, неловкая случайность, о которой им обоим стоит забыть. Вот только все четыре дня своего фиктивного больничного Чёрный не может заставить себя думать ни о чём другом, кроме Эрика. О его восторженных взглядах, размашистых жестах, перепачканных краской пальцах. Это превращается в одержимость. Чёрному нужна помощь, дельный совет. Вот только дать его некому. С таким деликатным вопросом к абы кому не пойдёшь. Можно было бы поговорить об этом с Лэри, он человек широких взглядов, к чему обязывает наличие и жены, и любимого мужчины. Но он лицо заинтересованное и не одобрит отношения с Эриком из каких-то своих принципиальных соображений. Ещё можно пойти к Сфинксу, он не понаслышке знает, как трудно иногда принять свои чувства. Но когда Чёрный представляет, как тот с самодовольной улыбкой человека, который давно всё про себя понял, будет нести всякую заумную чушь, ему становится тошно. Все остальные только сочувственно покивают, но вряд ли поймут. Чёрному приходится признать, что единственный нормальный вариант — это поговорить с самим Эриком. Тот не удивляется ни чудесному преждевременному выздоровлению Чёрного, ни его нервозности, ни просьбе обсудить всё вот прямо сейчас. — Я не гей! — Чёрный решает начать разговор с самого главного. — Бисексуал? Ну и ладно, у меня нет предрассудков на этот счёт, — беспечно отмахивается Эрик. — Нет, ты не понял. Мне совсем не нравятся парни. — Вот оно что! Тогда извини за тот поцелуй. Я неправильно истолковал твоё поведение, — Эрик даже в лице не меняется, и Чёрному от этого почему-то становится больно. — И всё? Ты больше ничего не скажешь? — А что ты ожидал услышать? Да, ты мне нравишься. Но убиваться по тебе я не стану. У меня нет на это ни времени, ни сил. — А если бы я захотел быть с тобой вместе, ты бы тоже сказал, что у тебя нет на это времени? — На отношения выкроить время я могу, а на бессмысленные страдания — даже не попытаюсь. Если это всё, что ты хотел обсудить, то я вернусь к работе, ладно? Чёрный с видом нашкодившего щенка плетётся к своему письменному столу и тоже погружается в работу. Разговор не удался, от него в душе только больший раздрай. Он чувствует, что должен был говорить другие фразы и задавать другие вопросы, но не может их сформулировать. Эрик воюет с эскизом, время от времени поглядывая на Чёрного, ссутулившегося за своим столом. Его не покидает счастливое предчувствие, что уже сегодня вечером они будут целоваться у этого самого стола. Он знает, что подобрал правильные слова, хоть они и были безбожным блефом. Осталось только немного подождать, а для того, кто ждал почти год, каких-то пару часов — пустяк.