Клуб Настоящих

      Наутро к нам врывается Ольга Дмитриевна с просьбой собраться побыстрее и идти к директору. Точнее, ко мне. Мэйсон уже давно ушли.       Привожу себя в порядок и иду к административному корпусу. Директора зовут Алексей Максимович Трофимов. Почти как Горького.       Стучусь и захожу. Помимо директора (благообразного пожилого мужчины в очках с квадратным подбородком), здесь сидят Ольга Дмитриевна, Саныч и Виола. Мэйсон держит руки на коленях, опустив голову. Им страшно, некомфортно.       Что они с ними делали? О чём говорили? Сажусь рядом с Мэйсоном и тихонько глажу их по руке. «В чём дело?» — пытаюсь спросить. Мэйсон трясёт головой и молчит. Как обычно, я не вовремя.       Саныч скалится на нас с небывалым чувством собственного превосходства. Так и хотелось засветить в эту самодовольную медвежью морду. Ленивовна краснеет, точно двоечница перед учителем. Виола — эту вообще всё забавляет: ноготками постукивает, улыбается.       Директор точно прожигает нас сквозь очки, аки Циклоп из «Людей Икс». И сидит, как свадебный генерал. Не говорит ничего, только зырит и угнетает. Ему бы бумажный пакет на голову.       Внимание, вопрос: за что нас будут честить? Никто так и не произнёс и слова, а мне уже неуютно. Вот он, тот самый саспенс. Мэйсон тем временем поправляет волосы, кладёт локти на стол и улыбается.  — А ну перестань паясничать! — шипит Ольга Дмитриевна.  — Хорошо, — отвечает Мэйсон. И тут же возвращается в забитую и сжатую позу.  — Итак, молодые люди, я вас сюда позвал не просто так, — квакает Алексей Максимович. — Я бы хотел поговорить с вами об одной важной и серьёзной вещи.       Вчера, после поисков Шурика, Борис Александрович обнаружил, что воспитанники лагеря ходят в бункер. Также он заметил, что некоторые юноши и девушки из первого отряда куда-то уходят незадолго до отбоя и возвращаются поздно ночью. Известно, что это группа из пяти человек.       Почему я пригласил сюда вас, а не, допустим, Славяну? Что ж, Семён ездит сюда не первый год, а Мэйсон очень общительны. К тому же, вы с самого утра искали Шурика за пределами лагеря.       Знаете ли вы, кто ходит в бункер? Зачем они туда ходят? Что они там делают?  — Не знаю, — отвечает Мэйсон. — Я в такое время у себя в домике сижу.  — Без понятия. Может, это кто-то из второго отряда? Малыши любят приключения, — бросаю я. Нас обоих прошибает холодный пот. Первое правило. Второе правило.  — Вы действительно не знаете или притворяетесь? Это важно, ребята. Очень важно.  — Почему это так важно?  — Потому что это опасно. У нас и у ребят, которые ходят в бункер, могут быть проблемы. Вы никого не сдаёте, а помогаете товарищам.  — Мы бы рады, но честно не знаем. Ходить по лагерю и расспрашивать — глупо. Всё равно не расскажут, — Мэйсон реагирует спокойно.  — Ну, а ты, Семён, что скажешь?  — Тоже без понятия.  — Что ж, жаль, что такие хорошие молодые люди не проявили сознательность, — вздыхает Алексей Максимович, всё ещё препарируя нас взглядом. — Сейчас завтрак будет, можете идти.       Мы с Мэйсоном наконец-то вырываемся из душного кабинета директора. Словно освобождённые из плена. Походка, как у рок-звёзд. Мэйсон облегчённо улыбается, точно Чеширский Кот. Мы идём в столовую и оказываемся там первыми. На завтрак было что-то.  — Надо будет устроить заседание сегодня, — замечает Мэйсон.  — По какому поводу? — спрашиваю.  — Напомнить про четвёртое правило.  — Думаешь, всё серьёзно?  — Более чем. К тому же, следи за площадью и столовой. Ещё прочеши лес.  — Почему?  — Забыл? Сегодня появляется кошкодевушка.  — Сахар брать?  — Обязательно. Проекцию надо задобрить.  — У нас вообще будет время друг на друга?  — Ты для меня важен, но это дело — смысл моей жизни.       Где-то за соседним столом Женя с Леном мило о чём-то болтают. Я устало иду в клуб кибернетики и запускаю комп. Интернета нет, но есть пресловутая «Hotline Miami». Шурик просит помочь с роботом. В итоге я вожусь в чипах, проводах и микросхемах.       Из клуба хорошо видно площадь. Нет, до прихода кошкодевушки ещё далеко. Мэйсон непонятно где шляется. Без меня. Наверное, так будет всегда. Рано или поздно Тайлер поймёт, что с Джеком не сваришь каши, и бросит бедного Джека ради очередного Бойцовского Клуба или Проекта «Разгром». А Джек всё равно будет жить на Бумажной улице, ходить на работу с подбитым глазом и надеяться на возвращение Тайлера.       Чёрт побери, я разбитое сердце Семёна. Да, я веду себя, будто мне шестнадцать, и это мои первые отношения. Тем не менее, у меня тело подростка. Против биохимии не попрёшь. Понимаю, что приторно-сладкий чай давно остыл, когда делаю первый глоток. Сколько я так смотрю в окно? Не знаю.       Допив чай, прощаюсь с Шуриком. Иду в лес. Дальше, дальше за костровую поляну! К старому дубу. Под его раскидистыми корнями я обнаруживаю запасы кошкодевушки. Как я помню, у неё нет имени. Жаль, сахара не взял.       Её рядом не оказывается, и я просто дремлю, прислонившись спиной к соседствующей с дубом осине. Вот бы Мэйсон рядом были… Улеглись бы у меня на коленях, а я перебирал бы мягкие вихрастые пряди и говорил всякую сопливую чушь. Так мы бы и лежали, а они смотрели бы и говорили, что любят меня. Именно меня, а не выдуманный образ с лицом Семёна. Полюбили, потому что именно я, Семён Персунов, им нужен. Поэтому, а не потому, что каждому Тайлеру нужен свой Джек.       Внезапно чья-то рука дёргает меня и всячески тормошит. Это нежная рука, скорее всего девичья. «Отвали, я в отношениях!» — рявкаю в ответ. «Семён!» — кричит девушка. Это Славя. Ну куда же без нашей активистки?       Просит отвезти её на остров собирать землянику. Спрашивать, почему это должен быть именно я, бесполезно. Всё равно ответит какую-то малопонятную хрень. И вообще, надо бы поосторожнее с этими философскими зомби.       На пристани нас встречает Лена. Мы садимся в лодку, я гребу. Гребу кое-как. Лена то и дело поправляет меня. Считай, вместе гребём. «Обратно я повезу», — говорит она. Пытаюсь отговорить, но слышу в ответ: «Это всё потому, что я девушка? Отбрось ты эти стереотипы уже! Я гребу лучше, поэтому я вас повезу обратно. Не надо мучиться совестью и жалеть меня. Это нормально. Каждый занимается тем, что умеет».       Поэтому Лена остаётся около лодки, а мне приходится собирать со Славей землянику. Всё равно корзинки только две. Впрочем, я больше ем, нежели собираю. Тем не менее, этого оказывается достаточно.       Отдав землянику поварам, попадаю на новый квест. Мешок с сахаром, мука, дрожжи. Ольга Дмитриевна считает меня своим мальчиком на побегушках. Да-да, то пресловутое «мне не нужно, чтоб плац был подметён, мне нужно, чтоб ты заколебался».       