Ты спаси мою грешную душу

Люцифер

Арена для тренировок на удивление вместительна. Легион из отцовских солдат насчитывает около сотни демонов и выстраивается строго по рядам. Во время тренировок каждый второй кичился своей силой и отвагой. А что сейчас? Оглянись и увидишь, как один нервно кусает губу — скоро дыру прогрызёт, другой нетерпеливо подёргивает ногой. Бедолага Арчи стоит в переднем ряду, почти по центру, и слегка потрясывается, хотя изо всех сил старается держаться мужественно. Его положение самое плачевное, ведь так и не научился сражаться. Я наблюдаю за ним изредка, за это время кое-что успел прознать. Например, что этот пацан для драк не годится. Ему бы податься в мыслители или философы, уж очень самобытен — испытывает странную любовь к ангелам. Рождён демоном, а от чернокрылых в нём лишь аномальная язвительность и наглость. Чудаковатый, с чрезмерно развитым чувством справедливости, отчего часто получает по шапке. Слишком молод: и душой и телом. Ростом тоже не вышел. Иначе говоря, воин из него так себе. — Печёшься за младшеньких? — Цербер, который стоит подле меня, пока ожидаем, когда все окончательно соберутся, замечает на кого смотрю. — Не пекусь, а удивляюсь, — моё мнение неизменно. — Удивляюсь их командиру, что не потратил ни минуты на обучение солдат, да ещё и явился для оглашения важных новостей с попойки. — Брось, я не пьян, — бес просовывает руки в карманы брюк и приподнимается на носках, делая вид, что пересчитывает количество легионеров. — Лишь слегка навеселе. — Как будто это не одно и то же, — голову отворачиваю в противоположную от своего собеседника сторону, демонстрируя возмущение. — Вот, на, — Цербер тычет чем-то в моё правое плечо, совсем не избегая физического прикосновения. Приходится повернуться обратно и посмотреть. — Может это поднимет твоё настроение? Меж указательного и среднего пальцев держит свёрнутую в подобие квадрата записку и протягивает мне. — Что это? — брови тянутся кверху, тон выходит слишком скептическим. — Не знаю, не открывал, — в ответ пожимают плечами, делая непричастный вид. Врёт и не краснеет. Знает, открывал — это ясно даже по тому, как неестественно криво свёрнута бумага. Пальцы разворачивают линованный лист, явно выдранный на скорую руку из тетради. Взгляд цепляется за написанное, а написанное не хило цепляет меня. Настолько, что еле сдерживаю неуместную улыбку. Увиденное тут же сворачиваю обратно и прячу в карман брюк. — Командир, все в сборе! — торжественно заявляет один из легионеров, когда демоны завершают построение. Ваш командир лжив и пьян. А ещё крайне проницателен, ведь моё настроение действительно поднялось. Убедившись, что можно начинать, Цербер обращается ко всем: — Буду краток, ребятки, — всеобщим вниманием он, конечно, наслаждается, но желает поскорее закончить официальную часть. — Через шесть дней нас ждёт важная миссия. Рассчитываю на каждого из вас. По отряду проходит волна шороха — звуки чужой одежды. Демоны мнутся, молчаливо переглядываются, негодуют. Кто-то, наоборот, полон сил и стремления показать себя. Для многих это будет первая миссия, боевое крещение, чёртов дебют. — Командир, — из отряда доносится чей-то голос, который привлекает внимание беса. — С кем мы будем сражаться? — Наш дорогой Владыка распорядился до последнего держать это в секрете, но бояться нечего, — беловолосый беспечно разглядывает свои ногти на правой руке, затем миленько улыбается. — Противником станет всего-лишь кучка напыщенных доходяг. Усмехаюсь. Назвать могущественных господ Цитадели кучкой напыщенных доходяг под силу только Церберу: научился этому у моего папаши. И почему я всё ещё здесь вообще? — Что было на Собрании, когда я сбежал? — задаю вопрос Вельзевулу, который