Горячка

Он заходился в кашле, казалось, уже четверть часа. Бай Усян распахнул дверь без стука. Он нашел Се Ляня сидящим на полу и держащимся за горло. Предупреждал же, что все так будет. Но его слова, как обычно, пропустили мимо ушей. Хотелось накричать на него, сказать, какой же он, в конце концов, безответственный идиот. Спросонья Бай Усян способен и не на такое, лишь повод дайте — и он сорвется телефонным шнурком, и посыплются из трубки ругательства. Он намеренно грубовато обхватил чужие плечи, чтобы жизнь медом не казалась, и помог выпрямиться. Пытливо взглянул в раскрасневшееся лицо и не смог сдержать холодной усмешки. Глупый, глупый Се Лянь. Сам себя довел, сам запутался в клубке измождения, а теперь еще и брыкался, стремясь ударить. С виду такой сильный, но с каждым приступом удушья вздрагивал, пропуская сквозь тело разряды тока, которые передавались Бай Усяну приятным покалыванием под ладонями. Отношения строятся из маленьких поступков-кирпичиков. Особенно когда в начале все тихо-мирно. Ударишь — лишишься доверия, поможешь однажды — и секундная благодетель вернется добротой. На помощь отвечают помощью, и Бай Усян не удержался от ядовитой заботы: — Может, воды? Се Лянь, казалось, невзлюбил его после недавней ссоры, но выбирать не приходилось. Выдался редкий случай, когда связь между людьми играла второстепенную роль. Мотая головой, перехватил его руку, как утопающий соломинку, и сжал ее до боли. Попытался что-то ответить, но только сильнее закашлялся. Видно, дело совсем плохо. Взгляд затуманенный, но одно было ясно — внутри Се Лянь кричал, срывая голос, но наружу выходили только сдавленные хрипы и стоны. — Ну же, отпусти! — как бессознательному ребенку. — Легче станет, обещаю. «Раз обещаешь, так и быть» — Се Лянь нехотя разжал пальцы. Видимо, теперь поверил. Или сорвался, устал держаться, сгибаясь в новом порыве кашля. Бай Усян, к сожалению, не разделял его божественного таланта. В его ладонях минералка не превращалась ни в яд, ни в чудодейственное лекарство. Простая вода, теплая и шипящая, которая ненадолго убавит боль. От нее взгляд Се Ляня вернул серьезность, а сам он застыл мраморным изваянием. Не съеживался, но и подняться был не в силах. Бай Усян так бы и смотрел на него, неподвижного и смирного, хоть месяцы напролет. И ни эти тихие слова благодарности ему не нужны были, ни взгляд изможденно-лучистый. Ни произнесенное «Может, не так уж он плох? Человека ведь поступки определяют». Мелкие кирпичики. Но если с самого начала нет фундамента, то куда их ставить? Рухнут грузной кучей, вздымая облако серой пыли, и завалят обоих своим грузом. Лучше было с самого начала держать дистанцию, не переступать чужой порог. Бай Усян осознал это, когда Се Лянь, поднимаясь на дрожащих ногах, спросил время. — Третий час, — Бай Усян не знал наверняка, просто предположил. Он проснулся не так давно, услышав жуткие звуки из-за стены, словно рев чудовища, и первым делом потянулся к телефону набрать скорую. Или полицию. Но, как обычно, морок мгновенно развеялся. Мельком глянув время, он со стоном поднялся. Бай Усяну снилась ночь, длинная, как бескрайнее поле колосьев, уходящее за горизонт и с небом сливающееся. Только во сне, к сожалению, не было свободных просторов, только храм заброшенный, и звезды печально блестели высоко над дырявой крышей. Там он держал Се Ляня в своих руках, и тот был не то удивлен, не то ужасно испуган. Податливый и белый, как мрамор. И глаза точно янтарь, слоем пыли окутанный. Бай Усяну хотелось высечь из его тела и души произведение искусства — материал попался драгоценный, какого во всем мире не сыщешь. Под его непрерывным взглядом материал плакал, кричал и извивался. Ему даже становилось интересно, что произойдет дальше. Этот сон он видел впервые. Как и прочие совершенно новые психоделические сны, возникшие с приходом Се Ляня. И чем он был ближе, тем безумней те становились… Но черт бы побрал разбудивший его кашель реального человека, который страдал здесь и сейчас. Бай Усян по-хозяйски прислонился к подоконнику, вновь чувствуя себя подростком-неформалом. Вот только залезть на него и уставиться в окно, строя мировую печаль, он уже не мог себе позволить. Се Лянь прокашлялся в кулак и охнул: — Прости за вот это все! Уже так поздно… Но могу я узнать, где ближайшая аптека? «В следующий раз постарайся умирать пораньше». … Без Се Ляня резко похолодало. Зимой не наступало таких морозов, чтоб проводить отопление, но влажный воздух сквозь незаметные щели проникал в помещение и будто дымкой струился над полом. К