ему 5 лет.
Хёнджин исподтишка наблюдал за тем, как ребёнок сестры медленно, то и дело останавливаясь, бродил по дому. Младший забавно натягивал края кофты чуть ли не до середины бедра, мыском ковырял пол, покачиваясь на месте, и действительно рассматривал каждую вещицу. Иногда даже не прикасался — просто смотрел издалека. Сестра понимала, что ребёнку необходимо личное пространство, чтобы освоиться, но всё время старалась находиться неподалёку. Впрочем, равнодушный папа (после трех стопок соджу) великодушно обещал рассказать о своей коллекции, если Чонину захочется послушать. Мама молчала, и было странно наблюдать за наигранным спокойствием, ведь все чего-то ждали. Ждал и Хёнджин, сидя в кресле. Чонин за те четыре часа, что находился дома, не вымолвил и десяти слов. Нельзя, конечно, было ожидать от него всепоглощающей радости из-за долгожданного обретения семьи и дома, но старший представлял его и его поведение совсем иначе. Думал, что тот будет более разговорчив; на игрушки не взглянул даже. — Может, хочешь поиграть? — наконец, не выдерживает сестра, когда малыш делает пятый круг по гостиной. Чонин замирает. Хлопает глазами как-то серьёзно для своих лет, а после отрицательно качает головой. Ему шесть стукнет совсем скоро. Хёнджин забыл число и даже месяц, но точно помнит, что день рождения когда-то зимой. Выходит, разница в восемь лет — могло было быть и хуже. По Чонину сразу видно, что совершенно чужой. Конечно, если бы нельзя было предположить, что похож на бывшего мужа сестры Ян Тэджуна; всё-таки умело она подобрала (или же так распорядился его величество случай) фамилию. Потому что рот у ребёнка широкий, но губы тонкие, а такого разреза глаз ни у кого нет. «Его привезли. Он просто кошмарно странный», — отправляет Хёнджин сообщение другу, а после чувствует лёгкий укол вины, ведь ещё бы ему не быть странным при таких обстоятельствах. Телефон в ответ вибрирует почти мгновенно — Ликс любит переписываться не меньше, чем разговаривать. «Ты можешь с ним сфотографироваться? Хочу посмотреть 😊» «Ни за что на свете.» «Говнюк ты, хён.» Ладно, временами у Хвана действительно проявляются худшие черты характера. Он знает, что капризный, любит внимание и отчасти эгоист, но всё-таки относит сам себя к хорошим людям. На него просто пагубно влияют перемены и всякие неожиданные происшествия; например, новые (не) ближайшие родственники. Спасибо, что ребёнок молчаливый, не приставучий (по крайней мере, пока что) и не плаксивый. Возможно, Хёнджин даже сумеет к нему привыкнуть.***
— Не смотри на меня так. Феликс продолжает подпирать щёки кулаками и невинно хлопать ресницами. Он хочет знать всё и сразу — возраст, рост, внешность в целом и даже вес племянника; для Хёнджина слово «дядюшка» по отношению к себе же пугает. — Расскажи, расскажи, — канючит Ликс. — Ну, пожалуйста, расскажи. Какой он — ребёнок Йерин? — Ребёнок как ребёнок. Две руки, две ноги, пара глаз. Обычный такой. Хёнджин старается говорить еле слышно, дабы никто из одноклассников не узнал. Не хотелось бы, чтобы ходили странные слухи не только про него, но в особенности и про сестру. Наверняка сочтут больной или просто будут осуждать по причине, что решилась взять на себя такую ответственность без мужа. Ах, точно. Ещё и разведенка, переехавшая к матери, и с судебными тяжбами. Спасибо бывшему мужу за обилие не только недвижимости, но и связей. Хёнджин в состоянии защитить и себя, и свою семью. Но к чему пускать всё на авось, если сразу же можно пресечь ненужное на корню? Рано или поздно станет известно и соседи начнут расспрашивать, однако об этом думать он будет потом. Нечего забивать себе голову всяким хламом. — Как-нибудь познакомитесь, — обнадеживает Хёнджин, таким образом заканчивая заговор. Ему бы энтузиазм друга и такое же бешено желание сблизиться с младшим.***
