устанешь быть лирическим героем – так просто пообедать заходи

Строить отношения, здоровые и счастливые, занятие непростое, требующее времени и сил, но, в общем, весьма приятное, временами даже весёлое. Это, конечно, если с нуля. Потому что попытки возвести на руинах прошлой близости что-то устойчивое и жизнеспособное напоминают прижизненный пробник Чистилища. Приходится убеждать себя и партнёра, что там, за слоем боли и страха, ещё есть что-то стоящее безусловного прощения, приходится изо дня в день заслуживать право быть прощённым. На пятом десятке жизни Ральфу выпадает возможность убедиться в этом лично. Когда Стервятник предлагает ему приехать, Ральф говорит, что сможет только послезавтра. Это наглая ложь, бытовая, а потому бессмысленная, но таким образом он оставляет им обоим пространство для манёвра: за эти пару дней каждый сможет выдумать причину отменить встречу. Но то ли отсутствие фантазии передаётся половым путём, то ли чувства их более крепки, чем может показаться на первый взгляд — и в оговоренное время Ральф стоит у знакомой неприметной железной двери и, внутренне содрогаясь, поглядывает на пугающую россыпь букв «р». Стервятник открывает, едва Ральф касается звонка. Караулил под дверью, что ли? Он непривычно растрёпанный, бледный, накрашен гуще обычного, немного отощалый, но знакомый до болезненной внутренней дрожи. — Привет, — Стервятник слабо улыбается одной только тенью своей завораживающей, демонически клыкастой улыбки. — Я скучал. — Да, я тоже, — Ральфу кажется, что повисшая между ними неловкость вот-вот сконденсируется в полноценного третьего участника действа, настолько она ощутима. — Прости меня. Я вёл себя недостойно, глупо и по-детски. Мне правда очень жаль… — выпаливает Стервятник на одном дыхании. — Перестань, — перебивает его Ральф. — Тебе это страшно не идёт. Я понял, что ты раскаиваешься, и совсем на тебя не в обиде. Иначе бы не приехал. Так что, пожалуйста, давай не будем. — Хорошо. Но, если честно, дальше этой речи я не планировал сегодняшний вечер, поэтому не особо представляю, что мне делать. — Можешь, например, рассказать, что нового произошло за последние пять месяцев. — Это, по правде сказать, не то время, которое мне хотелось бы вспоминать. Хотя… Луис расцвёл. Хочешь посмотреть? — Конечно! Пока Стервятник хвастается своими многочисленными вазонами и их достижениями в сфере роста и цветения, взаимное оцепенение и перманентная тревога потихоньку отступает. Реплики становятся всё непринуждённей, расстояние — всё меньше. Оба постепенно отогреваются ненавязчивой близостью после пяти месяцев морозного одиночества. Случайные прикосновения перетекают в неловкие объятия, объятия — в быстрый, почти невинный поцелуй, за которым следует немного надрывный смех, какой случается, когда страхи и горести перестают безжалостно глодать нервы. Когда за окном сгущается влажная летняя ночь, Стервятник предлагает Ральфу остаться до утра. Тот настолько удивлён, что даже не пытается рассмотреть вариант отказа. Вопреки законам жанра, у них не случается бурного примирения в стиле среднего арифметического дешёвой мелодрамы и жёсткого порно. Оба понимают, что слишком эмоционально вымотаны даже для банальной дрочки на брудершафт. Оба позволяют себе не лезть из кожи вон, чтобы сделать всё как надо, а просто расслабиться и действовать по наитию. Спать они укладываются уже за полночь, но всё равно ещё какое-то время тихонько переговариваются, лёжа в темноте. Делить со Стервятником постель в прямом смысле этого выражения оказывается не очень-то удобно. Ральф полночи не спит, потому что боится неудачно пошевелиться и случайно задеть больную ногу парня. Но сама интимность ситуации очаровывает его настолько, что любой дискомфорт кажется незначительным пустяком. Утром Стервятник, ужасающе трогательный и юный без привычной тонны косметики на лице, протягивает Ральфу небольшую связку ключей. — Что это? — спрашивает Ральф, хоть и не настолько дурак, чтобы не понять самому. — Они от моей квартиры. Подъездная дверь, верхний замок и нижний, — перечисляет Стервятник, указывая на