Горячка

Над городом нависало сизое облако смога. Поздней зимой воздух ощущался особенно недвижным и грязным. Чтобы не вдыхать эту мерзость, Бай Усян глубоко затянулся — пускай сигаретный дым вредил не меньше, он хотя бы приносил удовольствие. По телу расползалось тепло. В тот же миг он ощутил крепкую хватку на ребрах. — Решил-таки скинуть меня с балкона? Он обхватил руку Се Ляня своей. Холодная, как у мертвеца; обычно такие были у самого Бай Усяна. Видать, только вернулся с улицы. Тот привычно уткнулся головой в его плечо и хрюкнул: — Не посмею. Бай Усян развернулся, свободной ладонью опираясь о перила, и одарил его прищуренным взглядом. — Ваше Высочество очень ко мне благосклонен. Когда он смотрел на Се Ляня вот так близко, сверху вниз, тот особенно смущался. Вот и сейчас он разомкнул замок объятий и отвернулся. Он предпочитал незаметно подкрадываться сзади, когда Бай Усян мыл посуду или листал новости. Но стоило проявить к нему ответную ласку, как тут же съеживался в клубок. — Не зови меня так..! — пробормотал Се Лянь, выпустив изо рта облачко пара. — Почему же? Я считаю, тебе отлично подходит. Или как мне тебя звать? Моя радость? Ему нравилось наблюдать, как и так персиковые от мороза щеки краснеют пуще прежнего. Но, поразмыслив, Бай Усян тут же задал вопрос: — В любом случае… Скажи, Се Лянь, тебе нравится моя близость? Когда я к тебе прикасаюсь, почему пытаешься сбежать? Он старался говорить так, чтобы в его голосе не слышалось упрека, но меж тонких бровей Се Ляня все равно залегла складка. Бай Усян привык быть уничтожающим, но не нежным и понимающим. Просто никто другой в мире настолько не заслуживал его доброты. Он затянулся и выдохнул, делая ненавистный мегаполис еще чуточку грязнее. От дыма Се Лянь поморщился, его взгляд уткнулся куда-то за горизонт из бетонных глыб. Истинное Высочество! Несмотря на суровую судьбу дома он ни разу не притрагивался к алкоголю. При этом чужие слабости он не осуждал, поэтому долгими вечерами сам пил черный чай с лимоном, в то время как Бай Усян — с коньяком. — Я и сам точно не знаю, — ответил Се Лянь городу. — Всю жизнь я считал, что отношения — не мое. Даже когда я был подростком, меня не интересовали девушки. А потом я встретил тебя… И оказался крайне удивлен… Бай Усян хмыкнул — действительно, с чего он решил, что Се Ляню нравятся мужчины? Вдруг ему неприятно общество весьма настойчивого гомосексуалиста? О том он и спросил. Тлеющий окурок обжигал пальцы, пришлось затушить его о металл перил. Волнение также испепеляло изнутри, словно Бай Усян был юнцом на первом свидании. Кружилась голова, он старался не смотреть вниз и не думать о пропасти в одиннадцать этажей за спиной. — Нет, не в этом дело, — Се Лянь помотал головой. — В том и дело, что мне… Нравится. Просто я никогда бы не подумал, что это может быть так приятно. — Что — это? — он по-кошачьи довольно растянул губы, радуясь победе. — Твой голос, твои руки… Что ты окажешься единственным человеком, который обо мне заботится. Это признание можно было счесть самым искренним в его жизни. Сколько бы коллег ни восхищалось Бай Усяном, в каких бы статьях его ни цитировали — все не то. Раньше он не понимал, почему после очередного блеска не чувствовал удовлетворения, но теперь все стало на свои места. Близость с похожим на него человеком и осознание своей незаменимости в конкретный скоротечный миг делало его по-настоящему живым. Выдергивая его из череды размышлений, Се Лянь добавил: — На самом деле, я не против твоих касаний. Мне нужно привыкнуть, хорошо? Он выглядел так невинно, что Бай Усяну показалось, что он сейчас упадет — к нему в ноги или на далекий асфальт. Никогда не думал, что у него могут побежать мурашки. Тут о себе напомнил холод. — Высочество, раз ты позволяешь заботиться о себе, — он усмехнулся, протягивая руку, но не дотрагиваясь. — То позволь мне проводить тебя во внутренние покои. Здесь слишком зябко, так и простыть можно. Он распахнул перед смущенным Се Лянем дверь. Обернулся: за его спиной на высоких трубах зажглись красные огоньки. По магистрали неслись потоки машин. Раздавался шум и монотонный стук как в гигантской печи Гермеса. Город шумел миллионами голосов, будто неупокоенные души рвались на свободу. Потом Бай Усян захлопнул дверь, и все стихло. Он не допускал в свою выстроенную по кирпичику обитель лишние проблемы. Лишь в электрическом