Просыпаться из-за нужды для Хёнджина обычное дело. Он всегда пил слишком много воды вечером, поэтому ночью ходил в туалет, чтобы после сразу же заскочить на кухню. Спросонья Хван порой и имя своё вспомнить не мог, иногда было настолько лень открывать глаза, что до заветного стакана добирался с закрытыми. Свой дом он знает на все пять пальцев, так что это не проблема. Технически уже настал понедельник. И уже сегодня контрольная по математике, которая на него действует как на аллергика апельсины — такое себе счастье. Неделя с Чонином пролетела не быстро, но она и не была черепахой. Тем более, учитывая тот замечательный факт, что Йерин взяла отпуск на четырнадцать дней. Устроить ребёнка в детский сад всегда сложно, но ещё сложнее приёмного; у сестры много опасений: одногруппники, отношение будущих воспитательниц, близость к дому. Она даже старается часто выходить гулять с Чонином в парк и на детские площадки, чтобы тот привыкал к нормальному миру. Наверное, получается. Хёнджин поднимает отяжелевшие веки в глубокую темень, но только для того, чтобы посмотреть время на электронных часах, стоящих на прикроватной тумбочке. Два ноль четыре — кошмарно, но чем быстрее встанешь, тем быстрее ляжешь обратно. Хван выходит из комнаты бесшумно и вновь закрывает глаза — есть в этом ритуале что-то прекрасное. Полагаться только на слух, память и интуицию классно, а чувства будто стократ обостряются. Туалет — коридор — первый этаж. Он беспрепятственно спускается по лестнице, выходит в гостиную, чтобы оттуда на кухню. Сперва прохладный пол, а затем мягкий ковёр — приятный переход. Однако стоит только об этом подумать, как Хёнджин тут же врезается во что-то твёрдое, но явно не твёрже мебели, потому что это самое «что-то» тут же сваливается, пискнув. Хёнджин, пытаясь не упасть следом, наступает на чьи-то пальцы и нечаянно ударяет этого человека по лицу локтем. Не со всей силы, но довольно-таки ощутимо. Главное, чтоб не мама. — Ебаный, сука, в рот, — кое-как нащупав стену, Хван облегчённо выдыхает. Включает торшер, который, в принципе, давно стоит чисто для интерьера, но всё-таки исправно работает. И после замирает, не представляя себе, как на это реагировать. Слова будут лишними. На полу лежит Чонин и покачивается на месте, обхватив ладонью больные пальцы, а рядом валяются те самые папины солдатики. Видимо, они были расставлены точно в несколько рядов, но теперь безбожно разбросаны в разные стороны — лишь два осталось. Света очень мало, но Хёнджин улавливает силуэт табуретки перед телевизором — значит, достал с её помощью. И всё бы относительно ничего, если бы не чёртово время, отсутствие всё того же освещения и моментальная мысль: «Играет только один и когда никто не видит этого». Хёнджин на автомате собирает солдатиков и расставляет их на полке. Ему-то не нужны подставки — с ростом в порядке. Дети должны спать. А Йерин должна чуть ли не надзирателем стоять возле постели своего новоявленного сына, чтобы тот не боялся первых ночёвок в чужом доме. Вышло хреново, если младший здесь, а не хотя бы на втором этаже. Сидеть в своей (то есть специально освобожденной для него комнате) в разы безопаснее, что ли. А вот если бы шёл папа и упал на него? Тогда от Чонина бы осталась одна лепешка. Хёнджин прислушивается. Кажется, никто не проснулся. — Ты что тут вообще забыл? Он и не надеется на ответ; почти всё равно. Это больше как призыв: возвращайся в свою комнату и ложись спать, потому что мне проблемы из-за тебя не нужны, и ещё не смей брать папины вещи. Вряд ли отец будет по-настоящему ругаться, но Хёнджин проверять не хочет и ему не советует. Неуместные, как кажется Хёнджину, слова извинения с губ так и не слетают. Если подумать, то это Ян крайний в том, что произошло. Чонин, обняв свои колени, сидит в голубой пижаме, которую всего за день до его приезда купила сестра, а на ноги подниматься по всей видимости не собирается. Хёнджину чуточку стыдно за то, что вот так вот некрасиво получилось, но с другой стороны Ян всё ещё сам виноват — нечего быть там, где не нужно. — Фиг с тобой, пошли, — старший берёт под руку и тянет на себя. На удивление Чонин слушается и быстро перебирает ногами, потому что Хёнджин уже был готов взять за шкирку и тащить вверх по лестнице волоком. Хёнджину всё ещё жаль ребят из детских домов, но на расстоянии. В принципе, младшего жалеть больше и не надо — получил всё, о чём мог только мечтать. Семья у них хорошая, а без папы он как-нибудь