Люцифер
— Ты в порядке? Я виновато всматриваюсь в девушку, стоя посреди тихого помещения, погружённого в тёмно-малиновую вуаль закатного солнца. В тишине слышно, как с нас обоих капает вода. Прямо на паркет. Переместился сюда спонтанно. Вся эта встреча — сплошная спонтанность. Молча хлопает глазами несколько раз. Мне кажется, что злится или, как минимум, растеряна. А она вдруг начинает смеяться. Прелестной, задорной мелодией. — Мы ведь до ниточки промокли! — твердит сквозь смех, прикрывая собственную улыбку пальцами, и всё не перестаёт меня касаться, не обращая на это внимания. — Как же так? Мне не до смеха. Меня не помешало бы окатить ледяной водой ещё разок. Пару раз. Два или три точно. Непризнанной невдомёк насколько неприлично она сейчас выглядит. Ей не видно, как лёгкая, влажная ткань платья липнет к телу, филигранно по фигуре, просвечивая буквально всё: цвет кожи, маленькие розовые ореолы на груди, тонкие рюшки по краям трусиков и их кремовый оттенок, что темнее самого платья. Как поблескивающие капли стекают по лбу ниже, к губам ягодного цвета, очерчивают их аппетитную форму и заканчивают свой путь на подбородке. От неё веет прохладой: должно быть замёрзла, хоть и ласкает горячим дыханием, пока смеётся. А попутно ещё и оглядывается: рассматривает новую локацию. Вообще, это место ей знакомо. Что-то в её настроении и голосе очевидно меняется, но только после того, как встречает мой взгляд: — Разве тебе можно появляться здесь? — воздух спирает, теснится, выдаёт дефицит самого себя. Нельзя. Я не хотел и не должен был перемещаться сюда. Хотя есть у меня и этой чистой, прибранной комнаты кое-что общее. Мы принадлежим одной хозяйке. — Уже ухожу, — выходит на автомате. Слишком тихо. Я твержу одно, когда на уме совсем другое. — Нет! — выпаливает тут же и хватает за запястье, не позволяя исчезнуть. Снова тишина. Мешкает. Высказать желаемое не может, но и не отпускает. Стоит слишком близко, уткнувшись взглядом в какую-то точку на мне. Пухлая грудь вверх-вниз, и каждый раз на вдохе упирается в мой торс. — У тебя глаза горят алым. Фраза многозначительна. Её произносят и тут же робеют, внимательно рассматривая пол. Так вот причина резкой смены настроения. Я сам выдал себя с поличным. Ведь научена, что пылающие глаза могут означать, помимо гнева. — Поэтому и должен идти, — я терпелив и спокоен. Только с виду. И не уверен, что отыгрываю убедительно. Энергию скрываю. Не от Непризнанной: от всех остальных. Страшно представить, какой хаос начнётся, если предателя вроде меня заприметят прямо в комнате одной из учениц. Я злостный нарушитель правил и должен поскорее отсюда убраться. Вот только не способен, ведь: — Но я хочу, — её слова простреливают уши почти физически осязаемо и обдают сладким током область под затылком. Договорить не может, да и не должна. Ударение и акцент на слове «хочу» окрашивают его ровно тем значением, которое имеет. Но даже так, одна эта фраза даётся ей тяжелее, чем что-либо: щёчки наливаются кровью. У меня в этот момент происходит примерно то же самое, чуть ниже, в штанах. Услышать подобное из её уст — всё равно, что нажать на спусковой крючок орудия: убийственно. Для моего самообладания уж точно. Много времени не требуется, чтобы сообразить, о чём болтать дальше: — Хочешь чего? Уже не я задаю вопрос, что кидает девицу в краску ещё сильнее. Не я поправляю влажные пряди тёмно-шоколадных волос, мешающие пристально наблюдать за смущёнными глазками, которые прячет от меня в пол. Я, разумеется, понял. Я не стал бы издеваться столь жестоким образом. Это всё — проделки демонической природы, от которой никуда не деться. — Чтобы ты... — запинается, ведь не так уж и легко твердить подобное в лицо. — Сделал со мной что-нибудь. У меня в районе солнечного сплетения разливается что-то густое и тягучее. Если так подумать, эта пытка взаимна. Ей мучительно от того, какие