каждый ключ. — Я подумал, что они тебе пригодятся. — Я не возьму их, — отвечает Ральф и, заметив, как стремительно меняется в лице Стервятник, добавляет: — Дослушай меня, пожалуйста. Я не возьму их, не потому что между нами что-то не так, а потому что не хочу торопиться. Давай попробуем просто побыть в отношениях, нормальных, без надлома, а потом уже будем переходить к более сложным уровням. Это во-первых. А во-вторых, тебе не нужно пытаться привязать меня к себе при помощи каких-то символичных жестов типа этого. Я уже и так с тобой и никуда не денусь. А если вдруг захочу, то мы просто обсудим это. Договорились? — Да, — говорит Стервятник, но по его тону понятно, что сам с собой он договаривается о чём-то совершенно другом. Узнавать друг друга заново оказывается весьма увлекательно. Обнаруживаются до смешного простые факты, которые при прошлом темпе отношений были недостижимы, а теперь — только успевай замечать. Например, Ральф узнаёт, что волосы у Стервятника на самом деле вьющиеся, и ему частенько приходится выпрямлять их утюжком. Впервые застав парня за этим занятием Ральф не может сдержать смех, потому что Стервятник с кудряшками выглядит возмутительно мило. — Только попробуй как-то это прокомментировать, — угрожающе шипит тот, — и я тебе этот выпрямитель… — Не продолжай, я понятливый, — примирительно говорит Ральф, который в общем-то и не планировал ничего подобного. — Может, тебе помочь? — Чем? Моральной поддержкой? — иронично отзывается Стервятник. — Да я серьёзно! Тебе же самому неудобно. Давай хоть те пряди, которые сзади, выровняю. — А ты умеешь? — неверяще уточняет парень. — Умею. — Боюсь представить, при каких обстоятельствах ты обрёл этот навык. — Поверь, они куда менее интригующие, чем ты думаешь, — терпеливо обьясняет Ральф. — Большинство детей в моей группе — девчонки. В прошлом выпуске было так же. В позапрошлом, кажется, тоже. И этим девочкам часто требуется помощь в самых разных аспектах их жизни. Поэтому я умею заплетать косы, выпрямлять и завивать волосы и даже подбирать уходовые средства для проблемной кожи. — Я никогда об этом не задумывался, но ты был бы прекрасным родителем, — осмыслив услышанное, говорит Стервятник. — Давай лет через пять удочерим какую-то малышку? Такую же серьёзную, как ты, — продолжает он полушутливо. — И такую же вреднющую, как ты? — в тон ему отвечает Ральф. — Не думаю, что это хорошая идея. — Не хочешь заводить детей, потому что дети заводят тебя? — уже в открытую веселится Стервятник. — Господи, почему каждый разговор о детях сводится к шуткам про нашу разницу в возрасте, которая, к слову, не такая уж и большая, — сокрушается Ральф. — Не такая уж и большая?! Да ты буквально годишься мне в отцы! — Опустим этот факт. — Как скажешь, папочка, — наигранно-сладко тянет Стервятник, и они оба хохочут над гротескностью этой реплики. Ральфу ни разу не приходится пожалеть о том, что он решился сделать первый шаг к их со Стервятником примирению. Но он не может не признать, что ошибся, напророчив им «отношения без надлома». Стервятник так отчаянно пытается ему доказать, что изменился, и теперь между ними всё будет лучше и правильней, что сквозь эту отчаянность просвечивает больше страха, чем любви. От стремления Стервятника быть удобным и конвенционально хорошим партнёром Ральфу неловко и горько. Каждая бессмысленная уступка, каждое «решай ты, мне не принципиально», когда очевидно же, что на самом деле принципиально, делает почти больно. Наблюдая, как Стервятник растворяется в эти отношениях и будто перестаёт быть собой, Ральф чувствует себя распоследним мудаком. И самое ужасное, что все проявления чувств и заботы парень воспринимает как награду за свои бессмысленные старания на грани с самоистязанием и принимается за них с ещё большим усилием. Последней каплей становится сущая мелочь — судочек с обедом, который Ральф забывает взять с собой на работу. — Ну и что это такое? — спрашивает Ральф, скептично оглядев Стервятника, дожидавшегося его на крыльце интерната с небольшим пакетом в руках. — Это, — Стервятник протягивает ему