Бессмертие архимага

      Его жрали.       Жрали его медленно, не торопясь. Смакуя. Неспешно перемалывая кости пилообразными зубами, разрывая мышцы и сухожилия, сдирая кожу и выпивая кровь. Он должен был умереть от такого. Любой должен был.       Но он не умирал. Он давным-давно был мёртв.       Мертвецы чувствуют боль так же, как и живые. Чувствуют они и голод, и холод, и жару. У них могут треснуть кости и вытечь глаза, и они точно так же могут кричать и хрипеть, когда сил на крик уже не остаётся.       Единственное, чего мертвецы не могут – умереть.       Его тело – тонкое тело души – тут же возвращалось в исходное состояние, и тут же всё начиналось вновь. Повторялось раз за разом, бессчётно. Его жрали, и это было очень больно.       Невероятно больно. Чудовищно. Боль не была тем словом; нет в человеческом языке слов для нестерпимости тех чувств, что испытывал он. Когда человеку случается испытать подобное при жизни, его сознание отключается за секунды.       Но мертвецы не скованы ограничениями физического тела, они не видят снов и не умирают от шока. Их можно пытать целую вечность.       И их пытают. Здешнему богу всегда приятно, когда в его бездонную глотку попадает ещё один мертвец.       Говорят, что человек обладает свободой воли, неотъемлемым правом выбирать. Но когда ты по шею вморожен в ледяной пласт, не в силах пошевелить чем-то, кроме языка и глаз, когда перед глазами нет ничего, кроме чёрного зева, вечно голодного зубастого рта, безостановочно пережёвывающего тебя – где тут может остаться свобода? Что может выбирать тот, кого жрут?..       Ничего, сказал бы кто-то. Нет там никакой свободы. Она утрачивается перед лицом внешней силы. Под действием абсолютно непреодолимых обстоятельств человек бесконечно податлив. В этом полном безволии личность его предельно умаляется, асимптотически стремясь к утрате собственной экзистенции.       И в отношении кого-то другого, в отношении всех остальных людей этот кто-то, может быть, оказался бы прав.       Но тот, кто был подвешен в ледяной толще кверху ногами, никогда не относил себя к числу всех. Он верил в себя и собственную исключительность. Он был человеком больших талантов и стальной воли и никогда бы не признал над собой чью-то волю. Даже волю бога.       И он твёрдо знал, что всякий разум может быть свободным.       Один. Два. Три. Четыре. Пять. Он считал, считал про себя, считал секунды, концентрируя все силы сознания на этом, забывая про всё остальное.       В конечном счёте всех этих нестерпимых мук ведь не существует. Болеть нечему, это лишь привычка сознания, дополнительно подкреплённая извне. А своим сознанием управлять должен он сам.       Пятьдесят девять. Шестьдесят. Шестьдесят один. Прошла минута. Минута, наполненная невыразимым, непредставимым страданием; можно стиснуть зубы, но изнутри всё равно рвётся крик. А впереди – ещё одна, такая же, невозможно-длинная минута. А за ней ещё одна.       А за ней – ещё.       Он бессчётное количество раз сбивался, начинал заново. Он не умел медитировать при жизни и никогда не учился этому. И очень сложно научиться чему-то, когда в каждую часть тела неотступно вгрызается страшная режущая боль.       Тяжело абстрагироваться от мира, когда мир тебя жрёт. Очень тяжело.       Почти невозможно.       Но он был настойчив, и у него было время. Очень много времени.       Других людей здесь варят живьём, травят зверьми, сжигают огненными ливнями и жарят на сковородках. Здесь они корчатся и истошно орут, пытаются спастись от муки, что терзает их постоянно, ежесекундно. И всё же их участь не так ужасна, потому что у них есть надежда.       Некоторых – там, высоко вверху – эта глотка отпускала. Некоторые, окончив свой срок, уходили наверх. Но здесь, внизу, на освобождение надеяться мог мало кто.       И уж точно не он.       Было в году ещё несколько дней, когда затихала вся система. Умолкали стоны людей, угасало жаркое пламя и переставали работать изощрённые пыточные механизмы. Но к нему это тоже не относилось, о нет.       Слишком глубоко он находился. Его ждала только тьма, боль и вечный скрежет зубов.       В часе шестьдесят минут. Три тысячи шестьсот секунд. Час вытерпеть невозможно. Час бесконечно длинен. Но боли не существует, о ней не надо думать. Думай лишь о счёте. О числах, мелькающих в сознании.       В сутках двадцать четыре часа. В году триста шестьдесят пять суток. Восемь тысяч семьсот шестьдесят часов. Тридцать один миллион пятьсот тридцать шесть тысяч секунд, и каждая наполнена болью.       Вечность была бы более коротка.       Другие сходят с ума. Многие сходят, превращаются в орущих безумцев, в чьём воспалённом разуме не остаётся места ни для чего, кроме нестерпимого страдания. Уже не люди, но бледные тени человеческих существ. Человек здесь – не более чем корм для вечно голодного бога, батарейка, из которой необходимо вытянуть максимум энергии.       Но как бы ни пытали человека, какие бы муки ни причиняли, у него остаётся свобода. Он может смириться и принять всё, что делают с ним... а может продолжить борьбу, если у него достанет на то сил.       