Ваши требования неуместны

Наверху дул ветер и лил дождь. Река несла свои тёмные холодные воды сквозь вечерний город. Сквозь толщу воды лицо Поттера выглядело серым, бледным, лишённым жизни. Мелкие пузырьки воздуха вокруг его тела — последствия прыжка, вогнавшего их в воду. Поттер вяло шевелил ногами, пытаясь выплыть на поверхность. Его глаза были открыты, он смотрел вниз — туда, где в тёмной глубине не было видно дна. Дно исчезло, растворилось в ледяной темноте, смешалось с водой в единую чёрную массу. Потоки воды мерно и плавно шевелили его волосы, и это плавное движение завораживало. Здесь, в холодной воде реки, Поттер казался особенно хрупким, беззащитным, беспомощным. Поттер шевелил ногами, пытаясь плыть, вытягивал руки кверху, пытаясь достать до поверхности и выбраться из тёмного холода реки. Тобиас видел отчаяние на его лице. Он видел, как губы Поттера скривились в гримасе страха. Он видел полоску бледной обнажённой кожи между поясом брюк и задравшейся футболкой, видел выступающую косточку бедра с идеальными очертаниями. Завороженно разглядывая Поттера, Тобиас потянулся к нему, коснулся щиколоток, скользнул по коленям, по бёдрам вверх. Он видел, как дёрнулись ноздри Поттера, как расслабились его губы и изо рта вырвался крупный пузырь воздуха. Тобиас обвивал щупальцами тёплое тело Поттера, медленно утягивая его глубже и глубже — на самое дно. Щупальца проникали под футболку, касаясь напряжённого живота, обвивались вокруг шеи, сдавливая, заставляя Поттера судорожно барахтаться в тёмной пучине. Поттер вскидывал голову, теряя всё больше воздуха. Его красные губы бледнели, тонкое тело била судорога. Тобиас сжал щупальца, с силой выкручивая руки, сильнее сдавливая ноги, живот, шею и, притянув Поттера ближе, смотрел, как останавливается, замирает, стекленеет его взгляд. Тобиас не торопился — замер на самом дне, чтобы почувствовать, как остывает кожа, как замирает жизнь в мягком хрупком теле. * * * Возможно, показалось. Вполне возможно, что показалось. Вечер заканчивает день, в это время может показаться всё, что угодно. Тяжёлый вечер заканчивает тяжёлый день, и Тобиас рассеянно вспоминал муторный сон, казавшийся полнейшим абсурдом. Тобиас сидел за столом в своём кабинете, рассеянно разглядывал узкие плечи Поттера и думал о том, что вечером, после того, как закончился полный суеты день, может показаться всё, что угодно. Может показаться, что в глазах Поттера мелькнуло разочарование. — Мисс Лавгуд поможет вам выбрать тему для выступления, через полчаса я жду от вас два согласованных варианта, чтобы один из них мы смогли утвердить, — так сказал Тобиас, и в этот момент в глазах Поттера мелькнуло разочарование. Где-то далеко, во внешнем мире, за пределами стен института, бил в стальные подоконники дождь. Дождь — это звук. Скорбный, настойчивый. Надрывный звук воды по стали. Дождь стучал в подоконники, гремел несделанным, нерешённым. Альбус размашисто подписал очередной план действий. Не стоит благодарности. Исследовательский проект — в сторону, аспирантов — в сторону. Через неделю несделанное и нерешённое затопит кабинет по самые окна. Несделанного, нерешённого будет столько, что впору уже сейчас опускать руки, опускать плечи, опускаться с головой в мутную холодную воду. Семь вечера, и Тобиас позволил налить себе кофе, плотно закрыв ладонью чашку, чтобы защитить её от терпкого миндального мёда. После отъезда Северуса мисс Лавгуд — более приятная компания для мистера Поттера, чем профессор реставрации. Но в его глазах мелькнуло разочарование, и