Люцифер
Говорят, для того, чтобы отвлечься от неугодных эмоций нужно мысленно сосчитать до десяти. Я отстранённо стою перед отцом и разглядываю его трон. Один, два… На мне чужая кровь: руки, лицо — всё заляпано густой жидкостью, а водолазка пропитана ею насквозь и неприятно липнет к торсу. Три… У меня нет ни единого оправдания. Четыре, пять… Всё еще нахожусь в таком остервенелом состоянии, что даже не осознаю в каком виде заявился сюда. Не понимаю, что глаза до сих пор горят алым, хотя должен уже был утихомирить свой гнев. Шесть, семь, восемь… Я не склонился на одно колено, не извинился, не удосужился сказать ровным счётом ничего, когда пришел. Смог лишь прошагать через зал, остановиться перед троном, а теперь гляжу в одну точку и молча ожидаю наказания. Девять…Твою мать! Я так зол. Так чертовски зол. Хотя пару минут назад превратил двоих похитителей своей пассии в самое настоящее ничто и, казалось бы, это должно было удовлетворить дьявола внутри меня. Нет. Этот самый дьявол все еще в бешенстве. Рвёт и мечет. Абсолютно не доволен, потому что произошедшего не исправить. Не вернуть дракона, которого она любила. Не стереть из милой девичьей памяти, как это создание уничтожили, а её саму пытали. Из-за меня. Если бы я мог хоть что-нибудь для неё сделать. Например, забрать всю ту боль что она испытала. Каждое воспоминание, омрачившее жизнь, каждый момент, в который она пережила страх или ужас. Перенять на себя, сжечь до тла, чтобы ничего не осталось. Я бы сделал это, не раздумывая, вот только подобное по силам лишь кому-то вроде сказочных фей. Светлым, радужным, существующим в одних только выдуманных рассказах для детишек. Я под это описание категорически не подхожу. По тронному залу эхом раздаются шаги Сатаны. Каблуки его лакированных туфлей зловещими монотонными звуками стучат о мраморный пол. Он останавливается напротив меня. Взгляд — мрачная алая воронка. Его глаза, словно зеркало, отражают мои собственные. Горят так же озлобленно. Следующий звук: хлесткая пощёчина. Лицо послушно следует за импульсом удара отцовской ладони о щеку и слишком резко поворачивается вправо. Так и застываю. Папаша разглядывает свои пальцы. Они после соприкосновения с моей кожей измазались в чужой алой жидкости, которая еще даже не успела засохнуть. Отец всегда был брезгливым. Морщит нос, достает белоснежный платок из нагрудного кармана пиджака, вытирается и небрежно кидает его в меня. Кусок мягкой ткани врезается куда-то в мою шею и, непойманным, падает на пол. — Вымазался, словно свинья. Протрись, — цедит надменным тоном. — Чья это кровь? В памяти блеклой киноплёнкой всплывают кадры размозжённых органов двоих демонов, с которыми расправился. Их безжизненные тела, застывшие навсегда в неестественных позах и крики о пощаде. Наклоняюсь, цепляю пальцами платок и провожу им по лицу несколько раз. Безынтересно, лишь в угоду отцу. Затем отбрасываю бесполезную тряпку в сторону. Меня пилят ненавистным взором и ожидают ответа. Ну а я упрямо молчу. А что вообще в такой ситуации можно сказать? Пытаться оправдать себя или врать уже нет никакого смысла. И, если уж совсем начистоту, я сейчас не в том состоянии, чтобы хоть что-нибудь произнести. Сатана резким гневным движением рук хватает меня за плечи и побуждает пасть перед ним на колени. Он нечасто использует телесные прикосновения вместо своей особой силы и, если такое всё же произошло — жди беды. — Ты сбежал с Собрания Князей, вернулся с ног до головы в чужой крови, а теперь смеешь игнорировать мои вопросы? — он вдавливает меня вниз всё сильнее. Подо мной слышится хруст трескающегося мрамора. На полу образуются небольшие углубления, повторяющие округлую форму моих коленей. — Забыл с кем имеешь дело? Я легко могу убить тебя, сопляк, мне ничего не стоит сделать это. Последние слова наверное должны были напугать и побудить к тому, чтобы сказать