Вики
У Люцифера температура тела всегда выше, чем у других. Я уяснила этот урок навсегда через горячие касания его рук, которые помню до сих пор. Каждое из них. Но сейчас, когда подношу ладонь к результату отцовского наказания где-то над животом демона, эта кожа излучает настоящий жар. Его страшно лихорадит. Меня трясёт. Исцеление далеко не безболезненно, и чем глубже рана, тем тяжелее будет начало процесса. Я не успеваю подготовиться морально, сразу направляю свою энергию через ладонь в кровоточащую дыру. Пострадавший мгновенно ощущает дичайшую боль. Сжимает зубы, морщит нос и издаёт низкий, кроткий мужской стон. Этот внезапный, но красочный звук тут же сопровождается моим напуганным, дрожащим выдохом. — Прости, — я не поднимаю глаз, стараюсь сконцентрироваться на ране. — Скоро станет полегче, обещаю. Больше Люцифер не стонал. Терпел молча, сдерживался: не хотел заставлять меня чувствовать вину за причинённую боль. А боль продолжалась безжалостно долго для него, и всё это время, комната была окутана лишь звуком болезненно тяжёлого дыхания. Громкие вдохи — выдохи ещё громче, сквозь стиснутые челюсти и опущенные глаза, глядящие в пустую точку. Минута за минутой. Я понимаю, что мучения проходят и рана понемногу затягивается, когда дыхание Люцифера замедляется, щёки розовеют, взгляд становится вдумчивым и концентрируется на мне. Если до этого были слышны хотя бы какие-то звуки, то теперь воцаряется вопиющая тишина. Моя тревога за демона сменяется стеснительной неловкостью из-за весьма давящей атмосферы. Глаза неосознанно ищут больше новой информации о том, с кем нахожусь в этом молчаливом уединении. Не отрываясь от процесса исцеления, веду взглядом выше, на чёрные изображения богов и рогатых чертей, запечатлённых в различных исторических моментах, которые хочется поразглядывать. Будто это могло бы помочь чуть лучше понять суть их обладателя. Шея, руки, торс — всё плотно и так гармонично забито татуировками, что невольно завораживает. Заставляет желать трогать, касаться. Кончиками пальцев запечатлеть каждую линию контура, обвести каждый чернильный завиток: от шеи — вниз, до ключиц, а затем по обе стороны, к широким плечам. Что уж там говорить, их обладатель до иголочки выточил своё тело. Демонстрация небывалой силы духа и упорства, результат невероятной работы над собой, будто живая машина для убийств. Ни единого изъяна и ни единого шанса спастись от странного волнения, одолевающего мою грудь, пока смотрю. Люцифер не просто привлекателен. Он красив и знает об этом. Рискованное сочетание, жгучий коктейль. — Нравятся? — низкий бархат сквозь затянувшуюся тишину заставляет заглянуть в алую бездну. Алая бездна в этот момент излучает спокойный интерес, простое любопытство. Затылок чуть назад и вбок, чтобы глядеть на меня немного свысока. — Что? — почему-то я даже не понимаю о чём речь, слишком задумалась. — Картинки на мне, — мне поясняют, почти опасно буравя глазами. — Смотришь так, будто нравятся. Я и забыла, что пострадавший наблюдает за каждым моим неосторожно брошенным взглядом всё это время. Щёки тут же нагреваются, я испытываю трепетный стыд и прячу лицо вниз. — Да, нравятся, — еле слышно, избегая зрительного контакта, но честно. Всё ещё не научилась врать. — Ты ведь слышала разговор в лесу? — следует вопрос, брошенный так неосторожно. — Слышала, — я тут же делаю чертовски занятой вид, разглядываю рану, будто бы этот диалог для меня не важен. Мне итак понятно к чему ведёт демон. Возвращаемся к одной и той же надоедливой теме из раза в раз. — Не боишься? — Нет. — Врёшь, — Люцифер буйствует, пытается достучаться до меня, поймать на лжи. — Я — тот для кого тебя похитили, а ты твердишь, что не боишься? — Нет, ты — тот, кто спас меня, — мне приходится посмотреть в лицо демона и повысить голос, чтобы донести суть, доказать, что всё еще стою на своём. Затем добавляю чуть тише, опустив глаза: — А остальное не имеет значения. «Остальное» — это всё то ужасное, что произошло. Это Сатана, желающий заполучить меня, и вряд ли из добрых побуждений. Это смерть Фыра, физическая и моральная боль, которую я испытала. Но всё это — результат деяний других существ. Жесткость внешнего мира, беспощадная судьба, хаотичность событий, которую не всегда удаётся предугадать и над которой мы не всегда властны. Всё это никак не связано с тобой, отчего же ты винишь во всём себя? — Ты испугалась, когда меня увидела, — продолжаешь искать ответы. Иногда мне любопытно, как тебе удаётся смотреть и не моргать настолько долго. Что за странная суперспособность? — Ты был весь в крови. — Только из-за этого? — выражение лица слишком серьезное, тёмные густые брови чуть вверх, выражая сомнения. — Только из-за этого, — ну а я твои сомнения разрушу. Сколько бы раз ты ни спросил, ответ будет один и тот же: «не боюсь». И снова тишина. Только теперь в душном пространстве ощущается слишком активная мысленная деятельность, исходящая от Сына Сатаны. Глядит на мои губы, облизывает свои, отворачивается в сторону, разглядывает стену: что-то додумывает, переосмысляет, ведёт внутреннюю борьбу. Я успеваю кинуть мимолётный взгляд к мужскому профилю, тайком насладиться им, пока Люцифер не возвращает взор ко мне. — У меня вопрос, — видимо до чего-то всё же додумался, что-то явно было решено. Мне по одной лишь интонации ясно, что вопрос будет с подвохом, что тебе даже тяжело его задавать, что ответ имеет особую важность. Будто одно моё неверное слово и ты закроешься ещё сильнее. — Какой? — не показываю напряжения, но выдаю тише обычного. — Уже знаешь чью сторону выберешь в конце обучения? Сверяю эмоции демона глазами, пытаюсь понять цель вопроса, вот только по его лицу ничегошеньки не прочесть. Все эмоции упрятаны за каменной стеной. А свою энергию он отчего-то скрывает с самого начала, как только появился здесь. — Учителя говорят, что мне суждено стать ангелом. — А ты, — смотришь упрямо в душу. — Чего хочешь ты? Тут до меня начинает интуитивно доходить суть, а вместе с этим появляется ватная тягучесть в конечностях. Ведь разговор вроде этого — совершенно обыден для остальных, но почти интимен между мной и Сыном Сатаны. Потому что мы говорим о различии происхождений и их невозможности быть вместе. — Не вижу особой разницы, — как же сильно у меня леденеют ладони в этот момент. — Твоя судьба стать ангелом, Вики, учителя верно говорят, — Люцифер всё так же не читаем, с виду он будто даёт нравоучения. Это и есть та причина по которой ты вечно отталкиваешь меня: мне быть ангелом, а ты демон? И сейчас, пока есть возможность, хочешь убедиться, что я и мои чувства не доставим тебе неприятностей, желаешь расставить всё по местам. — Свою судьбу каждый вершит сам, никто не может знать наверняка. — Цербер может. «Значит, говорил с ним обо мне?» — своим взглядом я транслирую этот вопрос, а вот вслух произнести не могу. Мне становится совсем неспокойно. Мысли путаются, я удобней подминаю под себя ноги, свободной рукой заправляю непослушную прядь волос за ухо, а она лезет обратно. — Покраснела, — спокойно подмечает мой внимательный, но безжалостный собеседник. — Разве я произнес что-то откровенное? А мне тревожно. Аномально тревожно, горячо и стеснительно, что аж тошнота поступает куда-то к груди. Мы с тобой здесь с глазу на глаз, в закрытом помещении, только вдвоём. Я голая, в одной лишь рубашке. По-видимому, твоей. Пытаюсь справиться с раной на чертовски привлекательном мужском теле. Добавим к этому груз событий, уже случившихся между нами, и щепотку недосказанностей. Нет, не щепотку, а целый вагон. Ещё и эта чёртова тема, которую ты поднял. — Всё, что угодно покажется откровенным в такой обстановке, — пытаюсь отвлечься, проверяю рану: она выглядит намного лучше, кровь уже не идёт, ещё немножко и можно больше не… — Кто я для тебя? Мой