устанешь быть лирическим героем – так просто пообедать заходи

Валету кажется, что главное испытание он уже прошёл. Разгадал тайну, заглянул за изгородь. Понял о Габи то, что упорно не хотели замечать все её предыдущие любовники. И теперь его ждёт награда — счастливые отношения, светлые и звенящие, идеальные, как в финальных кадрах мелодрам. И он, безусловно, прав. Прошедшему тернистый путь и сразившемуся с драконом полагается прекрасная принцесса и полцарства в придачу. Даже если и принцесса, и дракон умещаются в одной девушке. Габи тоже это понимает и одаривает Валета сполна. Говорит с ним подолгу и искренне, не прячась за насмешками. Рассказывает о детстве, семье, о том, что в театральный поступила только с третьей попытки, до этого два года отмучившись на филфаке в родном городе и возненавидев за это время свою жизнь. Оставляет ему забавные милые записки между страницами одолженных книг. Обнимая на прощание, замирает на несколько секунд, доверчиво прижимается. Дурачится с ним, гримасничает, звонко смеётся, не наигранно, как в той, прошлой жизни, где они только обменивались недовольными взглядами, а искренне и весело, превращаясь в наивную девочку с детских фотографий. Засыпает на его плече, пока они едут последним автобусом с вечернего сеанса в кинотеатре. Все воспринимают их как пару. Они не объявляют о своих отношениях, потому что и объявлять-то пока не о чем, самим бы понять, что значит эта пугливая нежность и килотонны слов. Но друзьям, знакомым, случайно взглянувшим на них прохожим сразу понятно — они вместе. Вдвоём против шепотков университетских сплетниц, надменных смешков и удивлённых взглядов. Увлечённые друг другом настолько, что в пылу жаркого обсуждения или колкого напряженного молчания забывают, что рядом есть кто-то ещё. Валету хочется оправдать доверие Габи и не обмануться в собственных ожиданиях. Поэтому он продумывает каждый шаг, каждое действие. Ответственно планирует свидания, составляет маршруты, ищет интересные места. Он ради Габи готов из кожи вот лезть, доказывать каждым поступком, что сможет подарить ей весь мир, отвоевать её у всех горьких воспоминаний, мрачных снов, гнетущих гудков в телефонной трубке. Но это же Габи — стихийное бедствие, сгусток хаоса, облачённый в человеческое тело. Ей не нужны планы и доказательства. Она даже не пытается вписываться в щепетильно составленный график. Говорит: «смотри, там качельки. пойдём?» — и вот они вместо ужина при свечах весь вечер качаются на качелях, соревнуясь в том, у кого получится взлететь выше. Говорит: «давай сядем в электричку, доедем до какой-нибудь деревни и погуляем по лесу» — и вместо похода в галерею они бродят по заснеженному лесу и возвращаются домой ближе к ночи, озябшие, но смешливые и лёгкие. Говорит: «нафиг мне твои пафосные рестики? давай лучше дома чё-то приготовим и мультик глянем» — и они с хохотом выковыривают яблоки из почти полностью сгоревшего пирога под аккомпанемент третьей части «Монстров на каникулах». Габи играючи перекраивает представление Валета об идеальных отношениях, рушит отлаженные, выверенные схемы. Он неоднократно представляет, как выберет правильный момент, чтобы признаться ей в чувствах. Очевидно, в этом признании нет необходимости, всё и так понятно, но это будет важный шаг, переход на новый уровень. Габи влетает на этот уровень, перепрыгнув через добрый десяток ступеней. Влажным мартовским вечером они плетутся на остановку, рассуждая о том, был Беккет законченным сексистом или борцом со сверхинтерпретацией. Габи останавливает Валета, придержав за рукав куртки, и целует мягко и безхитростно. А потом говорит: — Мне бы хотелось, чтобы это действительно что-нибудь значило. Но ты не обязан, — и смотрит светло и ясно, без затаённого нервного ожидания. Валет чувствует, как все его отрепетированные признания, не дождавшись своего часа, разбиваются об порывистую искренность. Чем тут крыть? Только идти на поводу у этой несносной девчонки — девчонки?! да она старше тебя на год и опытней на десяток жизней — боготворить её сумасбродство, быть блеклой тенью за её плечом, но в то же время — незыблемой опорой. — Да, — говорит он, — конечно, это имеет значение, — и они целуются посреди неосвещенного тротуара до тех пор, пока где-то во дворах не начинают истошно орать коты. Ничего глобально не меняется, мир не начинает вращаться в другую сторону. Просто теперь можно не опасаться, не строить догадок, не ревновать к каждому фонарному столбу или пьяному первокурснику с сальным взглядом, не имея права высказать своё беспокойство. Теперь Габи с её богомерзкими шутками, вечно дрожащими руками, колготками в сетку и дурацкими пижамами с мультяшными зверушками — только его. И это ощущается правильно и естественно, как часть плана, о котором не знал, но интуитивно следовал ему всю жизнь, чтобы наконец всё случилось именно так. Теперь можно, например, позволить Габи