Клуб Настоящих

      Я просыпаюсь под песню Джорджа Харрисона. Ни горна, ни побудки слышно не было. Только пение Джорджа Харрисона, скрип шкафа и бурчание Мэйсона. Мой сосед по домику переодевается, крутясь перед зеркалом. На дверце шкафа висит сушащееся полотенце. Они стоят спиной ко мне, и я по-прежнему не могу понять, парень передо мной или девушка.       «Просыпайся, самурай, — хмыкает Мэйсон, — Дуй в душ и быстро в столовую. Я сегодня сижу с Электроником». Сосед тут же уходит, всё ещё напевая «Got My Mind Set On You».       По-быстрому умываюсь ледяной водой из умывальников. Утро приобретает краски, а я бегу к переполненной столовой. Сажусь себе в углу, ем было в одиночестве, как вдруг фурией налетает Ольга Дмитриевна.  — Семён, почему ты сегодня не был на линейке? — восклицает она.  — Здравствуйте, Ольга Дмитриевна. Извините, проспал, — бормочу я.  — Пионер должен всегда быть пунктуальным! Ты как одет? Пионер должен всегда быть чист и опрятен! — отчитывает она, пока не замечает Алису. — Двачевская, ну-ка приведи в порядок форму!  — А что у меня с формой не так? — Алиса опять в своём репертуаре, но и она сдаётся под натиском вожатой. Тогда Ольга свет Ленивовна выбирает себе новую цель. Как вы думаете, кого? Моего проспавшего соседа.  — Почему на линейке тебя не было? — вопрошает вожатая.  — Не было, а сейчас есть, — Мэйсон достаёт из кармана железную линейку и делано садится на неё. — Вот теперь я на линейке.  — На построении, — выговаривает их Ольга.  — Так вот вы про что, — вздыхает Мэйсон, кладя линейку обратно в карман и делано вздыхая с видом кающегося грешника. — Моя вина, каюсь.  — Почему носки цветные?  — Разве в уставе прописано, какого цвета должны быть мои носки? Ткните меня в пункт устава, где регламентирован цвет носков. Форма в уставе регламентируется, а носки под регламент не попадают. Так что идите наслаждаться завтраком, — Мэйсон пьёт какао, отставив мизинец. — Какао с запеканкой сегодня особенно хороши.  — Пионер должен уважать старших!       Словом, тролль из моего соседа никудышный. К тому же, в реальном пионерском лагере (да и в школе тоже) такого вот демагога с непомерно развитыми мозгами уже отругали бы по самое не могу. Но харизмы Мэйсону не занимать.       За соседним столиком сидит Лена. Предлагаю ей заполнить со мной обходной лист, который Ленивовна оставила на столе. Вместо привычного смущения и краснеющих щёк я вижу, как она хмурится. В зелёных омутах глаз отражается холодная сдерживаемая ярость. Металлическим голосом она отвечает: «Ты и так знаешь, куда идти». После этого Лена быстро уходит, цокая каблучками.       Первым делом иду к кибернетикам. Шурик что-то паяет, Электроник правит чертежи и проверяет робота с кошачьими ушками, Мэйсон сидит за компьютером. Судя по движениям рук, играет в какую-то игру. Наверное, шутер.       Записываюсь. Электроник предлагает не ходить с листом дальше. Однако получить взбучку и вагон поручений от вожатой очень не хочется, поэтому ухожу. Вскоре за мной увязывается Мэйсон.  — Тебе чего? — спрашиваю.  — Мне? Ничего. У физрука оформиться не забудь, — бросает Мэйсон.  — В лагере есть физрук? Он только и делает, что спит.  — Хочешь быть мальчиком на побегушках у Ленивовны?  — Так что тебе надо?  — Когда в медпункт пойдёшь, отвлечёшь Виолу. Мне надо запасы пополнить.  — Запасы чего?  — Всё-то тебе надо знать!  — Нет, ну правда.  — Резины и вазелина. Ещё бы кое-что достать, но тут палевно.  — Ты о чём?  — Забей. Я не помню, как называется. От спазма что-то.  — Может, дропаверин? Ну, но-шпа.  — Да, точно! Спасибо! — Мэйсон восхищается моими знаниями. — К Виоле? Кстати, откуда ты другое название но-шпы знаешь?  — Был как-то опыт по юности.       Из медпункта Мэйсон выходит с довольной улыбкой и набитыми карманами. Пока мы идём к библиотеке по узкой тропинке, протоптанной нашим братом средь кустов и травы, сосед с гордостью показывает банку вазелина «Норка».  — Фирменный, заметь. К тому же, косметический. Это же дефицит! Сейчас бы домой да с коробкой таких баночек. Продавать их всяким ностальгирующим и привыкшим к качеству, — вздыхают они.       Мы направляемся к библиотеке. Женя улыбается, говорит про книжные новинки (и это наша Жужелица?), Шурик приглашает записаться в стенгазету. Лена упорно не замечает нас. Тем не менее, рисовать она перестала. Это не похоже на обычное поведение Лены в цикле. Может, она, как и Электроник, тоже реальный человек?  — Не знаешь, отчего Лена сегодня так злобно на меня смотрит? — спрашиваю, выходя из библиотеки.  — Откуда мне знать? Сам бы у неё и спросил, — улыбается Мэйсон в своей лукавой манере.  — А она может быть реальным человеком?  — Конечно может, грязный ты шовинист! Что, небось решил, что раз девушка, так ей и настоящей быть нельзя? — огрызаются они.  — Ну, не злись. Просто я привык к тому, что обычно девушки делают одно и то же. Это я встречаюсь с разными.  — Я не злюсь. Короче, проехали.  — Мы куда?  — Не догадался, что ли? — мы идём по дорожкам из желтоватой плитки мимо домиков и столовой.  — На спортплощадку?  — Слоупок, — фырчит Мэйсон. — Давай наперегонки!  — Окстись, ты не Ульяна.  — А вот так? — Мэйсон вырывает у меня из рук обходной и несётся к спортплощадке окольными путями. Пришлось бежать. Не изнуряюще, а скорее по приколу. Было даже смешно, как эта фигура с синих шортиках и носках почти до колена несётся впереди, тряся листом у меня перед носом. В итоге Мэйсон отдаёт мне листок и стучится в закрытый физкультурный зал. Мускулистая туша физрука Бориса Саныча дрыхнет на матах, однако нехотя встаёт под восклицания Мэйсона.  — Ну, кто тут у нас? — бурчит Саныч. — Дрищ и гомик. Вместе живёте, значит.  — Здравствуйте, Борис Александрович, — протягиваю ему листок.  — Куда записываться будешь? Футбол, волейбол, — физрук ухмыляется, — или, может, бадминтон?  — Нарды, — отвечаю я с покерфейсом.  — Ну да, ну да. Работать с тобой надо, дрищ, а ты…нарды. Ещё и с педиками водишься.  — Борис Саныч, может быть, хватит? — злобно восклицает Мэйсон. — Откуда Вы знаете, что я гей? Вы ведь не знаете точно, парень я или девушка.  — Если ты мальчик — то веди себя как мальчик. Если девочка — то как девочка. Какие сложности?  — Мне неприятно в своём теле. И так тяжело, а тут ещё всякие тупые мужланы пытаются загнать в гетеронормативные рамки!  — Что-что? Кто я, по-твоему?  — Тупой мужлан, — бросает Мэйсон.       Я самоустраняюсь. Борис Саныч разминает кулаки, и начинается спарринг. Что-то типа вольной борьбы. Мэйсон оказывается весьма неплохим бойцом и даже умудряется пару раз задеть Саныча. Впрочем, они явно не собирались драться всерьёз. Это было что-то вроде тренировки. Наблюдать за этим забавно. До того самого момента, как Мэйсон оказывается в нокауте после удара в живот.       Это не мешает моему соседу резво вскочить на ноги и любезно попрощаться. Саныч что-то хмыкает с типичной ухмылкой. Определённо, в эту игру играют двое. Мэйсон, выйдя со спортплощадки, устало опирается на моё плечо. Они садятся на лавочку и отдыхиваются, прося меня уйти.       Музыкальный клуб. Мику тараторит про всё на свете. Мэйсон за мной не следует. Не скажу, что их общество мне неприятно. Пожалуй, мне неловко. Да-да, именно что неловко. Это человек безусловно интересный, но мне было бы гораздо проще, если бы я понимал, какого они пола. Если Мэйсон парень, то было бы неплохо с ним подружиться. А если девушка… Тут сложно. Если бы Мэйсон была девушкой, то, возможно, я бы стал с ней встречаться. Она очень раскованная, но не агрессивная, как Алиса.       Что ж, харизма из них так и прёт. Мне весело с ними. Правда, очень забавно было бегать наперегонки до спортплощадки или слушать их восторженный трёп о вазелине. О вазелине! Что ж, у всех свои увлечения. Хотя, человек неопределённого пола и вазелин — сочетание весьма сомнительное. Шутки про Чёрного Властелина и гачимучи то и дело всплывают в голове.       Достав кабель, думаю поразвлечься у эстрады. Музыку включить, послушать, все дела. Однако это место уже оккупировано Мэйсоном. Они слушают «Southern Nights» Глена Кэмпбелла. Это не похоже на какой-либо танец, но и кривлянием это назвать сложно. Каждое движение пропитано грацией и лёгкой расслабленной бесшабашностью. Мэйсон берёт меня за руку и ведёт в том же размеренно-весёлом темпе. На пухлых губах играет блаженная улыбка, а глаза восторженно блестят.       Я не знаю, куда девать ноги. Чёрт побери, зачем меня потащили на сцену? Ещё и эти руки на моей талии. Плевать они на меня хотели. На восклицания типа «что ты творишь», «зачем меня танцевать тащишь» мне просто затыкают рот. Тем временем песня кончается, сменившись «My Sweet Lord» Джорджа Харрисона. Мэйсон садится, оперевшись спиной на колонку. Они прикрывают глаза и отбивают темп ногой в пыльной сандалии. Как мне знаком этот ни с чем не сравнимый кайф от музыки!       Затем Мэйсон выбирает какую-то незнакомую мне старую песню. Что-то типа рока, у солиста глубокий баритон. Что-то бойкое с припевом вроде: «Come a little bit closer, you’re my kind of man». Никогда не интересовался такими песнями. Вдруг меня без малейшего на то согласия берут за руку, предлагают встать.       Что ж, встаю, думая, что Мэйсон устроит дальше. Почему-то я не хочу останавливать их, отталкивать. Это всего лишь игра, глуповатая шутка. К тому же, не хочется обламывать человека, так кайфующего от музыки. Я сейчас оттолкну, а они возьмут и замкнутся в себе. Я ведь и сам такой, если честно.       «Да не бойся ты», — улыбается Мэйсон. Они кладут мои руки им на плечо и на худую талию. Затем немного прижимаются, сохраняя какую-то дистанцию личного пространства. Что ж, а это более чем неплохо. «Это как объятия, но с шагами», — объясняет Мэйсон с улыбкой.       