устанешь быть лирическим героем – так просто пообедать заходи

Теми губами, что душат сейчас бессчетную сигарету, ты умел еще улыбаться и подпевать. Я же и так спустя полчаса уеду, а ты останешься мять запястья и допивать. Я же и так умею справляться с болью, хоть и приходится пореветь, к своему стыду. С кем ты воюешь, мальчик мой, не с собой ли. Не с собой ли самим, ныряющим в пустоту.(с)

Невзаимная любовь — разновидность невроза. Эту фразу Ральф выцепляет случайно, проходя по коридору интерната. Старшеклассницы — мелкие, громкие, вульгарно накрашенные — подпирают стену и делятся друг с другом премудростями личной жизни. Тогда Ральф только усмехается беззлобно: надо же, какая молодёжь пошла осознанная, лет десять назад в этих коридорах велись совсем другие беседы. Теперь эти слова становятся его ежедневной мантрой. Он мысленно проговаривает их по несколько раз на дню, едва на задворках сознания вырисовывается образ Стервятника. Все пять месяцев тишины, вязкого, пресного одиночества Ральф убеждает себя, что его чувства — нездоровы, что они не больше, чем агония загибающихся в подреберье бесов. Получается, естественно, не сразу. В первые пару недель Ральф позволяет себе посмаковать своё горе. Внутренне содрогается от каждого сообщения. Прокручивает в голове воспоминания. Рассматривает парочку смазанных фотографий по сотому кругу. Борется с желанием написать, позвонить, приехать, снова притвориться идеальным партнёром, который в ответ на каждую выходку, даже самую жестокую, готов лишь печально улыбаться и качать головой, но непременно приносить своё прощение на блюдечке с голубой каёмочкой, пусть о нём и не просили. Он думает, что ему должно быть нестерпимо больно и готовится принять это чувство с достоинством. Но вместо оглушительной боли приходит пустота. Следом за ней — липкие, муторные сны со Стервятником в главной роли, от которых Ральф просыпается в холодном поту и до самого рассвета мечется по квартире всполошённой тенью. Отвоёвывать себя у неудачных отношений приходится долго и упорно, шаг за шагом, спотыкаясь о разбросанные в собственном сознании ошмётки недолгого счастья. Ральф с головой погружается в работу, искренне считая это лучшим видом сублимации. Спустя пару месяцев даже дышать становится легче. Когда фотографии Стервятника вытесняются из памяти телефона календарными планами, образцами отчётов и методичками. Когда переписка с ним теряется среди сообщений от оператора и уведомлениях о пытавшихся дозвониться. Когда орхидея на подоконнике — понятно чей подарок, Ральф бы в здравом уме не приобрёл себе вазон — окончательно увядает и вместе с вычурным горшком перекочёвывает на свалку. Когда впервые удаётся поспать восемь часов, не вскакивая посреди ночи с заполошно колотящимся сердцем. Когда Ральф возвращает в библиотеку все книги, которые брал по рекомендации Стервятника, и даже умудряется отвесить новой молоденькой библиотекарше комплимент и искренне посмеяться над её неловкой шуткой. Когда Сфинкс прекращает смотреть на него сочувственно и виновато. Когда воспитанники перестают шарахаться и обходить по большой дуге, а их выходки, как раньше, больше веселят, чем раздражают. Когда снова получается почувствовать что-то, кроме усталости. Ральф понимает, что всё делает правильно и закрепляет успех, проговаривая четыре заветных слова: невзаимная любовь — разновидность невроза. А потом случается Сфинкс с его идиотскими идеями. Господи, почему это всегда он? Если в трудовом кодексе существует статья о посредничестве в нанесении тяжелого морального ущерба ценным педагогическим кадрам, то в соотвествии с ней Сфинкса стоило бы давно уволить. Но такой сценарий возможен только в идеальном мире ральфовых грёз. В реальности же Сфинкс звонит Ральфу в самый разгар его отпуска. Не сказать, что этот звонок отвлекает мужчину от чего-то важного. Он проживает отпуск без особых изысков: смотрит недурные фильмы, каждый вечер выходит на прогулку в парк недалеко от дома, пару раз встречается со старыми друзьями, пьёт ровно столько, чтобы ощущать лёгкость и веселье, а утром не страдать от похмелья, дважды наведывается в библиотеку, берёт парочку детективов и откровенно флиртует с уже знакомой библиотекаршей, подчёркнуто не думает о Стервятнике, а иногда и правда не думает. Сфинкс начинает разговор издалека, невинно интересуясь, не занят ли Ральф в ближайшую среду. Интуиция и жизненный опыт подсказывают, что о сказанном «нет» ему ещё придётся пожалеть, но Ральф не привык размениваться на ложь по пустякам. Сфинкс, обрадованный таким ответом, щебечет в трубку что-то о том, что в ту самую ближайшую среду у него день рождения, между прочим, круглая дата, двадцать пять лет, и он был бы счастлив лицезреть Ральфа в числе своих гостей. Говорит: — Приезжай обязательно. Посидим, пообщаемся. Народу много не будет, только свои. Ральф от возмущения давится воздухом. Уж больно это похоже на их разговор в том чёртовом прошлогоднем августе, с которого всё и началось. Ему хочется сказать, что Сфинкс вместе со всеми его друзьями — а особенно одним конкретно взятым товарищем — могут сходить по всем известному адресу, а сам он к их проклятому дому больше на пушечный выстрел не подойдёт. Но собеседник его опережает: — Во-первых, если ты меня сейчас пошлёшь, это будет очень не по-товарищески с твоей стороны. А во-вторых, он не придёт, у него какие-то важные