уже что-то, но только не меня. Я продолжаю безмолвно сидеть на коленях и с вызовом пялиться на отца снизу-вверх. Теперь уже точно не заговорю. Просто потому что могу. Папаша вот-вот обретет свой истинный чудовищный облик. Его голос уже начал преобразовываться в низкий, разъярённый бас, далёкий от человеческого. Давно от так не злился. Представляю с каким наслаждением сейчас за нами наблюдает Хабарил, вот только повернуть голову в его сторону не могу: кажется одно моё движение, и цепкие пальцы Сатаны сдерут с меня скальп. Отец обдумывает моё поведение и скалится. — Молчишь даже под угрозой смерти. Хватает за шиворот и швыряет в другой конец зала. Я пролетаю через всё помещение и влетаю в стену с такой скоростью, что за моей спиной остаётся вмятина. Папаша тут же перемещается ко мне, взмахивает ладонью и в его руке появляется меч. Эту штуку с массивной рукоятью, исписанной золотистыми узорами, он использовал во времена войны, но никогда после. Ну, всё бывает в первый раз. — Дерзкий гордец, ты был таким с самого детства! Пока прихожу в себя после нехилого полета, Сатана уже мастерски отточенным рывком вонзает остриё холодного оружия в солнечное сплетение. Ледяной металл беспощадно разрезает плоть со внутренними органами, проходит насквозь и пригвождает меня к каменной опоре за спиной. Я, конечно, не издаю ни звука. Ещё чего. Верхние мышцы живота спазмируют и сокращаются от боли, доставляя еще большие мучения. Чувствую, как по глотке вверх медленно поднимается тёплая жидкость со вкусом металла. Изо всех сил стараюсь не сблевать всё это добро в лицо тому, кто стоит напротив. А хочется. Отец опасно наклоняется к моему уху, всё так же держась за рукоять меча. — Я не изменю своего решения, ты станешь одним из Князей Ада, хочешь ты этого или нет, — шипит по-змеиному коварно. — Знаешь, какой грех будет олицетворять тебя? Гордыня. Договаривает и проворачивает меч внутри моей плоти один раз, заставляя всё тело содрогнуться, а рот всё-таки сплюнуть большой кровавый сгусток куда-то на самого же себя. Мерзость. — Повиси так пару часов, обдумай своё поведение, — вердикт отца неоспорим, он шагает обратно к своему драгоценному трону и, наверняка, бесконечно доволен собой. Даже не потрудился вытащить из меня эту штуку. Очень мило. Отключаюсь на какой-то момент. В глазах мерцают звезды с черно-белыми пятнами, сопровождаемые этой дикой резью где-то под грудью. Ноги еле держат, я висну всем телом на мече, прибившем меня к стене. Не знаю как много времени проходит: может пять минут, а может час. Зато не понаслышке знаю, что от чудовищной боли появляется звон в ушах. Что-то вроде личных церковных колоколов прямо у тебя в голове. Они отбивают свою собственную мелодию, свадебную, а может, похоронную. Сквозь этот надоедливый звон, распознаю отголоски речи неподалеку. — Господин, а за что вы нашего Наследника так? Я что-то пропустил? Пытаюсь поднять голову и поглядеть, что происходит передо мной. Размыто и нечетко вижу силуэт Цербера. Он появился только-только, сочувственно глядит на меня издалека. — Ещё как пропустил, — гогочет Хабарил. — Наследник огрёб с лихвой! — А кровь явно не его, — беловолосый показательно вдыхает носом воздух. — Он заявился в таком виде, — в разговор вступает Сатана и презренно скалит зубы. — После того, как сбежал с Собрания. Считает, что ему всё дозволено, раз он мой сын! — Так ведь он разделался со своими врагами. Премерзким образом лишил их жизни, всё как вы учили, — пожимает плечами бес. — Не это ли поступок истинного Наследника Ада, мой Повелитель? — А тебе откуда знать такое, щенок? — бесится недовольный Хабарил. У них с Цербером вечные тёрки, которые длятся уже пару веков. Не взлюбили друг друга с самого первого дня. — По запаху, конечно, — фирменная невинная улыбочка плюс капля обаяния и этому бесу верит даже сам Владыка Преисподней. Да он и не