***
Следующее, что Гарри чувствует, это крепкие ладони Сириуса, подхватывающие его под белы рученьки и, отбивая последние колени, уволакивающие прямо по полу за ближайшую дверь. — Какого черта, Сириус? — шипит он, поднимаясь на локтях, как только за ними запирается дверь. — Святой Мерлин, мои ноги... — Тише ты, — обрывает его мужчина, прикладываясь ухом к двери. — Сам тише. Не шикай на меня. Сириус игнорирует его и, обернувшись, нервно взлохмачивает все еще влажные от пота, тяжелые кудри. — Это Ремус, — говорит он таким тоном, словно жизнь окончена. — Твою мать, это Ремус, Гарри. Что нам?.. — Успокойся. С чего бы Ремусу тут быть? Гарри оглядывается, пытаясь найти опору, чтобы подняться. Ноги все еще плохо слушаются, собственно, голова тоже — собрать мысли в кучу кажется непосильной задачей. В десяти шагах от него стоит незаправленная кровать. Поверх голого матраца накинут плед, поверх пледа — слой пыли. Чуть дальше, у двери, ведущей на балкон, пара кресел и чайный столик с пустой вазой. Окно занавешено темной плотной тканью, и в тонкую щелочку пробивается пара лучей, заставляя пылинки танцевать. Этой гостевой комнатой они не пользовались очень давно. В последний раз тут, кажется, оставалась Нарцисса в прошлом году на День Благодарения. В современных реалиях вряд ли ей придется еще хоть раз побывать в доме на Гриммо-двенадцать. С первого этажа в гостинной действительно раздается голос Ремуса: — Сириус? — зовет он. Сам же Сириус в панике оборачивается на пытающегося взобраться на пыльную кровать Гарри: — Что мне делать?! — шепчет он. — Для начала надень штаны, — невозмутимо отвечает Гарри. Сириус так и поступает, потому что, глядя правде в глаза, у Гарри самосознательности и уверенности — той самой, абсолютно эгоистичной и, может быть, все же немного не здоровой — на них двоих и еще на маленькую армию хватит. Ремус внизу встречает его усталым взглядом. У него мешки под глазами, щеки впали, а шрамы на лице будто обвели красным магловским маркером. Он улыбается, замечая Сириуса, спускающегося по лестнице, и неловко оглядывается, будто среди ждущих кресел и диванов ища, куда бы ему присесть. — Что, тяжелая ночка? — улыбается Блэк, выпуская друга из крепких объятий и благодаря волчьего бога за то, что после полнолуния у оборотней все их сверх-инстинкты совершенно бесполезны, и Ремус не унюхает все следы Гарри на его теле. Сириус уверен, что за такие мысли попадет в Ад, если тот вообще существует, но — Мерлина ради! — у него уже достаточно веских причин для путевки туда. Так что одной больше, одной меньше — разницы уже никакой. — Тяжелая жизнь, старик, — чуть хрипло отвечает Ремус. Блэк хлопает его по плечу, взмахом предлагая все же присесть, и сам опускается в соседнее кресло. Роль доброчестивого хозяина не самая его любимая. Объективно, он не очень хорош в том, чтобы принимать гостей. Быть может, маменька и папенька все же учили его этому, лет двадцать назад, но тогда он хотел плевать на всех их слова ровно с такой же высокой колокольни, что и сейчас. Ремус оправляет свой твидовый потертый пиджак и наконец откидывается на спинку кресла, позволяя себе глубоко вдохнуть. — Все еще не верится, — тихо говорит он. — Вся эта война... Неужели снова, Бродяга? Сириус неопределенно дергает плечом. Ностальгия вызывала у него неконтролируемые приступы самоненависти — не только по той причине, что он спит со своим крестником, своим приемным ребенком, сыном своих лучших друзей, и так далее по списку. В основном еще и потому, что Сириус был абсолютно греховно счастлив во всем том, что творит его безумие, подстегиваемое безнаказанностью и удовольствием. Говорят, что в горящем пламени гиены на самом деле нет огня. А то, что оплавляет кожу и заставляет кости трескаться — это пламя совести. Самое горячее из всех существующих. — Я не знаю, Ремус, — честно отвечает он. — Похоже на то. Люпин несколько раз кивает — не то его словам, не то каким-то собственным мыслям. Сириус бросает на него быстрый взгляд, пытаясь как раньше угадать по лицу, какую тему он затронет следующей. Но у него не получается. Ремус хоть и был его другом — последним и, глядя правде в глаза, единственным — кажется, Сириус давно променял его и их дружбу на потакание собственным демонам. Люпин еще минуту молча поглаживал себя по коленям, а потом, резко переменившись в лице, заговорил вновь. — Кстати, я давно хотел спросить, да все случая увидеться не было... — Он на мгновение запнулся, подбирая слова. — Вы с Гарри как, помирились? Сириус игнорирует панически пробегающую вдоль позвоночника дрожь и переспрашивает: — Помирились? Мы с ним вроде и не ссорились. — Нет-нет, — настаивает Ремус. — В прошлый