У других недоставало. Но он не был другим. Подлинно великий дух может контролировать себя сам, и он контролировал, побеждая бога и себя самого. Отстраняется, притухает сознание, разум лишается чувств и мыслей; всё, происходящее вокруг, кажется дурным, тяжёлым сном. Это неприятный, очень неприятный сон, от которого нельзя избавиться, нельзя проснуться... но это только сон.       Всё исчезает. И только одно остаётся в голове, только одна повторяющаяся мысль, медитативная мантра, удерживающая сознание в целости. Краеугольный камень, над которым он, растерявший всю остальную власть, всё ещё властен.       Семьсот три миллиона семьсот сорок две тысячи шестьсот пятьдесят семь. Шестьсот пятьдесят восемь. Пятьдесят девять. Стучит метроном, отсчитывая мгновения вечности. Меняются цифры.       Он по-прежнему мёртв, вморожен в лёд у самого дна мироздания. Глубже – только самый центр. Только не знающая усталости пасть безжалостного бога.       За годом проходит год. Потом ещё один. Ещё.       Десять лет. Двадцать. Сорок.       А впереди – по-прежнему вечность.       ...И вдруг в какой-то её момент что-то изменилось. Оскал зубов отступил, но в самую сущность разума, в связующий центр всего словно вонзился бурав – сбивающий со счёта, заставляющий обратить на себя своё внимание.       – У ТЕБЯ ЕСТЬ НЕЗАКОНЧЕННОЕ ДЕЛО, – прогрохотал Голос, шедший отовсюду вокруг. – ПРИШЛО ВРЕМЯ ИСПОЛНИТЬ ОБЕЩАННОЕ.       А затем лёд вокруг раздвинулся и его стрелой выметнуло наверх, к далёкому багровому небу.       – И ты...       – Ну разумеется, – обезоруживающе сказал Гарри. – Я должен.       Гермиона тяжело вздохнула и прижалась к его плечу. Она не хотела, чтобы он уходил на войну. Если бы речь шла о чём другом, она бы, может, пошла вместе с ним.       Но речь шла именно об этом. На войне с демонами Гермионе Грейнджер, главе бюро распределения домашних эльфов, делать было абсолютно нечего. А вот Гарри Поттер – дело иное.       Война началась. За экраны телевизоров она пока не выплеснулась, никто не грозил ни Англии, ни вообще Европе, но всем было понятно – началось. Многомиллионная орда куклусов буквально захлёстывала Африку, и правительства всех стран мира спешно собирали войска и вызывали новейшую технику с Сибирского объекта.       Си-Эн-Эн сообщал всю информацию в прямом эфире, новостные выпуски выходили каждые несколько часов. За продвижением армии полумертвецов наблюдали со спутников и дронов, весь эфир полнился фотографиями и видеороликами. Пока выходило так: орда исторглась откуда-то из Экваториальной Африки, и сейчас двигалась на юг и север. Центральноафриканская республика уже пала, Замбия – почти пала, и гигантская армия спешно двигалась ещё южнее, к Зимбабве.       Сопротивляться в захваченных странах было попросту некому. Большая часть людей бежала, оставляя дома и земли. Это было вполне разумным шагом с их стороны, учитывая, что воевать им предстояло с нечистой силой, и победить её они не могли никак. Боестолкновения были почти случайными, ни о каком организованном сопротивлении речи не шло.       А вот Зимбабве собиралось как-то обороняться. Ангола и ЮАР присылали свои войска и отчаянно звали на помощь весь остальной мир.       Весь остальной мир хранил пока угрюмое молчание. Над большей частью Центральной Африки, над Руандой и Угандой, Заиром и Бурунди сгустилась непроницаемая облачная пелена. Спутники были слепы, у посланных дронов просто обрывался сигнал... и, конечно, живых людей отправлять туда никто и не думал. И с разведданными имелась большая проблема.       – И скоро тебе отправляться? – тихо спросила Гермиона.       – Послезавтра, когда у них там место освободится. Мы оставляем здесь ограниченный контингент, и...       Гарри осёкся. Не о этих подробностях сейчас говорить стоило.       – Ну чего ты? – ласково спросил он, обнимая жену. – Я же Гарри Поттер, помнишь? Избранный. Наследник Дамблдора. За меня не надо бояться.       – Не в тебе дело, – неожиданно ответила Гермиона, пихая его в бок. Гарри аж закашлялся. – Ишь, нашёлся герой. Тут с демонами воевать собираются! Десятки миллионов! Всей этой армии может не хватить!       – Ну нет, – мягко возразил он. – Мы всё-таки к этому готовились. Даже я чуть-чуть участие принимал.       – Десятки миллионов, Гарри!       Гарри машинальным движением потёр лоб. Что он мог сказать? Всё это было правдой, и он понятия не имел, как они собираются воевать с такой армией. Какой-то план вроде был, но его в подробности не посвящали. Недостаточная у него для того должность была.       Поэтому он сказал лишь то, что от века говорили своим жёнам все мужья, отправлявшиеся на фронт.       – Не беспокойся. Всё будет хорошо.       Как ни странно, это помогло. Гермиона уткнулась носом ему в шею и успокоилась. Гарри гладил её по волосам, и думал почему-то о том, что со школьных лет причёска у Гермионы стала куда как аккуратней.       Просидели они так десять минут или полчаса, предаваясь невесёлым размышлениям, а потом трезвон дверного звонка заставил их встряхнуться.       – Кого ещё нелёгкая несёт? – пробурчал Гарри, с неохотой вставая.       ...За дверьми стояли Рон с Лавандой, и оба улыбались до ушей.       – Привет! – затараторил Рон, суя ему тортик. – Помнишь, обещал, что зайду? Вот, зашёл, пока ты ещё не уехал! У нас новость есть, такая, что... ух!       