устанешь быть лирическим героем – так просто пообедать заходи

Неуверенное утреннее солнце причудливыми узорами ложится на старый линолеум и полурассохшийся шкаф. Валет с беспечным интересом и приятной сонной негой в теле наблюдает за тем, как Габи собирается на учёбу. Ему самому только к третьей паре, мог бы спокойно спать, но разделить с девушкой утреннюю суету, пусть и с позиции пассивного наблюдателя, кажется чем-то важным, почти сакральным. Габи выуживает свою юбку из-под вороха вещей на спинке стула, недовольно цокает языком, оценив степень помятости, и с тихим злобным матерком достаёт из тумбочки утюг. Пока он греется, она успевает досушить влажные волосы, допить свой остывший кофе, сложить в сумку тетради и трижды затянуться отобранной у Валета сигаретой. Девушка носится по комнате, и одной ей известен смысл этих порывистых передвижений. Воздух вокруг неё будто закипает. Именно за эту стихийность Валет Габи и любит, хотя за неё же и побаивается. Ему невдомёк, как при зашкаливающей общей безолаберности она умудряется невозмутимо справляться со своим диким темпом жизни. Но в книжке с претенциозным названием, которую Габи притащила ему пару месяцев назад, было сказано, что женщину, как музыку, можно любить не понимая. Хоть с тезисом про музыку Валет не согласен, урок он усвоил. — Валет, псина ты когтистая, как ты умудрился мне чулки порвать?! — разъярённо восклицает Габи. — Как я в универ теперь пойду? — Вероятно, без них. Или у нас там ввели строгий дресс-код? — без малейших укоров совести отвечает Валет. — У нас там никакого дресс-кода нет, но у меня тут — новые туфли, и если я обую их на босу ногу, ничем хорошим это не кончится. — Понял, глупость сказал, — капитулирует Валет. — Посмотри у себя на полочке, может, есть запасные. Если нет, я сбегаю куплю. Тот факт, что у Валета в шкафу есть отдельная полка для вещей Габи, делает ему иррационально приятно. Хотя в этом нет его заслуги или какого-то особого символизма. Летом у Габи в общаге проводили дезинсекцию, и чтобы не отойти в мир иной вместе с тараканами, девушке пришлось искать себе временное жильё на неделю. И Валет, и Рыжий с Мертвецом были только рады, когда она обратилась к ним с этой просьбой. Поэтому неделя её гостин плавно переросла в почти месяц. Они дурачились, пили дешманское сливовое вино, болтали по полночи, изводили соседей своим нестройным завыванием под гитару, натыкались друг на друга на кухне в полпятого утра с синхронными непреодолимым желанием испечь оладушки, решали, кому мыть посуду, посредством партейки в дженгу, ходили на рассвете поплавать в затопленном карьере, царапали на стенах в подъезде матерные стишки — были бессовестно молоды, счастливы и беспечны. Для Валета и Рыжего это лето было последним в статусе студентов, и они упорно пытались урвать как можно больше лёгкости и дурашливости, накопить как можно больше воспоминаний. А Габи с Мертвецом просто не могли не поддержать их в этом стремлении и оказывались утянуты в этот водоворот хохота, бытовых авантюр и искрящего жизнелюбия. Однажды, засыпая уже на рассвете, Габи выдохнула на ухо Валету: «Знаешь, это лучшее лето в моей жизни». Она быстро уснула, а парень ещё долго лежал, глядя в потолок, и ощущал, как в нём клокочет невыразимая радость от чувства причастности к счастью любимой девушки. В память об этом месяце у них всех остались сотни историй и смазанных фотографий, а у Габи — ещё и личная полка в шкафу Валета, где она из соображений практичности оставила часть своих вещей, когда возвращалась обратно в