свете кухонной лампы он заметил красноту вокруг глаз Се Ляня. — Что-то случилось? Тот выглядел как всегда неважно. Белая рубашка смялась, отросшие волосы были растрепаны, делая его похожим на студента после бессонной ночи. Он похудел и, казалось, вот-вот свалится. Стоило бы привыкнуть: это на работе Бай Усян привык видеть статных мужчин в выглаженных костюмах и женщин, скрывающих недостатки за слоем косметики. Се Лянь выпадал из представлений об успешном человеке. Но для Бай Усяна он сильнее всех походил на бога — пускай юного и наивного, чересчур суетливого. У него был исключительный потенциал обрести мудрость и спокойствие. Даже больший, чем у самого Бай Усяна, который прослыл надежной стеной. Его обветренные губы кровоточили. Бай Усян смотрел не отрываясь, как их уголки дрогнули и поползли вниз. Сквозь веселый гул чайника полушепот еле различался: — У меня неудачи на работе. — Ты слишком многое на себя берешь, — бросил он, доставая с верхней полки загадочно-манящие склянки. — Теперь нет, — глубокий вдох. — Меня уволили. Его плечи вздрогнули и опустились, и широкий ворот футболки приоткрыл ключицы. С опущенной головой Се Лянь до жути напоминал мученика с классических европейских картин. От него веяло смирением и колким градом, как от уставшего древнего божества. Уснуть для него сейчас было бы наилучшим вариантом, и Бай Усян желал с этим помочь. — Хочешь, добавлю успокоительного бальзама? Совсем немного, не бойся. К удивлению, Се Лянь согласился и с вежливой улыбкой принял кружку, источающую горячий пар. Бай Усян отхлебнул и поморщился: чай вышел ядреным и пряным от приправ, со сладким привкусом меда. Главное — Се Ляня он смог согреть, спустя полчашки его окоченевшие пальцы оттаяли, движения стали мягче. Он даже поднял взгляд из-под челки. — Если хочешь, можешь теперь рассказать, с какой из работ тебя уволили. Как они посмели? — Бай Усян провел пальцем вдоль глаза, будто смахивая слезу. — Я, конечно, ничем не помогу, зато посочувствую, Се Лянь сделал глоток и заговорил: — На самом деле… В один день сразу с двух. Сначала из цветочного магазина. Меня обвинили в том, что я создаю убытки. Мол, по моей неосторожности вазы бьются, а цветы вянут — мало поливаю. Так странно… — Из театра — потому что сегодня в сцене сражения я переиграл и случайно травмировал человека. Директор указал заплатить компенсацию, но когда я сказал, что смогу только в следующем месяце, он не сдержался и выпер меня. Сказал, что на мою роль принца слишком много претендентов. А у меня и ранее репутация была дурная. — Почему же? — Это долгая история, — он сосредоточенно размешивал чай ложкой. — Но раз уж ты спросил… Давно, когда я только туда устроился, я сорвал первый же спектакль из-за того, что в первом ряду заплакал ребенок. Его оставили безответственные родители на представлении, которое детям видеть не стоило… Не то чтобы я действовал из доброты, просто его голос звучал так громко, что я забыл весь текст и застыл. Когда я очнулся, люди кругом уже вышли из ролей и начали беспокоиться. В итоге пришлось устроить перерыв, и тогда мне сказали: до следующего происшествия. Вот оно и наступило, я не думал, что столько продержусь. Тикали настенные часы. Бай Усян молча сделал глоток; по горлу растекся жидкий огонь. Он даже не думал, что Се Лянь работал актером! Считал его простым разнорабочим, хоть и догадывался о возможном высшем образовании. Но чтобы этот человек, стеснительный и простой на вид, умел входить в роль?! Это было выше его понимания, и, кажется, Се Лянь различил эмоцию по его восторженному взгляду. Бай Усян поежился от понимания, что угадал его главную роль с первой встречи… Главную? А сколько же тогда еще у него масок? Почему же они двое так различаются, но в то же время похожи как две капли воды? — Мне очень жаль. Хочешь, иди сюда, мой… Принц? — Я больше не в роли принца, — он вздохнул. Бай Усян ощутил на языке привкус горечи. Странно, он ведь не добавлял анис или гвоздику. — Для меня ты всегда им будешь. Се Лянь, расскажешь как-нибудь про театр? Я раньше часто ходил туда и всегда интересовался, что там у вас за кулисами. Он опустил веки, а когда открыл глаза, вмиг стало темно. Лампочка мигнула напоследок и перегорела. Теперь сквозь стекло с подтеками в кухню сочился рассеянный свет фонарей. Се Лянь встал, пошатываясь, словно уже опьянел. Неверными движениями, напоминающими