дела в этот день. Решай сам, какой из этих двух аргументов для тебя более весомый, — весело сообщает Сфинкс. Он не пытается нарочно уколоть, просто его дружеская забота всегда балансирует на грани с издёвкой. Ральф принимает это приглашение, как вызов. Решает: он вернётся туда, где был вопиюще счастлив и поймёт, что наконец свободен. Или нет. Как ни крути, будет важный опыт. Знакомый подъезд встречает полумраком и прохладой, контрастирующей с солнечным июльским вечером. Лифт не работает, о чём услужливо сообщает записка над кнопкой вызова, так что приходится подниматься пешком на пятый этаж. Уже на третьем у Ральфа сбивается дыхание и неприятно колет в груди. Виной тому не двадцатилетний стаж курения или общее наплевательское отношение к собственным атлетическим способностям. На третьем этаже, аккурат напротив лифта — квартира Стервятника. Тёмная, неприметная железная дверь. А вокруг неё вся стена исписана буквами «р» разных форм и размеров. Прописные и печатные, мелкие и крупные, идеально ровные, как из прописей для первоклашек, и перекособоченные, выведенные дрожащей рукой. Они соединяются в мрачное плетево, опутывающее ноги, не дающее ступить и шагу. Ральф стоит посреди лестничной клетки и не может заставить себя отвести взгляд. Он вспоминает, как возмущался, когда увидел, что его номер в телефоне у Стервятника подписан лаконичной комбинацией «Р1». Как ворчал: «Ну ладно ты пять букв пожалел, но почему первый? Есть ещё второй и третий?». Как Стервятник хохотал и говорил, что Ральф на первом месте в его сердечке. Стояла промозглая поздняя осень, и они были беззаботны, смешливы и так охочи до близости, что виделись по три раза за неделю, и всё было мало. Теперь от всего этого остались лишь вереницы букв на сырой подъездной стене. Ральф смотрит на них и слышит горький, надломленный крик, мольбу о помощи, которая крошит в мелкие осколки его застоявшуюся внутреннюю тишину, ставшую привычной за последние пять месяцев. Вспоминает Стервятника, тихого и бледного, каким он был в их последние встречи. Голова кружится от переизбытка мыслей и образов. Ральф пытается заземлиться набившей оскомину фразой: невзаимная любовь — разновидность невроза. Невзаимная ли, если Стервятник выстроил изгородь между своим и реальным мирами из единственной — их общей — буквы? У Ральфа нет ответа, но есть необходимость отбывать дружескую повинность, поэтому он усилием воли преодолевает два оставшихся этажа. Вечер проходит в мутной дымке задумчивости. Ральф механически кивает старым знакомым и представляется новым, вручает Сфинксу подарок, смеётся в ответ на чьи-то шутки, поддерживает беседу, но ничего из этого не запоминает. В память врезается только один момент, когда юркая девушка с огненно-рыжими волосами, которая весь вечер суетится, помогает хозяевам рассаживать гостей, накрывать на стол и убирать грязную посуду, подходит к Ральфу и просит угостить сигареткой. Он бездумно протягивает ей пачку, она закуривает, жадно затягивается, но почти сразу же закашливается. — Крепкие какие! — говорит, отдышавшись. — Не у кого стрельнуть чё полегче. Парни курят так, будто у каждого есть запасные лёгкие. Раньше хоть Стерв самокрутками баловал, а теперь тоже перешёл на этот ваш «Кэмэл» проклятущий. Ральф чувствует, как предательски подрагивают губы, но понимает, что засмеяться в лицо милой девушке будет очень некрасиво, поэтому соображает вежливый ответ, а ещё через пятнадцать минут — повод уйти домой. Оставшуюся неделю отпуска Ральф проводит в бессмысленных метаниях. Чёртовы буквы «р» мозолят ему глаза, жалобно пищат с книжных страниц, агрессивно рычат в титрах фильмов, издевательски хихикают на броских вывесках. Ральф не дурак, он прекрасно помнит, что Стервятник — искусный манипулятор, мастер дёргать за ниточки и невинно хлопать ресницами, как бы говоря: ты приходишь ко мне, потому что тебе это нужно, а не потому что я зову. Но то, что он видел вчера, не похоже на умело срежиссированный спектакль. Это что-то сугубо личное, не предназначенное для чужих глаз, заставляющее случайных зрителей стыдливо отводить взгляд. Ещё Ральф помнит, скольких усилий ему стоило оправиться от их игры в отношения. Но он не может отрицать, что всю эту неделю, посвящённую мыслям о Стервятнике, ощущает себя куда более живым, чем в те пять месяцев прицельной войны со своими чувствами. Возможно, ему придётся пожалеть о своём решении. Но вряд ли ещё когда-нибудь он сможет урвать столько же острых, кипящих чувств. Уж точно не с той милой библиотекаршей! Ральф понимает, что должен сделать ответный ход, какой-то красивый, пафосный жест, выдумать замудрённый ребус, достойный Стервятника и его хитроумных ведьминских силков, выплетенных на подъездной стене. Решение приходит внезапно, и кажется до того дурацким и сентиментальным, что моментально возводится в ранг единственного правильного. Следующим утром безразличный сонный курьер вручает Стервятнику букет оранжевых лилий. К цветам прилагается небольшая открытка, на обороте которой всего одна буква. Этим же утром Ральф получает четыре сообщения с интервалом не меньше, чем в полчаса. «Некоторые вещи стоит говорить прямо» «Цветы, кстати, отвратительные. Эти дилетанты, похоже, ничего не знают о правильном хранении лилий!» «Я знаю, что был мудаком и не могу об этом просить, но, может, приедешь? Сегодня или когда-нибудь. Если захочешь» «Пожалуйста»