общагу. — Нашла! — радостно сообщает Габи. — Телесные, конечно, немного по-жлобски смотрятся, не то что чёрные, но чего уж теперь. Одевается она быстро, а вот на макияж тратит, кажется, больше получаса. Пока Габи пытается разглядеть своё отражение в замызганном зеркальце старой пудреницы, Валет без зазрения совести и даже с ноткой философствования разглядывает её ноги в, по словам самой девушки, жлобских бежевых чулках, кружевную резинку которых едва прикрывает юбка. — Слушай, я тут подумал, — привлекает внимание Валет, — а зачем тебе вообще всё это? — Что именно? Пользоваться консиллером? Или посещать универ? Насчёт второго у меня тоже возникают вопросы, когда приходится вставать в такую рань, — отвечает Габи, не отвлекаясь от своего занятия. — Нет. Я скорее про твой внешний вид. — А что не так с моим внешним видом? — в голос девушки закрадывается холодок, и Валет понимает: одно неправильное выражение — и Габи перейдёт в глухую, яростную защиту, так что до неё не получится достучаться. — Ну, он весьма экстравагантный, — уклончиво отвечает он. — Да, в этом и смысл. Я думала, тебе нравится, как я выгляжу. — Ты нравишься мне, как бы ты ни выглядела. Но полюбил я тебя совсем не за это. — А за глубокий внутренний мир? Или другие аспекты, которым подходит эпитет «глубокий»? — иронично уточняет Габи. — За острый язык и стервозный характер. Можешь не перебивать, пожалуйста? — Внимательно тебя слушаю. — Так вот о чём это я. Твой внешний вид и манеры привлекают внимание и поддерживают определённую репутацию. Но зачем тебе это? У тебя же теперь есть я. — Что, прости? — Габи убирает зеркальце и тушь в косметичку, оставляя ресницы на левом глазу не накрашенными, и оборачивается к Валету. — Только не воспринимай это как упрёк, — судорожно пытается найти удачную формулировку парень, стушевавшись под внимательным взглядом. — Я всё понимаю, это твоя сублимация. Но она тебе больше не нужна! Я же люблю тебя. Тебе уже не надо компенсировать недостаток чувств, правда ведь? Тогда к чему этот маскарад? — Вон оно что, — вопреки ожиданиям Габи не разражается гневной тирадой, а терпеливо выслушивает валетовы розмыслы. — То есть, по-твоему, я в свете всего этого должна обрести… как бы это сказать… благопристойный вид? Типа, пришёл прекрасный принц и всё пофиксил, и теперь лягушонка должна стать премудрой царевной? Образно говоря, конечно. — Вроде того. Я так рад, что ты меня поняла! У Габи вырывается хриплый, ломкий смешок, но он не перерастает ни в хохот, ни в истерику. Эта эмоция не отражается ни на лице, ни в осанке, только глаза из стылой воды превращаются в предштормовое море. — Знаешь, а я ведь правда думала, что ты умнее всех этих остолопов вместе взятых. Ещё удивлялась: такой типичный хороший мальчик без большого опыта — и так тонко всё прочувствовал, даже объясняться не пришлось. А ты говоришь маскарад, сублимация. Слова-то какие подобрал! А по сути, как и другие, повёлся на выдуманный тобою образ. — Габи улыбается, но неприятно, остро и холодно. — Что ж, похоже, мы оба ничего не поняли. И нам теперь нужно хорошенько подумать. Валет хочет возразить, сказать, что неправильно выразился и совсем не это имел в виду. Хотя, на самом деле, именно это. Но он не успевает произнести ни слова: Габи подходит к кровати вплотную, наклоняется к нему и целует. Аккурат в центр лба. Как покойника. И уходит. Валету малодушно кажется, что навсегда. Но он не пытается её догнать. Остаётся пригвождённый к кровати обломками уютного суетливого утра и липким, влажным воздухом, словно после неслучившейся грозы.