утащить себя в разгар веселья — они отмечают чей-то день рождения или просто очередную весеннюю пятницу — в комнату и целоваться там в полумраке по-подростковому, сталкиваясь зубами и хихикая, шалея от беззаботности и алкогольного послевкусия на языке. А в остальном ничего не меняется. Особенно устойчивым к переменам остаётся тот факт, что Валет продолжает строить планы и выдумывать идеальные ситуации, а Габи — просто быть собой. Поэтому, когда она, не разрывая поцелуя, тянется к ремню на джинсах Валета и начинает его расстёгивать, парень мягко отстраняет её. — Что такое? — не привыкшая к отказам девушка выглядит растерянной. — Ничего. Просто давай не будем, — выбирает самый нейтральный вариант ответа Валет. — Что, побрезговал местной давалкой? — моментально ощеривается Габи, превращается в разъяренную фурию, даром что ещё минуту назад послушно льнула к рукам. — А корчил из себя такого благородного, дескать, плевать на твоё прошлое, будем работать над нашим будущим. И чё в итоге, на словах ты Лев Толстой, а на деле хер простой! — Ну зачем ты всё это говоришь? Ты же знаешь, что это не так. — Так переубеди меня! Расскажи мне, что происходит, а не мямли бессмысленные отмазки, — у Габи в голосе грозовые раскаты и молнии в глазах цвета стылой воды. Она не выглядит уязвимой: праведная злость сделала её недосягаемой для боли. — Хорошо. Я остановил тебя, потому что мне показалось, что это неправильно. — Что неправильно? Заняться сексом со своей девушкой? Ты планировал до свадьбы беречь целомудрие? Тогда, извини, ничем тебе помочь не могу, мне хранить нечего! — Перестань. Пожалуйста, — сдаётся Валет, понимая, что не может себе позволить сейчас ни грамма фальши. — Просто мне хотелось, чтобы наша первая близость была особенной. Я хотел сделать всё правильно, романтично, на трезвую голову, а не перепихнуться по-быстрому под пьяные крики за стеной. — Какой же ты дурачок, — смеётся Габи, но смягчается. — Мне не нужно, чтобы всё было идеально. А тебе не нужно доказывать, что ты не такой, как другие. Я вижу, какой ты. Что мне действительно нужно, так это поступать, как хочу, а не как будет правильно. А сейчас я хочу тебя. Разве это преступно? Или невзаимно? Валет смотрит на неё и чувствует себя дураком. Ровно так же, как полгода назад, когда началась их история. Он-то решил, что Габи нужен спаситель и благородно взвалил на себя эту миссию. Выдумал себе хрупкую девочку, недолюбленную сиротку. А у неё внутренней силы больше, чем он может приписать себе в самых смелых фантазиях о лучшей версии себя. Габи два десятка лет живёт со своими демонами и, стоит признать, хорошо справляется, пусть и не всем понятными методами. У неё столько стали в характере, что она легко могла бы Валета с его наивными амбициями прожевать и выплюнуть. Но нет, стоит перед ним, смотрит доверчиво, предлагает всю себя. И от таких предложений уж точно не отказываются. Валет думает, что секс с Габи — это непременно громко и пошло, на пределе возможностей. Получается же нежно и трепетно. Без наигранных стонов и царапин во всю спину. Только бережные касания и полушёпот: «аккуратней», «да, вот так», «обними меня», «ты такой красивый». Плавные размеренные движения, разметавшиеся по плечам волосы, острые взгляды из-под ресниц. После, когда Валет смотрит, как Габи курит у открытого окна полностью обнаженная, но накинув на плечи его куртку, он понимает, что чувство, распускающееся под рёбрами от этой картины, больше, чем вожделение, симпатия или даже любовь — чистый восторг, безумие, обожание. Утром Валет просыпается один в своей постели, но не успевает испытать огорчения: в комнату из-за неплотно закрытой двери доносятся голоса Габи, Рыжего и Мертвеца. Сами ребята обнаруживаются на кухне. Картина почти идиллическая. Рыжий возится с завтраком. Мертвец сидит на табурете у окна, Габи деловито суетится у него за спиной, заплетая непослушные синие волосы в хитроумную причёску и попутно комментируя свои действия: — … а потом закручиваешь косы в пучок и закрепляешь шпильками или резинкой. Держаться будет намертво. — Чего это у вас тут? — спрашивает прислонившийся к дверному косяку Валет, когда Габи заканчивает свой инструктаж. — Представляешь, мне вчера начальство утроило выволочку за неподобающий внешний вид, — возмущается Мертвец. — Как будто моим трупешникам не плевать на состояние моих волос. Вот теперь познаю тонкости парикмахерского искусства. Мне ж нечем больше заняться! — Зато ты теперь вон какой красивый! — подбадривает его Габи. — Правда? — Мертвец с подозрением ощупывает свежесооруженную причёску. — Зай, я теперь принцесса? — жеманно спрашивает он Рыжего. — Нет, родной, ты дебил, — цитирует тот баянистую шутку, и они заливисто смеются. Валет ловит себя на мысли, что наконец не испытывает неловкости от того, что становится свидетелем их искрящего счастья, потому что его собственное — хохочет на этой же кухне.