врёт совсем. Двоих демонов, что посягнули на мою Непризнанную, я убил абсолютно бездушным и бесчестным образом. Я был омерзительно жесток, мой родитель остался бы доволен, увидь он это. Зато мне от самого себя противно. Отец обдумывает услышанное, стучит два раза туфлёй об пол и раздражённо выдыхает носом. — Высвободи эту неблагодарную сволочь, — указывает головой в мою сторону. Идет на уступку. — Не желаю видеть его здесь. Беловолосый в эту же секунду оказывается рядом. — Ну и видок, — твердит с насмешкой, хотя на смазливом личике скорее заботливая гримаса. Обхватывает двумя руками рукоять меча и, особо не церемонясь, резким движением достаёт из меня лезвие. Оружие прорезает внутренности ещё раз. Морщусь, сгибаюсь пополам, еле удерживаюсь на ногах, но не падаю. Не дождётесь. Сплевываю очередной сгусток алой жидкости, упираюсь руками о колени и нахожу в себе силы исподлобья заглянуть на бесёныша напротив. Он прекрасно знает, что мне безразлична боль и физические страдания. Сейчас я озабочен лишь одним вопросом. — Где она? — спрашиваю еле слышно. — В безопасности, — звучит такой же еле слышный ответ, а лазурно-голубые глаза сверкают слишком многозначительно. Киваю удовлетворенно. Это все, в чём мне хотелось убедиться. Нужно подлатать себя и поспать, хотя бы немного. А еще у меня жар, кажется, и нехило так лихорадит. С такой раной регенерация будет долгой и мучительной. — Счастливо добраться, — вставляет своё поганое слово Хабарил, наблюдая за тем, как я, шатаясь и вихляя, передвигаюсь до выхода из Тронного зала. Пошёл ты, недоумок. Нужно остановить кровь, иначе отключусь. Пока вспоминаю, есть ли у меня хоть что-то похожее на бинты или лекарства, перемещаюсь в свою спальню и застываю на месте. Я не по наслышке знаю, что от чудовищной боли, помимо колокольного звона в ушах, бывают ещё и визуальные галлюцинации. Но эта светлая энергия, окутавшая сейчас всю комнату, неподдельна. Мое тело реагирует мгновенно: тут же горят уши и еще нагревается какой-то безымянный участок посреди груди. Горят далеко не от лихорадки. Оказывается существуют вещи посильнее болезней. Что это за чувство, есть у него хоть название? Когда всего один взгляд — а тебя с головы до пояса, по позвоночнику и ниже, до самых пят, обдаёт электрическим разрядом. Когда присутствие того самого существа поблизости заставляет послать к чёрту все возведенные тобой же догмы и правила. Когда ты это существо жадно хочешь себе. Поймать, забрать, присвоить и ни с кем никогда не делиться. Терпи, не показывай, отвлекись и поскорее. Сосчитать до десяти, выкинуть неугодные эмоции: Раз… А Цербер, значит, имел ввиду мою спальню в школьном общежитии, говоря «в безопасности». Додумался же, гений. Оставить нас наедине после всего, что она, скорей всего, узнала обо мне. Два… Непризнанная потерянно стоит напротив большого зеркала и обнимает себя руками. Помещение покрыто мрачной тенью, освещение граничит с темнотой. Кровать не заправлена, одеяло скомкано, значит она лежала здесь. В моих простынях. В моей кровати. Три, четыре… Босая. Пять, шесть, семь, восемь… В одной лишь рубашке черного цвета, которая слишком очевидно ей велика. Я не хочу даже предполагать, как вышло, что на ней моя одежда, итак сейчас сойду с ума. Девять, десять. Какая бестолочь придумала этот вшивый отсчет до десяти? Толку ноль, а неугодных эмоций всё ещё через край. Моё существо уже твердо держится на ногах, хоть и выглядит болезненно. Должно быть ей даже удалось немного поспать. Приспустила рубашку с плеч и задумчиво рассматривает в отражении свою бледную шею, ключицы: проверяет на наличие ран. Не замечает, что пара хищных алых глаз наблюдает за ней в этот момент из-за спины. Понимает хоть в чьей комнате стоит? А мне и не жалко: ни одежды, ни кровати — ничего. Эта девушка — VIP-персона. Эта девушка может находится здесь сколько нужно, ей дозволено