***

Валет делает очередную затяжку, когда на плечо ложится тяжёлая рука, и у самого уха звучит мрачный, опечаленный голос: — А ведь уйти на перекур без друга — это почти предательство. Знаешь, как поступают с предателями? — Рыжий, твою ж на лево… — раздраженно вздыхает Валет, поводя плечом в попытке сбросить загребущую конечность товарища. — Я бы дождался тебя, но ты был очень увлечён вешанием лапши на уши перепутавших аудиторию девчонок. Извини, но покурить мне интересней, чем наблюдать, как ты строишь из себя героя-любовника. — Поддержание амплуа — тяжкий труд, тебе не понять, — философски изрекает Рыжий и, ловко перепрыгнув через спинку лавочки, усаживается рядом с Валетом. — Стрельни сигу, а? — вроде просит, но сам же извлекает пачку из валетового кармана и закуривает. Валет на всё это только флегматично пожимает плечами. Рыжий прав, понять его он не может, как бы ни пытался. Однажды он спросил его, на кой чёрт он так рьяно старается поддерживать репутацию главного бабника факультета и флиртует буквально с каждой первой девушкой, когда у них с Мертвецом всё взаимно и серьёзно. Рыжий тогда посмеялся и сказал, чтобы Валет не сравнивал дешёвый понт и высокие отношения. Вспоминая этот разговор, парень ухмыляется пришедшей на ум ассоциации: казалось бы, ситуации ужасно похожи, вот только их с Габи отношения оказались не выше её каблуков и не длиннее чёртовых юбок, которыми она оказалась не готова пожертвовать. Сама Габи курит шагах в десяти от них в окружении экзальтированных первашей, которые внемлют её рассказу и не отводят шалых взглядов. Они дружно гогочут, заглушая размеренный шум других голосов, и Валета берёт злость. Малолетние придурки наверняка мнят себя её друзьями, но они ведь не знают её настоящую. Хотя, впрочем, что знал о ней он сам? Что в детстве она сочинила огромную эпитафию своему умершему хомяку. Что не любит апельсины, а яблоки может есть килограммами. Что в школе ей не давалась математика, но по литературе она ни разу не получила оценку ниже пятёрки. Что в тринадцать она сбежала из дома, а хватились её только дней через шесть. Что она настолько любит фиолетовый цвет, что даже конспекты пишет цветной ручкой с блёсточками. Что на первую работу устроилась в пятнадцать — торговала фруктами на рынке по выходным. Что чай может пить с тремя ложками сахара, а в кофе не добавляет ни одной. Что макияж у неё получается неопрятным из-за лёгкого тремора рук. Что она действительно прекрасная актриса и ещё с конца второго курса работает в театре; ей пока дают только эпизодичные роли, но запоминающиеся, и худрук, седовласый дядька с доброй улыбкой и скрипучим голосом, пророчит ей большое будущее. Что когда она нервничает, то рисует дурацких котов в смешных одёжках, и они её веселят, хотя настоящих котов она на дух не переносит. Что она грубоватая и вспыльчивая, но умеет заботиться. Валет знал не так уж и мало, но собирая пазл из этих кусочков информации, сложил неправильную картинку, и теперь вынужден смотреть на Габи с расстояния в десять шагов. Он не может понять, что держит его на этом расстоянии. Они не скандалили, не посылали друг друга ко всем чертям, даже не поговорили ни разу после того неудачного выяснения отношений. Габи решила всё за двоих, но Валета уведомить об этом решении не посчитала нужным. И ему теперь остаётся догадываться, что значит её холод и отстранённость. Если она и бывает у них, то только так, чтобы не встретиться с Валетом. Он догадывается об этом по знакомому запаху приторных духов в прихожей и перепачканным помадой ободкам стаканов. Если они пересекаются в коридорах