Меня выручают друзья по клубу. Лена подгоняет тележку, Электроник помогает грузить сахар и муку, Мэйсон с видом дилера отдаёт дрожжи. Женя тем временем занимает моё место на площади, а Лена уходит в лес.       Тем временем Женя встречает девушку-кошку. Та хочет сахара, который Женя ей даёт. Тем временем подходит Мэйсон. Вся остальная наша компания смотрит издали.  — Привет, — обращается к ушасто-хвостатой незнакомке, одетой в короткое красное платьице, Мэйсон.  — Чего надо? Я за запасами на зиму пришла, а вы тут окружили! — шипит она.  — Ты можешь уйти, если захочешь. Это твоя территория. Не так ли, Мансипама Пассижжу?  — Откуда ты знаешь моё имя? — удивляется кошка.  — Не сама ли ты его мне прошептала после одной бурной ночки, кисонька?  — Даже не думай меня шантажировать! — она поджимает уши и собирается бежать.  — Мадемуазель, как вы могли подумать! — Мэйсон кланяется. — У нас есть к тебе просьба.  — У кого — «нас»? Ты про вас двоих или только про себя?  — Нас пятеро. И мы хотим выбраться из этого лагеря в свой мир. Поскольку люди не могут в одиночестве ступать на дорогу, нам нужен проводник. Ты единственная проекция этих краёв. Как насчёт оказать нам такую услугу? За пакет сахара, конечно же.  — Так уж и быть, — кошкодевушка берёт пакет с сахаром и убегает.       Тем временем горн зовёт на обед. Угадайте, кто впереди планеты всей?       Сегодня давали почему-то не красный борщ, сосиски с пюре, какой-то салат и чай. Поэтому Электроник гениально читает монолог Никиты Литвинкова. Мы хохочем, как умалишённые. Ленивовна чуть не пошла нас успокаивать.       Хорошо, что тихий час остаётся в нашем с Мэйсоном распоряжении. Я, как обычно, ложусь, они садятся читать.  — Спасибо за наушники, — они вынимают наушники из телефона.  — Да забирай. Я ими редко пользуюсь, — отвечаю я.  — Знаешь, сегодня у меня нет настроения читать. Сердце не на месте. В таком состоянии читать — никакого удовольствия.  — Давай ко мне. Помещу на место твоё львиное сердце.  — То есть заберёшь его себе, а мне дашь своё, заячье? — они ложатся рядом, прижимаясь к моей груди.  — Если ты этого захочешь. Я кое-что необычное в плейлисте нашёл. Хочешь послушать? Думаю, тебе понравится.  — Нет. Я лучше послушаю, как бьётся твоё сердце. Обними меня, пожалуйста, — они льнут ко мне, а я поглаживаю их по спине. Такое худющее, маленькое тельце. Зато жизни в нём — на нас двоих хватит. Целую в макушку.       Мэйсон очень мало весят. Иногда я даже сомневаюсь, что рядом со мной живой человек, а не морок. Но чувствуя тепло их тела, убеждаюсь в обратном. Они тычутся носом мне в ключицу, а я всё сильнее вдыхаю их запах.       Я вообще люблю запахи. Не сочтите извращенцем, но для меня ощущать запах своей любви куда приятнее, нежели просто её видеть. Мэйсон пахнет хозяйственным мылом и дешёвыми сигаретами. От их рубашки несёт стиральным порошком.       Постанывает и просит прижать к себе сильнее. Мэйсон просит быть рядом и успокаивать. Потом хватается за рубашку и впивается мне в губы своими мягкими пухлыми губами. Мэйсон невероятно целуется. Это что-то волшебное. Лучше, чем я когда-либо мог бы представить.       Целуется сильно, отчаянно. Будто за жизнь цепляется. Обнимаю Мэйсона посильнее. «Ты мой, Сём, — шепчет мне на ухо. — Теперь мой. Любовь это не забота, это владение. Я владею тобой, а ты мной». Жмётся и кладёт колено у меня между ног.       «Знаешь, тебе бы чёлку убрать немного, а то глаза закрывает. Они у тебя красивые. Васильковые. Ты ведь добрый, Сём. А глаза свои добрые прячешь. Не надо так», — ласково говорит Мэйсон, убирая с моего лица чёлку. Улыбается, добавляя: «Так намного лучше». Ну, раз тебе нравится, значит, лучше.       Мэйсон дремлет в моих объятиях. Дышит ровно и расслабленно. Им хорошо. Значит, я потерплю. Вроде бы они невесомые такие, а потом берут и отлёживают мне всю руку. И ногу тоже. Но я всё равно не буду их будить. Им тяжело, у них стресс. Не стоит в лишний раз грузить проблемами своё чудо.       Горн зовёт на полдник, и Мэйсон лениво потягивается. Просит почесать между лопатками и встаёт. Потом тормошит меня. Поняв, что со мной каши не сваришь, убегает в столовую. Я опаздываю на предупреждение о сегодняшнем заседании. Мэйсона это не устраивает, как и весь коллектив. Проводим где обычно. Однако до заседания ещё надо дожить. Чтобы дожить, надо чем-то заняться.       Тем временем к чаю подают торт с земляникой. Малышка Ульяна насмерть загрызла оный. Мы есть брезгуем и уходим из столовой всей компанией. Тем временем наш отряд собирается на площади в поход. Мэйсон зевает и бурчит что-то вроде: «Очередная совковая коллективная обязаловка». Берёт меня за руку и с силой сжимает.       Так и идём в очередной поход. Ленивовна водит кругами, типа закаляет дух товарищества и всё такое. Малышня бросается шишками и орёт. Лена с Женей болтают о всякой ерунде и ведут себя невероятно мило. Ласково держатся за руки, хихикают. Как в каком-то старом детском сериале. Даже не верится, что это ворчливая библиотекарша и мрачная девушка с ножом.       Электроник устраивает перебрасывание шишками. Это очень неприятно, но затягивает здорово! Скоро девочки тоже к нам присоединяются, и мы играем против друг друга. Скачем, хохочем. И плевать, что форма пачкается. Даже всё равно, что неприятно немного. Это нереально круто!       Свежий тёплый вечерний воздух, высокие зелёные сосны, широкая тропинка, немного синеющего неба над головой — идеально! Мы прыгаем, бегаем, уворачиваемся и кричим всякую дичь. Словно действительно вернулся в детство. Плевать, что несолидно; главное весело.       Славя зажигает костёр, Мику настраивает гитару, Шурик любуется небом. Саныч принёс картошку. Ульяна с хитрющим видом думает бросить шифер в костёр, но её застаёт Женя и силой авторитета заставляет бросить эту затею. Электроник жарит картошку на весь клуб. Лена садится рядом с Ольгой Дмитриевной.       Мы с Мэйсоном устраиваемся на бревне. Я сажусь, а Мэйсон ложится, положив голову мне на колени. Мир будто снижает громкость, и мне это невероятно нравится. Костёр потрескивает, Ольга с Санычем о чём-то болтают. Лена отходит от вожатой с физруком и садится с Женей, Мику и Электроником.       А у меня на коленях лежит моё чудо. Чудо с глазами цвета виски. Лежит и лукаво улыбается. Это замечает вожатая и кричит:  — Мэйсон, а ну быстро слезь с Семёна! Так неприлично!  — А что вы мне сделаете? Мой Семён, что хочу, то и делаю, — прыскает Мэйсон.  — Пионеры так себя не ведут!       Мы смеёмся и не обращаем на неё внимания. Нам просто хорошо вдвоём. Где-то вдали Мику начинает играть на гитаре какую-то незнакомую песню, которую дуэтом поют по-английски Лена и Женя. Это что-то размеренное и о любви. «Когда я впервые увидела твоё лицо, я думала, что в твоих глазах взошло солнце», типа того. В этом же духе: «Когда я впервые поцеловала твои губы, я почувствовала, будто Земля вращается в моих руках, словно птичка в клетке», «Когда я впервые возлегла с тобой, я почувствовала, насколько твоё сердце близко к моему» ещё было. «И так будет до скончания веков, моя любовь», — заканчивается третий куплет.  — Красиво поют, — замечаю я.  — Это «The First Time Ever I Saw Your Face» Роберты Флэк, — говорит Мэйсон.  — Мне порою кажется, что ты знаешь о музыке всё.  — Вовсе нет. Я много чего не знаю. Особенно классическую музыку. Просто выгляжу, будто знаю. Единственный недостаток ума — то, что тебя полагают экспертом во всём. Вот то пресловутое «ты ж специалист».  — Вот только проку от этих знаний? Мы поколение Интернета, знающие всё сразу и ничего в особенности.  — Именно! Знания без практики или какого-либо применения гроша ломаного не стоят. Ты просто повторяешь факты, как попугай. А тебя пичкают и пичкают этими фактами ради «общего развития». Вот скажи, тебе каждый день нужно знать годы жизни Ломоносова? А формулу азотной кислоты? Нет. Специалисту или увлечённому человеку это, быть может, и нужно, но нам с тобой — точно нет.  — Тогда зачем знать это?  — Незачем. Поэтому ненужную информацию можно и нужно забывать. Лучше бы в школе и в вузе учили полезным вещам, которые действительно пригодятся в жизни.  — Говорят, что от обучения укрепляются нейронные связи, и мозг лучше работает.  — В том-то и дело, что говорят. Ты доказательство приведи. Исследование. Или хоть статью в «Вестнике ЗОЖ». Внезапно к нам садится Лена. Мэйсон вскакивает было, но получается неловко.  — Чем занимаетесь? — спрашивает она.  — Я веду репортаж с колен Семёна, — смеётся Мэйсон. — Тут потрясающе!  — Может, погуляем впятером? — предлагает она, намекая кое на что.  — Ну, можно и позже, когда в города будут играть.  — Тоже мысль.       Мэйсону надоело лежать на моих коленях и теперь они сидят, положив голову мне на плечо. Картошка уже готова, поэтому садимся поближе к Электронику, Лене и Жене. Эл действительно отлично умеет печь картошку. Вот только про соль мы забыли. Впрочем, я не особо прихотливый человек, а Мэйсону и так нравится.       Остаток вечера у костра мы проводим в объятиях друг друга. Иногда Алиса тоже приходит что-нибудь спеть. Мику предлагает кому-нибудь из нас спеть перед концом похода. Мэйсон просит её сыграть «Where Is My Mind» группы «The Pixies». Отсаживается чуть подальше от меня, но всё равно держит за руку. Мику начинает играть, а Мэйсон поёт, не обращая ни на кого внимания. И у них отлично получается. Мы с Леной подпеваем. Получается слабовато, но нам кажется, что это невероятно круто.       Мы просто пятеро пионеров, строящих из себя крутых чуваков. Мы притворяемся, будто играем, но для нас это взаправду. Нас пытаются убедить в обратном, но нам плевать. Ведь главное то, что у нас в душе. А в душе мы круты.       Когда мы возвращаемся в лагерь, Мэйсон слышит странное шуршание в кустах. Убегает куда-то, и остаток пути до лагеря я иду один. Возвращаются они сразу перед перекличкой, бурча о «смене планов». После ужина у нас заседание.       Все рассаживаются как обычно, и Мэйсон начинает:       «Объявляю заседание открытым. Ну, а дальше я в места в карьер, как говорится. Простите, что вот так получается, но обстоятельства сложились.»       «Во время возвращения с похода меня позвала наша киса. Выяснилось, что условия договора изменились. Теперь нам самим придётся выходить на Старую Дорогу, а дальше она проведёт.»       «Для выхода на Старую Дорогу нам необходим автобус. На нём мы отъезжаем от лагеря и едем вперёд. Однако лагерь окружён чем-то вроде купола, который будет мешать выходу на Дорогу. Поэтому придётся разогнаться до максимума и стараться не уснуть. Это важно, так как купол воздействует на нашу психику. Он будет пытаться усыпить нас или отвлечь от дороги. Если это произойдёт хотя бы с одним из нас, то пиши пропало».       «Однако у нас есть и другая проблема — обитатели лагеря. Они уже раскрыли, кто мы. Они знают о Клубе. Кто-нибудь, скажите мне пожалуйста, четвёртое правило нашего Клуба.»  — Если кто-то помешает Клубу, даже если это кто-то из нас, вы можете и должны применить насилие, — отчеканивает Лена. «Спасибо, Лена. Всегда знал, что мой лейтенант меня не подведёт, — продолжает Мэйсон. — Поэтому, друзья мои, будьте начеку. Если что, у вас есть право нападать или обороняться от тех, кто мешает Клубу. Это вовсе не значит убивать или провоцировать на драку, но в случае необходимости можно пойти и на такое. Не надо мне сейчас соплей про «слезинку ребёнка» или «кровь по совести». Здесь люди — только мы. И выжить должны мы. Наша задача — выбраться до конца цикла. Если у нас не получится, другого шанса не будет.»       «К тому же, сегодня у нас необычное нововведение — домашка. Простите, но так надо. Честно. Так вот, каждому индивидуальное задание. Электроник, ты угоняешь автобус. Женя, ты поддерживаешь контакт с проекцией. Лена, ты забираешь из сейфа Саныча пистолет с патронами. Сейф в спортзале, где-то на складе или за матами. Можешь также поискать в его домике. Семён, ты отвлекаешь ботов и устраиваешь хаос.»       «На этом я объявляю заседание Клуба Настоящих закрытым. Спасибо за внимание.»       Мы с Мэйсоном сидим вдвоём на их кровати. Они уже в пижаме, я в одних трусах. Слушаем «Space Oddity». Я думал, что песни Дэвида Боуи — это зажигательный рок, но оказывается, у него есть и спокойные лиричные вещи. По настроению чем-то похоже на советскую фантастику шестидесятых-восьмидесятых с её тихим и уверенным стремлением в небо.       Мы не говорим ничего. Просто слушаем музыку. Наушники одни на двоих. Разве что перед тем, как включить «The Man Who Sold The World» Мэйсон говорит: «Если ты скажешь, что это песня «Nirvana», я тебя прикончу». А потом смеётся, как ни в чём не бывало. Но версия Боуи спокойнее и задумчивее.       Затем Мэйсон выбирает альбом 1972 года «Взлёт и падение Зигги Стардаста и Пауков с Марса». Всего одиннадцать песен, две из которых я уже слышал. Тем не менее, это захватывающе. Целая история из одиннадцати кусков.       Мы лежим вдвоём с Мэйсоном и слушаем. Хлебаем пиво из бутылки. Из окна дует ночной воздух. В домике темно. Но нам плевать. Мы видим цветные сны о марсианине Зигги и его послании людям Земли. Точно причащаемся к чему-то высокому. В сущности, так и есть.       Мэйсон закуривает сигарету и стряхивает пепел в какую-то банку. Запивает сигарету пивом. Я предпочту так не рисковать с курением. А вот выпить — другое дело. Боуи поёт о «каменной», «новой» и «духовной» любви, и мы тоже часть этого.       