Тобиас вяло размышлял об этом, глядя в усталую черноту тёплой чашки. Поттер злился на него, и это было очевидно. Поттер винил его в спешном отъезде Северуса, и это было естественно. Поттер избегал его, и теперь согласился на конференцию из одного только страха перед отчислением. В логике фактов и доводов зияла дыра. Разочарование — вот что было в глазах Поттера. Разочарование от того, что Лавгуд, а не он сам будет заниматься его темой для конференции. Интерес. Интерес к кому бы то ни было — это мысли на грани саморазрушения, на грани самораспада, и всегда ясно, когда не следует... В очередной раз Тобиас мысленно смял все свои размышления и выбросил их в мусорную корзину со всей яростью, на которую был способен. Так и не притронувшись к кофе, он поднялся и сдержанно попрощался с Альбусом. Ему не следовало привлекать к подготовке Лавгуд. Ему не следовало брать в проект Поттера. Не следовало соглашаться на конференцию изначально. Но теперь, когда он привлёк, взял, согласился, нельзя было допустить даже тени сомнений. Дождь, стучавший по подоконнику в кабинете Альбуса, с двойным усердием накинулся на лестничные окна, широкими мазками распластываясь по стёклам. У двери в кабинет обнаружился гость. Тобиас замедлил шаг, с лёгким раздражением замечая, что гость то ли подслушивает, то ли не решается войти. В неверном свете коридорных ламп его длинные белые волосы приобрели неприятный желтоватый оттенок и, сочетаясь с ярко-жёлтым пиджаком, производили нелепое впечатление. Тобиас подавил презрительную усмешку — необходимость оставаться в рамках профессионального этикета заставляла его держать при себе своё мнение об облике и поведении коллег. — Добрый вечер... — негромко приветствовал он незваного гостя, но тот резким движением руки прервал его, чуть ли не прильнув к двери. Оттуда слышались тихие голоса мисс Лавгуд и Поттера: очевидно, их беседа вызывала огромный интерес у слушателя. — Я могу чем-то помочь? — Тобиас остановился в паре шагов от двери. — Профессор Лавгуд, если вам интересно, о чём говорят студенты в кабинете, вы можете войти и послушать. Уверяю вас, с той стороны двери слышимость куда лучше. — О, не сомневаюсь, Тобиас, — широко улыбнулся Лавгуд. — Вы безусловно правы. Но оттуда я не услышу ничего из того, что услышу отсюда, вы понимаете меня? Моё присутствие лишит мою дочь и её милого друга той свободы высказываний, которую они испытывают сейчас. Безусловно, дорогой Тобиас, вы можете возразить, что их слова не предназначены для моих ушей, но сделайте скидку на то, что там — моя дочь, и мне интересна её жизнь даже в той части, которая никак не касается меня. Увы, это слабость всех родителей. Думаю, вы поймёте меня — у вас ведь есть сын. Разве вы не хотите знать, о чём он разговаривает наедине со своей подругой? — Избавьте меня от таких предположений, — усмехнулся Тобиас. — Этого я хотел бы меньше всего. — Удивительно, — Лавгуд наконец отошёл от двери и покачал головой. — Родители всегда интересуются делами своих детей. — Всему нужно знать меру, — осторожно ответил Тобиас. — Вы думаете, я перегибаю палку? Ох, возможно, вы правы. Вы наверняка правы, но я ничего не могу с собой поделать! — Лавгуд невольно повысил голос и тут же зажал рот ладонью. — Послушайте, дорогой Тобиас, почему бы вам не зайти ко мне в кабинет, не выпить кофейку или чего покрепче? Вы выглядите очень уставшим. — Не откажусь. — Я случайно, совершенно случайно проходил мимо, — на лестнице Лавгуд обернулся и, озарив ясной улыбкой полумрак лестничного пролёта, несколько раз