Гарри невольно улыбнулся. Казалось, война отодвинулась куда-то далеко, и он вновь вернулся в свои школьные годы. Эти двое выглядели такими жизнерадостными, будто...       Будто к ним эта война отношения никакого не имеет, напомнил подленький голос внутри. Не им же умирать. Квиддичных игроков в списках мобилизации нет.       Пока нет.       Гарри усилием воли отогнал нехорошие мысли. Не об этом думать надо!       – О, Рон! – выглянула из глубин дома и Гермиона. – А чего это ты такой жизнерадостный? Первое место заняли, что ли?       – Да не, это-то тут причём! – отмахнулся тот. – Тут, короче... ну, в общем...       – Я ребёнка жду! – выпалила Лаванда, едва успев снять пальто. Рон демонстративно насупился. – То есть... мы ждём.       – О, – только и сказал Гарри, несколько ошарашенный. – Ну... поздравляю. Это ты прям неожиданно.       И правда неожиданно. Казалось, что дружба с Роном поутихла, но вот он здесь – и тут же нахлынули воспоминания. Они ведь совсем недавно закончили школу; сдав ПАУК, сидели вместе в «Трёх мётлах», пили сливочное и весело смеялись. Никто из них не ощущал себя ни взрослым, ни готовым к жизни взрослого.       А тут нате, уже ребёнок.       Гарри подумал ещё о своих родителях, вспомнил, что они были ещё моложе, когда у них родился он... и стало как-то тоскливо. Быть старше своих родителей – это, знаете, совсем невесело.       Но Рон не унывал. Рон ворвался в гостиную ураганом, бурно оценил перемены в дизайне, выплеснул поток свежих новостей (они с Лавандой покупают домик; его команда продвинулась в общем зачёте; Билл поехал на Плонет, исследовать вымерший город Родзенгар; Лаванду собираются переводить в другое место, потому что на предприятии внедряют новое, высокоэффективное оборудование, и теперь одна фабрика может обойтись меньшим числом волшебников) и вообще всячески развеивал мрачную атмосферу.       – А я на войну иду, – хмуро сказал ему Гарри, внутренне почти протестуя против такой несерьёзности. Рыжий Уизли усмехнулся и хлопнул его по плечу.       – Да не боись! Волдеморт тебя не убил, и демоны не смогут!       – Я не за себя боюсь, – въедливо и недовольно уточнил Гарри. – Рон, ты вообще понимаешь, что война на носу, а ты тут шутки шутишь? Некогда нам веселиться.       Рон, посерьёзнев, убрал руку.       – Почему некогда? Ой, война, ой, мы все умрём, давайте теперь все ходить с таким видом, как будто у нас запор! Так? Чё ты такой грустный, я понять не могу? Сам живой, родные, друзья тоже живы-здоровы, всё хорошо – радоваться надо!       – Не все в такие моменты радоваться могут, – сказал Гарри. Добавлять это было нечестно, но он всё-таки добавил: – Не тебе же на войну идти.       – Ну да, – в тон ему согласился Рон, – не я же силу Дамблдора получил.       Гарри хмыкнул. Справедливо.       – Ладно, – примирительно поднял руки он, – пошли-ка лучше...       – Ребята! – напряжённо позвала из соседней комнаты Гермиона. – Сюда, быстро! Тут важное передают!       В соседней комнате стоял телевизор – в основном идея Гермионы, он к просмотру фильмов и ток-шоу был достаточно равнодушен. Для новостей же хватало и газет.       Но сейчас уследить за постоянно обновляющейся информацией не могли никакие газеты. На телевизионном экране (экран был выпуклый, земных технологий) была карта Южной Африки.       – Только что сообщили. Судя по данным аэроразведки, объединённая армия Зимбабве, Анголы и ЮАР, только что потерпела поражение. Битва завершилась в считаные часы.       Картинка сменилась: теперь это было видео, снятое высоко летящим беспилотником. Снизу, в разрывах облаков, виднелась земля и люди, движущиеся по ней подобно муравьям. А над ней – и всё же сотней метров ниже беспилотника – летели огромные извивающиеся змеи, выдыхавшие облака чёрно-зелёного дыма.       Картинка ещё сменилась: новое видео, кажется, было снято на ручную видеокамеру. Изображение тряслось – владелец явно куда-то бежал, – но можно было разглядеть, как ядовитые облака опускаются вниз, окутывают людей, как люди кричат и расцарапывают себе горло.       На заднем плане слышалась беспорядочная стрельба.       – Это Курильщики, демонические драконы, – пояснил ведущий. – Они летают за счёт естественного антигравитационного органа и выдыхают ядовитый газ. Под его воздействием люди сходят с ума, перестают понимать, где находятся; задохнувшиеся становятся нежитью.       Картинка опять сменилась. Показав ещё несколько коротких видео, ведущий стал пояснять, каковы могут быть дальнейшие планы армии демонов.       Гермиона с ужасом смотрела, как страны одна за другой покрываются красной штриховкой. Журналист прямо говорил, что ни одно государство региона не имеет шансов хотя бы замедлить натиск демонов и нежити.       – Давайте о другом чём-нибудь поговорим, – слабо предложила Лаванда. – Гермиона, переключи пожалуйста...       Та не ответила, и Гарри сам щёлкнул пальцами, переключая канал.       На втором канале шло то же самое. На третьем обсуждали экстренное заявление премьер-министра. На четвёртом мышонок бил огромной кувалдой невезучего кота.       Однако разговор к другому перейти уже не мог.       – Да... – протянул Рон, потирая затылок. – А ведь это всё из-за Того-Кого... Волдеморта, то бишь. Поднабрал силы, во как всему миру напакостил. Надо было его ещё тогда поймать!..       – Как, интересно? – сердито спросила Гермиона, не поворачиваясь к нему. – Могли бы, поймали.       – Как мне не хватало этого твоего тона, ты не представляешь, – вздохнул Рон. – Но правда, эту проблему надо было решать в зародыше.       – Кто бы заранее-то знал, – Гарри хмуро пожал плечами. – А сейчас...       Из кабинета донёсся приглушённый писк магографа. Не требовалось быть гением, чтобы догадаться, по какому поводу его вызывают.       – Надеюсь, они не хотят сорвать меня прямо сейчас, – вслух понадеялся он. – Подождите, я отойду на минутку...       Наконец-то это случилось, устало подумала Джемма Фарлей. Да уж пора бы! Восемь лет ждали и всё-таки дождались.       Подумать только, она этому даже радовалась. Кончится наконец-то вся эта тягомотина, вся эта невыносимо липучая рутина, заедавшая её с каждым годом всё больше. Она ведь даже хотела уйти как-то, когда её терпение кончилось. Серьёзно, хотела.       Но к тому моменту маховик уже набрал обороты, структура управления наладилась, и внезапно выяснилось, что уйти с Сибирского объекта не так-то просто. Слишком ко многим секретам она была допущена как секретарь архимага, слишком много знала. Самому Креолу было, конечно, плевать, но за безопасностью объекта следили другие люди.       И без энной доли подписей в обязательствах о неразглашении отпустить её никуда не могли. Магических обязательств, естественно. А то и вовсе предложили стереть память.       Вход – цент, выход – доллар. В общем, Фарлей посмотрела-посмотрела на добрых дяденек из службы безопасности и решила, что всё-таки постарается продержаться до конца.       Официальной её должностью была именно секретарская, при Креоле. Фактически же она была его заместителем и вынужденно занималась целой уймой всяких дел. Креол был ответственен за все противодемонические разработки и их внедрение и возглавлял соответственно демонологов и артефакторов. А Фарлей...       Джемма Фарлей была при нём справочником. Человеком, которого всегда можно спросить, который всегда в курсе всего, знает, что где находится и чего кому следует делать. Она совмещала графики работы артефакторов и плонетских рабочих, контролировала поставки магически активных материалов, добивалась компромисса между возможностями волшебников и запросами военных и делала многое, многое другое.       Когда кому-то для какой-то особо важной работы был нужен Креол – он обращался к Фарлей. Когда кто-то не был удовлетворён качеством работы подчинённых Креола – он писал гневное письмо Фарлей. Когда техномаги Доктора Олби снова срывали сроки сдачи в эксплуатацию очередной фабрики – они уведомляли Фарлей, и та, накручивая на палец локон, думала, куда перебросить освободившихся людей... или устраивала им внеочередной отпуск. Джемма Фарлей была отчасти управленцем-супервайзером, отчасти специалистом по материально-магическому снабжению, отчасти бухгалтером и интендантом.       И ещё немного писателем.       У неё не было отпусков и почти не было выходных. Она не помнила, когда последний раз виделась с семьёй. За последние четыре года ей не приходилось отмечать праздники, и она забывала про свой день рождения.       Джемма Фарлей. Двадцать семь лет. Нет ни хобби, ни личной жизни. Зато есть работа, и какая; сам Гарри Поттер, пожалуй, позавидовал бы. Крупнейший проект человечества, и она в нём – один из важнейших винтиков, связующих узлов. По сути она стояла у самой вершины власти: выше были только правители ведущих стран и Великие волшебники. Уже с министрами она говорила на равных, а порой могла и приказывать.       Причём это всё выходило как-то само собой, помимо (если не вопреки!) её желаний. В естественно-рабочем порядке.       Она работала если не на износ, то близко к тому, и она знала это. Сначала она боялась, что станет второй МакГонагалл, замужем за работой, потом её это перестало волновать. Слизеринская часть её натуры – в те редкие моменты, когда она поднимала голову – была очень собой довольна.       И всё же вознесение до властных вершин было в куда более значительной степени делом случая и удачи, чем её труда; как пришло, так могло и уйти. И Джемма Фарлей, если быть откровенной, ждала этого с нетерпением. Рано или поздно проект должен был чем-то завершиться.       Ну и вот.       ...Сейчас девушка лежала в глубоком кресле, что разместилось среди цветов в саду коцебу. С объявлением войны её обязанности резко сократились; она занималась подготовкой к, но войной занимались уже военные, а к ним она отношение имела постольку-поскольку.       Очки слегка дрогнули; перед глазами повис новый значок. Фарлей усталым движением мазнула глазами сверху вниз, открывая письмо. И, подавив вздох, вызвала Креола.       Тот отозвался почти сразу, радостный и воодушевлённый.       – «Париж» ещё не готов, – сообщила она. – Завершить установку бронепластин они могут за семьдесят два часа, но там ещё не закончен контур про...       – И сколько демонологов им надо? – недовольно перебил её Креол.       – Чтобы ввести в строй через месяц... сейчас... пятнадцать.       – А, ну пусть, – успокоился маг. Цифры были не критичные. – Это ерунда, мелочь на общем фоне. Ещё что-то?       – Нет, всё.       Креол отключился. Фарлей лёгким движением головы вернула очкам прозрачность. Земля под ногами слегка содрогнулась – то в воздух поднимался «Вашингтон». Антигравитационные движители, как предполагалось, не должны были колебать поверхность, но слишком велика была масса супердредноута, слишком на большом количестве опор стоял он.       Машины перебазировались в места своей постоянной (по крайней мере, предполагаемой постоянной) дислокации, на военные базы соответствующих стран. Там на них должны были погрузиться войска со всей их амуницией, а потом... наверное, они должны были отправиться на юг. Фарлей не была в курсе.       Тремя днями ранее отсюда уже вылетела «Москва»; «Алкуса Рейко» комплектовался прямо здесь, потому что экипаж его состоял из плонетцев; следующим на очереди был «Лондон».       Именно на «Лондоне» предстояло воевать двадцатисемилетней Джемме Фарлей.       То есть не в буквальном смысле воевать: она не была ни целителем, ни боевым магом, да и демонологом очень посредственным – в конце концов, за последние несколько лет ей выпадало очень немного шансов попрактиковаться. Нет, ей предстояло делать там примерно то же, что и сейчас. Супердредноут – это боевая машина гигантских размеров, и кто-то должен там командовать и отвечать за ведение административных дел.       Помощник командира по вопросам погрузки-выгрузки и служебным делам. Примерно так называлась её новая должность, и Фарлей почему-то очень интересовал вопрос, будет ли родная страна присваивать ей воинское звание. Машина-то была военной, и все эти руководящие должности должны были занимать офицеры.       ...Солнце на миг заслонила треугольная тень супердредноута. «Вашингтон» летел прямо на север: через полюс здесь было ближе. Фарлей невольно задумалась, переживёт ли вся эта техника хотя бы первую встречу с архидемонами.       Да, технология не уступает магии, магия не уступает технологии... но это так, теоретически говоря. Если взять в пределе. А так они очень серьёзно друг от друга отличаются, и имеют ярко выраженные сильные и слабые стороны. Нъярлатхотеп воевал с Плонетом – и техногенная цивилизация сумела создать средство против него. Супердредноут, чудо техники.       Но остальные архидемоны мало похожи на Нъярлатхотепа! Каждый из них уникален, против каждого нужны свои, особые методы! Земля понастроила гигантских машин, но...       Но вообще это была не её забота. Точнее, была бы не её забота, если бы она не отправлялась на войну на одной из этих самых машин.       Джемма Фарлей мрачно вздохнула.       Над гладью Тихого океана на высоте шесть с половиной миль парил тускло-серый Боинг Б-52. Боинг Б-52 был стратегическим бомбардировщиком Соединённых Штатов, то есть самолётом, способным нанести ядерный удар на другом континенте.       Это был заслуженный самолёт. Ему было более сорока лет, он успел повоевать и во Вьетнаме, и в Персидском заливе. Здесь он находился не один: его сопровождали два «Бумеранга», идущие чуть выше него.       Сопровождение было не необходимостью, но предосторожностью, исключительно на всякий случай. Штурман воздушного судна сверился с картой в планшете и сказал в микрофон несколько слов. Командир кивнул – скорее себе, чем кому-то ещё – и протянул руку к тумблерам приборной панели. Губы его едва заметно шевелились, отсчитывая секунды.       Спустя четверть минуты он щёлкнул одним тумблером. Самолёт чуть сменил курс, повернулся – и через пару секунд последовал второй щелчок. За ним – третий.       С пилонов «Стратосферной крепости» сорвались три обтекаемых цилиндра, слегка похожих на ракеты. Только направлены были эти «ракеты» вертикально вниз и сейчас, пронзая облака, стремительно мчались к воде, ускоряемые супергравитантами.       Это были изделия B98, одна из последних разработок американского военпрома. Предыдущая разработка, B90, свет так и не увидела, и только контакт с Плонетом и последующие события заставили военных продолжить развивать это направление.       B98 была атомной глубинной авиабомбой, корректируемой по спутнику. Во времена Холодной войны подобными штуками предполагалось глушить советские подлодки, но эта модификация разрабатывалась совсем с иными целями.       Ибо на глубинах, которых ей требовалось достичь, никаких подлодок быть не могло.       Боинг Б-52 был уже далеко, когда под водой вырвалась на свободу ярость мегатонн. Через полторы минуты на поверхность океана поднялось настоящее облако пены, пошла мелкая кольцевая рябь.       Да ещё всплыл почему-то странный предмет из прозрачного янтаря, похожий на маску аквалангиста.       ...В это же самое время где-то в самом сердце ледяного безмолвия Антарктиды супердредноут «Москва» наконец завершил бурение и теперь медленно опускался вниз. Мощнейшие прожектора освещали ему дорогу и всё равно могли охватить лишь небольшую часть вскрывшейся полости.       В миллионолетнем Антарктическом щите была проделана дыра диаметром в пять километров и глубиной по меньшей мере в полтора! Но прятавшийся внутри уродливый город был ещё больше; далеко уходя под лёд и вглубь земли, он простирался по огромной площади.       