ступор. Твой пытливый взгляд. «Безжалостный собеседник» — действительно идеальное описание для того, кто так резко задает подобные вопросы. Я тут же поднимаю глаза на демона, пугаюсь этой дьявольской прямоты, мгновенно схожу с ума. Можно сказать, желаю убедиться, действительно передо мной сейчас находится Люцифер? Правда ли тот самый Сын Сатаны задал мне этот вопрос? Алые глаза требовательно рассматривают моё, наверняка, покрасневшее еще сильнее, лицо. Разыскивают разгадки, решения каких-то высокопарных дилемм. Я теряюсь. Вспоминаю как дышать, не могу дать ответ. Окончательно путает твой напряжённый вздох. Благодаря ему ясно: всё это время ты терпишь, сдерживаешься, подавляешь свои эмоции, что рвутся наружу. Каменная броня, которую ты нацепил, впервые даёт трещину. — Не молчи, — просишь меня, а взгляд, вдруг, тёплый такой, уязвимый. — Только не после того, что я спросил. Этот низкий голос — отдельный вид искусства, запрещённый приём, прекрасная мелодия. Особенно когда говоришь о подобных вещах, обволакиваешь бархатом в потоке непривычно откровенных фраз. В животе что-то завязывается в горячий узел почти до боли. Что это такое? Мне не мерещится. Не кажется, что в тебе сейчас слишком много странного чего-то, что не могу описать словами. Оно здесь, витает в воздухе невидимыми флюидами или феромонами. Оно лишь ощущаются душой, фоном проскальзывает сквозь надетые маски. В неосторожно брошенных взглядах, желающих разобраться с вопросом, что уже давно теребит душу. В интонации, с которой беседуют только о самом сокровенном и трепетном. Я почти забываю, как давить звуки, но ведь нужно что-то сказать, тем более, когда так просят. Глотаю немалое количество воздуха, прежде чем произнести: — Ты знаешь ответ. Знаешь. Ты не мог не заметить, а я не смогла скрыть. В этот момент я смотрю на твою грудь, вижу, как она вздымается в очередном неконтролируемом вдохе. Смотрю на чёткие линии скул, вижу, как желваки пульсируют. Смотрю на ладонь, что слегка сжимает белую простыню меж пальцев. Вижу каждый элемент твоей реакции на услышанное по отдельности, но не вместе. Ты не злишься, нет. Это что-то другое. — Нам нельзя, — а вот и твой контрольный выстрел, добивающий. Чёткое попадание в голову, по центру лба. Действительно, жестокий, беспощадный собеседник. Нельзя, и теперь мне даже понятны твои причины: Закон Равновесия, ты жуткий злодей, твой отец желает меня убить и так далее и тому подобное. Их так много, этих причин, вот только: — Это никак не меняет того, что я чувствую, — сама не знаю откуда во мне берётся мужественность твердить всё это. Только сейчас замечаю, что прервала исцеление ещё несколько сумасводящих фраз назад и просто сижу без дела. Вновь подношу ладонь к ране, хотя мыслями совсем не здесь. Ты в этот момент глядишь на моё запястье. Наверное, внимание привлёк покрасневший след вокруг него — результат грубого связывания верёвкой. Громко сглатываешь слюну. — Уже достаточно, ты много энергии потратила, — произносишь с придыханием и осторожно касаешься меня, побуждая остановиться. Во мне настолько обострены все чувства в данный момент, что от этого тёплого прикосновения вздрагиваю и даже встаю на пол. Не слышу последних слов демона, не смотрю на него. В ушах всё ещё одна лишь фраза: «нам нельзя». Делает больно, царапает и режет, не даёт покоя. Отворачиваюсь, брожу к противоположной части комнаты, обнимая себя руками. Чудом не наступаю на осколки от разбитой вазы. Этого хватает, чтобы поразмышлять и обдумать всё. Прямой зрительный контакт после сказанного даётся нелегко, но всё же поворачиваюсь обратно к беспощадному собеседнику и опираюсь поясницей о тумбу, слегка присаживаясь на неё. Вид у меня деловой, дипломатичный. По мне видно, что здесь и сейчас решается дело особой важности, не требующее отлагательств. Ты внимательно наблюдаешь за мной, сидя на кровати, и опираешься о края матраса руками, еле