пакет, — макароны и салат. — И что же они здесь делают? А главное, что здесь делаешь ты? — Ты забыл свой обед, и я решил привезти тебе его. Не голодать же тебе, — как ни в чём не бывало говорит Стервятник, игнорируя напряжённость ситуации. — Спасибо, конечно, но я бы не голодал. Попросил бы девчонок из столовой меня покормить. — А может, я не хочу, чтобы тебя кормили какие-то девчонки?! — Если что, под девчонками я имею в виду милейших женщин возрастной категории шестьдесят плюс. Уверен, что из-за них стоит устраивать сцену ревности? — Вдруг тебя на ровесниц потянет, — ворчит Стервятник. — Да и ты сам говорил, что готовят у вас тут не очень. К тому же, мне не сложно… — Нет, тебе сложно, — грубовато перебивает его Ральф. — Я же не слепой. У тебя осеннее обострение, и любые передвижения даются тебе куда труднее обычного. Так что переться сюда через полгорода тебе точно было сложно. И поэтому я считаю твой поступок идиотизмом чистой воды, а ещё… — он поднимает взгляд на ряд приоткрытых окон на втором этаже. — А ещё, пойдём-ка отсюда. — Куда? — безразлично спрашивает огорошенный его тирадой парень. — Не знаю. Главное, отсюда. На эту сторону выходят окна спален моих воспитанников, а мне не очень хочется, чтобы наша личная жизнь стала достоянием общественности. Ральф ведёт его к дубу у заброшенного корпуса, надеясь, что они не пересекутся там со Сфинксом. Хотя парная психотерапия им сейчас пришлась бы очень кстати. — Ну, ты закончил меня отчитывать, или тебе ещё есть что сказать? — спрашивает Стервятник, усевшись на рассохшуюся лавку, и Ральфа будто холодной водой обдаёт. — Извини. Это было по-мудацки. Я распереживался за тебя и наговорил ерунды, — рассыпается в извинениях Ральф, но при этом радуется, что Стервятник наконец перестал безропотно во всём с ним соглашаться. — Можно тебя обнять? — Да. — Ещё раз извини, — Ральф мягко привлекает парня к себе, и тот утыкается носом ему в шею, будто прячась от всего остального мира, так по-детски наивно, хотя он давно уже не юноша, и повидать успел столько, что другим и не снилось. — Я должен был сказать совсем не это. — А что же? — едва слышно бормочет Стервятник, так и не отстранившись. — Если б я знал, птичка, то давно бы уже сказал. Но я попробую сформулировать, — Ральф даёт себе несколько секунд, чтобы собраться с мыслями, и продолжает: — Я не говорю тебе этого, потому что старый дурак и не умею объясняться в чувствах, но я люблю тебя. И тебе не нужно казаться лучше, чем ты есть, не нужно заслуживать мою любовь. Я не разлюбил тебя, даже когда наши отношения переживали не лучшие времена, так с чего бы это могло произойти сейчас? Короче, прекращай, пожалуйста, эти свои великие подвиги во имя любви, особенно в ущерб своему здоровью. — Ну а как мне тогда проявлять свои чувства? — Да как хочешь! Но именно как хочешь, а не как нужно. Я и без этого всего в курсе, что небезразличен тебе. Вот как только увижу стену у тебя в подъезде, так сразу вспоминаю об этом. — Может, я просто подпись себе новую придумывал! — возмущается Стервятник. — Неубедительная отмазка, птичка, — Ральф легонько целует его в висок, — придумай что-нибудь получше. Проводив Стервятника, Ральф возвращается к себе в кабинет и застаёт у дверей пятерых своих воспитанников. — Это что за несанкционированный митинг? — спрашивает он. — А это ваша девушка приходила? Или жена? А может, любовница? — спрашивает самая бойкая девочка. — Ну и с чего вы взяли, что это была моя жена или, прости вас Господи, любовница? — Ральф едва сдерживает смех и мысленно благодарит высшие силы за стереотипность детского мышления. — Может, это была моя подруга? Или вообще сестра? — С подругами и сёстрами так не обнимаются! Вас Ванька видел за старым корпусом… Ой, — осекается она, поняв, что взболтнула лишнего. — Вот именно, что «ой»! Значит так, Шерлоки недоделанные, я сделаю вид, что не слышал, последней фразы, а вы чудесным образом забудете, что ко мне вообще сегодня кто-то приходил. Идёт? — Идёт, — нестройным хором отвечают поникшие ребята. — Тогда свободны. Или вы ещё не всё со мной обсудили? Ребята