вещи заставляю произносить вслух. Мне — быть свидетелем столь милой застенчивости, с которой юлит и подбирает правильные слова. — Сколько недосказанностей, — с губ срывается влюблённая усмешка. Тихим поцелуем накрываю область около виска. — Как же мне сделать с тобой что-нибудь, если ты боишься об этом говорить? Тихие не только мои поцелуи. Я весь затих, затаился, приручился: лишь бы не спугнуть, лишь бы не сотворить лишнее. — Не боюсь, — женский голосок срывается на шёпот: интуитивно она запрокидывает голову назад, открывая моим губам доступ к шее. Я, конечно же, целую. Ровно туда куда желает: услужливо и не спеша. — Ну тогда вперёд, — продолжаю подстрекательства, хотя едва ли способен улавливать их смысл. — Рассказывай. Ручками хватается за мои локти: как всегда, с трудом сохраняет равновесие, хоть и придерживаю чуть выше талии. — Хочу, чтоб ты меня трогал, — фраза звучит почти отчаянно, судя по количеству краски, прилившей к лицу. Уже лучше. — Но я итак тебя трогаю, разве нет? — и наглядно внешней стороной пальцев провожу по щеке. Я почти ощущаю муки совести за всё это. — Не здесь. Резким алым взором сверяю эмоции, запечатляю. Ответ весьма смел. Я готов его засунуть в рот, разжевать и проглотить. — Тогда где? Молчит, рассматривает с укором, дышит громко. От прохлады не осталось и следа: температура её тела явно выше нормы. — Если тяжело самой, давай вместе, — предлагаю гуманную сделку, когда понимаю, что собеседница совсем в беде. Губами спускаюсь к ключицам, спокойно накрываю солоноватую после морской воды кожу: — Здесь? И заглядываю в глаза. Наверх. Проверяю. — Нет, — давит еле-еле шёпотом. Всё ещё выглядит слегка напряжённой, но не отталкивает, скорее ждёт продолжения. Значит, такой способ делиться информацией нравится больше. Хорошо. Неторопливым касанием губ поверх платья ползу ниже. Здесь небольшая грудь с выпирающими бугорками в форме горошин. Я провожу по мокрой ткани языком, задевая желанную выпуклость, затем обхватываю губами. Вновь поднимаю взгляд. — Здесь? — голос неприлично пересохший. Прочищаю горло, сглатывая выделяющуюся слюну. Честно говоря, не столь важен сам ответ, как увидеть реакцию на взрослое, нетипичное прикосновение: желаю убедиться, что она до конца осознаёт, о чём просит. Та набирает воздух ртом, пальцами сильнее цепляется за мои плечи. — Нет, — снова почти беззвучно. Уже поняла, что я делаю? Ведь цель игры заключается вовсе не в том, чтобы извести тебя откровенными вопросами. А помочь привыкнуть к новому и неизведанному. — Всё ещё нет, — повторяю за ней бесцельно и бестолково, лишь бы как. Меня уже заранее лишает разума от того, что намереваюсь делать дальше, вот и мямлю неразбериху. Опускаюсь в полусидячую позу на одно колено. У босых и стройных ног, возле которых как раз моё должное место. Мой взгляд хозяйничает также, как и руки. Пальцы поддевают подол и без того короткого белоснежного сарафана. Платье всё ещё пропитано влагой: плотно обтягивает и тяжело поддаётся махинациям. Хорошо, что тянуть его наверх — дело незатейливое. Я приподнимаю. Складкой собираю ткань юбки на талии и оставляю так: оголена только нижняя часть тела, до груди. На выдохе припадаю к плоскому девичьему животику. Не могу сказать, что только губами: ртом. Тремя хаотичными поцелуями увлажняю кожу рядом с пупком. Ещё один взгляд глаза в глаза, молчаливый вопрос: "здесь?" — она так же молча мотает головой в стороны. Это тяжело — сдерживаться вот так, когда внутри всё изнывает от жажды. Когда тянет вкусить каждый миллиметр тела, каждый сантиметр покрыть засосами и укусами: оставить метки. Чтобы любой знал чья она, понимал при первом же взгляде и не смел суваться ближе, чем на метр, нет, на три метра! Но нельзя быть грубым. С ней нельзя. С ней запрещено быть таким. — Мы почти справились, — выдыхаю очевидную подсказку о том, куда полезу дальше. — Мне остановиться? Последний