тому же в этой комнате не было какого-либо обогревателя. На кровати аккуратно лежали с полдюжины лоскутных одеял и цветастых пледов, но в ровных складках не читалось и следа присутствия Се Ляня. Даже окружение вторило словам и отрицало его недуг: «Не болен, не болен, это… совсем скоро пройдет». Бай Усян представил, как тот возвращается в пустую комнату с побеленными больничными стенами, бросает рюкзак под кровать и залезает в слои одеял как в уютное гнездо. Но даже десяток искусственных тряпок не согреют промерзшее до костей тело. Все пройдет? Проходили. В прошлом Бай Усян мог много ночей вообще не возвращаться домой. И каждый раз что-то в привычной обстановке преображалось. Неизвестно, что в то время происходило с его старым жилищем: вдруг по углам заплетались нити паутины, из затхлого воздуха создавался иной мир, а скромный уголок преображался в золотой дворец из снов? Неожиданно вырубился свет. За окном во всей округе резко погасли фонари. Настал кромешный мрак, в котором Бай Усян не мог даже собственные руки разглядеть. Наверняка кровью облитые, как в том сне. Иногда приходилось вспоминать, что кошмар закончился. Но себе он не верил. А разве поверит кто-то, разве поймет его, раз сам настолько запутался в мечтах и реальности? Темноты Бай Усян не боялся, но от ненавистного одиночества, давно вросшего в кости и заменившего скелет, он мешался в рассудке. Он принимал лишь три действенных способа побороть страхи. Первый — выговориться. Но он всегда был один с тех пор, как рассорился со школьными приятелями. После пожара. И он еще не достаточно впал в безумство, чтоб в темноте разговаривать с больничными стенами. Второй способ — поставить чайник, универсальное решение всех проблем, а чаем можно насладиться и в одиночестве. Еще давно психолог советовал всякие травки заваривать, но с тех пор Бай Усян по врачам не ходил и не больно собирался. Потребность отпала. Третий — уснуть в надежде, что кошмары из реальности в сон не протянут скользкие щупальца. Ожидания чаще всего сбывались: Бай Усян перевоплощался в непоколебимого императора, которого мирские ужасы не достанут. Он смотрел свысока на чужие и собственные ужасы, не разбирая, где чья кровь. Чтобы укрыть императора ото тьмы, в Небесной столице, которую выстраивал разум, огненным заревом в полнеба горело солнце. Поддавшись искушению, он дотронулся до ровных складок, после чего лег поверх цветастого покрывала и закрыл глаза. Досчитал до тысячи, вспомнил недавние рабочие вопросы и почти успел заскучать. Минула четверть часа, а Се Лянь никак не возвращался. В этот раз не было ни заброшенного храма, ни криков, ни мерного перемигивания звезд. Бай Усян в расшитом золотом ханьфу сидел на крыше ставшего родным дворца, а внизу простиралась безлюдная Столица. От пустых мозаичных улиц поднимался пар, смешиваясь с облаками у белого горизонта. Будто курил на балконе многоэтажки после апокалипсиса. Он четко осознавал, что спит, но от этого не становилось менее сиротливо. А где-то далеко, под цветной городской мозаикой Се Лянь… Отпирал замок, раздевался, отворял дверь и будил его. Бай Усян нехотя отшатнулся, ослепленный фонариком. Даже солнце из его сна не светило столь ярко!.. Ай!  — Что ты делаешь? — спросил голос из тени. — Разве не заметно? Сплю. Спустя некоторое время Се Лянь смутился: — Вижу, что спишь. Но зачем у меня? Здесь не так уж удобно. — Тебя что-то не устраивает в этой комнате? Что-то нужно? Я могу исправить все, что попросишь, — не то мурчал хитрый кот-собственник, готовый решить проблемы на своей территории, не то щедрый император еще не развеялся окончательно. «Только себя не исправлю. И уж точно никуда не пойду». По крайней мере, пока не добьется цели. Материал все еще требовал обработки, какой неровно оштукатуренные стены и потолок не заслуживали. Он не видел Се Ляня, но чувствовал, как тот стушевался. Принялся на привычный манер объяснять: «Все в порядке, все устраивает, не бери в голову…». На что Бай Усян при свете фонарика, будто застывший во вспышке зеркалки, изогнул бровь: — А как же холод? Может, ковер постелим? Я готов оплатить… — Не надо! — Умоляешь? — Ни в коем случае! — Се Лянь шуточно замахнулся и ударил его по лбу, совсем не прикладывая импульса, но с ощутимой силой. Рваным движением отдернулся, как от огня, хотя в первую очередь сам пылал жаром. Принялся извиняться. Бай Усяну нравились эти руки, обманчиво-изящные, с проступающим узором зеленоватых вен. Хотелось запутаться в их переплетении. Хотелось эти руки целовать… Бай Усян впервые замечал за