сидит в кресле напротив меня, Адмирон неподалёку — за своим столом. Оба нервничают, оба устали. Старый, но всё ещё рыжеволосый демон молчит пару секунд, буравя взглядом: явно хочет знать причину того самого побега. Сам ведь был тому свидетелем, да и любопытством совсем не обделён. Но не спрашивает: сейчас поднят куда более серьёзный вопрос. — Обсуждали нападение на Цитадель, которое произойдёт через неделю, — Князь Обжорства измученно потирает затылок, затем делает глоток виски из стакана. — Но не думаю, что это Его конечная цель, Люцифер. Я не спорю, мне и самому кажется, что одной лишь Цитаделью дело не ограничится. Отец слишком заносчив и амбициозен. — Есть догадки? — поднимаю брови, затем повторяю за Вельзевулом: крепкий напиток обжигает горло и подогревает живот. — Как бы там ни было, ты обещал играть свою роль до последнего, — Адмирон не хило помешался на этой идее, если произносит её уже во второй раз. — Ты ведь не забыл? — Намекаешь, что должен участвовать в нападении на Цитадель, как того желает отец? Адмирон обречённо выдыхает, зная какую реакцию вызовет его согласие, однако всё же молча кивает головой. Я мгновенно закипаю, с грохотом ставлю стакан с алкоголем на стол и поднимаюсь с места. — Сдурел? — возмущённо шагаю к дубовому столу за которым сидит этот безумец, встаю напротив и говорю, слишком активно жестикулируя руками. — Ты хоть понимаешь, чем это для меня обернётся? Папаша планирует свергнуть чёртову верхушку, хочешь сделать меня грёбаным преступником?! — Только на время. Ведь в конце, когда у нас всё получится, каждый будет считать тебя героем. — У нас нет гарантии, что всё получится, хватит уже витать в облаках! Шансы, что нам удастся покончить со всем этим и не подохнуть, равны почти нулю. — Сынок, я согласен с Винчесто, — Вельзевул аккуратно встревает в дело, слегка напрягаясь в кресле. — Ты наше оружие и чем ближе будешь к врагу, тем лучше. — И ты туда же? — злостно усмехаюсь, понимая, что крыть мне нечем. Эти двое точно доведут меня до могилы. Меня не страшит клеймо злодея, не страшит, что все вокруг могут отвернуться и возненавидеть. Плевать, я переживу. Куда больше пугает другое: стать ненавистным для одной конкретной девчонки, той, которую обещал защитить. Всё это слишком невовремя. — Тебе тяжело, Люцифер, я знаю, — умные зелёные глаза глядят на меня с пониманием и сочувствием. Своим взглядом Князь Обжорства будто вечно извиняется передо мной за то, чего даже не делал. — Но ты должен быть там, в гуще событий. Ты наши глаза и уши. Я поведаю вам кто я. Я страшный, сердитый демон. Во мне закипает гнев, ярость и желание выговорить всё, что думаю о своих собеседниках. — В гуще событий, значит? — автоматически включается дрянной рефлекс, режим: «всё сказанное вами будет использовано против вас». — Мы уже который день не можем разгадать, где спрятан сраный кинжал! И вместо того, чтобы собирать свою собственную армию, искать соратников, всех, кто готов сражаться на нашей стороне, вы решили сделать меня врагом народа?! Адмирон осознаёт, что меня надо успокаивать и усмирять. Встаёт с места, подходит, снимает перчатки. — Доверься нам, — с осторожностью кладет ладонь на моё плечо и взывает к пониманию. — Пожалуйста, доверься, Люцифер. Гляжу в глаза того же цвета, что мои. В них добрая надежда, вечная вера в лучшее будущее. Адмирон такой, он вдохновитель: миролюбивый, оптимистичный и предприимчивый. Вельзевул — душа компании: мудрый, сентиментальный и разговорчивый. А я… Я жестокий. Грубо бью Винчесто по руке, заставляя её упасть с моего плеча. Знаете, с каким аппетитом ненависть к самому себе способна пожирать тебя изнутри за сказанное в гневе? Я знаю. — Вы оба не более, чем кучка бесполезных