Горячка

Бай Усяна не отпускало наваждение. Помимо кошмаров его преследовал второй тип снов, более приятный. Где Бай Усян — блистательный император, бог, демон, да кто угодно! Ослепительно-белый и громогласный, но незаметный, словно траурная процессия. Около года назад в этих грезах, сам о том не подозревая, окончательно обосновался Се Лянь. Не отпускал ни в дреме, не наяву. И сейчас этот Се Лянь, величественный и статный, наконец повернулся к нему и улыбнулся блаженно, ласково-ласково. Вместо старой метлы его ладонь уверенно сжимала меч. Почему-то окровавленный. Он произнес тихо, чтобы остальные не услышали: «Мой царственный супруг вновь забылся. Позвольте мне напомнить, что к чему». Даже во снах он убивал незаметно и медленно. Нечаянно впрыскивал яд, подмешивая его в слова. Се Лянь действительно задерживался допоздна. Это Бай Усян понял, когда, сам погруженный в работу, почти не пересекался с ним несколько дней, а потом вдруг проснулся среди ночи от еле слышного замочного щелчка. В этот раз ему несказанно повезло очнуться прежде, чем приторная мимолетная дрема обернулась привычным ужасом. Он всегда был чрезмерно бдительным и хранил под подушкой нож. Настороженно вслушивался в шорохи за запертой на семь замков дверью. Дрожащие пальцы тянулись не то в складки смятой простыни, не то в растрепанные волосы. Шелест крадущихся шагов в коридоре, скрип паркета. Бай Усян поднялся с постели как в тумане и, шатаясь, проследовал к кухонной двери. Се Лянь сгорбился, опустив голову на стол. Он не замечал стоящего в проходе Бай Усяна, зато тот видел его насквозь, изможденного и сжавшегося в клубок от усталости. Прислонившись к косяку, он ждал чего-то, кривился в усмешке — все оказалось ужасно скучным, даже разочаровывающим. Переживания Се Ляня угадывались в два счета, сейчас все его мечты были о чашке с рисом и мягкой подушке. Но даже этого он себе позволить не мог. Его рука судорожно сжималась на готовом прозвенеть будильнике. Безусловно, Бай Усян ценил его личное пространство… В последние дни, но никак не сейчас. Он подошел со спины незримой тенью и легко, чтобы не напугать, прикоснулся к плечу, ощущая приятное покалывание — вот Се Лянь какой, оказывается. Теплый. Он дремал, уткнувшись лицом в жесткую столешницу, явно буквально только что свалившийся без сил. Даже не вздрогнул от тяжести накрывших плечи ладоней. Бай Усян склонился и прошептал: — Бедный… Ему не было жаль. Он прошел то же самое, и стал тем, кем сумел — железной шестеренкой в готовых затрезвонить часах. Бессонница свела его с ума, и он не был против подобной участи для Се Ляня. Тот сам сделал выбор, и люди, которые доводили его до исступления, сделали выбор. А Бай Усян не смел выключить ржавый механизм и подарить желанный покой. — Бедный, несчастный Се Лянь. Я видел, как они использовали и бросали тебя раз за разом. Я слышал обо всех несправедливостях и колкостях в твой адрес. Ты это заслужил. Заслужил, раз почему-то позволял обращаться с собой как с рабом. Раз не мог сам вырваться из адского колеса. Бай Усян нехотя отстранился и, едва выскользнув за дверь, услышал раздирающий на части звон. Под этот высокий гул, словно шум небесного колокола, он рухнул обратно в холодную постель, как когда-то в студенчестве. Больше этой ночью Бай Усян не видел снов. Утром он неожиданно столкнулся с Се Лянем у ванной, и словно невзначай поинтересовался: «О, наконец выходной»? Тот ответил с невеселым смешком, отстраненно растирая переносицу: — Я… Опоздал. Кажется, будильник не сработал. Понесу в ремонт. Бай Усян огорченно опустил плечи. Черт, он, как всегда, угадал! И, пока сам успевал на работу, пригласил Се Ляня позавтракать: «Выговоришься». По-дружески, будто их связывало большее, чем пара подписей на договоре. Все завертелось по заведомому сценарию. Се Лянь кивнул, в его плясали холодные искры: «Раз дела идут не по плану, больше ничего не остается». Потрачено, потеряно и не найдено — в сердцах добавил Бай Усян.