что угодно. Одно её слово — и, хоть навсегда, готов отдать ей свои покои, пусть всё забирает. Только бы не ненавидела того, кому эта комната принадлежит. Крылья пострадали больше всего. Они покрыты точечными ранами по всему периметру. Вот только кровоподтеков уже нет, перья чисты. Поворачивается к зеркалу спиной, чтобы рассмотреть их, но тут же вздрагивает с резким вздохом и прикрывает оголенные участки тела рубашкой. Меня обнаружили. По одному только её виду понимаю, что всё слышала тогда в лесу. Уж очень напуганно смотрит, а у меня от этого плывет мозг. Растерялся, как какой-то юнец, хотя, казалось бы, не страшусь ничего. Делаю осторожный шаг навстречу и понимаю, что всё мое внимание направлено на ее реакцию в этот момент. Не бойся. Только не бойся меня. Всё о чем прошу. Она отшагивает назад, кромсая на куски что-то в моём сердце этим недоверием. Тут же торможу на месте. Застыл и не двигаюсь, как если бы на меня навели дуло пистолета и заставили поднять руки. Сдаюсь. От этого взгляда под моими рёбрами бурлит и кипит раскалённая лава. Смотрит, обволакивая теплым медом глаз, словно восхитительная напуганная лань. А я стою, примерзшим к полу, и теряю любые мысли или слова. Хотя в душном воздухе между нами и без слов повисло слишком много смысла. Я такой идиот. Так брызжал желчью, грубил и буйствовал. Как последняя сволочь язвил и давил на раны, в моменты когда была слабее всего. Врал, врал, только и делал, что врал, пытаясь оттолкнуть, пытаясь избавиться от этого ненужного магнетизма, что испытываю к ней, вопреки всем существующим законам. Всеми силами заставлял возненавидеть, ведь должна, черт возьми, ведь это все я, все эти беды из-за меня! А сейчас, когда ей действительно самое время бежать подальше со всех ног, я стою перед ней, как вкопанный, и готов идти следом. Готов догнать, если сделает хоть один чертов шаг от меня. Схватить, развернуть, оправдать свои поступки. Сказать, чтобы не вздумала бояться, что я не враг. Что скорее сдохну сам, чем причиню ей боль. Что сотру в порошок любого, кто еще хоть раз заставит ее плакать. Я так много хотел бы сказать и сделать. Хотел бы. Вот только правда в том, что тот, из-за кого ей причиняли боль — я. Тот из-за кого, она лила слезы — я. Как и тот, кого она боится в этот момент — тоже я. Мне «посчастливилось» родиться совсем другим. Во тьме этих душных стен ада, да еще и сыном Сатаны. И руки мои не по локоть — по плечи в крови. Я не раз забирал чужие жизни. Делал это с наслаждением, гордостью, и выходит, что я сынок, достойный своего папаши. Её я не заслуживаю. А она заслуживает весь мир. Весь этот грёбаный мир. И я знаю, как правильно поступить. — Я перемещу тебя отсюда в безопасное место, — нарушаю давящую тишину. Объясняю свои действия, будто напуганному зверьку: — Для этого я должен подойти. Я непривычно мягок. Хочется сказать или показать: вот он я, я твой. Используй меня, управляй, как хочешь, сделаю так, как скажешь. Хочешь, чтобы был рядом? Буду. Боишься? Перемещу от себя подальше. Совсем не вяжется с тем, как повёл себя, когда виделись с ней в последний раз. Совсем не вяжется с тем, что наговорил ей тогда. Не вяжется. Меня вот-вот разоблачат. Паршивой была актёрская игра. Медленно шагаю навстречу, не прерывая зрительного контакта. А она рассматривает меня всего с ног до головы, не моргая. Замученные, но все еще прекрасные глаза начинают намокать, она задерживает дыхание и пытается не плакать. Не надо. Только не плачь. С каких пор мне так неприятно наблюдать за её попытками сдержать слезы? С каких пор всё мое существование сделалось сконцентрированным вокруг одной лишь конкретной персоны? Той, что стоит напротив. В моей рубашке чёрного цвета, которая ей чертовски идёт. Теперь могу разглядеть, что тёмно-шоколадные локоны волос отчего-то намокшие. Под рубашкой совсем ничего нет, но она ей так велика, что