заметно стискивая их пальцами. Эту твою привычку сжимать всё, что попадается под руку, я ещё не разгадала. Молчишь, но даже молча смотришь слишком громко. Раз уж говорим о таком, раз уж я выдала себя окончательно, терять нечего. Меня раззадорили, хочу разобраться во всём раз и навсегда. — У меня вопрос, — в этот раз тишину нарушаю я. И это не просто вопрос, а вопрос вселенской важности. Кончики губ на лице Сына Сатаны приподнимаются от того, что повторила слова, сказанные им же некоторое время назад. — Какой? — тоже повторяет за мной. — Ты прикрываешь своё безразличие ко мне фразой «нам нельзя»? Реакция: умилённый смешок, будто я спросила жутчайшую глупость, небывалую чушь и несуразицу. — Я не прикрываю безразличие фразой «нам нельзя», Вики. Хватит, не делай свой голос таким взрослым, томным и низким. Не произноси им моё имя. Говоришь так, словно это что-то очевидное. А вот мне непонятно, тяжело. — Твой ответ какой-то расплывчатый. Нетерпеливый, уставший вздох. Острый, голодный взор на меня, а затем щелчок в пальцы. — Я зверски хочу, чтобы было можно, — ты оказываешься совсем рядом, слегка сильнее вжимая меня в тумбу. Твердишь прямо по струнам моей души, по всем ее оттенкам, каждый из которых тает и запускает праздничные фейерверки, как только прогружает услышанное. — Такой ответ устроит? Мне с ног до головы щекотно и горячо в этот момент. Кто-нибудь дайте воздуха, просуньте шланг в комнату и наполните её кислородом срочно. — Такой устроит, — я на выдохе, одними только губами, потому что тяжело. Мне нужно вытолкнуть воздух из легких и втянуть обратно как можно скорее, пока не задохнулась. Алый взгляд меня облизывает, соблазняет, я ощущаю его почти физически. Теперь-то я вижу, теперь чувствую, что твои руки так и тянутся ко мне всё это время: залезть под рубашку, изучить каждый миллиметр, но контролируешь, держишься. Теперь и энергия твоя для меня, как открытая книга, ты позволяешь её прочесть: необузданная, тёплая, полная жадного трепета. Раскрываешь все карты, всё, что так давно таил. А у меня к тебе, на удивление, всё то же самое. В этом моменте мы оба желаем лишь одного: нарушать пространство друг друга. Здесь не обязательны страстные касания, громкие признания или даже поцелуи. Достаточно вот так: лицом к лицу, ближе, чем обычно, и уже можно сойти с ума. Ты сводить с ума вообще большой любитель. Для тебя это, должно быть, хобби такое. Первым нарушаешь границу. Ты во всём всегда первый. Носом очерчиваешь кожу на подбородке, щеке, ближе к уху: слушаешь мои слишком заметные выдохи, наблюдаешь аккуратно, изучаешь реакцию. Когда ты ко мне так вплотную, контролировать своё учащённое дыхание едва ли удаётся. Соображать тоже. — И что будем со всем этим делать? — вкрадчиво задаёшь вопрос, ответить на который у меня нет возможности и сил. Какое невиданное издевательство с твоей стороны спрашивать у меня что-либо в такой момент. — Понятия не имею. Руки тянутся к тебе, к затылку, к любой части тела, лишь бы быть ещё ближе, лишь бы трогать. Ты их ловишь своими, истерзанные запястья подносишь к губам, будто извиняешься. Кроткий взгляд на мою шею. — Где потеряла кулон? — остановись, этот голос сблизи — конечная точка моей выдержки. А когда перевариваю сам вопрос, то и вовсе теряю рассудок. Не словить бы сердечный приступ, не умереть бы прямо здесь. — Забыла у Мими… И ты не должен знать о нём, — я вся шёпот, томный и безвольный. Ничего больше от меня не осталось. Ладони стремятся к твоим: тёплым и крупным, пальцы крепко переплетаются железным замком. Глаза прикрываю, в этом моменте смотреть совсем не обязательно, достаточно лишь просто стоять и чувствовать — даже это уже переизбыток. Потому что картинка складывается, потому что всё понимаю, потому что Сэми никогда не бывает на рынке торговцев, потому что это всё ты, ты, ты! Ты тот, кто передал мне кулон. Ты тот, кто защищал меня всё это