проверяющий взор наверх: к глазам, смотрящим на меня из-под полуопущенных ресниц. Я даю шанс передумать. Слышу, что собственный голос стал расплавленным и сжатым. В ушах тоже плавится. Под ширинкой — и подавно, до боли. — Продолжай. Звучит, как приказ, хоть она и не специально. Специально и корыстно умею здесь только я. Она — вечная естественность и искренность. Получив дозволение, осыпаю мягкими поцелуями округлые бёдра и нижнюю часть живота. Особенное удовольствие доставляет то, как она сама подставляется под мои губы, прикрыв глаза. Всё лишь для отвода внимания: в это время невидимым движением тяну милые кремовые трусики вниз. Та замечает это слишком поздно и неосознанно зажимается. Стесняется — это само собой. Я пытаюсь быть максимально предсказуемым и понятным, и всё же девушка не до конца догадывается, как именно намерен трогать её: дышит томно, теряется, не знает куда деть руки. Ловлю себя на мысли, что будет нелегко. Смачиваю губы слюной. — Встань пошире, — прошу и ладонью аккуратно надавливаю на внутреннюю сторону бедра, заставляя немного раздвинуть ноги. — Можешь держаться за мои плечи. Я и ранее проворачивал похожие сценарии с женщинами. Десятки и сотни раз. Но сейчас всё иначе: я впервые осторожничаю. Как с хрупкой фарфоровой фигуркой. Сперва всего-лишь знакомлю. Касаюсь лёгким, воздушным движением, похожим на поцелуй. Там, чуть ниже лобка. Замираю. Даю привыкнуть к своим губам, обжигающему дыханию и самой идее происходящего. Идея, конечно, шокирует Непризнанную: она вздрагивает и звонко втягивает воздух ротиком. Вместо того, чтобы последовать совету и опереться на плечи, панически цепляется за мои запястья. Хочет пробраться к ладоням, но ими я крепко удерживаю её за бёдра. Нужно продолжать. Чтобы подобраться чуть ниже, усаживаюсь на оба колена. Языком провожу снизу-вверх, сверху присасываю и громко выдыхаю, не скрывая мужских инстинктов: меня дерёт от возбуждения. Она вся сладкая: и внутри, и снаружи. Уже очень влажная, податливая и отзывчивая, ведь выгибается и издаёт дрожащий вздох, от которого ощущаю аномальные искры в ушах. — Люцифер... — давит неуверенно, ища поддержки: психологически ей неспокойно. Вновь зажимается, а пальчиками пытается прикрыть мой рот, помешать ласкать её: такой уж рефлекс. Я эти пальцы целую машинально — мой ответный рефлекс. — Теперь будешь драться? — я елейный настолько, что не узнаю сам себя. Сосредоточенным взглядом опекаю и ухаживаю. — Разве не ты попросила трогать тебя? Мечется, стыдится: — Говоря "трогать", я ведь имела ввиду... Ну какой же злодей. Нет мне прощения. Довёл до того, что готова озвучить вслух самое потаённое и тяжело произносимое. — Я знаю, что ты имела ввиду, — облегчаю терзания, накрывая губами тонкие фаланги пальцев ещё раз. — И сделаю это, но сперва нужно так. Доходчивей и аккуратней уже некуда. Как объяснить, что все эти вульгарные действия не просто похоть, а попытка максимально расслабить, чтобы смогла принять меня без боли? — Обязательно...Именно ртом? Умоляю, остановись. Эти невинные вопросы доведут меня до могилы. — Да, обязательно. — Нет, это моя личная прихоть, от которой не готов отказаться: ты слишком вкусная. — Ты ведь потерпишь немного? Кивает, подумав какое-то время, и послушно ухватывается за мои плечи. Умница. Я возобновляю начатое. Млеющий взор возвращаю к никем не тронутому женскому естеству нежно-розового цвета. С этого дня моей выдержке должен позавидовать любой. Медленные, скользящие движения языка сопровождаются непристойными звуками слюны, соприкасающейся с мягкой кожей. Эти звуки — склизкое чавканье. Заводит. Правда, они — ничто, по сравнению с тихими девичьими стонами, которые изо всех сил желают удержать в себе. Гордость это или излишняя застенчивость, но факт того, что мои деяния приносят удовольствие пытаются скрыть. Да только меня не проведёшь. Я ведь воочию вижу и даже