Мы медленно идём в танце. Два шага вперёд, один влево, один назад. Два вперёд, влево, назад. Тело Мэйсона горячее и гибкое. Я поднимаю руку, пытаясь нащупать лифчик. «Руку. Ниже», — отрезает Мэйсон. Ни единой попытки подойти ближе, прижаться. Чинно, благородно, прилично. Я никогда не был хорошим танцором, но с таким партнёром танец становится чем-то профессиональным, не интимным. Красивым, но очень уж холодным. Неловкости нет, её заменяет лёгкая неудовлетворённость. Пока Мэйсон в разгар проигрыша не наклоняет меня назад, всё так же профессионально держа руки и элегантно отставив ноги. У них идеальная пластика, в этом танце мы дополняем друг друга, но всё равно есть какая-то недосказанность.       Я в восторге. Мэйсон тихо отстраняется, прося отдышаться. Мы просто сидим у колонки. Нет музыки, нет шума природы. Ничего. Только мощённая желтоватой плиткой дорожка, скамеечки для зрителей, фонарный столб с радио и бытовка для аппаратуры. Вокруг всё зелёное, словно на картине какого-нибудь пейзажиста.       Слышу за спиной шаги моего товарища. «Давай последнюю песню перед обедом!» — восклицает Мэйсон. В их голосе столько восторга, благоговения перед музыкой. Я оборачиваюсь и вижу, как они снова колдуют у колонки. «Валяй», — улыбаюсь я.       «Как насчёт поучиться белому танцу?» — Мэйсон пожимает плечами. Было бы неловко танцевать белый танец с парнем. Впрочем, откуда я знаю, что Мэйсон парень? Во мне опять говорит пессимизм. Плевать; главное, что танцует хорошо и профессионально. Мне бы не помешала подготовка перед дискотекой.       Выбор падает на очередную старую американскую песню. Что-то из семидесятых, я думаю. По эффектам в начале похоже на перематывание плёнки. Поёт какая-то мужская группа, похоже на альтернативную музыку.  — «The Velvet Underground»? — спрашиваю.  — Нет, «10cc», — отвечает Мэйсон.       Снова правильная постановка рук (одна на талии, другая отставлена и держит руку партнёра), личное пространство. Шаги ровные, но между нами чуть меньшее расстояние. Теперь я понимаю то выражение про «объятия с шагами». Тем не менее, я чувствую Мэйсона, как что-то эфемерное. Не как реального человека с телом, а сказочного эльфа. Определённо, эльфа. Лукавая полуулыбка, полузакрытые глаза с пышными ресницами. Сначала эльфы могут казаться милыми, но надо всегда держать ушки на макушке при общении с ними.       Мэйсон — человек-загадка, человек-парадокс, который хочется разгадать. Вот только я боюсь, что разгадка окажется грязной и мрачной. Лучше держаться отстранённо, тогда и проблем не будет. Рядом с ними меня переполняет разом восторг и неловкость, которые как-то сочетаются меж собой.       Горн кричит «бери ложку, бери хлеб», и мы несёмся к столовке. Нет, это не моя идея. Похоже, Мэйсон тот самый человек, который постоянно бежит. Я сажусь с Электроником, а Мэйсон тем временем устраивается между Жужелицей и Леной. Ленивовна требует с меня обходной, который я тут же отдаю. Хорошо, что руки не проверяет. Эта может. Какое счастье, что в столовой есть умывальники!  — Ну, как прошлись? — улыбается Электроник.  — Нормально, — бросаю я. — Скажи, ты правда не знаешь, кто Мэйсон на самом деле?  — Нет. Зачем? Это их дело. Тебе что, они нравятся?  — Они прикольные. Дичь творят, но с ними весело. Прикинь, затащили меня на сцену танцевать.  — Мэйсон разве умеет?  — Ещё как! Так кружит, что я в шоке от мастерства. Сам-то никогда не умел танцевать, а тут вот так. Профессионально очень, никаких лишних обжиманий. Всегда личное пространство держит.  — Ты так говоришь, будто они тебе нравятся.  — Мне? — усмехаюсь. — Они? Бред какой-то.  — А сам краснеешь до кончиков ушей.  — Будто я не знаю, что ты в восторге от Жени, — в эту игру могут играть двое.  — Оно и понятно. Мои вариации в Нулевом любили Женю. Но реальный я… Мы плохо знакомы, — Серёга садится в позу Вилли Вонки из того фильма семидесятых. — Кстати, приходи после ужина к другому выходу из столовой.  — Что там будет?  — Узнаешь. Говорят, что-то классное.  — А Ольга Дмитриевна не хватится?  — Она в такое время на пляж ходит. К тому же, ты теперь не с ней живёшь, так что не хватится.       Я отправляюсь спать, пока Мэйсон где-то шляется. Потом мой сосед возвращается и усаживается на кровать с «Бойцовским клубом». У меня не получается уснуть, но шелест страниц и шёпот Мэйсона меня убаюкивают. Сейчас на улице такая дивная погода, а в раскрытое окно дует ветерок.       Просыпаюсь от тычка в бок. В домике никого нет. Горн зовёт на обед, и я бегу со всех ног занимать место. Как ни странно, там уже сидят Электроник, Жена, Лена и мой сосед, что-то обсуждая. На ужин у нас морковный салат, творожная запеканка и до неприличия сладкий чай.  — Что мы будем делать дальше, а? — спрашивает Женя.  — Пойдём к другому выходу из столовой и отправимся в путь, — повторяет Электроник.  — Эл, опять ты всё путаешь! — возмущается Мэйсон. — Мы подойдём к площади, за памятник Генде.  — А оттуда куда? — интересуется Лена.  — Я покажу, — загадочно улыбается Мэйсон. — Возьмите фонарики.  — Зачем всё это? — вклиниваюсь в беседу я.  — Мы будем искать ответы.  — На что?  — Объясню позже, — в глазах Мэйсона сияла непоколебимая уверенность. В этом взгляде есть что-то, что напрочь выжигает все твои сомнения. — Доели? Теперь за мной.       Ольга остаётся в столовой, а мы выходим. Женя берёт в столовой бутылку воды и идёт позади колонны. Все впятером, ровным шагом. Будто рок-группа, снимающаяся для обложки нового альбома. Мэйсон точно не навредит нам.       Ровный широкий шаг, уверенная осанка. За памятником оказывается решётка, которую открывает Мэйсон. Они залезают внутрь, зовя сначала нас с Электроником. Мы подстраховываем Женю с Леной и отправляемся куда-то вперёд, под землю.       Я знаю, что там находится старая шахта. Что послезавтра в этой шахте потеряется Шурик. Я здесь уже был, так что мне не страшно. Даже тихая и пугливая Лена, выпрямившись, спокойно идёт за Мэйсоном. Они гордо говорят «за мной» и бодро ведут куда-то вперёд. Затем ведёт налево, налево, направо, налево, налево; просит запомнить маршрут. Нам это даже начинает нравиться, да и атмосфера из гнетущей становится весёлой и приключенческой. Такой, точно в старой доброй детской книжке. Вроде «Тома Сойера», «Питера Пэна» или «Острова и капитаны».       Мы останавливаемся около входа в бомбоубежище. Дверь старая и тяжёлая, с кодовым замком. Женя тут же бросается нажимать код, Лена находит поблизости какую-то длинную палку, а Мэйсон просит нас с Электроником помочь открыть дверь. Вместе нам это с лёгкостью удаётся, и вскоре мы входим в маленькое бомбоубежище.       Это комната с двумя двухэтажными кроватями, столом с какими-то приборами и аптечкой. В шкафу лежат защитные костюмы и противогазы. Где-то на полу валяется лом. Свет исправно горит, но тут очень пыльно.  — Отныне это наше тайное место. Наша собственность. Кстати, как насчёт навести порядок? — Мэйсон тут же находит в шкафу какую-то метлу и тряпку.  — Намочить бы, да нечем, — замечает Лена, берёт тряпку и тут же начинает протирать стол с приборами.  — Постой! — прикрикивает на неё Электроник. — Вдруг повредишь чего. Давай лучше я, а ты займись кроватями и шкафами.  — Может, Семёна припахать? Он у нас тут как пожарная каланча, — бросает она.  — Сём, ты что, не слышал? Иди помоги Лене! — бросает Мэйсон, работая метлой. — Женя, ты тоже не сиди, как барыня. Место общее, так что работаем вместе. Твоя должность ключмейстера совсем не отменяет того, что должна принимать участие в приведении помещения в порядок.  — Мэйсон, мне, по-твоему, библиотеки мало? Хуже Ольги Дмитриевны, ей-богу, — она с неохотой встаёт и перестилает постельное бельё, накрывая кровати шерстяными пледами.       Как ни странно, мне вовсе не сложно в лишний раз погонять пыль. Мне даже понравилось участвовать в общем деле. Это не была типичная обязаловка Ленивовны, нет. Здесь мы все работаем сообща, и Мэйсон, даже будучи лидером, не гнушается в лишний раз залезть под кровать с метлой.       В итоге мы отряхиваем руки, приводим себя в относительный порядок. Мэйсон залезает на верхнюю кровать слева от входа, а мы все размещаемся кто куда горазд. Лена с Женей устраиваются справа наверху, а мы с Электроником — внизу. Мэйсон кладёт ноги по-турецки и начинает рассказ:       «Итак, леди и джентльмены, я как основатель объявляю первое заседание Клуба Настоящих открытым! Все мы здесь друг друга знаем, так что представляться нет нужды.»       «Зачем наш клуб существует? Почему именно вы стали его членами? Предвидя эти вопросы, я отвечу на них самостоятельно.»       «Что ж, все вы рано или поздно проживали в лагере некоторое количество смен, садились в автобус и снова оказывались в лагере. Так вы проживали многое количество раз, причём события ваших каникул были одни и те же. Кто коротал дни в клубе кибернетики, кто рисовал для стенгазеты, кто занимался в библиотеке, влюблялся, выполнял поручения вожатой и всё такое. Вот только все вы замечали, что люди раз за разом делают и говорят одно и то же. Менялся только ваш выбор и ваши действия, под которые подстраивались окружающие.»       «Суть в том, друзья мои, что все вы в своих различных циклах и были единственными настоящими людьми. Окружающие — не более чем боты или куклы. То же самое пришлось узнать и мне. При помощи долгих вычислений и бессонных ночей в клубе кибернетики мне удалось найти другие циклы и лагеря, где тоже были настоящие люди. Всего таких лагерей и людей было пять. Это и есть мы.»       «Потом пришлось на протяжении нескольких циклов искать информацию о способах перемещения между разными лагерями «Совёнок». Это было в разы опаснее. Тут-то мне и удалось встретить девочку-кошку, которая нас сюда привела, и Пионера, так хорошо знакомого Семёну. Также пришлось позаимствовать некоторые файлы из архива Виолы, прочесть от корки до корки дневник Ольги Дмитриевны (в котором такая чепуха, ей-богу). Ещё Саныч что-то скрывает, но у него узнать не получилось.»       «Так мы встречаемся с каждым из вас. Я просто являюсь из ниоткуда и зову с собой. И вы идёте, понимая, что можете не вернуться обратно в свой цикл. Спасибо за доверие. Всем и каждому в отдельности. Пять человек — самое большое количество настоящих людей в Нулевом, в мире «Совёнка». Это наш последний цикл, после которого у нас появляется один-единственный шанс вернуться в реальный мир.»       «Вот, в принципе, и всё, что мне хотелось бы до вас донести. Однако из-за серьёзности и важности этого конкретного цикла для нас с вами, следует сказать правила Клуба Настоящих: » «Первое правило Клуба Настоящих — не упоминать о Клубе Настоящих.» «Второе правило Клуба Настоящих — не рассказывать о Клубе Настоящих.» «Третье правило — всё, что происходит в бункере, остаётся в бункере.» «Четвёртое правило — если кто-то помешает Клубу, даже если это кто-то из нас, вы можете и должны применить насилие.» «Пятое правило — выполнять возложенные на членов Клуба задачи, держать слово.» «Шестое правило — доверять друг другу.» «Седьмое правило — доверять мне.»       Во всём этом есть что-то гипнотическое, завораживающее до глубины души. Что-то, что заставляет верить Мэйсону. Это что-то затрагивающее самые глубинные струны души, воспламеняющее сердце ласковым и добрым теплом. Наверное, ради этого люди и обращаются в религии. Не знаю, что точно затрагивает и заставляет верить. Хрупкая ли худая фигурка со сложенными по-турецки ногами и раскрытыми, точно в объятьях, руками? Звонкий ли голос, с чувством и знанием дела вещающий о других мирах? Огонь ли, бьющийся в тёмных, точно бренди или шоколад, глазах?       Мы все это чувствуем, каждый из нас. И восхищённо вздыхающая Лена, и вытянувшая вперёд ноги Женя, и неподвижно сидящий Электроник, и я. Тем временем Мэйсон устало поправляет вихрастые волосы и продолжает говорить:  — Наверное, стоит начать со знакомства? Полноценного, настоящего знакомства. Мы знаем, как друг друга зовут, но знаем ли мы друг друга? Давайте вспомним наши реальности, то, как мы оказались здесь. Понимаю, это больно, но то, что происходит в бункере, в нём и останется. Мы не осуждаем и не перебиваем. Слушаем и будем выслушаны. Кто хочет начать?  — Я, — резко тянет руку Лена. — Я начну.  — Это смело, Лена. Мне нравится твой настрой, — Мэйсон приветливо улыбается.  — Всё началось с того, как я умерла. По крайней мере, это ощущалось, как смерть, выглядело, как смерть. Мой молодой человек предал меня. Мы были знакомы со старших классов, я была в него влюблена. С ним я лишилась девственности. Наконец, я призналась ему в любви после стольких лет. А он взял и ушёл к моей подруге. И звали этого молодого человека… Семён, — Лена опускает голову. Она тяжело дышит, ищет силы для дальнейшего рассказа. Я краснею. Неловко, страшно, стыдно, больно. Точь-в-точь как в одном из циклов в «Совёнке»! Вот только я всего лишь поговорил с Алисой за Лениной спиной.  — Продолжай, Лена, — Женя садится рядышком с ней и обнимает.  — Давай, Лена. Ты молодец. Ты очень смелая девушка, раз начинаешь рассказывать о таком, — подбадривает её Мэйсон. — Мы с тобой. Никто не осудит, никто не засмеёт. Я не позволю.  — Так вот, я перерезала себе вены. Помню ванну, тёплую воду, что-то кричащего папу. Затем больница.       Белая палата, белые стены, белый потолок, белое одеяло. На мне белая ночнушка с кружевами, чем-то похожая на свадебное платье. Очень тихо, только где-то аппарат пикает. Внезапно появляется девочка с кошачьими ушами и говорит: «Ты пойдёшь со мной?».       Мне в этом мире было нечего делать, вот я и пришла в «Совёнок». Очнулась, а мне восемнадцать. И форма на мне пионерская. На левой руке часы с широким ремешком. Папин подарок.       В лагере был и Семён. Такой же, как тот, в которого я влюбилась. Выглядел как в день нашей первой встречи. Вот только он меня не любил всё так же. Сначала испортил жизнь, а потом плевать на меня хотел, — Лена вздыхает и рявкает. — Ублюдок, столько крови мне попортил! В лагере я его сторонилась.       Так и жила. С девочками дружила, с Шуриком стенгазету делала. Жила так долго. Семёна игнорировала. Сначала избить его хотела за то, что он со мной сделал. Потом стала просто замечать, как он возится с другими девочками. Ну, или сама заводила романы. Вот только все мои пассии этого не запоминали с каждым новым циклом. Я уже стала равнодушна ко всем. И к мальчикам, и к девочкам.       