время и даже не собирался об этом рассказывать. — Тогда считай это признанием. Ты тот, кто говорит такие вещи столь соблазнительно, что перехватывает дыхание. — Я знала, догадывалась в глубине души, — осмеливаюсь, наконец, заглянуть в алые глаза. Украшение постоянно заставляло думать об этих глазах, ведь камень в нём так напоминает их цвет. Недолгое молчание. — Мне известно, как нам поступить, — возвращаешься к уже начатой теме и по-важному кидаешь взгляд на мои губы. — Ты забудешь об этом разговоре и будешь спокойно жить дальше. Я мгновенно трезвею. Застываю и возмущённо хлопаю глазами. — Нет, не собираюсь я забывать, не проси о таком, даже не пытайся, — во мне что-то протестует и голос, как по волшебству, возвращается. Ладони тут же к изрисованной, испятнанной засохшей кровью, мускулистой груди, к месту где ощущается биение сердца. — Ты ведь так решаешь всё за нас двоих, даже выбора мне не оставляешь! Я бушую, а ты, вдруг, улыбаешься. Возможно моей слишком яростной реакции, а может чему-то ещё. В твоем арсенале так много вещей, которыми ты заставляешь бабочек в моем животе кружить, а сердце трепетать, но улыбка. Эта привлекательная улыбка — самое сильное оружие против всех попыток не заглядеться тобой. — Вот и умница, — ты безмятежен в этот момент, полная моя противоположность. Наклоняешься и бережно целуешь в плечо. В беззащитный участок кожи, открывшийся от того, как криво сидит громоздкая рубашка, затем поправляешь её на место. — Потому что я забывать тоже не намерен. Хорошо. Я в любом случае не знаю, что со всем этим делать и как быть дальше. Не знаю, да и плевать. Лишь бы в этом «дальше» присутствовал он. Присутствовал, как сейчас: руками на талии, вот так по-хозяйски, искрящимся взглядом, который вечно прятал от меня, нескончаемыми осторожными касаниями. Бессмысленными, по случайным участкам, только бы чувствовать тепло кожи, только бы не отлипать. — Ты скоро уснёшь, — неожиданное и странное предупреждение у уха. Горячие ладони от талии — наверх, к спине. Придерживаешь надёжной опорой так, будто вот-вот упаду. Магическим образом, как только Люцифер произносит последнее, ощущаю внезапно одолевающую чудовищную слабость. — Ты предсказатель? — умудряюсь выдать шутку, очень нелепо, особенно учитывая, кому это говорю. Руками окольцовываю мужскую шею, носом утыкаюсь в неё же: пахнет кровью и им самим. Чувствую, как тяжелеют все конечности, голос становится слабым и вялым: — Экстрасенс или вроде того? Всем весом облокачиваюсь о демона, не успеваю толком повисеть так на нём: меня уже подняли на руки. — Ты потратила слишком много сил, это нормально, — не вижу, но по голосу слышу, что едва заметно улыбаешься. Терпеливо разъясняешь, игнорируя глупую шутку, и слава Богу. Сознание плавно и приятно покидает меня, я укладываю голову на сильное плечо и прикрываю глаза, зная, что со мной всё будет хорошо, обо мне позаботятся, в этом я уверена. Потому что доверяю тебе больше, чем кому либо. — Ты сказал, что переместишь меня в безопасное место, — последнее, что твержу, я произношу скорее бессознательно, чем осознанно, находясь где-то в полусне. — Но, по-моему, моё безопасное место вот здесь, рядом с тобой. Доношу до тебя самую простую и самую честную истину. Делай с ней, что хочешь, но главное знай и не сомневайся. Глаза норовят закрыться, сопротивляюсь этому состоянию какое-то время, но затем меня всё же погружает в глубокую дрему.Люцифер