кивнул головой. — И услышал голос дочери из вашего кабинета. — Мой кабинет в тупиковом коридоре, — Тобиас скользнул хмурым взглядом по окну с разбрызганным дождём. — Куда вы шли? — К вам, конечно, — не растерялся Лавгуд. — К вам, мой дорогой друг! Бинс привёз из командировки редкий чай, и я хотел... — Не мелите чепухи, Бинс не был в командировках уже сотню лет. — Но на прошлой неделе он летал на два дня в Париж, как раз на выходные. Кабинет Лавгуда ютился в закутке первого этажа и был ещё меньше кабинета Тобиаса. Меньше по размеру и куда более захламленным. С трудом разместив жёсткий стул между стопкой книг, лежащей прямо на полу, и странного вида мешком с сомнительным содержимым, Тобиас привычно протёр пыльную чашку платком и, не дожидаясь, когда хозяин кабинета вспомнит о своём обещании, сам налил себе чай из ещё тёплого чайника. — Ну, что там у вас? — как обычно, Тобиас ждал затяжного монолога, но Лавгуд отчего-то молчал, глядя мимо своей чашки. — Не могу представить даже, что было бы со мной, если бы Луна уехала в другую страну, — наконец опомнившись, пробормотал Лавгуд. — Как бы я тут жил без неё... Неужели ты не скучаешь по сыну? — Ксенофилиус, — резче, чем хотелось бы, ответил Тобиас, — заметь, я не осуждаю и никак не комментирую твоё поведение под дверью моего кабинета. И я бы попросил тебя воздержаться от высказывания своего мнения на мой счёт. — О, не сердись, — Лавгуд обнажил ряд мелких белых зубов. — Я просто услышал... Вместо этого юноши, что сейчас с Луной пытается придумать, как не стать всеобщим посмешищем на конференции, должен был ехать твой сын, не так ли? — Не так. Я узнал о конференции уже после его отъезда. — Я давно тебя знаю, ты бы мог всё устроить. Более того, это было бы очень просто. Несмотря на тёплую и открытую улыбку Лавгуда, его глаза смотрели пронзительно холодно. — Я не хочу его видеть, — тихо сказал Тобиас. — Ни на этой конференции, ни когда-либо ещё. — Жаль, — Лавгуд притворно вздохнул. — Я думал, на расстоянии твои чувства потеплеют, и ты наконец поймёшь, каково это — быть отцом, быть примером для своего ребёнка, быть его лучшим другом, быть всем для него, давать ему всё, ничего не требуя взамен... Лавгуд запнулся на полуслове, внимательно глядя в глаза Тобиасу. — Но я вижу, всё стало ещё хуже. Лавгуд лил себе в чай янтарную жидкость из пузатой бутылки. На вопросительный взгляд Тобиас покачал головой. — Я за рулём. — Да брось, возьмёшь такси. Брезгливо поморщившись от запаха виски, Тобиас отодвинул бокал подальше. — Пойми, Тобиас, — Лавгуд сделал приличный глоток. — Все мы стараемся дать своим детям самое лучшее, что у нас есть. Осознанно или неосознанно. И даже ты. Твой сын — лучший на кафедре, ты учил его приёмам реставрации с детства, он знает всё об этих странных камнях или что вы там изучаете. Я знаю это, потому что Луна говорила мне. Мне или не мне — не важно, не смотри на меня так! Я — отец! И ты — отец, ты для сына — образец во всём. Ты передаёшь ему свои черты, не только внешние, — о да, вы очень похожи, те же глаза! — ты передаёшь ему лучшее, что в тебе есть, но вместе с тем и худшее, что в тебе есть. Он учится у тебя всему. И твоей любви, и твоей ненависти. Лавгуд отпил из чашки и выразительно посмотрел на нетронутый бокал Тобиаса. — И твоему равнодушию, и твоим попыткам убежать от проблем, и твоему агрессивному восприятию мира! А как он будет относиться к своим детям, ты подумал об этом? Вспомни своего отца, наверняка ты найдёшь с ним много общих черт — и положительных, и отрицательных. Часы на полке