Однажды сидела я как-то на лавочке вечером, книгу читала. Считай, этим одним уже и развлекалась последние два цикла. Книги да пение. Делать больше нечего было. Вдруг на площади материализовался человек. Вихрастый, худой.       Он был чем-то похож на героя моего любимого сериала. Вы ведь смотрели «Доктор Кто»? Мэйсон тогда были вылитый Десятый Доктор. Так же и сказали: «Пошли со мной». Протянули руку и побежали. Мы с ними бежали, а с места не сдвигались. Потом что-то белое вокруг нас образовалось, а мир стал похож на плёнку. Мэйсон всё просили бежать, бежать быстрее.       Прибежали, а лагерь вроде тот же, но какой-то другой. Я не понимала, в чём это выражается, а Мэйсон так ничего и не объяснили. Поцеловали ручку и велели жить, как живу, пока знак не подаст.       Лена заканчивает рассказ, тяжело выдохнув. Женя слезает с кровати и приносит ей бутылку воды. Мы с Электроником и Мэйсоном аплодируем. Свой рассказ начинает Электроник:  — Я учился на третьем курсе Политеха. Отличник, бюджетник, все дела. Мама в Саратове с младшим братцем. У нас семь лет разницы. Брат мне не родной, а сводный. Отец ушёл за сигаретами много лет назад, с отчимом мама развелась. Он нас бил, меня и маму. Брату тоже попадало, но меньше.       Мне с детства приходилось многое замалчивать. У мамы принцип был не выносить сор из избы. Вот только молчать не хотелось. Поэтому я очень говорливый и постоянно что-нибудь затеваю. Мне до жути не хватало разговоров и действий. Так что уж простите, если заговорюсь, окей? — Электроник виновато смотрит на нас, отирая потные ладони о шорты. — Ну, я продолжу.       Я в общаге жил, в Москве. Это был обычный вечер. Играл себе в «Mass Effect», все дела. Комп свой, никому не мешаю. Вдруг припёрлись мои пьяные соседи, Вован и Димон. Начали просить денег на бухло. У меня особо не было, я отказал. Они решили меня опустить, а потом ножичком пописать. Заступиться некому было.       Опустить не опустили, конечно. Зато избили и пописали лезвием. Их было двое, оба амбалы. Я один. Скорую вызвать не было сил. Они долго не уходили. Хотя, нет, я что-то путаю. Скорую вызвали потом. Так вот, я лежал, а там эта девчонка с ушами. Нэка, короче. Сказала: «Ты пойдёшь со мной?». Я пошёл, куда деваться. Всяко лучше, чем от ножа помирать.       В «Совёнке» в клубе что-то мастерил с Шуриком, конкурсы устраивал, за техникой следил. Весело было. Вот только одно и то же раз за разом. Одного и того же робота мы с Шуриком который цикл строили. Так и не достроили ни разу.       Тогда я и понял, что здесь что-то не так. Пытался искать ответы. Тогда-то ко мне и явились Мэйсон. Уселись напротив меня вечером, заговорили. У них вид был лихой и задорный, точно у Питера Пэна. Мы обсудили теории. Оказалось, я прав в том, что «Совёнок» такой не один. Дальше всё, как у Лены. Бег на месте, а лагерь уже другой.       Электроник трясёт головой и натягивает улыбку. Кладу руку ему на плечо и говорю: «Молодец, чувак!». Честно говоря, не ожидал такой тяжёлой истории от кажущегося легкомысленным паренька. Что-что, а молчать Эл при всей своей болтливости умеет.  — Спасибо за честность, Электроник, — улыбается Мэйсон. — Ты очень храбрый человек. И очень сильный. Не всякий умеет улыбаться, когда ему плохо. Кто следующий?  — Я, — бросает Женя. — Итак, меня зовут Жукова Евгения Георгиевна. Мне 41 год. Вечно 41, так и не дотянула до заветного числа Адамса. Девочку-кошку я встретила в больнице, как и Лена. Вот только попала я в больницу по другой причине. Рак груди, четвёртая стадия. Вовремя не обнаружено, потом не долечено, потом денег не хватило. Ни у меня, ни у мамы с папой.       С детства я была очень нелюдимой. Компании людей предпочитала книги. И так всю жизнь. Выпускница, медалистка, бывшая лучшая ученица. Бывшая лучшая студентка филфака. Бывшая, бывшая, бывшая. Всю жизнь я только и умела, что читать книжки. Этим и занималась по жизни. То корректор, то редактор какой-то газетёнки, которую вскоре закрыли, то даже книжный критик какое-то время. Я паразитировала на трудах других. Всю жизнь я мечтала написать книгу, но все мои работы считались «далёкими от реальности», — Женя вздыхает, устало трясёт головой, точно прогоняя дурные мысли, и нарочито бодро продолжает. — Словом, ничто меня не держало особо.       Так я и ушла. Взяла за руку девушку-кошку и пошла в «Совёнок» взрослой женщиной, чтобы прийти восемнадцатилетней пионеркой. Вот только пионерами были до 14 лет, а дальше комсомольцы. И не было в СССР никакого деятеля с именем или кличкой Генда. Даже за границей не было таких коммунистов. Единственный, кто худо-бедно подходит под описание — японский лётчик Минору Генда, разработавший план нападения на Перл-Харбор. Вот только он совсем не похож на бронзового истукана на нашей площади.       