Девушку, что истратила всю энергию на моё исцеление, а сама уснула, я укладываю в свою кровать. На ту сторону, где обычно сплю сам. Да, именно туда, потому что так мне спокойней, так я доволен. Медленно накрываю одеялом, нависаю над ней осторожной тенью, стараясь не разбудить, и цепляюсь взглядом за этот момент. Тёмные локоны волос раскиданы по подушке, ненавязчиво сопит, на личике умиротворённое выражение, веснушки — вечные товарищи, покрывают бледные щёки и нос, губы в лёгкой улыбке: уснула в хорошем настроении. Как же, чёрт возьми, хочется дотронуться. Не просто дотронуться, а схватить, заобнимать до хруста в костях, искусать всю и целовать без конца. Хочу, чтобы осталась здесь, хочу, чтобы сегодня спала в моих покоях. Не из интимных побуждений, я и пальцем не притронусь без её согласия, просто побыть с ней наедине. Всего одна маленькая вольность, одна поблажка, один единственный раз. Не такое уж это и преступление. Обещал, конечно, что перемещу отсюда, а сам стою, бездействую, любуюсь и ищу себе оправдания. Хотя бы одно. Может быть, она верно говорит. Может со мной ей будет безопасней. Ведь все беды происходили, когда я был вдалеке от неё. Скитался чужаком, считал, что так для неё лучше, правильней. Но её никогда бы никто не обидел, будь я рядом в нужный момент. А вот и оправдание, быстро же я его придумал. Только посмотри, как складно получается дурить себя самого. Браво, аплодисменты этому глупцу. Хотя, чего голову ломать, зачем надумывать бредни: я в любом случае притворяться больше не в силах, меня от этого уже тошнит, воротит. Пытался, видит Шепфа, изо всех сил пытался. И планировал продолжать, но разве я могу, когда она вот так… Когда ни капли хитрости. На каждый вопрос — вот этой откровенной правдой передо мной, слабой и беззащитной. Твердит всё, что чувствует. Слепо доверяет. Даёт знать, что нуждается. В глаза смотреть боится, дрожит от нежного трепета, а всё равно говорит о том, что на сердце. Кто мог подумать, что такая хрупкая честность способна быть самым сильным оружием. Что даже такой, как я, перед ней бессилен. Что тут же подниму красный флаг: всё, сдаюсь, держи правду, посвящаю её лишь тебе, эксклюзивно. Ты победила. Разнесла меня в пух и прах. Кто мог подумать, что будущий ангел будет иметь надо мной подобную власть. В комнате совсем стемнело к этому моменту, за окном — тёплая ночь. А меня спать совсем не тянет, куда сильнее желание охранять сон Непризнанной, прижать к себе и остаться так до утра. Я молчаливо думаю об этом неопределённое время. Затем фантазирую об этом под душем, пока вода окрашивается в алый цвет и утекает в сливной трап, смывая с меня следы прошедшего дня. То же на уме, когда натягиваю на себя домашние брюки серого цвета и подсушиваю мокрые волосы белым махровым полотенцем. Влажный и растрёпанный, совершаю шаг из ванной комнаты в спальню и ощущаю знакомую энергию неподалёку. Недовольно цокаю ртом. Да почему именно сегодня? Решительный щелчок в пальцы. Стою в коридоре рядом с Геральдом, который намеревался войти в мою дверь без стука, знает ведь, что у меня всегда открыто. Замечает, окидывает вечно строгим взглядом, а я готовлюсь, даже не приветствую: знаю, что сейчас будет. Обычно старик приходит в столь поздний час лишь по одной причине: сообщить новую информацию от Адмирона. Как раз за этим он здесь, но сказать ничего не успевает, ведь опознаёт светлую энергию в моей комнате своим слишком хорошо развитым чутьём. Серые глаза тут же осуждающе щурятся, вены на шее набухают. — Что ты сделал с Уокер? Голос — сплошное недоверие. — Ничего. — Тогда какого чёрта она находится там?! — демон тычет указательным пальцем на мою дверь. Ситуация карикатурная, безысходная. Вот он я, который пообещал когда-то Геральду не подходить к той, о ком говорим. Держусь почти воинственно, пилю самоуверенным взглядом, молчу. А вот Геральд напротив меня. Он импульсивен настолько, что, пока стоим рядом, про меня можно было бы сказать: «весь в него», «яблочко от яблони» или что-то вроде того, хотя мы даже не родственники. Преподаватель делает шаг к двери, а я тут же заслоняю её собой, скрестив руки на груди, преграждаю путь: — Я не разрешал тебе входить. Да чего греха таить, я никому не позволю нарушить то тихое уединение, что царит сейчас в моей комнате, что-то вроде моего личного сокровища: я, спящая Непризнанная и всё. Больше