прикрывает всё, чего можно было бы назвать самым сокровенным. Местами ткань липнет к ещё влажной коже: успела принять душ. Сглатываю слюну. Скорей всего слишком громко, да и плевать. А эта посиневшая щека и вовсе не дает мне покоя. На таком милом личике не должно быть ничего похожего на синяки. Не прощу. — Где-нибудь еще ранена? — вспоминаю то, что видел, пока она была подвешена, хотя эти кадры до сих пор заставляют глаза нагреваться от гнева. — Что-нибудь болит? Могу помочь. Могу переместить в больничное крыло, только бы позволила услышать голос, дала ответ, разрешила хоть как-то загладить вину. Мотает головой в стороны. Понял. Моя жалкая попытка быть эмпатом в данный момент подсказывает, что после произошедшего наверняка боится оставаться одна. Значит перемещу к кому-нибудь из её друзей. Не хочется, но перемещу. А хочется сделать наоборот. Запереться с ней здесь, в этой комнате, на несколько дней. Или, может, недель. Никого не впускать и не выпускать. Сближаться. Узнавать. Касаться когда захочу, слышать голос когда захочу, целовать когда захочу. Приручить, заклеймить словом: моё. Но это где-то там, в глупых фантазиях. А реальность такова, что без щелчка в пальцы не обойтись. В реальности я кто-то вроде чудовища, желающего взять в заточение красавицу, и спасти её может только щелчок в пальцы. И я намерен спасти. Остается всего пара шагов. Вот только выполнить задуманное не позволяет внезапно накатившее помутнение в глазах. Очень не вовремя. Конечности леденеют, я теряю опору, но не падаю. Валюсь на тумбу рядом с зеркалом. Тёмно-серая ваза оказывается задетой моей рукой и летит вниз, звонко разбиваясь на мелкие глиняные осколки. Она всё равно никогда мне не нравилась. Упираюсь о тумбу ладонями, приподнимаюсь и морщусь от боли. Вот дурак. Уже ведь и забыл, что у меня над животом что-то вроде дыры. — Ты же сам еле на ногах стоишь, — наконец слышу почти возмущённый, тихий голосок, которого так ждал. — И печёшься о моём состоянии в такой момент? Я даже не успеваю отреагировать. Мне под руку юркает что-то тёплое, сексуальное, пахнущее моим гелем для душа вперемешку с мылом, и бережно помогает выпрямиться. Я практически мог бы засмеяться над абсурдностью подобной картины, если бы не был на грани отключки от потери крови. Эта хрупкая девушка намеревается тащить на себе здоровенного мужика вроде меня? Ну нет, только не в мою смену. Щёлкаю в пальцы, оказываюсь на четыре шага левее, сидящим на краю своей кровати, и валюсь на спину поперек неё. Это крохотное перемещение — максимум на что сейчас хватило бы сил. Я, мягко говоря, не в духе. Дыхание слишком участилось, лоб покрывается ледяным потом и сильно знобит: вот так всегда, когда рана слишком глубокая. Должен признать, бывало всякое, но насквозь папаша меня ещё не протыкал. — Дай мне пять минут, — произношу виновато, разглядывая потолок, и лениво сопротивляюсь тёмным пятнам, мешающим ясно видеть. Пять минут. Передохну всего лишь пять минут, а затем, обещаю, ты окажешься в безопасности.Вики
Тяжёлые веки удаётся поднять не сразу, я делаю это в несколько заходов. Когда это происходит впервые, понимаю, что нахожусь уже в горизонтальном положении, вместо вертикального. Лежу в мягкой кровати, а рядом кто-то неспеша суетится и насвистывает ртом приятную мелодию. Меня устраивают поудобней и укрывают одеялом, по-матерински подминая его под бока. Ногти окрашены в чёрный, пепельно-белые растрёпанные волосы — это всё, что мне удаётся разглядеть на «незнакомце», но этого предостаточно. — Цербер, — произношу еле слышно, догадавшись кто здесь сейчас находится. Матрас кровати тут же прогибается под весом паренька, который усаживается рядом и заглядывает в моё лицо. — Куколка, как ты? Пить хочешь? — Тон встревоженный, осторожный. Он щёлкает в пальцы и в его руке появляется прозрачный стакан с водой. Заботливо подносит его к моим