С людьми у меня и здесь не сложилось. Мне просто было с ними скучно. Все однобокие какие-то, интересы только в пределах лагерных. Зачем о чём-то говорить с людьми, с которыми не имеешь ничего общего? Тем более, если тебя никто не заставляет с ними общаться. Вот я и стала сварливой библиотекаршей.       Внезапно выхожу я вечером из библиотеки, запираю на ключ, иду спать, как вдруг замечаю, что у стены стоит кто-то. Фигура вся такая развязная. Думала, парень, а как заговорит — непонятно стало. Я подумала, что это всё было чем-то вроде Чистилища, а передо мной стоит существо-проводник в загробный мир. Их называют психопомпами, знаете?       В разных культурах психопомп изображается по-разному. В Японии это синигами, в Мексике — лысые собаки, в Древней Греции — Харон и иногда Гермес. Я и подумала, что за мной пришли. Даже пригласили, руку подали. Спорить было излишне, вот я и пошла. Выяснилось, что умирать мне рановато. Да и вообще, это оказался никакой не дух, а такой же человек. Короче, Мэйсон схватили тумаков, — смеётся Женя. — Мне в этом цикле больше нравится. С реальными людьми оно интереснее. Мэйсон, давай ты теперь!       Пока Мэйсон молчит, я замечаю, как Женя медленно успокаивается. О смерти — смеясь, это про неё. Вообще ничем не проймёшь. Вот только неловко понимать, что в теле пионерки оказалась взрослая женщина. Жаль, я её раньше не встречал. Пересеклись бы на бордах, поболтали бы.       Видя недоумение Мэйсона, берусь рассказывать свою историю. Рассказываю о сне про кошкодевушку, про свою неприметно-серую жизнь. Затем про то, как ехал на встречу институтских товарищей. Тут-то я и вспомнил, что произошло с тем автобусом. Словно какой-то механизм, не дававший мне осознать горькую правду, вдруг сломался. «Лиаз» перевернулся. Авария средь бела дня. Я истекаю кровью, придавленный чем-то.       Я рассказываю о том, как жил цикл за циклом. Как встречался с девушками. Отдельно рассказываю о Лене и со слезами прошу у неё прощения. Говорю о встрече с Пионером, о том, как ничего так и не понял. Как увидел перемену в цикле и встретил Мэйсона. О том, как сначала испугался того, что Электроник и новичок на скамейке — моя галлюцинация. Я плачу чуть ли не навзрыд, когда понимаю всё.  — Семён, — ласково обращается Мэйсон. — Семён, послушай. Это всё ужасно тяжело принять и понять. Не факт, что мы действительно мертвы. И не береди, пожалуйста, Ленины раны. Ты никогда её не встречал. Ты просто похож на юношу, в которого она была влюблена. Не извиняйся за то, что произошло в иллюзии. Нам всем тяжело выкладывать правду о себе.  — Спасибо, — хриплю я, стирая слёзы.  — Так вот, пришла пора и мне рассказать о себе, — грустно улыбается Мэйсон. — А то, наверное, всерьёз примете меня за какое-нибудь вымышленное существо.       Это был зимний вечер. Долгая дорога домой после курсов при университете пролегала через очень неудачный двор, — Мэйсон неловко начинает мять кончик одеяла, стараясь не смотреть нам в глаза. — Там оказалась пьяная компания, которая обратила на меня внимание. Окружила, сбежать не было выхода. Вся жуть в общении с гопниками в том, что они заставляют тебя играть по правилам, которые знают они, и которых не знаешь ты. А я не умею с таким контингентом общаться. Меня и спросили, кто по жизни. Потом избили. Всей гурьбой, — их взгляд горит злобой. Это то самое злобное бессилие «маленького человека», о котором я читал у классиков. Они горько усмехаются. — Просто за то, что я другого гендера. За то, что ощущаю себя по-другому. За то, что им делать было нечего.       Всю мою недолгую жизнь моим единственным утешением и методом избавления от проблем был эскапизм. Бег от проблем в другие миры. Так что встретить приглашающую с собой кошкодевушку было просто пределом мечтаний, — Мэйсон вспоминает об этом с восторгом, так знакомым всякому мало-мальски увлечённому человеку. Даже в такой тяжёлый момент они вспоминают о сказке и чуде, которого искали всю жизнь. — Покинуть этот мир казалось лучшим решением. Всё равно с реальностью отношения не сложились. Друзей как-то не было, родители презирают и гнобят, любви — нет и не предвидится…  — Как нет и не предвидится? У нас ещё всё впереди! Выберемся! — восклицает Женя.  — Молодец, Мэйсон, — аплодирует Лена.       Мэйсон всё ещё улыбается, но в их глазах блестят слёзы. Я слезаю со своего места и оказываюсь около них. Всем нам нужна поддержка, и Мэйсон — не исключение. Обнимаю их со спины, а они тихонько поворачиваются ко мне, всхлипывая. Дрожит всем телом, дурашка. Провожу по спине, успокаивая. В другой бы обстановке их загнобили, но здесь никто не стесняется эмоций. Всё, что было в бункере, останется в бункере. Мы доверяем друг другу.  — Простите, что я тут нюни распускаю, — продолжает Мэйсон. — Нет ли у кого носового платка?  — Все мы имеем право проявлять эмоции, — отвечает Лена. — Всё в порядке.  — Платков нет, сорри, — пожимает плечами Электроник.  — Лена, сколько времени? — спрашивает Мэйсон, спрыгивая с кровати, почти минуя ступеньки. Бросаюсь к ним, но моя помощь не нужна.  — Без десяти десять, — отвечает она.  — Объявляю заседание Клуба Настоящих закрытым.       Мы выходим из бункера. Скоро отбой, и нас вот-вот хватится вожатая. Темнота шахты уже не смущает и не пугает. Мы просто идём все вместе. Даже умудряемся шутить по дороге. Мэйсон открывает люк за памятником, помогая нам выйти. Вот только они замечают замочную скважину в люке. Как и то, что этот самый люк тяжело открывается. Мэйсон устанавливает люк на место, а мы разбегаемся в душевые и по домикам.  — Ты чего к умывальникам прёшь? — шипит Мэйсон за моей спиной.  — А куда ещё? — спрашиваю.  — Куда-куда. В душевые! Там теперь вода горячая, — берёт меня за руку и уводит. — К тому же, Саныч бдит.  — Это ваши разборки.  — Мы после отбоя шляемся. Обоим прилетит.  — Сильное заявление.       Когда я прихожу в домик, Мэйсон уже лежит на своей половине. Лежит себе без одеяла и читает что-то в телефоне. На моё присутствие реагирует равнодушно. Впрочем, отвернуться, когда я раздеваюсь, им в голову не приходит.  — Ты прямо так сразу спать? — Мэйсон поворачивается на бок, убирая телефон.  — А что, у тебя на меня планы? — прыскаю я.  — Планов нет. Впрочем, если ты хочешь, — они зевают, — поговорить, то почему нет?  — Здорово придумано. О чём поговорим?  — Давай в анкету играть!  — Это как?  — Задаём вопросы и тут же отвечаем. Без каких-либо рассуждений. Если что, всегда можем перестать.  — Валяй. Любимая книга?  — «Бойцовский клуб» Чака Паланика.  — Любимый фильм?  — «Зелёный слоник».  — Любимая цитата?  — «Ты не твоё имя. Ты не количество денег на твоём банковском аккаунте. Ты не твоя работа. Ты не твоя семья».  — Сидишь на имиджбордах?  — Нет.  — Любимый исполнитель?  — Дэвид Боуи.  — Смотришь аниме?  — Немного. Не увлекаюсь.  — Любимое животное?  — Демон Максвелла.  — Это кто?  — Персонаж вымышленного эксперимента, воображаемая разумная микроскопическая частица.  — В чём суть этого эксперимента?  — Есть сосуд с газом. В нём перегородка, которая делит этот сосуд на две части. Молекулы хаотично движутся по броуновскому движению. В перегородке сидит этот самый демон Максвелла, который открывает и закрывает перегородку. В конце концов по одну сторону перегородки будут только быстрые и горячие молекулы, по другую — медленные и холодные. Получается, что демон без дополнительного подвода энергии позволяет нагреть одну сторону и охладить другую, что противоречит Второму началу термодинамики. Возникает парадокс.  — Интересуешься физикой?  — Не очень. Просто интересно стало. Оказывается, идея нашла отражение в поп-культуре и даже в философии. А ещё бывает демон Дарвина. Это вообще весело. Прикинь, было бы животное, которое использует все аспекты приспособленности одновременно. Нашло бы партнёров для спаривания везде и наплодило неограниченное количество потомства. Этакая Мэри-Сью от биологии. Азимов придумал.  — Азимова я читал. Тебе нравится «Конец Вечности»?  — Предпочитаю «Все мы зомби» Хайнлайна. Ещё есть фильм по этой книге. Там этот, как его, Райан Рейнолдс играл. «Предопределение», называется. Но я не очень по хронофантастике. Мне больше фантастические боевики нравятся. Особенно о супергероях.  — Кто твой любимый супергерой?  — Я сейчас буду перечислять до бесконечности, так что не надо. Но любимчики — Дэдпул и Стражи Галактики, — прыскает Мэйсон.  — Не разбираюсь в комиксах. Читал в детстве, сейчас нет.  — Зря. Почитай Геймана. Кстати, продолжение «Бойцовского клуба» — тоже комикс.  — Как тебе это продолжение?  — Не посчастливилось ознакомиться.  — Любишь мысленные эксперименты?  — Обожаю. Мне нравится наука, особенно когда для неё нужны только мозги и ничего больше. Ни техники, ни финансирования. Только задача и твой мозг.  — Знаешь о Василиске Роко?  — А, та дискуссия на LessWrong… Юдковски запретил его обсуждать. Но если честно, это восхитительная идея. Похоже на религию. Вообще, знаешь, почему старик Элиезер запретил Василиска?  — Потому что верит в благость ИИ?  — Не только. Потому что экзистенциальный ужас — самый пугающий. Что хуже, чем сомневаться в собственном существовании?  — Меня это как-то не пугало никогда.  — Потому что ты никогда не задавал себе вопрос «кто я»?  — Задавал. Чаще, чем ты можешь себе представить.  — Как же ты отвечал?  — Я Персунов Семён, фрилансер, 199… года рождения, битард, проживаю в городе …  — А если убрать имя, работу, место жительства? Кто ты тогда? — Мэйсон начинает серьёзно, а потом смеётся. — Ой, да забей! Давай музыку слушать.  — Что на этот раз?  — Дэвид Боуи.  — Я не особо по року.  — Тебе зайдёт. Они садятся рядом со мной, дают наушник и включают «Moonage Daydream». Как ни странно, мне заходит.