никому на нашей закрытой вечеринке места нет, не подпущу. — Ты дал мне слово! Обещал держаться от неё подальше! — Геральд подходит ко мне ближе, нависает угрозой в порыве бурных эмоций. — Как раз об этом: я не сдержу обещание, смирись. Я прямой, как рельса. Произношу — выжидаю реакцию. От этой дерзкой прямоты старик затихает на мгновение. Пара недоумевающих морганий глазами. На смену недоумеванию — агрессия. — Ты безумец. Я забираю её! — твердит на повышенных тонах, грубо отталкивает меня и хватается за дверную ручку. Тут же встречает серьёзное сопротивление. Ловлю за плечо, разворачиваю, вдавливаю соперника в стену коридора, не позволяя открыть дверь. Всеми силами терплю, чтобы не ударить его по лицу сейчас, не натворить глупостей. Вечно лезет куда не надо, суёт свой нос во все мои дела с самого детства. Сцепляемся так и замираем, сверкая друг в друга гневными искрами. — Серьёзно? — демон ехидно усмехается. Смотрит так же пристально и опасно, как я. Играть в «гляделки» он всегда умел, можно даже сказать, я понабрался этому именно у него. — Полезешь в драку с собственным учителем? — Полезу, если дотронешься до этой двери ещё раз. Геральд издаёт возмущённый, презрительный смешок. — Нашёл себе свежую жертву? М? — голову наклоняет в бок и цедит, будто знает меня лучше всех. — Поиграешься с ней, а потом выкинешь, как обычно это делаешь, я прав? И он знает, наизусть знает, всё это действительно было так с другими, в прежние разы, но не в этот. Не с ней. — А разве похоже, что я играюсь? — не представляю какими ещё словами, интонацией или выражением лица могу передать, что нет во мне гнусных намерений. Да разве цапался бы я так с тобой, будь это чем-то маловажным для меня?! Агрессия сменяется прострацией в светло-серых глазах. Геральд раздражённо чешет затылок, отворачивается в бок, обдумывает. Мне только и остаётся, что ослабить хватку. — Я тебя не узнаю. Ты о чём вообще думаешь? — поднимает на меня вопросительный взгляд. — О ней. Я о ней думаю, Геральд, будто спятил, обезумел! Утром, днём, ночью — каждую чёртову минуту на уме эта девчонка, — выдаю, как есть, все симптомы своей болезни, — Так что можешь обзывать меня последней сволочью, но не смей считать, что я хоть как-то ей наврежу. Ищу понимания, взываю к компромиссу. Демон молчит довольно долго, то глядит на меня, то отворачивается, будто не может поверить в услышанное. А по итогу верит. Знает ведь, что я подобными словами по-напрасну разбрасываться не стал бы. — Её судьба — стать ангелом.Ты не представляешь, кто она такая и как важна, — режет словами по самому больному, тем, что мне известно итак. — Я в курсе кто она такая, — понимаю, что всё это время нас могут услышать, сбавляю громкость. — Буду рядом, пока она непризнанная, тебе не стоит об этом переживать. — Рядом с тобой ей грозит смерть. Твой отец убьёт её, если узнает. Уставший вдох воздуха — переминаюсь с ноги на ногу, рукой провожу по волосам, борясь с накатывающей агрессией — выдох. Как же неприятно звучит. — Ей грозит смерть каждый раз, когда я вдалеке от неё, сотню раз уже убедился. Так что теперь буду присматривать за ней сблизи, — да, верно, к такому решению я пришёл. — А отец до неё не доберётся, я не позволю. — Присматривать сблизи? Так это называется? — во взгляде демона впервые за весь разговор проскальзывает задорная искринка. А вот мне не до смеха. Не придирайся к словам, голова итак еле варит. — Называй как угодно, сути не меняет. — Не знаю, что у вас происходит, но чем дальше запустишь ситуацию, тем сложнее будет остановиться. Ты сделаешь только больнее: и себе, и ей. Так, стоп, хватит. Не желаю ничего больше слышать. — Я уже всё решил, — подытоживаю непоколебимо твёрдо, так что хрена с два можно хоть как-то ещё возразить. — Сам об этом позабочусь. Переживи как-нибудь и не лезь хоть раз, сделай одолжение. В ответ смиренный взгляд, а потом шаг в сторону — к