обойдётся, если удавалось и до усыновления. Хёнджин не видит в этом такой уж проблемы — вон, теперь дедуля будет его заменять. На цыпочках пройдя вглубь комнаты, старший дожидается, пока Чонин сам не ляжет в кровать и не укроется одеялом. Может, когда-нибудь он по своей малолетней глупости ляпнет, что Хёнджин его великодушно проводил до постели, а потом сестра и мама скажут: «Ты такой заботливый. Умница». О да. Хван Хёнджин жадный до похвалы. — Итак, карапуз. Не вздумай спускаться вниз и втихаря рубиться в войнушку, иначе мы тебя обратно сдадим, — проследив за тем, как широко распахиваются эти до невозможности узкие глаза, поясняет. — Шучу, обратно не берут. Но всё равно так не делай. Спи, короче. С чистой совестью Хван собирается уйти, ведь торчать тут нет совершенно никакого смысла. Уж этот ребёнок наученный (чему-то там в своём детдоме), а потому спать для него в одиночку, должно быть, как манна небесная — пусть радуется. — Со мной никто не играет. — Что ты сказал? — Хёнджин замирает в проёме. Ждёт чего-то пару секунд, а потом вновь заходит в комнату, прикрывает за собой дверь и, подойдя ближе, хмурится. — Слушай, с тобой сест… мама играть хочет, а ты сам отказываешься. — Она взрослая. Взрослые не могут играть по-настоящему, потому что притворяются. «Нихера себе», — думает Хёнджин и даже приподнимает брови. И ведь такое говорит пятилетний ребёнок, который, по его мнению, особым умом отличаться не должен. Маленькие дети глупы и быстро отвлекаются, поэтому обдумывать что-то часами им чуждо. По крайней мере, Хван был свято в этом убеждён. Хёнджин практически ничего не видит, но зачем-то на ощупь кладёт ладонь на макушку Чонина и легко похлопывает его по волосам. Не хватало ещё, чтоб младший разревелся, а все в доме сбежались и тут же обвинили в этом Хвана. — Может и притворяются. Только если они так делают, то это лишь означает, что им на тебя не наплевать. Так уж и быть, я никому не расскажу о том, что видел. — Спасибо, хён. Старший отстраняется, кивнув. Ещё раз повторяет Чонину, чтобы тот засыпал, и возвращается к себе. Почему-то теперь он уверен, что приёмыш не посмеет ослушаться и действительно не встанет с кровати до утра. Наверное, «хён» звучит в разы лучше, чем старческое «дядюшка».***
— Ка-а-айф… Сынмин с разбега плюхается на хёнджиновскую кровать, которая, к своему стыду, заправлена ещё с утра не слишком хорошо, и складывает ладони на груди, с довольным лицом пялясь в белый потолок. — Я вот думаю, что идея ахуительная, — воодушевленно начинает Ким. — Сперва на пять дней лагерь, потом два выходных, а потом ещё целая неделя свободы. Никогда не думал, что скажу это, но я обожаю нашу классуху. Дай Бог ей здоровья. — Генеральский чин и два метра под землёй. — Ну, блин. Какой ты злой. Мин имеет полное право недолюбливать классную руководительницу Ю, потому что по её прихоти отца уже дважды за этот учебный год вызывали в школу. Не сказать, что у Сынмина всё плохо с поведением — он, вообще-то, большая-маленькая умница — однако в определённый возраст на учёбу немного забиваешь. Ещё нельзя точно утверждать, что так оно и будет, но Ю считает, что Ким скатился со стабильного «отлично» на обыкновенное «хорошо». И это целая трагедия. У Хёнджина к ней личная неприязнь просто потому что. Она кажется до жути фальшивой и чересчур дотошной, а вдобавок влепила ему тройку в годовой в прошлом году; разве могут быть аргументы весомее? Хван не горит желанием ехать вместо занятий за город, но и уж лучше проводить весь день с приятелями (ведь ещё Ликсу дали добро на поездку), чем приходить просто учиться и делать домашнюю работу. Мин ерзает и странно морщит нос. — Чёрт, y меня что-то под задницей, кажется. Посмотри, а, — младший поворачивается на бок; подняться ему лень. Хёнджин достаёт сплющенную конфету в упаковке, которая каким-то чудом не оставила пятен на покрывале и джинсах Сынмина и, повертев в руках, выбрасывает в мусорное ведро под письменным столом. Наверное, выпала из кармана или же в сложенном покрывале лежала в качестве заначки, а он про неё забыл. Впрочем, другую можно взять. Не велика потеря. — Ничего такого. Я уже убрал.