губам и наклоняет слегка, чтобы я не облилась. Делаю неспешные глотки жидкости, чувствуя, как прочищается пересохшее горло. Вот только у воды горьковатый лекарственный вкус. — Вот так, умница. Снова отключаюсь. Придя в себя во второй раз, чувствую себя намного лучше. Слышу, как бес шумит и грохочет где-то неподалеку в комнате. Открываю глаза и вижу его, копошащимся в шкафу, стоящем рядом с кроватью. — Какой цвет выберешь: чёрный…чёрный, — вижу только, что из-за дверцы открытого шкафа то и дело высовывается рука Цербера, держащая то одну рубашку, висящую на вешалке-плечиках, то другую. — Или, может, чёрный? — Ч-что? — приподнимаюсь немного повыше на кровати, пытаясь игнорировать головную боль, и осмысляю происходящее. — Выберем эту, — подытоживает паренек, разглядывая одну из рубашек, которая почти ничем не отличается от остальных. Разве что оттенком чёрного. Щёлкает в пальцы и эта рубашка оказывается на моем теле. Куда подевались мои юбка, джемпер и нижнее бельё остается лишь гадать. Я натягиваю ворот рубашки на свой нос и зарываюсь в ткань. Пахнет хорошо, этот запах слишком приятен, до родного знаком. Пытаюсь осмотреться. Спальня в которой нахожусь большая и просторная, выполнена в темных тонах, без излишеств. Чем-то напоминает мою комнату общежития, только улучшенную её версию. — Где это мы? — собираю себя по крупицам. Присутствует ощущение, будто всё ещё сплю, особенно если учитывать какие чудачества вытворяет беловолосый. Впрочем, для него это обыденное поведение. — В безопасности, — довольный бес закрывает за собой шкаф и поворачивается на меня. — А комната чья? Толкает языком щёку, отводит взгляд и обдумывает ответ какое-то время, затем улыбается широко. — Моя. — Но мы же в школьном общежитии, откуда здесь быть твоей комнате? — догадки подтверждаются, когда заглядываю в окно и обнаруживаю знакомый вид. — Верно, чувствуй себя как дома, — кидает так, будто его ответ логически вяжется с моим вопросом, хотя это совсем не так. — Лучше скажи, ты помнишь как здесь оказалась? Помню. Ещё как помню. Опускаю глаза и сглатываю тошнотворный ком, рассматривая свои пальцы. Руки дрожат стоит только подумать. Кажется, что после произошедшего, огромная часть меня просто-напросто исчезла. Умерла ещё тогда, в пожаре, вместе с Фыром. А оставшаяся часть погибла, когда узнала, кто тот самый «Господин», для которого меня похитили. — Я всё слышала, — нет, я не была готова прямо сейчас это произнести, но как вышло — так вышло. — Ваш разговор в лесу. — Неужели? — Теперь он…- не трясись, перестань так трястись. — Теперь Люцифер отдаст меня своему отцу? — Ты думаешь? — А Цербер кривляется. Для Цербера любой разговор — всего лишь способ развлечься. Он наигранно хмурит брови. — Тогда ты должна жутко бояться его. Дилемма в том, что все ещё не боюсь. Дрожу от ситуации в целом, от того, какая я слабая, какая доверчивая и наивная идиотка, но точно не из страха к Сыну Сатаны. Возможно я совсем сошла с ума, напрочь лишилась инстинкта самосохранения. Не боюсь. Только не его. — Почему он остался там, с теми демонами? Бес обходит кровать с руками по карманам и прямо в одежде плюхается на свободную сторону сбоку от меня. — Поболтает с ними по душам. — О чем? — А ты любопытная, — Цербер улыбается широко и лучисто, но слишком очевидно что-то скрывая. — Ответить честно или солгать? Что за безумный вопрос? — Честно. — Люцифер убьет их, — бес произносит это так просто, как что-то само собой разумеющееся, разглядывая ногти на правой руке. — Убьёт… За что? — в моём сердце что-то переворачивается. Разве они с ним не за одно? — Вообще-то скорей всего уже убил. И сейчас, в эту секунду, наш прекрасный Наследник отхватывает по полной программе от отца за то, что сбежал с важного мероприятия. Отхватывает от отца? Почему же для меня слышать, что этот демон пострадает — больнее любых изощрённых пыток? Руки