ощущаю по вкусу. Все признаки на лицо: ей хорошо. — Не сдвигай ноги, — шепчу в полубреду, понимая, что она не контролирует это. Ладонь просовываю меж бёдер, обхватывая сзади, чтобы расставила хотя бы на ширину моей руки. Так получше. Я посасываю и прицеловываю изредка, темп движений слегка увеличиваю. Непризнанная в ответ на это сильнее вгрызается в мои плечи ноготочками, а тазом подаётся вперёд. Этим нехило облегчает задачку. Одной рукой норовит зажать свой ротик во избежание громких звуков. Я ловлю её запястье и увожу за спину. Больше никаких секретов от меня: пускай и дальше ласкает слух. — Люцифер, — вновь не находит других слов, которые могли бы выразить невыразимое. Сколько ещё раз за сегодня собственное имя сведёт меня с ума? — Мм? — мычу, не отрываясь от дела. — Я...— голосок срывается на резкие вдохи время от времени. — Себя странно чувствую. Улыбаюсь умилённо: никогда ещё не слышал, чтобы приближение оргазма озвучивали таким образом. — Странно? — переспрашиваю низким тоном и одергиваю себя, чтобы вновь не начать выпытывать пикантные подробности: отвратительная привычка. — Очень, — почти одним дыханием. Слежу за состоянием: еле стоит на ногах, уже давно подрагивает от нарастающего наслаждения. Одним словом: готова. — Мне помочь тебе с этим? — алый взор снизу-вверх на прелестную, измученную хозяйку. Если не моего тела, то сердца точно. В вопросе нет смысла. Хочу лишь ещё раз услышать, насколько сильно нуждается во мне: это слишком сексуально. — Помочь, — обрывками, ошмётками, мольбой. — Помоги, пожалуйста... Меня срывает тут же. Хозяйка сердца не успевает и моргнуть, я уже выпрямляюсь и пылко впиваюсь в искусанные губы. Буйствую, напираю жадным натиском, заставляя пятиться. Срываю маску, демонстрирую возбуждение. Ты мне своё уже любезно показала. А теперь полюбуйся на моё. Можешь даже нащупать его, если опустишь ладонь чуть ниже пояса. Чувствуешь? Твоя заслуга. Она лишена разума настолько же, ничуть не меньше: бессвязно мычит мне в губы, окольцовывает шею, сама неумело толкается язычком. Не понимает, как надо, не знает, как будет. Но доверяет. — Это нужно снять, — выпаливаю жаром, заставляя поднять ручки, и тяну сарафан наверх: симпатичная ткань улетает на пол. В моём распоряжении восхитительное обнажённое тело. Сам же — полностью одет. Единым рывком приподнимаю над полом, ухватив под ягодицы. Мы в этой позе здорово сочетаемся: она промежностью упирается в мой отвердевший пах. Будто создана под мой рост. До кровати добираюсь не глядя: по памяти. Укладываю на идеально застеленную постель. Нависаю. Смотрю. Вся окутана пеленой багрово-алого заката, струящегося из окна. Разбросанные по одеялу тёмные локоны волос почти кудрятся от влаги. Медовый взгляд полуприкрыт и совсем не сосредоточен, но всё равно устремлён лишь на меня. До ужаса нетерпелива, не даёт шанса медлить. Суетливо расстегивает мою ветровку, я позволяю. Молния — предатель, заедает где-то на середине. Помогаю, снимаю, отбрасываю в сторону. Покушаюсь на губы, поблескивающие от слюны. Язык беспощадничает: поддевает, надавливает, снова поддевает. Обхватываю хрупкое тело руками и одним движением перемещаю чуть выше, чтобы голову уложила на подушку того же цвета, что и остальное постельное бельё — белого. Непризнанная и не замечает, не следит за происходящим во внешней среде. Вся извивается подо мной. Горячими касаниями пробирается под чёрную футболку, щупает торс, нуждается в моей наготе. Даю, чего хочет: тяну футболку вверх. — Расслабь ноги, — прошу полушёпотом, пользуясь моментом, когда удалось оторваться от губ цвета спелых ягод. — Мне ведь так не подобраться. Никак не расцепит ножки, которыми окольцовывает поясницу, из-за этого чересчур сильно вжимается в меня. Слушается. Вижу, что на штанах, в месте, где терлась низом, остался мокрый след: моя же слюна вперемешку с результатом женского возбуждения. Картина