отступлению. — Надеюсь ты осознаёшь всю ответственность такого решения, — учитель отворачивается, грустно улыбается собственным мыслям, возвращает задумчивый взор ко мне. — Я так долго ждал кого-то, кто украдёт твоё сердце, а по итогу это сделала та, что под строгим запретом для тебя. — Моё сердце никто не крал, это другое, — я спесивым упрямцем на услышанное. А как ещё, если за живое задевают, пристыжают без зазрения совести. — Разумеется, — скептический смешок. — Утром навести Адмирона, у него разговор с глазу на глаз, — снисходительный взгляд сверху-вниз. — И верни девушку в её комнату, пока я не доложил директору, ночевать вдвоём — грубое нарушение правил. Ага, доложишь. Уж кем-кем, а стукачом ты никогда не был. Возвращаюсь и в этот раз дверь запираю на замок, а то с чем чёрт не шутит. После этого «славного» разговора с Геральдом нуждаюсь в том, чтобы выкурить сигарету, а может даже две. Натягиваю чёрную футболку, перемещаюсь в сад за школой. Сигарета в рот, зад, как всегда, на спинку деревянной лавочки, ноги на само сиденье, локти о колени. Рыскаю в кармане в поиске зажигалки и осознаю, что забыл её в других брюках. — Плодотворный вечерок? — перед моим лицом появляется рука, щёлкающая серебристой зажигалкой. Я делаю спасительную затяжку и выдыхаю дым, глядя вдаль. — А у тебя? С рыжей уже нарезвился? — Даже успел утомиться, — Цербер закуривает тоже и усаживается рядом. — Как тебе мой подарочек? Чёртов плут вызывает у меня искреннюю усмешку. «Подарочек» — это девушка, оставленная им прямо в моей спальне, хотя должен был переместить в более надёжное место. Моя рубашка, еле прикрывающая её голое тело — праздничный бантик на подарке. — Мило, — я немногословен. — Она в порядке? — бес спрашивает это практически ласково. — Вроде бы, — опускаю взгляд вниз. — Истратила на меня все силы и уснула. — Что ж, звучит многообещающе! — довольная ухмылка до ушей. Делаю вид, что не заметил пошлого контекста в последнем высказывании нашего смазливого личика. Дальше оба молчим. Слушаем шум фонтана. Курим. Язык без костей долго держать рот на замке, конечно, не может: — Твой отец стооолько задач надавал, — Цербер потягивается лениво и зевает. — Сбежать бы отсюда в мир людей. Своими глубинными желаниями, эмоциями, которые испытывает взаправду, без масок и кривляний, он делится нечасто, можно даже сказать никогда. Сейчас — тот самый редкий случай. — И куда именно ты бы отправился? — поднимаю брови, поворачиваясь на собеседника. — Меня прельщают французские куртизанки, хочу во Францию, — выдаёт задумчиво, а потом хвастается: — Я и французский язык учу, если выдаётся свободная минутка. Ага, знаю. Начитался людских романов и теперь сам желает побывать в стране Эйфелевой башни. Жаль только, что этим мечтам не суждено воплотиться: Цербер навеки связан клеймом раба, ему перемещаться в мир людей строго запрещено, не дозволено. Думаю, для него это больная тема, поэтому вслух не произношу. — Только их там уже лет сто так не называют, — грустная усмешка, тушу сигарету, спрыгиваю с лавки и даю знать, что мне пора: — Твой «подарочек» спит в моей спальне, не хочу оставлять её одну надолго. — Ага, — бес не замечает, что прощаюсь: слишком глубоко погрузился в свои мысли. А я, вдруг, понимаю, что общение с ним после тяжёлого дня — что-то вроде отдыха. Компания его уже давно не в напряг. Да и слово из семи букв теперь не кажется таким уж сложнопроизносимым. Нет, оно даже рвётся из меня наружу. — Цербер, — окликаю беловолосого мечтателя, пока он витает где-то в облаках. О времяпровождении с куртизанками, должно быть, фантазирует. — Мм? — поднимает, наконец, глаза. Голубая лазурь по-задумчивому искрится, горит детским любопытством. — Спасибо. За то, что вечно выручаешь, за твои невообразимо глупые шутки, за то, что не отворачиваешься, когда веду себя, как скотина. За всё. Я давно должен был сказать это. — Всегда пожалуйста.