эгоистов, — режу тишину сквозь зубы, чётко проговаривая каждую букву. — Если смеете просить меня о таком. Мне прекрасно известно, что слова могут ранить сильнее любого холодного оружия. И это сейчас было то самое — смертельное ножевое. После объявления новостей, Цербер в свободной манере начинает беседовать с легионерами, вести дурацкий разговор за жизнь то с одним, то с другим. Всё-то он про всех знает, к каждому найдёт подход. Редкостный балабол. Пока все развлекаются и болтают, я пробираюсь к зоне для отработки ударов. Она находится за массивной грудой камней, чуть поодаль от остальных. Там же обнаруживаю знакомую белобрысую голову. Арчибальт стоит в одиночестве, деловито скрестив руки на груди, топчется с ноги на ногу и что-то невнятное бормочет себе под нос: то ли подбадривает, то ли бранит. Он в ужасе от предстоящего боя, тут всё логично и очевидно. — Просто сбеги, — кидаю безынтересно, держась в нескольких шагах от парня. — Чего? — тот не ожидал чьего-то присутствия рядом, да ещё и подобных слов, но удивления не показывает, скорее наигранное презрение. Хмурит брови, вредничает, выпускает когти. Ты всё отлично понял, не кривляйся. То, что говорю сейчас — настоящая благодать для такого горемыки, аттракцион невиданной щедрости. Произнесу один единственный раз, повторять не стану, поэтому лучше бы тебе слушать и запоминать: — Никто тебя искать не будет, я договорюсь с Цербером, — взгляд направляю к горизонту: алое небо мутное, дымное и родное. Кому-то вроде Арчи, кого воспитывали наверху, оно может показаться омерзительным. Это лишь моё предположение. — Сбеги и проживи остаток жизни где-нибудь подальше от этого места. Пацан опускает лицо вниз, так что мне видна одна только кудрявая макушка. Обдумывает моё предложение, ведёт собственное сражение где-то там, внутри себя. В таких поединках всегда побеждает гордыня, мне это известно лучше других. Кулаки сжимает, плечи напрягает, голос делает привычно нахальным: — Я ни капельки не боюсь, ясно? Сбегают только трусы. Истинное упрямство, сложный характер: твердить, что страха нет, а в этот момент трястись, как банный лист. — Не сбежишь — умрёшь. И ты это знаешь. С подбором правильных слов не церемонюсь, твержу в лоб, прямолинейно и немного жестоко. Зато честно. — И пусть, плевать, — цедит сквозь зубы, а сам глядит туда же, куда я. Мнётся, молчаливо взывает к продолжению разговора. — У меня всё равно никого здесь не осталось. — Считаешь, погибшие родители желают для тебя такой же участи? — мне отчего-то занятно выводить на эмоции этого демонёнка. Ловлю озадаченный взгляд. Наконец-то, хоть немного искренности. Не удивляйся так. Твою историю я запомнил хорошо, даже слишком. Разве можно забыть то, за что испытываешь угрызения совести? Было б можно — жизнь сделалась бы в разы проще. Хоть сам к случившемуся отношения не имею, зато мой кровный родственник постарался с лихвой. — Они — нет, я сам желаю, — обе руки засовывает в карманы потрёпанной тренировочной куртки, так глубоко, что ткань заметно оттягивается вниз. — Сдаёшься, значит? — исподтишка мелькаю взглядом на мальчишку. — Сатана лишил тебя родителей, а ты собрался сражаться на его стороне, да ещё и подохнуть в первой же битве? Отворачивается полубоком, молчит, терзается, беспощадно теребит свои карманы. Взор тускнеет, прячется от меня, ползёт куда-то вниз. — Был ещё Даниэль, — внезапно бросает в воздух. — Кроме родителей был ещё младший брат. Тоже ангел, как и они. Голос спёртый, тихий. Таким обычные вещи не говорят, таким говорят только о том, что делает больнее всего. — Мы играли часто, что-то вроде имитации дурацких сценок: с ним каждый раз приключалась беда, а я его спасал, — рассказчик продолжает говорить, тёмные глаза, с