В первый и последний раз за бесчисленные миллениумы на него упали лучи слабого полярного солнца. Упали, высвечивая слабо курящиеся подземными парами конусообразные отверстия, русло оледеневшей древней реки и мерзкие каменные извивы древних построек. В первый и последний раз меж обломанных колонн, криволинейных башен и циклопических плит противно засвистал ветер, несущий по звездообразным площадям и террасам липкий белый туман.       А потом «Москва» извергла веерную дезинтеграционную волну! Энергетический импульс ударил во все стороны, разрушая молекулярные связи вещества! Корпускулярная пыль поднималась вверх радужными султанами, медленно оседала вокруг.       Она не успела ещё осесть, когда системы управления огнём сфокусировали синтезаторы и несколькими точечными импульсами довершили разрушение. Миниатюрные киберы, парящие вокруг супердредноута, облетели вокруг, транслируя изображение на экраны командного центра.       Тем не менее это был ещё не конец. Из бортов чудовищной боевой машины выдвинулись короткие жерла большого калибра. Машина чуть вздрогнула, и...       Вспышка!!!       ...Вниз ринулось целое море огня! Сверхтяжёлые плазмометатели обрушили тысячеградусный ливень на пристанище древнего зла!       Потоки плазмы затопляли подземные ходы, выжигали все до последней пещеры. В страшном огне плавился камень гор и исходили паром вековечные ледники; на какой-то момент видимость за бортом стала абсолютно нулевой!       – Думаю, этого достаточно, – сказал наконец командир «Москвы», генерал-лейтенант Мечников. – Прекратить огонь.       ...Джон Маккейн удовлетворённо выслушал доклад и свернул окошко конференц-связи. И они, и русские со своей задачей справились.       – С одной проблемой покончено, – удовлетворённо объявил он. – Империя нанесла ответный удар! Теперь мы должны позаботиться о главном. Как у вас, мистер Абрахам?       Министр энергетики США, толстый человек ближневосточной внешности, суетливо кивнул, открывая карту на экране общего доступа.       – Мы ведём строительство, – заверил он. – Линии протянуты от всех канадских электростанций, и мы буквально на днях установили два новых реактора холодного синтеза.       – А Мексика? – оборвал его президент.       – Мексика?.. – недоумённо моргнул министр. – Она слишком далеко. Даже с плонетскими технологиями тянуть оттуда линии электропередач не имеет никакого смысла. Мы и без того сможем обеспечить достаточную мощность...       – Я доверяю вашим словам, Абрахам, – сказал президент. – Вы видите, я не слишком в этом разбираюсь. Мы должны завершить строительство как можно скорее.       – Мы прилагаем все силы.       Маккейн встал и отошёл к окну Овального кабинета, бывшему за его спиной. За окном было пасмурно и лежал толстый слой снега.       Была причина, по которой его визави сейчас находился здесь, а не в своём офисе. Этот разговор нельзя было доверить даже плонетским коммуникаторам.       – Энергосеть должна быть закончены в самые кратчайшие сроки, – повторил он. – Завтра – очень хорошо. Вчера – идеально. От этого зависит будущее всего человечества.       – Об этом меня уже поставили в известность, – сухо сообщил Абрахам. – Мы делаем всё возможное, и через месяц всё будет готово. Может быть, раньше, но гарантировать это я не могу. Осмелюсь напомнить, что мы могли завершить этот проект годы назад, если бы нашему министерству утвердили на то бюджет.       Министр был прав. Маккейн, в отличие от своего предшественника, не испытывал ни малейшего восторга при мысли о получении волшебниками такой власти... и почти законченный проект, недолго думая, заморозили.       – Будущее всего человечества! – отчеканил президент. – Я ошибался, но сейчас нам надо исправить эту ошибку. Что вам нужно?..       На огромном синтепластовом экране, висевшем на стене, появились графики.       – Только время, мистер президент, – сказал министр Абрахам. – Только время...       Ноябрь 2002 года. Республика Зимбабве, провинция Западный Машоналенд, национальный парк Матусадона.       Меж гранитными столбами сияло красным, и всё вокруг обволакивал туман. По ступеням зиккурата, цокая копытами, спускались Двурогие, и сам Шаб-Ниггурат вёл их. Камень под их ногами трещал и рассыпался.       Зиккурат с трудом выдерживал нагрузку. Две недели назад через него прошли Абхот со множеством Тварей и маленьких уродцев алуа, на прошлой неделе – Йаг и Гелал. А после того, как кончатся Двурогие, пройти уже не должен никто.       Но и этого было более чем достаточно.       – Ме-е-э-э! – недовольно провозгласил Шаб-Ниггурат, взрывая землю копытом. Перед ним стояла сгорбленная фигура, закутанная в грязный балахон.       – Нет, – повторил Носящий Жёлтую Маску. – В этот раз не ты будешь командовать. Таков приказ Йог-Сотхотха.       – И ты хочешь, чтобы я, Я подчинялся ТЕБЕ?! – истошно возопил Шаб-Ниггурат, раздуваясь от злости ещё сильней. – Я полководец Лэнга, и я не буду подчиняться какому-то там духу!! И не тычь мне решением Хранителя Врат – это всё ты придумал, ты ему нашептал!!       – Его не устраивает твоя обычная тактика, – спокойно объяснил Верховный Жрец. – В этот раз он решил попробовать иной подход.       