неописуемо хороша. Штаны не снимаю, лишь бесстыдно приспускаю. Усаживаюсь в сидячее положение, лодыжки подминаю под себя. Её таз укладываю на свои же ляжки, чтобы приподнять. Теперь вся доступна, делай что хочешь: ноги неприлично раздвинуты для меня, руки расслабленно лежат на кровати ладонями вверх, дышит ротиком, ждёт. Этот вид — сокрушительный удар по органам зрения. Тело обдаёт волной дрожи, которая проходит через горло и превращается в горячий выдох. Я голоден. Я влюблён. Взгляда от её глаз не отвожу ни на секунду. Плотью надавливаю, толкаюсь медленно, не до конца. На этом останавливаюсь, проверяю: Непризнанная умопомрачительно выгибается, цепляется за мои руки, которые держу чуть ниже талии, мычит неразборчиво. Ладони обхватываю своими и вжимаю в матрас, пальцы сплетаю нерушимо крепким узлом: мне горячо, мне невыносимо! Мне сильно хочется дальше, но ещё сильнее — не причинить вреда ей. Я не думал, что бывает так. Не знал, что может быть настолько. Она беззащитна, но я защищаю. Дышит жалобными стонами. Я их глотаю, сцеловываю каждый, осторожно и бережно. — Больно? — шепчу, прервавшись от взаимного обмена слюной. Я готов всё прекратить, если скажет. Это будет зверски тяжело, но я сделаю. — Нет, — выстанывает едва ли внятно, ноги вновь закидывает на мою поясницу. — Приятно...Хорошо. Не знаю, что больше доводит до исступления: её слова или то, как тазом подаётся в мою сторону, желая большего. Это слишком. Это уже даже немного больше той откровенной пошлости, которой умудрился её научить. Это, как воплотить мою самую эротическую фантазию. Я закипаю настолько, что кровь в венах, наверняка, уже свернулась. Раз хочет, толкаюсь глубже — этим краду громкий выкрик. Она совсем узкая, совсем влажная и совсем жаркая внутри. Совсем моя. Теперь уже точно. Бёдра — плавно назад, затем повторяю действие. Вдавливаю, только в этот раз до упора. Здесь происходит непредвиденное. Приятное недоразумение. Девушка реагирует слишком ярко: режет пространство дрожащим выдохом, вся пульсирует, сжимая мою длину собой, и выгибается пуще прежнего. Я спотыкаюсь о свои же действия, не доведя задуманное до конца. Сперва приходится задержать дыхание от перевозбуждения. Застываю. — Ты точно решила с ума меня свести, — твержу в дурмане, когда нахожу способность говорить хоть что-то. — Кончила лишь от того, что надавил посильнее? Слов особо не подбираю, хотя до этого нежничал, как мог. Всё потому что забываюсь на какой-то момент. Я давно догадывался, что она чувствительна, но не думал, что настолько. Жадно впитываю, как обмякает всем телом. Дышит рвано, всхлипывает, на меня больше не смотрит. — Вики, — целую ладони, которыми теперь стыдливо прикрывает своё личико. Желаю, чтобы перестала прятаться, но та ёрничает. — Вики, иди-ка сюда. Тяну за запястья и усаживаю на себя в сидячую позу. Хотя ножки её до сих пор обвиты вокруг меня. Да и сам я всё ещё внутри. — Только взгляни на себя: расхныкалась, вот-вот слёзы польёшь, — как с маленьким ребёнком, ласково и терпеливо. — Что тебя так смутило? — То, что... — щебечет тихо, обнимает шею, вжимается в меня голой грудью, телом к телу. — Я так сразу. Я бы улыбнулся от того, как мило это звучит, если б не был столь заведён. Ведь вина лежит скорее на мне. — Я ласкал тебя ртом до этого, помнишь? — осыпаю неспешными поцелуями разгорячённый лоб и каждую веснушку на носу. — Помню. Кудри путаются в длинных ресницах — поправляю. Я их тоже хочу целовать. Да что уж там говорить: я всю её готов съесть. — Поэтому так вышло, — мне нравится разжёвывать, нравится объяснять и то, как внимательно она слушает, пока пытается привести сердцебиение в норму. — Дальше я медленно, хорошо? Слова излишни, я и сам вижу, что дозволено, а что нет. Я достаточно близко знаю своё существо. Только теперь, когда та оказывается вновь лежащей на спине, ручками то и дело прикрывает свои