выдающимися синяками под ними, бегло осматривают какую-то точку в пространстве. — Но в этот раз не спас… Не получилось. Глупо спрашивать, что стало с братом. Если тот был белокрылым, мой отец и его не пощадил. Так же глупо, как задаваться вопросом, почему Арчи столь явно презирал меня вначале: у него слишком многое отняли. А демонёнок вдруг поворачивается на меня, вот так откровенно и отважно, невзирая на то, что уже пару секунд то и дело тайком вытирает влажную дорожку с щеки своим плечом. Гениальное злодеяние — заставить лить слёзы того, кто так умело держал маску бесчувственного наглеца. Сломать кого-то, при этом даже не тронув пальцем. Ты как всегда омерзительно хорош в своём деле, отец. Узнаю этот характерный лишь тебе, гнусный почерк. — Я виноват перед ним, перед всеми ими. Они приютили меня — чужака-демона, заботились обо мне, а я даже защитить их не смог, — слёзы льются и льются: уже не скрыть и не вытереть плечом, только ладонями. — Я никчёмный слабак, так скажи, Люцифер, разве я достоин жизни? Как мне, по-твоему, быть? Там, где присутствует чувство потери, всегда берёт своё начало и чувство вины. Это две неразрывно связанные вещи, одна идёт в комплекте с другой. Такой вот печальный набор. Я прожил достаточно, чтобы знать это, а ты свою жизнь только начинаешь, так что: — Выбрать верную сторону и дать себе ещё один шанс. Слушай и запоминай. Я в курсе, что так и сделаешь, вижу по сосредоточенному лицу. Вижу и то, как тайком поглядываешь на меня во время тренировок: пытаешься учиться, берёшь пример. Правильно. Наблюдай, переваривай, взрослей. Знаешь, туда, где есть место чувству вины, когда-нибудь должно придти и прощение. По крайней мере, мне хотелось бы в это верить. Ты тоже поверь, малец. — Так что беги отсюда при первой же возможности, — добавляю в заключение, хотя обещал, что повторять не стану. — Так далеко, как только сможешь. Арчи замирает, смотрит на меня как-то необычно долго. — Почему ты помогаешь мне? Может, потому что ты слишком напоминаешь меня самого, когда был поменьше. А, может, потому что убеждён, что любой имеет право на второй шанс. Как бы там ни было, не ищи подвоха, его нет. — Сам не знаю, — я равнодушен или, по крайней мере, делаю вид. Наблюдать у спесивого нахала такую вот тёплую физиономию, обращённую к себе, довольно неловко. — Решил дыру во мне просверлить? Веснушчатые щёки понемногу начинают розоветь, а кончики губ задумчиво тянутся вверх, будто бы и не ревел минуту назад. — Слушай, ты это… Без обид, ладно? — незамысловато почёсывает кудрявый затылок. — Я вёл себя, как мудак при первой встрече, давно уже хотел сказать. Задумайтесь, многое ли может наладить честный разговор с глазу на глаз? Я недавно осознал, что он способен свернуть горы: даровать умиротворение, а из ненависти вылепить уважение. — Не вопрос, — кидаю кротко, с явным посылом: «Какие могут быть обиды?». — Да и я тебе тогда лицо разукрасил. Арчи тоже обид не держит: — Значит, квиты, — ладони, влажные от слёз, небрежно вытирает о собственную куртку и обратно — в карманы. Взгляд — вдаль: там, за горизонтом, алое мрачное небо как будто бы немного прояснилось. Покончив с кучей унылых дел, появляюсь там, где часто бывал раньше. Тогда я сильно уставал от отцовских заданий и искал уединённое пространство, чтобы придти в себя. Теперь же этот обрыв островка на окраине леса хранит в себе куда более приятные воспоминания. У меня здесь встреча. Место и время назначила одна влиятельная особа. Влиять она умеет ещё как, особенно на сердечный ритм в моей груди. Стоит лицом ко мне, скромно придерживая перед собой одну руку другой. Одета в лёгкое кремовое платье с разрезом на ноге. Передние пряди волос связаны на затылке атласной лентой