Волдеморт, стоявший рядом, неприязненно наблюдал за спорящими архидемонами. За годы, что он общался с Носящим Жёлтую Маску, они с Троем успели подзабыть, какова на самом деле большая часть демонов. Шаб-Ниггурат был похож на него, Волдеморта: он считал, что всё должно идти как, как он того хочет, или не идти никак.       Тёмный Лорд нахмурил безволосые брови: пришедшее в голову сравнение ему не понравилось. Он, по крайней мере, не был столь грязен и не пускал газы, когда злился. А этот...       Козёл козлом же, хоть и архидемон. Главное, вслух это не говорить.       Спор продолжался. Шаб-Ниггурат всё орал, что не позволит какому-то замшелому Жрецу командовать Легионом Гнева, Носящий Жёлтую Маску продолжал апеллировать к Йог-Сотхотху. Двурогие всё ещё шли через портал.       ...В это же самое время далеко на севере, в Центральноафриканской республике, происходило ровно то же самое. Около зиккурата гостей с кислым видом встречал Трой. Руки его были всё ещё перемазаны кровью.       Портал ведь не был активен постоянно, его требовалось открывать каждый раз, а это нельзя сделать просто щелчком пальцев, прочитав заклинание. То есть заклинание-то тоже нужно, но оно лишь вишенка на торте. Зиккурат – это ведь не просто ступенчатая пирамида, конкретная форма там не так важна. Зиккурат – это святилище, приглашение богам спуститься на землю; там должны проводиться регулярные службы, приноситься жертвы и совершаться ритуалы.       В данном случае и жертвы, и ритуалы были в высшей степени жестокими и кровавыми. В основном ими занимались куклусы, но непосредственно перед открытием портала требовался кто-то поважнее куклусов.       Со ступеней зиккурата скатился яростно дерущийся клубок. Два многоруких архидемона крепко сцепились меж собой, пытаясь разорвать друг друга на клочки. Они вопили почём зря, брызгали слюной друг на друга и вообще вели себя как полные дегенераты.       Собственно, и являлись ими.       – А ну унялись! – рявкнул На-Хаг, хватая обоих драчунов за головы и растаскивая их. В сторону отлетела пара чьих-то конечностей. – Внуки Ноденса, вам хоть капля его разума досталась?!       Два хигйджайя ещё секунду пытались дотянуться друг до друга, потом утихли и недобро посмотрели на На-Хага. Тряхнув их ещё хорошенько на правах старшего товарища, демон-оборотень выпустил их, и только тут Лаларту и Лалассу обратили внимание на стоящего у подножия зиккурата мага.       – Это у тебя, что ли, договор с Лэнгом? – хрипло осведомился Лаларту или Лалассу.       – Кого убивать надо? – уточнил Лалассу или Лаларту. Трой не мог их отличить: на вид они были абсолютно одинаковыми, за исключением костяного гребня на голове.       У одного архидемона он был, у второго не было. Но Трой забыл, кто из них кто.       – Пока никого, – мрачно ответил он. – Мы выступаем через пару недель, пока войска ещё не готовы. Полетайте тут по округе, съешьте кого-нибудь... только сильно не увлекайтесь.       – Без тебя разберёмся, – сказал тот, что с гребнем, и распахнул крылья. Второй тут же последовал за ним.       Трой хмуро посмотрел им вслед. Архидемоны, приходившие через зиккураты, шалели от того, что сумели вырваться из своего умирающего мира. Земля была просторна и зелена, полна жизни и свежего воздуха... и, конечно, еды. Он не представлял, как всей этой оравой можно будет управлять, когда дело дойдёт до сражения. О какой-то тактике, слаженности действий едва ли можно говорить: в лучшем случае всё кончится на «лети туда и убей там всех».       В худшем случае не выйдет и этого. Архидемоны не трогают его, но слушать его – да или даже Носящего – тоже не особо-то собираются. Ладно ещё Нъярлатхотеп или тот же На-Хаг, они хотя бы неглупы, а вот Пазузу или эти двое...       – Идиоты, – пробасил На-Хаг в такт его мыслям. На-Хага тоже удручали потомки Ноденса, хотя и по другой причине.       Они с Ноденсом являлись своего рода коллегами и... не то что дружили – у демонов это понятие довольно расплывчато, – но всё же отношения у них были неплохие. Ноденс, белоснежный, увенчанный короной, был велик и страшен. Он был правителем всех хигйджайя и одним из лучших бойцов Лэнга. Может быть, даже лучшим – после самого На-Хага, конечно.       И у него такие внуки выросли. И это ведь единственные потомки, других уже не будет. Род прервался. Нехорошо как-то...       Трой наколдовал себе воды и стал счищать засохшую кровь с рук.       Человек умирал.       Он очень хорошо знал о том, что умирает. Смерть подступила к нему не вчера и не позавчера: с каждым десятком лет в этом каземате, с каждым новым годом она подходила всё ближе. Ибо дело тут было не в каких-то болезнях или травмах, проклятиях или отравлениях, а просто в старости. Общей изношенности организма.       Его тело было улучшено скальпелем безжалостно-гениального хирурга, и улучшено мастерски. В своё время человек думал о том, чтобы вскрыть себе вены или повеситься, но повышенная регенерация и жизнестойкость его организма обрекали подобные попытки на провал. Слишком мучительно, слишком долго пришлось бы умирать; за это время его самоубийство наверняка успели бы заметить.       