глаза. Будто боится на меня смотреть. Я упорно добиваюсь её внимания. Не принуждением, но лаской. Я очерчиваю языком грудь. Шею и ключицы крашу мелкими пятнами, что появляются даже от лёгких присасываний. Своими действиями говорю: я весь твой. В каждом из миров и в любой из жизней — твой. Не бойся. Не прячься. Движения бёдрами медленные и щадящие — всё, как обещал. На каждом толчке, Непризнанная охает, свободной ладонью сжимает одеяло меж пальцев, но личико всё никак не покажет. Я сдаюсь. Торможу. Выхожу из неё. — Давай перевернём тебя, — шепчу у уха, и помогаю подняться на колени, поворачивая к себе спиной. — Раз так сильно стесняешься своего лица. Она доверяется машинально, на автомате — это подкупает. Стоя на четвереньках, сама инстинктивно выгибает спину. Как надо. По-взрослому. Вид сзади ничем не уступает предыдущему, если не лишает рассудка ещё сильнее. Аппетитный зад, плавно переходит в стройную талию. Длинные вьющиеся локоны спадают по элегантным узорам спины. Я закусываю губу. Взгляд опускаю вниз: моя возбуждённая плоть склизкая и влажная. Вся измазана прозрачными выделениями с еле заметной примесью крови. Душно выдыхаю, когда вхожу заново, наблюдая сверху за тем, как член неспешно исчезает в женском естестве. В порыве удовольствия Непризнанная оттопыривает задницу ещё сильнее, я сжимаю округлости обеими ладонями. Сердце бушует. Воздух насквозь пропитан чистым запахом, той кого люблю. Люблю плавно и размеренно, в новой для неё позе. А потом понимаю, что так мне мало. Так недостаточно близко. — Прижмись ко мне, — прошу с придыханием и аккуратно тяну на себя за плечи. Выпрямляю, частично лишая опоры: теперь её держат лишь колени и мои руки, которыми обхватываю рёбра и грудь, вжимая хрупкое тело в себя. Ей нравится. Она демонстрирует это всей сущностью: льнёт ещё ближе, ещё сильнее. А потом вдруг туманно произносит откровение: — Я...Прячу глаза не из-за того, что стесняюсь своего лица. Целую мочку уха, почти облизываю рефлекторно. — Нет? — наклонив голову в бок, выглядываю из-за плеча и слегка замедляюсь. Тогда в чём дело? — Просто...Когда смотрю на тебя, становится слишком хорошо, — размеренный выдох, резкий вдох. — Не хочу опять так быстро... Здесь её слова прерывает напористый толчок, который сотворяю неконтролируемо. Затем ещё один. Я готов застонать от услышанного. Я краснею, млею. Уши горят, глаза щиплет, ведь забываю моргать. Руками, словно цепями, ещё сильнее обхватываю нагое тело, что кажется миниатюрным, по сравнению с моим. — Я пытался быть помягче, — ртом накрываю шею, хаотично облизываю, кусаю, снова облизываю. — Но ты только сильнее возбудила. Я — страшный лгун, ведь всё-таки ускоряю темп, вырывая из девушки наружу непристойные звуки. Она вся — безбожные стоны. Эти стоны сопровождаются мелодией безобразно похотливых шлепков от биения наших тел, резкого соприкосновения плоти друг с дружкой. Чувствую, как вновь сжимает меня изнутри. Коленочки дрожат, руками переплетается с моими жадными цепями, вся в сладком поту. — Лю...Люцифер, — тянет как-то что-то, а я едва различаю речь. Движений не прекращаю, поэтому девушке приходится давить между толчками: — Я...Не смогу...Упаду. — Не упадёшь, — сразу понимаю причину опасений: она снова близка. — Я тебя держу. Я тоже почти всё. Вообще-то мог бы уже давным-давно, но сильно сдерживался, чтобы продлить удовольствие ей. Завершительные ритмичные толчки превращаются в попытку насытиться хозяйкой сердца ещё сильнее: уже не в состоянии всячески целовать, я просто утыкаюсь носом позади её шеи, вдыхаю запах мыла и не сдерживаю кроткий стон. Последнее глубокое вдавливание. Она вскрикивает, сотрясается, выгибается, голову запрокидывает назад, почти на моё плечо. Я удерживаю в своих руках: не позволяю совершиться тому, чего опасалась. От этого сексуального зрелища в висках сладостная пульсация, она же и чуть ниже пояса. В