громко тикали. Их мерный звук отражался от множества зеркал, от стеклянных пластин, от фарфоровых статуэток и жёстких обложек журналов. Ксенофилиус говорил о своей дочери, о его сыне, о роли отцовства, немного о Поттере и ещё меньше — об Альбусе. Ксенофилиус улыбался всё более открыто, а его глаза блестели от виски. Ему нужно было выговориться, а Тобиас слушал, теряя драгоценное время, потому что гораздо безопаснее было сидеть здесь, в крохотном кабинете Лавгуда, чем подняться наверх — туда, где, возможно, всё ещё находился Поттер. Который, возможно, испытывал разочарование от необходимости проводить вечер в компании мисс Лавгуд. Который, возможно, предпочёл бы обсуждать способы не провалиться на конференции лично со своим преподавателем. Возможно. Вероятно. Маловероятно. Тобиас пытался оценить эту крайне малую вероятность, теряясь в потоках рассуждений Лавгуда. Холодное серое лицо Поттера с мягкими ярко-красными губами, судорожно выдыхающими воздух в тёмную речную воду, всё ещё стояло перед глазами. Подсознание мучило его, не давая спокойно спать по ночам, изводило бессмысленными снами. Позже, поднявшись в свой кабинет, выпроводив мисс Лавгуд к отцу, Тобиас мрачно всматривался в лохматый затылок Поттера, выискивающего на его полках нужную литературу для подготовки. Тобиас думал о том, что, быть может, зря оставил виски нетронутым. — Кажется, всё, — не серое и не бледное, самое обычное лицо Поттера выражало крайнюю серьёзность и сосредоточенность. — Я постараюсь до среды прочитать. — Мне не нужно, чтобы вы постарались, — Тобиас сложил в ящик документы со стола и поднялся. — Мне нужно, чтобы вы прочитали. И усвоили всё, что необходимо. Тобиас выпустил Поттера и, выключив свет в кабинете, вышел сам. Он закрыл дверь на ключ, проверил замок и, обернувшись, обнаружил, что Поттер всё ещё стоит рядом, извлекая куртку из рюкзака. — Вы знаете о существовании гардероба, мистер Поттер? — В такое время он всё равно уже закрыт. Дождь закончился, улица встретила их легкой прохладой и свежестью. — Я довезу вас до кампуса, — застегнув пальто на ходу, Тобиас проигнорировал яркие картинки из сна, снова мелькнувшие перед глазами. — Не нужно, я дождусь автобуса. — У вас в рюкзаке редкая и ценная литература, — Тобиас строго посмотрел на Поттера. — Я не могу так рисковать. — А ещё у вас редкий и ценный студент, — Поттер шагал рядом, глядя прямо перед собой, — и у вас нет времени готовить нового. — Это спорный момент, — усмехнулся Тобиас. — Но доля истины в этом есть. — Только доля? Мне кажется, в этом вся истина. — Радует, что вы настолько уверены в своих способностях, надеюсь, это проявится на конференции в полной мере. — И я надеюсь. Поттер замолчал. Он открыл дверь "Вольво" и забрался внутрь без приглашения, погрузившись в свои мысли как в холодные воды реки, его взгляд замер, остановился на одной точке где-то вдали. Тобиас ехал по полупустым улицам, гоня мутные мысли прочь из своей головы. Пусть они осаждают его разум ночью, пока он спит, но сейчас его главная задача — контролировать себя и не допускать ошибок, о которых потом можно пожалеть. — Доброй ночи, профессор. Взгляд Поттера — цепкий, быстрый, острый как бритва — полоснул по лицу, заставил воздух в лёгких сжаться в крошечную сферу и тяжело упасть на желудок. Возможно, показалось. Вполне возможно, что показалось. Вечер заканчивал день, в это время может показаться всё, что угодно. Тяжёлый вечер заканчивал тяжёлый день, и Тобиас готовился к муторным снам, от которых мучительно жарко просыпаться утром.