универа, она здоровается с ним и даже улыбается, но так, что лучше бы ударила. Теперь у Габи новые товарищи, она с ними подчёркнуто весела, а Валет не может отвести от неё взгляда в попытках понять, притворничает она сейчас или притворничала с ним. Кажется, будто забыть всё, что между ними было, для Габи оказалось проще, чем потушить окурок, но Валет запрещает себе в это верить. — Ты в ней дыру сейчас прожжёшь, — вполголоса говорит ему Рыжий. — Если хочешь что-то сделать — вперёд. А просто пялиться — неприлично. — А что я могу? — сокрушённо вздыхает Валет. — Ты уже столько всего успел натворить! Придумаешь ещё что-нибудь. — Это она так говорит? — Это я тебе говорю. — Я не пойму, ты вообще на чьей стороне? — возмущённо вскрикивает Валет. — На своей. Потому что ваши драмы у меня уже в печёнках. Так что давай, герой-любовник, — Рыжий хлопает его по плечу, — намотал сопли на кулак — и вперёд на подвиги. — Пошёл ты, — отмахивается от него Валет, хоть и знает, что он прав. — И пойду! Как возиться с ними, охи-вздохи выслушивать, так это ко мне, — картинно ворчит Рыжий, поднимаясь со скамейки, — а как спасибо за совет сказать, то у них языки поотсыхают. Только и можете, что хамить. Мудачьё бессовестное! — последнюю фразу он выкрикивает уже с порога корпуса. Холодный октябрьский ветер волочит по земле опавшие листья. Валет видит, как Габи кутается в свою куцую курточку в тщетных попытках согреться. «Какое удачное совпадение, — думает он. — Сейчас я подойду к ней, предложу свою куртку, она оценит символизм ситуации, и мы наконец поговорим». Он успевает сделать четыре шага по направлению к девушке и её компании, когда видит, как какой-то парень накидывает Габи на плечи своё пижонское пальто, и она благодарно улыбается в ответ, тепло и ясно, будто впрямь искренне. Валет резко меняет траекторию своего движения. Оценить символизм ситуации приходится ему одному.

***

— Рыжий, я тебя умоляю, съебись к своим гостям и не стой у меня над душой! — зло восклицает Габи, уперев руки в бока. — Я справлюсь с приготовлением картошки и без тебя. — Ладно, чего орать-то?! Я просто предложил помощь. — Пятый раз за пятнадцать минут?! — А что такого? — удивляется он. — Мне просто неловко, что в день рождения моего парня ты вместо меня возишься на кухне с праздничным ужином. — Не неси херню! Иди лучше удели время Мертвецу и ребятам. От приготовления пары салатов я точно не перетружусь. — Ты же знаешь, что ты лучшая? — Ещё б ты что-то другое сказал. А теперь брысь отсюда! Оставшись одна, Габи убавляет огонь под кастрюлей с закипающей картошкой и усаживается на табуретку, устало прикрывая глаза. На самом деле все эти предпраздничные приготовления, в которых она сама вызвалась поучаствовать, неслабо вымотали её, но простая монотонная работа помогает не забивать себе голову дурацкими мыслями, так что девушка не жалуется. Она погружается в полудрёму, но её покой нарушает мерное постукивание трости о старый ламинат. — Добрый вечер, — тихо здоровается Стервятник. — И тебе того же, — Габи потягивается, прогоняя сонливость, и сосредоточивается на собеседнике. — Ты чего тут, а не пьёшь со всеми за здоровье именинника? — Там слишком шумно. Это утомляет. Захотелось урвать пару минут тишины. Я же тебе не помешаю? — Да сиди здесь сколько хочешь, мне-то что, — пожимает плечами Габи. — А ты чего тут? — пытается завязать беседу Стервятник. — Стерегу картошку, — кивает она в сторону кухонной плиты. — Благородно, — Стервятник извлекает из кармана портсигар и пододвигает его к Габи, предварительно достав себе самокрутку. — Будешь? — Накурить меня