следующую секунду успеваю резко выйти, изливаясь куда-то на поясницу Непризнанной. Комнату охватывают звуки тяжёлого дыхания. Меня одолевают муки совести, ведь слишком разошёлся под конец, потерял контроль. — Всё хорошо? — спрашиваю обеспокоенно, когда напитываюсь кислородом достаточно, чтобы говорить. Та отчего-то молчит. В очередной раз заглядываю в привлекательное, раскрасневшееся от жара личико: передние пряди волос липнут к вспотевшему лбу, глаза полуприкрыты, смотрит в одну точку, виснет на моих руках, глотает воздух. Говорить не может: слишком устала, зато из последних сил оборачивается и страстно целует в губы. Облегчённо улыбаюсь в поцелуй. Видимо, ответ: "да". Она засыпает почти сразу, а я не смею мешать. Укладываю на подушку, накрываю одеялом, осматриваю комнату и усмехаюсь: успело стемнеть, наша одежда разбросана по разным углам, воздух пропитан сексом. Не понимаю, как допустил это, но ничуть не жалею. Поднимаюсь, прячу достоинство в штанах, вышагиваю короткий путь до окна, приоткрываю на небольшую щель: со двора раздаётся смех весёлой компании учеников. Им легко и беззаботно. Мне тоже по-странному легко, хоть нет на это разумных причин: покалечил Цербера, сжёг чью-то деревню, врагом пробрался на территорию школы, нарушил Закон о Неприкосновенности. Не говоря уже с кем именно нарушил его. Наворотил столько дел, а на душе тепло. Я, наверное, спятил. Задержаться бы в этом моменте. Где в тени сумерек стою возле окна непрошеным гостем, которого все теперь сторонятся. Все, кроме неё, мирно сопящей неподалёку. Задержаться бы навсегда. Волю — в кулак. Футболку — на себя, руки — в рукава чёрной болоньевой ветровки, молнию — аккуратно доверху, ведь не хочу разбудить резким звуком. Поправляю плечи один раз, разминаю шею: телу неприятно, одежда до сих пор мокрая, и... Вот дьявол. Меня прошибает страшной мыслью. Я расстёгиваю куртку обратно, ладонь торопливо просовываю во внутренний карман: не здесь, тянусь к другому: оно. Достаю промокший конверт, склеенный алой восковой печатью. Пальцы еле слушаются, когда разворачиваю, усаживаюсь на кровать, напряжённо вдыхаю, готовясь к худшему. Чернила слегка смазались от того, что пропитаны водой, но очертания букв всё ещё ясны. Спокойно выдыхаю. Я совсем забыл про письмо, да ещё и чуть не испортил его. Не знаю, какие в нём новости — хорошие или плохие, но если здесь последние слова Вельзевула, адресованные мне, я обязан прочесть. Должен был сделать это сразу, как только получил, да только головой поехал. Поправляю взмокшие от пота волосы одним зализывающим движением назад, прежде, чем в полутьме начать бродить сосредоточенным взглядом по тексту, написанному слегка корявым почерком: Сынок, Если ты читаешь это письмо, значит я канул в Небытие. Я ждал заранее, что так случится, поэтому нечего скорбеть по мне, да и времени на это у тебя совсем нет. Первым делом должен признаться: мы с Адмироном неспроста отправили тебя сражаться на стороне общего врага. Нужно было отвести от тебя любые подозрения и обезопасить: ты слишком важен. Пожалуйста, не серчай на нас. Твои надоедливые старики привлекли к себе нежелательное внимание, зато приблизились к намеченной цели. Астарот сам найдёт тебя и поведает, где упрятан клинок. Он поклялся, взамен на высвобождение из тюрьмы. То был клятвенный обряд, поэтому нарушить обещание не сможет, иначе поплатится жизнью. Горевать по нам не смей: мы добились желаемого, а значит жертва не напрасна. Правда, впредь на твои одинокие плечи ложится ещё более тяжкий груз — довести начатое до конца. Ты изловчишься и, я уверен, сделаешь всё правильно. Что ж, самое важное сказано. Дальнейший характер письма станет иным, ты же осведомлен, насколько я сентиментален.