танец, он в несколько шагов приблизился к Бай Усяну. На точеном лице играли оранжевые блики как от свечи. Сквозь мрак смутно различались добродушно-удивленный разлет бровей и приподнятые уголки губ. Он был прекрасен как юное божество из грез. В глазах бога из сна отражались золотые солнца. У этого, такого реального — блеклое зарево из окна. С ним хотелось гулять по ночным дворам и пить дешевое вино, как в юности. Его хотелось облачить в самые дорогие шелка — и Бай Усян мог это себе позволить, но боялся разрушить его хрупкое естество. Пусть бьется хрусталь, ломаются кости. Он с высоты своего опыта полагал, что из трудной ситуации нужно выпутываться самостоятельно. Когда Се Лянь перестанет разрываться меж сотней дел, попутно стремясь помочь всему миру — тогда, возможно, найдет счастье. И все же, Се Лянь в своей беде был такой притягательный… Потакая капризу, он дотронулся до побледневшей за долгую зиму щеки. — Я искал тебя, Мое Высочество. Се Лянь хмельно посмотрел на него из-под приопущенных ресниц. В блестящих глазах читалось непонимание. Хорошо ли он разбирал слова? Неустойчивый в полудреме, он уперся рукой о плечо сидящего Бай Усяна. Он притянул его за талию, чтобы быть ближе, и вслушался в быстрое сердцебиение, похожее на стук капель по стеклу. Се Лянь — его летняя гроза в последней деревне на краю мира; свежий воздух, пахнущий озоном. Спрятанные в темноте слезы усталости и обиды как лесные ручьи. Бай Усян ценил их, как и любую частичку дорогого человека, но все же аккуратно стер большим пальцем. Се Лянь ластился щекой к его касаниям, и это почти возбуждало. Но рано, слишком рано. Он не желал рвать протянувшуюся между ними нить доверия. Ничто его не волновало — если б над спящим городом воспылало огненное зарево, Бай Усян бы плечом не повел. Но выдержать Се Ляня на своих коленях, не срывая дыхания, он не мог. Жаль, что он не был призраком, которому дышать не нужно. Чьи пальцы в чужих волосах не зябнут от иллюзорного холода. Слишком много желаний, слишком много глупых «не»… Интересно, о чем в этот момент думал Се Лянь? Бай Усян заглядывал в его голову, но не находился с ответом. Там была приятная греющая пустота. Сидя на его коленях о опустив голову ему на плечо, Се Лянь медленно погружался в сон. Грудь под безразмерной футболкой медленно вздымалась и опускалась, черные пушистые ресницы трепетали от свечения фонарей. Стоило унести его туда, где будет удобнее. Но Бай Усяну до дрожи не хотелось выпускать греющее тело. Се Лянь состоял из белого пепла его потухшего вулкана и дарил скупые остатки жара. Казалось, на плите сейчас вспыхнет голубым конфорка, пуская по тихой кухне блики. После долгого дня темнота перед глазами Бай Усяна сворачивалась черной кошкой, будто он не видел солнца уже много, много лет. — Ваше Высочество, — прохрипел ему в шею, не прекращая перебирать шелковистые волосы. — Пойдем ко мне? Я так хочу спать… Ему пришлось встряхнуть Се Ляня и повторить фразу. Тот сонно буркнул что-то, напоминающее согласие, и вновь прижался к его груди. Бай Усяну показалось, или на его губах играла хитрая полуулыбка?! Он долго нес его на руках по виляющим коридорам, как по дремучему лесу, в сторону самой дальней комнате. Не включая лампу, опустил на сбившиеся простыни. Се Лянь, его принц, заслуживал лучшего — но не просил. Если Бай Усян угадал правильно, то и театр, и увлечение цветами взялись у него неспроста. Такие увлечения были диковинными для обычного юноши. Наверняка в детстве из него пытались воспитать что-то… Что-то возвышенное и умиротворенное, как когда-то из самого Бай Усяна. Но в итоге Се Лянь все равно оказался подметающим мусор, и уже примирился с судьбой. В последнем Бай Усян завидовал — ему постоянно, до обуглившейся раны в груди чего-то не хватало. Он улегся рядом и постарался отрешиться от всего. Накрыл их двоих одеялом, как слоем мягкого снега. Поерзав, придвинулся ближе и, в конце концов, кое-как стиснул мирно сопящего Се Ляня в объятиях. Тут на его грудь опустилась ладонь. — Бай Усян, мы ведь у тебя? — прошелестел тот, не открывая глаз. Ах, как прозвучало это странное, чуждое имя его тихим голосом! Поглаживая его по спине, Бай Усян согласился. В маленькое окошко хлестал ветер. Сердце затихло. Наконец стало почти по-живому тепло. — Засыпай, мой принц, — было последними словами, что услышали серые больничные стены.