разбредаются по комнатам, а Ральф решает подняться на четвёртый этаж к Сфинксу. Не может же он не поделиться с товарищем этой историей. Увещевания Ральфа производят на Стервятника нужный эффект, и он действительно перестаёт изгаляться в попытках доказать серьёзность своих намерений. Теперь его любовные подвиги обходятся малой кровью. Он дарит Ральфу всякие безделушки вроде галстука, одеколона, часов. Часы радуют особенно. Не сам подарок, конечно, а слова, которые произносит Стервятник, вручая его. — Говорят, что часы возлюбленным дарить нельзя. Это, вроде как, к расставанию, — говорит Ральф как бы между прочим. — Глупость какая, — беспечно отмахивается парень. — Нам это не грозит. Мы уже пробовали разойтись. Не наш вариант, — и столько в нём в этот момент расслабленной уверенности, что Ральфа прошивает восхищением пополам с влечением, почти как в их первую встречу. Но некую смуту в их отношения эти часы всё же вносят. А всё из-за Сфинкса! Заприметив ральфову обновку, он, одобрительно присвистнув, говорит: — Нехилые тебе подарки Стервятник дарит! — А с чего ты взял, что это его подарок? — из праздного любопытства интересуется Ральф. — Не сам же ты себе их купил, — говорит Сфинкс с таким видом, будто ему приходится объяснять элементарные вещи. — Я вот чувствую, что меня сейчас завуалировано назвали нищебродом, но до конца осмыслить ситуацию не могу. — Не то чтобы нищебродом. Просто если кто из нас всех и может позволить себе эту покупку, то только Стервятник. Они ж стоят, как крыло от самолёта. — Ты-то с каких пор такой эксперт по ценам на часы? — Да у лордового отчима такие же. Лорд как увидел в первый раз, весь вечер причитал о том, какая бессмысленная это трата, и сколько месяцев мы могли бы на эти деньги жить, — Сфинкс вроде и жалуется, но говорить о Лорде без улыбки у него не получается. — Может, ты что-то путаешь? Мало ли сколько визуально схожих моделей часов. — Мне иногда кажется, что тебя в гугле забанили. Поищи, если интересно, минутное же дело. Конечно же, ему интересно: для того, чтобы раздразнить ральфово любопытство, хватает и двух слов. Когда он всё же отыскивает нужную модель часов и ценник на неё, то, кажется, впервые в жизни проникается концепцией классового неравенства. Ральф, безусловно, догадывался, что наследство, доставшееся Стервятнику от бабки с дедом, измеряется числом с внушительным и почти пугающим количеством нулей, и то, что парень живёт в крошечной однушке в не лучшем районе — акт протеста, а не вынужденная мера; но столкнуться с этим фактом почти что лицом к лицу ему приходится впервые. Это осознание ничего принципиально не меняет, но определённую неловкость всё же вносит. — Я тут подумал. Спасибо тебе, конечно, за подарок, — говорит Ральф, снимая с запястья часы, — но носить я их не буду. Так что возьми. — Не понравились? — спрашивает Стервятник расстроенно. — Так чего ты сразу не сказал? Поменяли бы на другие. — Не в этом дело. Просто мне некомфортно принимать от тебя настолько дорогие подарки. — Месяц назад тебя это не волновало. Интересно, кто тебя натолкнул на эти розмыслы в сфере экономики? — ощеривается Стервятник. — Не важно. Но правда, если в следующий раз захочешь меня порадовать, сделай это с меньшим размахом, — как можно мягче отвечает Ральф. — Ну уж нет! — Стервятник только больше заводится. — Ты сказал мне проявлять чувства так, как хочу. Я это и делаю. По-другому не умею. Будь добр, как-нибудь с этим смирись и не указывай, как мне тебя любить. Я и сам неплохо справляюсь! — Ну извини. Просто как-то неожиданно и странно в сорок лет ощутить себя содержанкой, — ворчит Ральф больше для проформы, ведь крыть ему нечем. — Что за богомерзкое выражение?! И этому человеку вверяют воспитание детей! — притворно ужасается Стервятник, развеселённый тем, что одержал безоговорочную победу в этой дискуссии. — К твоему сведению, в нашем случае правильно говорить не «содержанка», а «альфонс». Между прочим, многие стремятся к этому гордому званию. А тебе даже усилий прилагать не пришлось! — И за что мне такое счастье? — Ральф вроде иронизирует, но