машинально сжимают белоснежное одеяло, меж оледеневших пальцев. — Он что же… Сбежал с важного мероприятия, чтобы забрать меня? — Ага, — паренек поднимает брови, рассматривая меня вдумчиво. Замечает мои трясущиеся руки. — Считаешь он забрал тебя, чтобы передать моему Господину? — Ты сам обсуждал это с теми двумя… Он должен передать меня Владыке Ада. Пускай мои глаза были закрыты, но я всё слышала своими ушами. — Не думаешь, что Люцифер мог сделать это и раньше, в любой момент? И тут я понимаю, что совсем запуталась. Я не видела когда и как в лесу появились Сын Сатаны с Цербером. Кажется в тот момент я была в отключке после пыток болью. Затем приходила в себя и отключалась ещё несколько раз. Но точно застала часть их разговора, где красноволосый грубиян рассказывает Церберу, как им удалось узнать о задании, которое Владыка Ада поручил своему сыну. Задание похитить Посланницу Шепфа. Меня. Я всё поняла тогда, этого было достаточно. То было концом всего хорошего, жутчайшим кошмаром воплотившимся в явь. То означало, что мне и впрямь следует бояться того, кому доверяла сильнее всех. Есть, конечно, много несостыковок. Например, когда Тот, для кого меня похитили, подошел и зачем-то мягко коснулся моего лица теплыми пальцами. А мне вместо того, чтобы биться в испуге и ужасе, хотелось быть к нему ещё ближе. От него исходила забота, а не опасность. — Думай, куколка, — беловолосый потешается, наблюдая за тем, как медленно, но верно крутятся шестерёнки в моей голове. — Он спас меня, — озарение всё же наступает, оно проносится странной щекоткой по телу. — Бинго, — бес совершает пару хлопков в ладоши. — Почему он сделал это? — шепчу сама себе. — Почему до сих пор не отдал своему отцу? — Всё это спроси у него. И не забудь сказать «спасибо», — Цербер лениво поднимается с кровати, зевает и потягивается. — А меня, наверное, уже заждались. — Нет, Цербер, постой! — резко поднимаюсь в сидячее положение. — Ванная там, — бес указывает головой в сторону одной из дверей, находящихся в спальне, заставляя посмотреть туда же. — Но где моя одежда? — поворачиваюсь обратно на паренька, вот только он уже слинял. Мой спаситель валится на кровать. Весь в крови, бледный, измученный, дышит сбивчиво и слишком часто. На лице и шее выступают капельки пота, волосы растрепаны и неряшливо спадают на лоб, вместо того, чтобы быть привычно зализанными назад. Как только его увидела, во мне зародилось две догадки. Обе ужасны. Первая и самая худшая: вся эта кровь принадлежит ему. Вторая: на нём чужая кровь. Правда, тогда он бы не чувствовал себя так плохо, значит рана где-то всё же есть. На шее и открытых участках рук кровь уже засохшая, имеет тёмно-багровый цвет. А вот на животе чёрная кашемировая водолазка кажется ещё влажной. Дедуктивно делаю вывод, что рана именно там, а когда присматриваюсь, обнаруживаю в одежде дыру. И, скорей всего, не только в одежде. Осторожно присаживаюсь рядом и подминаю под себя ноги для удобства. Сын Сатаны лежит практически беззащитно, смотрит в одну точку и вряд ли замечает, что делаю я. Я собираю волю в кулак. Дрожащий выдох — решительный вдох. Во мне закипает коктейль из радикальной уверенности, что должна поскорее помочь, вперемешку с диким испугом от вида всей этой крови. Я трясущимися руками цепляю низ водолазки демона и осторожно тяну наверх. Нужно посмотреть, что там за рана, вот только предчувствие ужасное. — Хорошо… Всё будет хорошо, — произношу сама себе, потому что не уверена, что мой спаситель вообще слышит. Это даже славно, что не слышит, ведь выходит слишком растерянно и тихо. Одним словом: неубедительно. Успеваю приподнять чёрную мужскую водолазку совсем чуть-чуть, когда моё запястье хватает горячая крупная ладонь, не позволяя продолжить. — Не надо, не смотри. — Люцифер просит твёрдо и чётко, хоть и в полубреду. А затем он, морща нос от боли, приподнимается