раз, когда я был у вас, вы определенно ссорились. — Он вновь неловко заминается, а затем, понизив голос, словно кто-то мог их услышать, продолжает: — Сириус, у тебя была разбита губа, ты выглядел, как... он ударил тебя? Блэк упускает несколько смешков, вспоминая их прошлую встречу и то, в каком состоянии было его лицо — губы и скулы — после знакомства с зубами Гарри. — Ремус, мы повздорили. Это обычные семейные терки, никакого криминала. Уверяю тебя. И кстати, раз уж ты заговорил об этом, нам нужно видеться чаще, чем раз в несколько месяцев. Хотя бы для того, чтобы ты в случае чего предотвратил семейное насилие. Взмахнув рукой, Люпин смеется, оценив шутку, и порывается было что-то сказать, но его прерывают медленные шлепки босых ступней по лестнице. Гарри осторожно спускается, по пути через голову натягивая какую-то серую пайту явно не первой свежести и на добрых десять размеров больше. К счастью нервной системы Сириуса на мальчишке есть еще и штаны, так что с виду он совсем не выглядит так, будто полчаса назад его затрахали до разъезжающихся коленей и потери сознания. — Сириус, нам нужно убрать ковры. Если вся эта ваша кагала припрется сюда, коврам настанет конец. — Гарри проходит в гостинную и через спинку соскальзывает на диван, блаженно на нем растягиваясь. — Привет, Ремус. Давно не виделись. Сириус улыбается его наигранной отрешенности и невозмутимости и окидывает взглядом его прикрытые пайтой засосы и укусы на спине, шее и руках. — Ковры, да, — говорит он так, будто все абсолютно и до абсурдности в порядке. — Я бы еще убрал все канделябры и столовое серебро. — Столовое серебро? Ты что, собираешься приглашать их за стол? Я надеялся, что предоставляемая территория ограничится гостинной. Ремус неловко откашливается — не то привлекая внимание, не то от поврежденного горла. Он, конечно, никогда даже в юные студенческие годы не производил впечатления здорового человека. Всегда слишком худой, слишком бледный, слишком безэмоциональный. Но в последнее время ему будто стало хуже, и даже Сириус, который знал его с одиннадцати лет, перестал узнавать в нем того Ремуса Люпина. — Кажется, вы, ребята, в порядке, — задумчиво говорит он. — Конечно, — улыбается Гарри в ответ. — Нет, ну... Вроде как идет война, да, но мы в порядке. В отличи от тебя, Ремус. Выглядишь ужасно. Люпин снова смеется и растирает лицо ладонями. На тыльной стороне его рук россыпь царапин — будто он извалялся в острых кустах малины — а под ногтями где-то даже остались кусочки грязи. Он измучен и истощен, почти на грани. И все же он здесь, думает Гарри, пришел на собрание Великого Ордена Феникса. Один из тех, кто ринется грудью под проклятия Пожирателей, станет пушечным мясом, сделает так, как ему скажет. Печально до толстолобой тупости и совершенно необратимо. Гарри мотает головой, пытаясь выкинуть неутешительные мысли из головы. На удивление это срабатывает. Он поднимается с дивана, упирает руки в бока и незамутненным взглядом оглядывает пространство первого этажа дома на Гриммо-двенадцать. За час втроем они все же успевают убрать ковры, любые вещи из драгоценных металлов и даже домотканые еще пра-пра-бабулей-Блэк полотенца. Двумя волшебными палочками управляться быстрее, чем одной, поэтому Гарри оставляет всю физическую работу на магию, а сам принимает роль командующего. Он стоит внизу, в холле, опираясь на стену напротив входной двери, думая о том, стоит ли на всякий случай убрать все зонты из подставки. С другой стороны, зонты уже достаточно старые, и если их кто-нибудь умыкнет, то будет повод купить новые, но... — Гарри, — окликает его чуть настороженный голос Ремуса, когда тот выходит из-за угла. — Все в порядке? — Да. Вы закончили с диванными подушками? Ремус кивает и оглядывает стену за его спиной. Он усмехается, качает головой и делает крошечный, но заметный шаг назад. — Ты помнишь, — начинает Ремус, — раньше на это стене висел портрет... — Бабушки Вальбурги, — заканчивает за него Гарри. — Мерзкая вечно кричащая старуха. Сириус снял его, когда... Несколько месяцев назад. Гарри вспоминает, как они ввалились домой после того, как шатались по Лондону всю ночь, целуясь и совершенно не обращая внимание на то, что портрет достопочтенной матушки Сириуса молчит — впервые за все время, что там висел. Потом Гарри помнит, как используя все способы, что только смогли найти в библиотеке Блэков, они отрывали портрет от стены и сжигали его на заднем дворе. С тех пор тканевые грязно-бежевого цвета обои холла сменились на новые серо-голубые, идеально, по скромному мнению Гарри, подходящие к деревянным панелям. — Это к лучшему, — задумчиво говорит Ремус. И Гарри может с ним только согласиться.***