бордового цвета, остальное спадает вниз по хрупким плечам. Упиваюсь милым румянцем на её щеках и поблескивающим взглядом, обращённым к моей персоне, когда спрашиваю: — И насколько же вы близки с Цербером, что ты передаёшь через него записки? — я не зол, скорее любопытен: голову наклоняю в бок и наблюдаю. Наблюдать за этим созданием я готов бесконечно, ведь даже если молчит, всё равно выглядит слишком очаровательно. Этого у неё не отнять. — Мы дружим, — отвечает кротко, а глаза опускает вниз. Теребит юбку от своего прелестного платья и так очевидно смущается, что ненароком вызывает у меня тёплую усмешку. — Мне хотелось с тобой… Поздороваться. Запинается, робеет, ведь говоря «поздороваться» имеет ввиду совсем другое, но произнести вслух боится. А мне и без того всё ясно. Я ведь понимаю, что одних только слов будет катастрофически мало. Я ведь вижу, что всем телом и душой желает моих прикосновений, нуждается в том, чтобы быть больше, чем просто рядом. Я ведь только за. Хорошо, что щелчок в пальцы способен в миг обернуть ситуацию по-моему. Теперь сижу на траве, облокотившись спиной о массивный дуб, что растёт неподалёку, а Непризнанная — на мне. Теперь мы слишком близко, а её внимание может быть направлено лишь в мою сторону и никуда больше. Теперь мои руки, которые изо всех сил храню на привязи, цепким капканом придерживают стройную женскую спину. — Привет, — произношу где-то у уха и проверяю воздействие своего голоса: вздыхает, ладонями хватается за мои плечи, словно ей нужно удержать равновесие. — Я поздоровался — твоя очередь. Растерянно смотрит в мои глаза, дышит трепетно, пытается разгадать, чего ожидаю. А я внимательно наблюдаю. И руками, и взглядом держу так крепко, что не отмахнуться. Не сбежать. Мне с такого расстояния хорошо видно, как опускаются вниз густые тёмные ресницы: взгляд блуждает по нижней части моего лица, мечется неуверенно, ищет в себе смелости. Видно и то, как неосознанно облизывает свои пухлые губы ягодного цвета. Словно хвастается, что может так делать когда угодно. Я ведь хочу тоже. — Что если нас увидят? — неуверенно твердит на выдохе. Печётся, что будем замечены, а сама грудью прижимается вплотную: хочет ласки. Знала бы, сколько мук доставляет, трясь об меня вот так — была бы поосторожней. — Не увидят, — ладони меня слушаются неохотно, им бы изучать территорию под платьем, но хозяин достался строгий: лишь велю опуститься ниже, на талию. — Я всё ещё жду твоего приветствия, Вики. Нагло склоняю к действиям, нуждаюсь в ответной реакции, провожу свой личный эксперимент. Правда экспериментатор из меня жестокий и нелогичный. Жестокий, потому что в тайне наслаждаюсь тем, как ещё сильнее покрываются румянцем щёки напротив. Нелогичный, потому что теряю голову от результата своей же задумки. Ведь моя грань выносливости заканчивается там, где эта девушка неуверенным дрожащим выдохом припадает к моим губам. Сама. Там же, где она руками обнимает шею и податливо выгибает поясницу под моими ладонями, откровенно демонстрируя всё то, чего хотела от этой встречи с самого начала. — Здравствуй, — отрывается на момент от губ и шепчет ласково, угождая моей глупой прихоти, а я тут же проглатываю сказанное новым поцелуем. Уже своим. Напористым и жадным по характеру. Ладони срываются с цепей, своенравно пробираются под подол платья: к ногам, бёдрам. Осязать то, что скрыто от глаз. Присваивать. Она в хаотичном дурмане пальцами по моим волосам, сжимает их слегка, доставляя еле ощутимую боль. Зубами задевает губы, слегка прикусывая. Не специально: слишком увлеклась. Эта милая неопытность плюс пылкая несдержанность — та самая смесь, что заставляет мой и без того испорченный разум плавиться. Продолжай. Обнимай до хруста, целуй