вздумал? — с подозрением щурится девушка. — Помилуйте, королева! Разве я позволил бы себе? — зубоскалит Стервятник. — Чистый табак. — С каких это пор в твоих самокрутках чистый табак? — С тех пор, как Ральф обзавёлся привычкой совать свой нос в чужие дела и, в частности, мои ящики с рассадой. — Так ты у нас подкаблучник? — веселится Габи. — Я бы назвал это взаимовыгодной договорённостью. — Типа, любой вопрос за ваш отсос? — Скорее, любой каприз за ваш отлиз, — невозмутимо парирует Стервятник. Габи хихикает, прикрыв рот ладонью, будто такая подробность чужой интимной жизни как римминг ещё может её смутить. Отсмеявшись, курят в тишине. Стервятник поглядывает на Габи. Не то чтобы жрёт взглядом, так, надкусывает. — Говори уже, — не выдерживает девушка. — Ходят слухи, что вы с Валетом расстались, — начинает Стервятник издалека. — Да, слышала что-то такое, — хочет отшутиться Габи, но всё же признаёт, что разговор с эффектом случайного попутчика ей сейчас не помешает. — Жаль, сама столь однозначной информацией не обладаю. — У вас временные трудности? Со стороны всегда казалось, что вы счастливы. Так почему бы вам просто не обсудить это? — Не знаю. Правда не знаю. Он меня обидел и разочаровал. И пока я не пойму, насколько сильно, не хочу ничего с ним обсуждать. — И каковы промежуточные результаты оценивания? — Хреновые, если честно. Понимаешь, он считает, что призван в мою бренную жизнь изменить её и меня к лучшему. А я считаю, что с таким мнением можно пойти нахуй. — Экзистенциальненько. Но разве сложно позволить мальчику поиграть в героя? — Вот своему и позволяй! — огрызается она. — А мне как-то не по кайфу знать, что он любит не меня, а собственное ссаное геройство. Сублимация у меня такая, видите ли. Может, меня вообще всё устраивает! — А тебя устраивает? Тебе самой никогда не хотелось всё изменить? — как-то неуверенно спрашивает Стервятник, и Габи понимает, что вопрос на самом деле ни разу не про неё, но виду не подаёт. — Может, и хотелось. Может, с тех пор, как связалась с ним, захотелось в разы сильнее. Но если что-то и менять, то именно самой, а не по указке какого-то самоуверенного мальчишки. Даже если ты его любишь сильнее, чем кого-либо. Когда один другого начинает перекраивать — это уже не отношения, а херня на постном масле. — То есть по-твоему, когда любят, делают всё, чтобы ты мог стать лучше и счастливей, но не требуют от тебя этих перемен? — Если это то, что тебе нужно было сейчас услышать, то да, — Габи заставляет себя состроить ободряющую улыбку, чтобы её слова не прозвучали слишком грубо. — Не сравнивай свои отношения с моими. Вы со всем справитесь. Если захотите, конечно. — А вы? — переводит тему Стервятник, смущённый неожиданной теплотой и поддержкой. — Да хер его знает. Поживём — увидим. — Мне, пожалуй, стоит вернуться к остальным. Спасибо за беседу. — Будешь должен, — говорит Габи вслед уходящему Стервятнику, чтобы понизить градус патетики. Он ничего не отвечает, но она отчётливо слышит его смешок. Габи смотрит, как Стервятник медленно бредёт по коридору, тяжело опираясь о трость, и наконец сворачивает в гостиную. За следующей дверью комната Рыжего и Мертвеца, а дальше, в самом конце коридора — Валета. Там наверняка ещё осталась полка в шкафу с вещами Габи, совместные фотки, пара её учебников, флакончик туши и, что самое страшное, самые светлые, умилительно-дурашливые воспоминания, въевшиеся хохотом под пожелтевшие обои. Девушка прячет лицо в ладонях и тяжело, прерывисто вздыхает. Из кастрюли с картошкой выкипает вода, разливаясь по всей плите мутной лужей. Габи определённо не справляется.