Не вышло бы и принять яд, и разбить голову о стену. Нет, даже без всякой магии, без единого заклинания человек мог прожить долго, дольше большинства людей... дольше многих волшебников.       И он прожил. И теперь умирал.       И было немного досадно: он так и не сумел сделать то, что должен был, и уже никак не сумеет. Уже не первый месяц он засыпал с мыслью, что утром не проснётся, но вплоть до сегодняшнего дня исправно просыпался. Улучшенный организм, скрипя и хрипя, всё никак не сдавался; изношенные органы вырабатывали свой последний ресурс, но продолжали работать.       Уснул он и сегодня, но больше проснуться ему было не суждено. Примерно через час после полуночи усталое сердце наконец перестало биться, и человек, трепыхнувшись пару раз, скончался не приходя в сознание.       Прожив ровно сто пятьдесят лет, пережив всех своих врагов, Великий волшебник Геллерт Гриндельвальд умер в камере, что находилась на самом верху башни Нурменгарда. Была ночь, третья декада ноября 2002 года.       ...Спустя какое-то время Гриндельвальд открыл глаза. Было светло.       – А, – понимающе сказал призрак, оглядывая себя. За окном всё ещё была ночь, но теперь это не было ему препятствием. – Ну да, разумеется.       Сзади тяжело зарокотало. Послышался рёв танковых дизелей и запах сгоревшего топлива.       – Ты пойдёшь со мной, – раздался голос, в котором бурлило пламя и лязгал металл. Геллерт Гриндельвальд медленно развернулся, уже зная, кого там увидит.       Во френче, чёрном плаще и надвинутой на глаза фуражке там стоял памятником самому себе человек, чьё имя на Земле было синонимом величайшего зла. Ужаснейший из диктаторов, кровавыми буквами навеки впечатавший себя в мировую историю.       Адольф Гитлер собственной персоной явился за ним.       – Ну что ж, – вздохнул Гриндельвальд, – полагаю, у меня нет выбора.       И тут за его спиной засияло белым. До ушей донеслись отзвуки фортепиано и виолончели (да это же камерный ансамбль!), и лимонно-малиновый аромат вклинился в вонь недожжённой солярки.       – Выбор есть всегда, – сказал другой, звучный голос, что неуловимо изменился и всё же остался узнаваемым. – У меня есть пропуск, и я хочу им воспользоваться.       Гриндельвальд подумал, что Альбус сейчас как никогда соответствовал своему имени. Он был бел с ног до головы, буквально светился изнутри! Мантия, волосы, борода – всё было ослепительно-белоснежным!       – Согласно Соглашению ты не имеешь права на это, – мрачно лязгнул диктатор. Он тоже не остался прежним, и та дьявольская аура, что окружала его при жизни, теперь проявилась ещё чётче. Глаза, спрятанные под тенью козырька, запали ещё глубже, лицо стало ещё более худым, заострившимся. – Он наш.       – Он провёл здесь пятьдесят лет, – Дамблдор обвёл взглядом пространство тесной камеры. – Разве этого недостаточно для искупления?       – Ему предстоит не пятьдесят, но пять тысяч лет страданий, – был ответ. – Здесь у тебя нет прав, волшебник.       Кустистые брови Дамблдора сурово сдвинулись, и прозрачные стёкла его очков-половинок налились нестерпимо-белым. Он не собирался отступать.       Рёв танков стал громче, в тенях пролегла непроглядная чернота. Два психопомпа какую-то минуту молча смотрели друг на друга. А потом...       – ЧЕГО ТЫ ЖДЁШЬ? – спросил Голос, слышимый только одному из них. – У ТЕБЯ ЕСТЬ ВЛАСТЬ. ЗАБЕРИ ЕГО.       И в то же мгновение Голос понял, что слова были выбраны неправильно. Стоило действовать тоньше: тот, кто приказывал, ни за что не стал бы подчиняться приказам. Человек лишь невидимо усмехнулся, окончательно отказываясь от своих давних слов, и Голос недовольно взревел.       ...Потом под Адольфом Гитлером вдруг разверзлась пылающая багровым щель и он без единого звука провалился туда!       И щель закрылась. Исчезла так же внезапно, как появилась. Гриндельвальд недоверчиво перевёл взгляд на старого друга.       – Он что, просто так... исчез? – на всякий случай спросил он.       – Нет, явно не просто так, – задумчиво ответствовал Дамблдор, разглядывая вновь ставший прежним пол. – Но сейчас это не имеет значения.       Гриндельвальд осторожно высунулся в окно. При жизни он протиснуться бы туда не смог, но сейчас... Там, прямо в воздухе, висели светящиеся белым и жёлтым ступени, бесчисленное множество невесомых ступеней.       То была лестница в небеса.       – А мне точно туда можно? – с лёгкой неуверенностью спросил он. Дамблдор вздохнул.       – Знаешь, Геллерт, это очень хорошо, что ты задаёшься этим вопросом. Очень хорошо. Это значит, по крайней мере, что я в тебе не ошибся. Иди.       Гриндельвальд, испытывая какое-то необъяснимое волнение, преодолевая себя, всё же ступил на первую ступень. Какое-то мгновение он думал, что провалится, рухнет вниз... но нет, ничего не произошло.       Рядом в своих сверкающих одеждах встал Альбус.       – Пошли, Геллерт, – сказал он. – Я покажу тебе Высшее Благо.       Тот, кого при жизни называли Великим чёрным волшебником, с сомнением поглядел на него.       – По-моему, сначала ты мне должен кое-что рассказать. Я, кажется, что-то пропустил.       – О да, – согласился Дамблдор. – Довольно многое.       И они, беседуя, пошли по сияющей золотой лестнице, что уходила прямо в бездонное небо.