сильнее, забирай у меня всё, в чём нуждаешься. Я охотно отдам. От того, что слишком много елозит, находясь сверху, тазом съезжает куда-то назад. Я возвращаю обратно. К себе. Притягиваю одним отточенным рывком, придерживая за задницу. — Куда-то собралась? — комментирую томно, понимая, что собственный голос еле воспринимаю на слух. Намного отчётливей сейчас пульс в ушах и стук сердца. — Думала сбежать, — давит еле слышно, дышит рвано, а в глазах искрятся смешинки. Да мы дерзим. Решила окончательно с ума меня свести? Это зря. — Высунь язык, — хищный взгляд на рот. Большим пальцем оттягиваю вниз эту чувственную нижнюю губу, что покраснела от моих терзаний. Вижу, что мнётся, поэтому чуть мягче добавляю: — Не бойся. Странно, наверное, хотеть себе чей-то язык за сказанное им? Для меня — нет. Мне эту дерзость срочно нужно съесть, лично опробовать на вкус. Слушается. Высовывает влажный розовый кончик, глядя на меня из-под полуприкрытых ресниц. Я довольствуюсь полученным: обхватываю ртом, слегка всасываю, медленно толкаю и надавливаю своим языком. Она привыкает, затем осторожно повторяет за мной. — Вот так, не спеши, — подсказываю полушёпотом, отрываясь временами, чтобы нормально вдохнуть. Ладоням возвращаю былой контроль: одну укладываю поверх платья на талию, другой придерживаю лицо, чтобы направлять. — Умница. «Счастливые часов не наблюдают» — я скептически относился к этому выражению до нынешнего дня. Мы просидели так почти до заката. Вот, значит, как ощущается счастье? Я делюсь своим опытом — она принимает, схватывает всё на лету, будто прилежный ученик. Небольшие перерывы с молчаливыми переглядываниями глаза в глаза, затем всё по новой: влажные звуки поцелуев, сладкие и медленные. А вокруг ни души, только пение птиц над головой. — Люцифер, — в реальность возвращает мелодичный голосок, что окликает меня по имени, доставляя этим необъяснимое удовольствие. — Мм? — мычу, а сам спускаюсь губами к шее, вдыхаю запах кожи, пытаюсь отчётливо запечатлеть в памяти любую мелочь. Странное дело: мне совсем не хочется отлипать. — Ты говорил, что мне суждено выбрать сторону ангела, — Непризнанная звучит подозрительно, явно твердит то, о чём много размышляла. — Разве это так важно? Здесь я вынужденно выпрямляюсь, заглядываю в личико, чуть отдалившись, чтобы правильно видеть собеседницу. Истоки вопроса максимально ясны. Именно поэтому так напрягаюсь в теле. — Каждому отведено своё предназначение, то, благодаря чему сможешь творить великие дела, — не помню когда и кому в последний раз объяснял что-либо настолько же терпеливо. И было ли такое вообще. — Стать ангелом — твоё. — А если мне не хочется творить великие дела? Может я хочу другого? Нет. И думать забудь. Во мне серыми красками разрастаются досада и злость на себя самого. Закрадывается сомнение, что предсказание Цербера предательски начинает сбываться. Его слова так и застряли в ушах: А то, того гляди, посеешь в ее милой головке ненужные сомнения, и наша куколка решит принять сторону демонов, чтобы ворковать с тобой, не нарушая закона неприкосновенности. И тогда плакало её счастливое будущее. — Выберешь сторону чернокрылых — обречёшь себя на сожаления до конца дней, — твержу размеренно с твёрдым намерением доказать своё. — Нам это не нужно, верно? Убеждать умею здорово, а на душе скребут кривыми когтями до крови, до мяса. Знала бы она, как сильно я желаю, чтобы стала демоном. Привязать к себе всеми возможными способами и не отходить ни на шаг. Чтобы рядом до конца, в качестве кого-угодно, лишь бы рядом. Да только не суждено. Непризнанная блуждает по моему лицу ласковым, но недоверчивым взглядом. Ей не верится, не согласна. Спорить дальше желания не имеет: главный признак мягкого