улыбается мягко и по-доброму, любуясь неравнодушным, резким, острым на язык, и именно поэтому очаровательным Стервятником. К зиме всё налаживается окончательно. Будто с первым снегом спадает нервозность, сглаживаются острые углы. Ральф почти сутками пропадает на работе, потому что в конце года приходится заполнять уйму документации. От того их встречи со Стервятником становятся куда реже, но даже это не создаёт больших проблем. С вынужденной разлукой они справляются посредством телефонных звонков и переписки. Стервятник присылает гениальные в своей абсурдности сообщения, в которых пересказывает приключившиеся с ним истории, вроде «какой-то пацан попросил продать ему три розы, упакованные в целлофан. выпинал его на улицу, пусть подумает о своём поведении» или «играли с Лордом в покер, я выиграл у него банку маринованных огурцов. ты же ешь такое?» — и от каждого подобного сообщения Ральф чувствует, как внутри мягкими волнами разливается тепло. Наверное, по совокупности всех этих причин он и теряет бдительность. — Как думаешь, может, мне стоит сменить имидж? — спрашивает Стервятник. — В каком смысле? — они смотрят фильм, ненапряжную французскую комедию, и Ральф настолько увлечён сюжетом, что не сразу вникает в суть вопроса. — Например, выглядеть более жизнеутверждающе. — Зачем? — А тебя разве устраивает, что я… ну… такой? — Что ж, — вздыхает Ральф и ставит фильм на паузу, — я малодушно надеялся, что нам удастся избежать этого разговора, но, видно, не судьба. — Ты о чём? — изображает недоумение Стервятник. — Не пытайся казаться глупым. Получается неестественно. — Какой ты дотошный, когда не надо! Ну и что ты хочешь от меня услышать? — А что ты хотел мне сказать этим разговором? — Ральф понимает, что по-хорошему этот разговор стоит вести в совсем других тонах и выражениях, более бережно и осторожно, но он застигнут врасплох не меньше самого Стервятника: его впервые подпускают так близко к сокровенному, пусть и через завуалированные формулировки. — Я просто подумал, что тебе должно быть довольно некомфортно состоять в отношениях с человеком, который так сильно зациклен на своём прошлом. И я готов попытаться что-то изменить, если тебе от этого станет лучше, — Стервятник, растерянный и ломкий, смотрит куда угодно, только не в глаза, говорит тихо и отрывисто, совсем не похоже на привычные тягучие интонации, так что Ральфу почти физически больно видеть такую его уязвимость. Этот вечер превращается в прогулку по минному полю: один неверный шаг — и выбраться живыми не получится. Ральфу хочется немедленно прекратить эту беседу, сделать вид, что ничего такого не было и никогда к этому не возвращаться. Но это было бы предательством: раз Стервятник нашёл в себе силы всё это затеять, Ральф обязан соответствовать. — С тобой действительно иногда непросто. Это отчасти связано и с твоим прошлым, — Ральф берёт Стервятника за руку, оглаживает костяшки большим пальцем. Такая простая уловка: ненавязчивым касанием обозначить, что даже в самой сложной ситуации ты не напротив, по другую сторону, а рядом. — Но то, как ты справляешься с утратой и как долго скорбишь по близкому человеку — это твоё личное дело, и я никогда не посмею в это влезть. Если ты решишь, что готов что-то изменить в своей жизни, я постараюсь помочь тебе в этом. Но я не жду от тебя этого и, тем более, не требую. Это было бы совсем по-скотски. — Одна моя знакомая сказала мне примерно то же самое, когда я спросил у неё совета. — И чего было не послушать мудрую женщину? — Я слушал. Но, похоже, не услышал, — Стервятник улыбается, пусть и немного горько. — Тогда услышь меня. Я люблю тебя со всей твоей болью и скорбью. Она неотделима от тебя, я это принимаю, и поэтому не хочу тебя менять. — Вот как можно быть таким идеальным? — прекращает Стервятник это неловкое выяснение отношений. — Ну какой же я идеальный? Старый, нервный трудоголик, — отшучивается Ральф, и Стервятник, смеясь, целует его. Утром по пути на работу Ральф обнаруживает в кармане своей куртки уже знакомую связку ключей. В этот раз у него нет ни одного повода отказаться от неё.