собой подобные мысли. Всю жизнь считал себя… Нет, не бессильным, просто совершенно не заинтересованным в какой-либо близости. Да и с мужчинами себя не представлял ни разу. Должно быть, это мерзко. Возможно, в первую очередь для самих же партнеров. — Иди лечись, а то хуже будет. Правда, — Бай Усян сам не знал, кого проклинал. В этот раз они оба ослушаются. Се Лянь — потому что упертая бестолочь, а он сам… Навязчивые мысли ему вовсе не мешали. Когда-то психолог уже поработал над кошмарами, загладил острые углы, как море ласкало скалы. На рассказы Бай Усяна об «императорском посту» отреагировал не иначе, как на очередной нервный недуг. А еще посоветовал мяту пить и отпустил в свободный полет. — Тебе того же… — прохрипел Се Лянь потусторонним тоном. Мигнула лампочка, и свет неуверенно включился. Занимался рассвет. Бай Усян хороших советов слушался, он же не идиот. Попросил — или же приказал Се Ляню заварить лекарственный чай. «Чтобы для споров голос был». Ему и самому не помешает второе дыхание в четвертом часу ночи. Самое-самое тихое время, когда все спали, а с ним наиболее захватывающие вещи приключались: во сне или наяву. Он смотрел на розовеющее небо. Нужно было спланировать купить белые атласные занавески, чтобы скрывали эту красоту, от которой разве что некстати разгоралось желание закурить. Вскоре вернулся Се Лянь, белый и атласный, с двумя большими кружками, какие долго хранили тепло. Закутавшись в потертое одеяло, сел на пол напротив. Спустя десяток глотков Бай Усян заговорил: — Я серьезно. Не думай, что я буду еще о твоем здоровье беспокоиться. Сам не хочу делить кухню и ванную с болезным — меня еще заразишь, а мне завтра… Сегодня к половине восьмого. К слову, ванну они еще не делили… Се Лянь отвечал виновато, пожимал плечами, кутался в потертое одеяло. Еще бы обещал измениться и больше так не делать! — Хороший мальчик, — оценил Бай Усян так, как тот заслуживал, и проигнорировал последовавшее недовольное ворчание. — Но если все же решишь упираться… Сладко не покажется. — Слыхал я твои угрозы! Яйца выеденного не стоят. Тихий веселый голос заставил вздрогнуть. Казалось, впервые с тех пор, как Бай Усян взошел на пост декана в престижном университете, как поселился в неухоженном уголке мегаполиса… Кто-то говорил с ним без тени страха. Пускай с упреком, насмешкой. Ни от коллег, ни от соседей он не был готов услышать подобный тон. А от наивного Се Ляня — вполне. К сожалению, тот не стеснялся показывать, что сам ожидал от него почти чего угодно. Разглядывая причудливый орнамент гущи на дне чашки, Бай Усян спросил: — Скажи, этот чай… Какой он? — Ромашка, — Се Лянь ответил без промедления. — Не устраивает? В следующий раз сам заваривай, умник. — Нет, я не об этом, — по-кошачьи сощурился. — Каков он на вкус? Се Лянь задумался и, прикрыв глаза, сделал долгий глоток. Недовольно поморщился и заключил: — Очень горький и немного приторный. По запаху как сено. Чай действительно был самый дешевый и простой, какой водился в верхнем ящике. Как он только умудрился искать там? Ах, точно, сам ведь видел, что там хранились кружки. — А ты, посмотрю, привереда, — Бай Усян усмехнулся. — Особа королевская, не меньше. Обижаешь бедного старика. — Я ответил как есть… — Говорил же, что сладко не придется! Ну вот оно и началось, Се Лянь, пожинай плоды, — Он отставил опустевшую кружку, неуверенно ловящую утренние блики. Подсел вплотную, поддразнил: — А знаешь, что еще вовсе не сахарно? Не дав отреагировать, Бай Усян резко притянул его руку к своим губам и поцеловал выступающую костяшку. И остальные по очереди, не позволяя опомниться. Материал, подобный нефриту, из которого состояли его тело и душа, оказался на удивление приятным на ощупь и мягким. Он поддавался огранке легче ожидаемого: Се Лянь дернулся, будто желая зарядить этим самым кулаком по челюсти Бай Усяна… Но вскоре расслабился, только брови хмурились: Его Высочество не позволял подступать так близко. Он пылал во всех смыслах: его щеки залились румянцем, а пальцы под ледяными касаниями горели болезненным жаром. Дело совсем, совсем плохо… Тот смущенно отвернулся к окну, но оказался тут же пойман: — Что же, Се Лянь, небо красивее, чем я? — лишь бы не отвлекался, не отворачивался, не боялся, когда он так похож на прекрасного принца из грез… — Конечно, — тот улыбнулся, растерянно, но беззлобно. — Извращенец. Страхи и сомнения развеялись с золотыми лучами и ароматом мяты из грез. Бай Усяну удалось уснуть лишь в шестом часу, когда тусклое солнце уже близилось к восходу. В этот раз без снов.