характера и мудрого сердца. — Если у каждого есть предназначение, — плавно меняет тему, слегка наклоняя голову вбок. — Какое тогда твоё? Защитить всех, особенно тебя. Освободить ад от тирании папаши, успешно осуществить государственный переворот, взойти на престол и стать достойным правителем. Ничего не забыл? А самое главное: — Не превратиться в своего отца. — Тебе это не грозит совсем, — ненавязчиво находит мои пальцы своими и разглядывает, поддевает, перебирает. — Ошибаешься, у нас много общего, — опускаю взгляд туда же, куда и она. На незатейливую игру наших рук, бессмысленную и бездумную, с одной лишь целью: трогать. — Назови хоть одну схожесть? — Ненависть, — я цепенею от того, насколько уверенно и решительно произнёс вслух то, что корит и стыдит больше всего. Взор направляю вдаль, к обрыву за которым безмятежное голубое небо с плавающими ватными облаками. — Моментами кажется, будто кроме неё от меня ничего не осталось. Магия это или что, я не знаю, но впервые произношу подобную информацию вслух. Делюсь с кем-то живым тем, что хотел бы скрыть от посторонних ушей. Я убеждён, что быть похожим на моего отца хотя бы в чём-то — отвратительно. Такое должно оттолкнуть, посеять сомнения, напугать. Будто после услышанного, мой будущий ангел способен отвернуться и сбежать. — Ну если так, тогда запомни, — нежный медовый взгляд поднимает на меня и греет им так сильно, что становится физически тепло. — Столько же, сколько в тебе ненависти, во мне — веры в тебя. Сердце подаёт признаки жизни. Ритм заметно сбивается. Только что я упомянул магию, оправдывая свой неожиданно развязавшийся язык, но дело не в этом. Дело в ней. В девчонке, что сидит на мне. Она вся сияет изнутри и заражает этим окружающих, цепляет до чёртиков. А я смотрю на неё и не понимаю, какими законами соткана эта сумасшедшая химия между двумя противоположностями. Дьявол очарован самым светлым созданием нашего мира — вздор, каламбур, шутка природы. До ужаса неудачная шутка. — Показать тебе кое-что? — интересуется, явно желая отвлечь меня от захлестнувших мыслей. Осознаю, что застыл каменной статуей: пялюсь, молчу и, наверное, выгляжу достаточно напряжённым. — Например? Поднимается на ноги, поправляя подол платья, отходит в сторону, присаживается на корточки, побуждая сделать то же самое. Ладонь подносит к траве и замирает на какой-то момент. Я не догадываюсь, что должно произойти, сосредоточенно наблюдаю за её рукой, пока не замечаю очевидное движение где-то у земли. Прямо из травы медленно прорастает пара зелёных стебельков с небольшими бутонами, которые раскрываются на глазах, превращаясь в незнакомые мне цветы. Белого и бледно-розового оттенка, с большим количеством тонких лепестков. Кончики губ норовят приподняться вверх, просто потому что такое зрелище не может оставить равнодушным. Особенно то, как очевидно хозяйка фокуса гордится результатом, радуется каждой мелочи. — Пока что только их могу, другое не выходит, — зачем-то неловко оправдывается, обнимая свои колени одной рукой. — Ты первый, кто увидел. Рядом со мной самое необыкновенное существо из всех, кого я когда-либо встречал — вот что точно вижу. — Как называются? — я не подыгрываю, мне действительно интересно. — Маргаритки. В детстве мама рассказывала, что на языке цветов они означают чистую любовь и добросердечность, — произносит мечтательно, лицо опускает вниз, на своё творение, а потом искренне и беззаботно улыбается. — Красивые, правда? Правда. Если бы можно было умереть от одной улыбки, я бы уже давно был в гробу. — Очень красивые, — с губ само собой срывается преданное согласие, ведь в данный момент вижу нечто действительно невероятно прекрасное. Вот только, взгляд мой устремлён совсем не на цветы.