на локтях, и заглядывает в моё лицо. — Напугаешься. Зрительный контакт длится всего секунду. Всего секунду я утопаю в прекрасной алой воронке, теряя способность говорить. Лишь затем до меня доходит смысл услышанного. Опускаю глаза обратно на свои пальцы, что вцепились в край водолазки и не желают отпускать. — Не напугаюсь, — мотаю головой в сторону один раз. Ложь. Мне уже страшно. До сумасшествия страшно за него, ведь я итак понимаю, что там, под чёрной тканью, не просто царапина. Но приходится быть мужественной, потому что выбора нет. Мне всё кажется, что промедлю ещё чуть-чуть и он… Не хочу даже в мыслях произносить. — Оставь эту затею, — всё еще крепко держит за запястье, сжигая упрямым взором мои глаза. — Ты итак вся трясёшься. А ты истекаешь кровью. — Тише, — мой тон ласковый, но идти у упрямца на поводу не собираюсь. — Отпусти мою руку. — Ты попусту тратишь силы, исцеляешь всех подряд. Сколько раз мне повторить: ты не все подряд? Это не простая вежливость или тактичность. Сын Сатаны всерьёз не намерен позволять вылечить его. Я не знаю, что именно произошло. Знаю только, что отец сделал это с ним, потому что тот сбежал с важного мероприятия спасать меня. И он безумец, если считает, что после этого я оставлю его страдать вот так. — Хватит, — твержу более громко, перебивая демона и даже осмеливаясь воинственно заглянуть в его лицо. — Помолчи, пожалуйста, и дай мне помочь. Смотрит молча, что-то решает. Изучает, словно стараясь прочесть причины, которые движут мной в этот момент. Там, в его голове, будто что-то не складывается. Но ведь всё так просто. Разве так странно, что я не хочу видеть твоих терзаний? Почему ты считаешь, что я могла бы бросить тебя в такой момент? Я буквально твержу это через зрительный контакт между нами, телепатически передаю суть своих чувств. А потом он отпускает моё запястье. Уступает, хоть и не согласен. Сам хватается за заднюю сторону ворота водолазки и тянет ее с себя вверх, обнажая обрисованный чернилами массивный торс. Откидывает ткань одежды куда-то на пол и возвращается в прежнее положение. Ему, наверное, адски больно и тяжело, однако находит в себе силы выдавить тихо, но ужасно обворожительно: — Я в вашем распоряжении. Моему взору открываются выточенные до нельзя рельефы сильного мужского тела. Мышцы пресса находятся в напряженном состоянии от того, в какой полулежачей позе Сын Сатаны сейчас находится. Кубики, линии бёдер, поперечные мышцы живота — всё до безобразия измазано кровью. Теперь уже точно его собственной. За моим взглядом внимательно наблюдают, приподнявшись на локтях. Как-то я тушуюсь, застываю. Потому что вижу рану. Она выглядит даже хуже, чем я предполагала. Да это никакая не рана, а настоящая кровавая дыра. Воронка в месте солнечного сплетения, оставленная беспощадным извергом. Да кем угодно, но точно не родным отцом! Как часто он доводил тебя до подобных состояний? От мыслей, что это не впервые для тебя, что так измывались над твоим телом уже не раз, мое горло сжимается невыносимыми спазмами. Глаза пощипывает, нос тоже. — Не плачь, — мягкая, осторожная просьба. Меня видят насквозь. Прекрасные и задумчивые алые глаза из-под полуопущенных чёрных ресниц спокойно наблюдают за моим лицом. — Говорил же, напугаешься. Ты обливаешься кровью, а в этот момент сопереживаешь больше мне, чем себе. Хочется усмехнуться от того, насколько этот твой жест странный и безрассудный. Нет, ты не можешь быть злодеем, хотя с пеной у рта твердил, что это так. Не обманешь, даже не пытайся. После всего этого ни за что больше не поверю. Ты выдал себя с поличным. Ты говорил, что враг для меня. Говорил, что похитишь меня не раздумывая, если отец даст такой приказ, а сам… Всё, конец твоим выдумкам! Я тоже выдаю себя с поличным: дрожащий голос означает, что ты был прав, и рана меня жутко напугала: — Теперь немножко потерпи, хорошо?