Орденцы приходят один за одним, заполняя их дом, как насекомые плантации Южной Америки в 50-х. Первой приходит Тонкс. Она по очереди обнимает каждого из них — даже Ремуса — и идет на кухню в поисках чего-нибудь съестного. «Чувствуй себя как дома, Дора», — кричит ей в спину Гарри, получая в ответ средний палец и наивно полагая, что девушка будет единственной из всех, кто позволит себе фривольное поведение. Как бы ни так. Следом за ней скопом приходит все семейство Уизли — Артур и Молли (Сириус приветствует их как старых друзей, будто вмиг позабыв обо всех конфликтах, а Гарри достаются тиски жеманных объятий миссис Уизли и слишком крепкое рукопожатие Артура), их старшие сыновья (Билл и Чарли; Гарри, конечно, не запоминает кто из них кто), близнецы (шугающиеся Сириуса и подмигивающие Гарри) и, конечно, Рональд, волочащий за собой две оставшиеся части Золотого Трио «плюс» Джинни Уизли. Потом появляются авроры (их Гарри не представляют), еще несколько одетых в странные обноски людей и, наконец, когда из камина черной тенью, будто дементор, появляется профессор Снейп, детям (а в том числе и Гарри) велят идти наверх. И если раньше Гарри думал, что с развитием его социального поведения все в порядке, то это, пожалуй, самый яркий пример того, насколько он может ошибаться. — У тебя тут миленько, — первой подает голос Гермиона Грейнджер, когда он приводит всех из определенной миссис Уизли категории «дети» к себе. Гарри оглядывает свою комнату беглым взглядом, зная, что ничего нового он в ней не увидит. Все ровно так же, как было несколько месяцев назад, когда он с концами переехал в комнату Сириуса. Высокий шкаф из темного дерева (пустой, если не считать всякой завалявшейся мелочи), диван с подушками и засунутым под ними скомканным пледом и кресло у камина, рядом на столике горой свалены какие-то старые книги, о которых он уже давно забыл, и пара-тройка пустых чашек; на письменном столе все пространство по большей части завалено металлическими прутиками и инструментами — это Гарри как-то пытался сам сделать клетку для их филина, но потом забросил (откуда он мог знать, что глупая птица окажется слишком свободолюбивой?); на тумбочке у кое-как заправленной кровати стоит еще несколько разноцветных пустых чашек и лежит чехол из-под запасных очков, который Гарри так долго искал перед отъездом в Хогвартс. Его комната была обычной комнатой обычного мальчишки, вот только сам мальчишка и не помнил, когда в последний раз до сегодняшнего дня в нее заглядывал. — Немного не прибрано, — тихо отмечает Гарри. Рон, плюхаясь на его диван — благо не всколыхнулся столб пыли — недовольно зевает и закидывает руки за голову. — Это ты еще мою не видел, — говорит он. — Мама начинает орать каждый раз, как заходит ко мне. Наверное, профессор Блэк не очень строг с этим. Он нет, хочет сказать Гарри. И это правда — чистотой и порядком в доме обременен в основном сам Гарри. Но не часто. И не в своей-не-своей комнате. — А, погоди-ка, — продолжает Уизли, — разве у вас нет домовика? Глаза Грейнджер расширяется, когда она слышит намек на любимую тему и свободные уши для проповеди. — Вот видишь, Рональд, — гордо, будто в том была ее заслуга, заявляет она. — Не все, как ты, стремятся использовать труд подневольных существ. — Вообще-то, — прерывает ее Гарри, — у нас есть домовик, но он очень старый и... немного не в себе. Он, конечно, опускает тот факт, что когда они с Сириусом сожгли портрет леди Блэк, Кричер стал совсем безумным и истеричным комком агрессии и самобичевания. Может быть, он уже давно залез в какую-нибудь ныру и подох там — Гарри давно его не видел. И не желал. К грязной, сквернословящей, как и его покойная хозяйка, твари он не испытывал ни капли положительных чувств. Гарри усаживается в единственное кресло, девочки — Гермиона и Джинни, подвинув ноги Рона, устраиваются на диване, а Невилл, неловко потоптавшись на месте, усаживается на темно-серый пуф (Гарри и забыл, что что-то подобное в его комнате вообще было). — А где Фред и Джордж? — спрашивает Джинни, озираясь. — Они взяли с собой удлинители ушей, чтобы подслушать «взрослые» разговоры, — отвечает ей Рон, показывая пальцами кавычки, а затем гневно уставляется на Гермиону. — И я бы пошел с ними, если бы не кое-кто. Та недовольно фыркает, откидывая волосы за спину, и лезет в свой рюкзак. — Ну, если никто все равно не может придумать ничего лучше подслушивания, — авторитетно говорит она, доставая учебники и пергаменты, — предлагаю заняться домашним заданием, чтобы провести время с пользой. Гарри тяжело вздыхает (как и все остальные, исключая Гермиону) и мысленно просит Мерлина и Моргану, чтобы этот цирк поскорее закончился.