Затем пресловутая «Moonage Daydream», где Зигги подстраивается под тех, кто считает его пришельцем-захватчиком. Теперь я чувствую её не как что-то беззаботное, а как отчаянный крик: «Не заставляйте меня быть тем, кем я не являюсь!» в начале и «Раз уж вы сделали меня таким, то принимайте!» Мэйсон тоскливо вздыхает, слушая эту песню. Понятно, почему. Целую их руку. Просто будь собой, Мэйсон. Я приму тебя именно такими.       Потом «Starman», песня-послание. Но она пропитана ложью. Зигги просто хочет, чтоб молодёжь пошла за ним, понимая, что мир к его посланию не готов. Песня кажется лёгкой, но голос у певца грустный.       После неё идёт «It Ain’t Easy». Её поёт не Дэвид Боуи, а Рон Дэвис. У него мяукающий голос. В этой песне поётся о нелёгком пути к славе и успеху. О превозмогании, короче. Да, нелегко идти, когда тебя тянут ко дну. Но мы всё переборем.       Вторая сторона диска, и шестым номером идёт «Lady Stardust». Страстная, медленная. Зигги переодевается женщиной и поёт, восхищая публику. Я думаю, что она о радости творчества.       Затем «Star». В ней Зигги говорит о том, как хочет стать рок-звездой. Она чем-то похожа на что-то из бродвейских мюзиклов. Или оперетт. Оперетт, в которых юный герой чего-то хочет и непременно добивается успеха в конце. Вот только в последнем куплете песня становится не такой бодрой, а потом «тяжелеет». В этой части поётся о том, как герой мечтает проснуться знаменитым.       После этого «Hang On To Yourself». Зигги и «Пауки с Марса» уже успешные рок-звёзды. Уже рассказывается о шоу-бизнесе. Ритм немного нетипичен для рок-музыки. «Это типа рокабилли, — объясняет Мэйсон. — Смесь рока и кантри». Поётся о том, как важно в любых условиях оставаться собой.       Потом идёт «Ziggy Stardust». Герой рассказывает о себе и распускает «Пауков с Марса». «Зигги играл на гитаре и, несмотря на бабушкины протесты, играл левой рукой». «Основал группу», «был рокабилли». «Где же были Пауки?», «к чему они нужны». Поётся в третьем лице. «Зигги занимался любовью со своим эго», и до добра это не довело. Группа распадается.       Затем «Suffragette City», которую я тоже уже слышал. Зигги забил на всё, и теперь его интересуют лишь секс и наркотики. Он уже не спасёт мир и не донесёт послание человечеству. Словом, типичное «уже не тот» рок-звезды.       И конец. «Rock’n’roll Suicide». Медленное начало. «Время берёт сигарету, кладёт её в твою руку». И так одна за одной. Это тоскливое прощание, ведь герой не достиг, чего хотел, Переходит в надрыв. «Ты не один, любовь моя!» «Мы можем тебе помочь!» и всё такое прочее. Но Зигги всё равно умирает.       Мэйсон лежит и выдыхает клубы дыма в потолок. Бутылка уже допита, и нам обоим тепло на душе. Затем просит обнять их за талию (просит это мягко сказано: мою руку просто берут и кладут им на талию). Докуривает и тихонько кладёт голову мне на ключицу. Смотрит куда-то в потолок и ничего не говорит.  — Нервничаешь? — спрашиваю.  — Ага, — Мэйсон пододвигается ближе и дрожит мелкой дрожью.  — Тебе плохо? Сбегать к Виоле?  — Нет. Просто слишком много всего. Сём, мне страшно. Я с самого начала понимаю, что клуб — это огромная ответственность. Я понимаю, как это важно. Теперь я боюсь всё запороть. Боюсь, что что-то пойдёт не по плану. Боюсь, что с кем-нибудь из вас что-нибудь случится. Всего слишком много, а я боюсь не оправдать ваше доверие. Не хочу вас подвести.  — Тем, что ты тут будешь себя накручивать, ты никому не поможешь. Клубу нужно, чтобы лидер мыслил здраво и был уверен в себе. Мы всегда рядом, все мы. Ты можешь на нас положиться, — целую их в макушку.  — Я понимаю. Мне правда неловко вот сейчас об этом обо всём говорить. С детства приучали прятать эмоции, а тут я о них говорю. Выкладываю то, что у меня на душе… Спасибо, Сём. Это то, чего мне никогда не хватало.  — Как насчёт помочь тебе снять стресс? Тебе это правда нужно.  — Что же ты предлагаешь? — смеётся Мэйсон. — Учти, будет не очень приятно, даже если я буду ласковее.  — Я вообще ещё пива выпить предлагаю. Сбегаем к кому-нибудь и возьмём по бутылочке, — смущаюсь я. Честно говоря, раскованность Мэйсона меня немного напрягает.  — Эх, ты, девственница валдайская! Я же вижу, что ты меня хочешь, но стесняешься, — ласково улыбается Мэйсон. — В этом нет ничего страшного. К тому же, я не буду осуждать или смеяться, если что-то пойдёт не так. Сём, не бойся. Всё будет в порядке, — Мэйсон обнимает меня за шею, когда я пытаюсь уйти к себе на кровать.  — Может быть, не стоит на пьяную голову? Вдруг нам поплохеет? Нашим здешним телам всё-таки восемнадцать. А у тебя комплекция к большим возлияниям не предрасположенная. Мы с тобой выхлебали ноль семьдесят пять на брата, как-никак.  — Какой правильный мальчик! Настоящий пионер! — Мэйсон облизывает проворным языком полные, точно у девушки, губы. — Ольга Дмитриевна тебя бы похвалила. Ну, соглашайся, ё-моё! Мы одни, никто нас не застанет, мы любим друг друга. Какие проблемы?  — Я не хочу проблем. Вдруг что-то пойдёт не так.  — Если вдруг что, я тут же остановлюсь, — Мэйсон аккуратно кладёт меня на кровать, а сами ложатся в опасной близости. Затем они горячо целуют меня. Долго, нежно, с язычком. Я отвечаю на поцелуй.       Затем Мэйсон гладит мне плечи и ключицы, ласково разминая мышцы и касаясь кожи горячими ладошками. Я целую их и медленно провожу руками по бокам и талии. Затем Мэйсон впивается мне в шею, и мне щекотно от их горячего дыхания. Тем временем внизу живота разливается приятное тепло, а трусы будто уменьшаются в размерах. Провожу им по спине и разминаю каждый позвонок.       «А ты быстро учишься», — улыбается Мэйсон, продолжая целовать всё ниже и ниже. Они уже почти взбираются на меня, но всё равно наши тела не так близко, как мне бы хотелось. Ещё и пижамка эта. Сорвать бы её, но неловко очень! Поэтому я кладу руки им на бедра и медленно делаю круговые движения. Мэйсон вздыхает и ласкает всё жарче.       Ключицы, грудь, живот, низ живота. От этих поцелуев захватывает дух. Я хочу продолжения.       Затем они приспускают резинку на трусах, но тут я прошу Мэйсона остановиться. Мне жарко, я дрожу от предвкушения, но у меня вдруг начинается резь в животе. Прошибает холодный пот. Пива оказалось слишком много, и организм не способен справиться с таким количеством алкоголя.       Я выхожу из домика в шлёпанцах Мэйсона и бегу до туалета. Как же стыдно! Умываю лицо холодной водой, и меня прошибает холодный пот. Потный, бегу до домика. Вот только по ночам слишком прохладно для таких «пробежек».       «Ну, как ты?» — Мэйсон встревоженно встречает меня. Щупает мне лоб, замечает, как я дрожу, и гонит спать.  — Что со мной? — спрашиваю.  — Ничего, — бросает Мэйсон. — Просто ты перебрал. Не стоит перегружать организм. Всё в порядке.  — Ты ведь не обижаешься?  — Да чего уж там! Ты тут ни при чём. Это у меня мозгов не хватило. Выдумаю тоже — секс по пьяни! Спи уже, алкота.  — И тебе спокойной ночи.