Читать или нет — дело твоё. Я знал тебя еще мелким мальчуганом, что дружил с моим сорванцом. Оттого всегда чувствовал и видел, чего таится у тебя на душе, даже если ты пытался это скрыть. Не кори себя за то, чьим сыном являешься. Не отождествляй себя с ним и его жестокими поступками: ты не такой и таким никогда не был. Честно говоря, в тебе я больше узнаю твою покойную матушку. Королева Элен была достойнейшей из демонов: великодушной, сильной женщиной, и ты так много унаследовал от неё. Ты не одинок. Для меня ты всегда был подобен члену семьи. Вероятно потому за мной закрепилась докучающая привычка нарицать тебя сыном. Пожалуйста, помни об этом. Я знаю как тебе пришлось тяжело. Судьба-злодейка обошлась так, что на твоём пути быть слабым не дозволено. Другим дозволено, Люцифер, но только не тебе. Продолжай бороться, не сдавайся, не позволь себя сломить. Я выражаю искреннее сочувствие за всю ту боль, что ждёт тебя впереди. А также благодарю за силу духа, что ты ежедневно демонстрировал, вдохновляя меня: болтливого старика, повидавшего, казалось бы, всё на свете. В тебе есть и свет, и тьма, Люцифер. Постарайся не заблудиться в метаниях между ними и выбери верный путь. Не хочу наглеть, да и кисть уже побаливает от этой писанины. Последнее, о чём прошу: прими Ади, не отталкивай. Он верен тебе и придёт на помощь, если она понадобится. Я воспитал его пустоголовым лентяем, но уж точно не предателем. Знай, самое важное, что есть в нашем мире — любовь и дружба. Только эти две вещи имеют ценность. Дорожи ими, сражайся за них до последнего. Ты — истинный Король Ада. Я верю в это, поверь и ты, сынок. Защити наш дом. И всегда помни: от того, что ты сделаешь сегодня, зависит наше завтра. На этой доброй ноте откланиваюсь.Сентиментальный, навеки почитающий тебя,
старик Вельзевул.
Лист пергамента потрясывается: моя кисть не справляется с эмоциями, что прут наружу. Я запрокидываю голову, взгляд поднимаю в потолок и просто терплю. Жду когда пройдёт. Письмо вышло удивительно похожим на самого автора — таким же особенным. Даю слово. Я клянусь, что не подведу ваших ожиданий. Покойтесь с миром, Адмирон Винчесто и Князь Обжорства Вельзевул. Подле меня на кровати слышится ленивое движение. Поворачиваюсь: Непризнанная сонно потягивается, облизывает свои восхитительные губы, глаз не открывает. Я всерьёз полагал, что смогу уйти, не попрощавшись? Каков глупец. Письмо прячу, ладонь умиротворённо тяну к миловидному лицу, тыльной стороной нежно провожу по щеке. Та открывает свои поблёскивающие медовые капканы, видит меня, улыбается. Этого и добивался. — Мне следовало быть бережней, — шепчу, а пальцами касаюсь отметин на шее, которые всё-таки умудрился наоставлять своими неосторожными действиями. — Разве? — мою ладонь обхватывает своей и укладывает на неё щёку. Усмехаюсь. Она едва ли улавливает о чём я: всё ещё находится в приятной полудрёме. Да и в зеркало пока что не заглядывала. — Поймёшь завтра, — наклоняюсь, губами ловлю дыхание, медленно смыкаю их, ликую от того, что могу сделать это без каких-либо препятствий. Потому что моё. И в мыслях, и на ощупь. Девушка отвечает тем же. Тёплыми руками обвивает шею, вот только обнаруживает на мне верхнюю одежду и не спеша усаживается в кровати. Одеяло спадает вниз, обнажая аккуратную грудь. Её обладательница ничуть не смущается. Неужели привыкла, наконец, к моему взгляду? — Тебе пора? — догадывается, погружая в дымку горячего воздуха моё лицо. Одаривает лёгким поцелуем, вновь заглядывает в глаза. Киваю. Всё никак не налюбуюсь тем, что меня больше не стесняются. — Будь осторожен. Договаривает и заключает в объятия: трепетные и мучительные. Мучительные не от того, насколько крепко обнимают, а от того, как больно сдавливает грудь мысль об уходе. Я делаюсь серьёзным. Обеими руками вжимаю в себя нагое тело, долгим поцелуем накрываю лоб, носом зарываюсь в волнистые локоны, пытаясь хоть как-то насытиться. Но разве может океан насытиться водой? — Я приду за тобой, — во мраке комнаты давлю честное обещание. — Дождись.