***
— ...Таким образом, когда солнечные лучи падают на эту поверхность, они превращаются в частички электричества, о которых я только что вам говорил, и... Артур Уизли вертел в руках черную пластинку из непонятного материала, которую гордо называл солнечной батареей. Он крутил ее одним боком, вторым, демонстрируя со всех сторон собравшимся на обед орденцам, но никто совершенно не хотел понимать, как же все-таки работает эта магловская, несомненно гениальная разработка. Никто, кроме, конечно, Гермионы Грейнджер. — Вы не совсем правы, Артур, — авторитетно заявляла она. — Частицы солнечного света — кстати, они называются фотоны — совершенно ни во что не превращаются. Они, попадая на поверхность полупроводника — кстати, состоящего из германия и кремния — выбивают с его поверхности электроны, которые потом... — Причем тут Германия?.. — недовольно бурчал Рон. — Не Германия, Рональд, а германий. Это... Гарри устало вздыхает и вилкой равнодушно переворачивает нетронутый кусок запеканки на другой бок. Тот с неприятным видом и звуком шмякается в размазанный соус. Рядом с ним неловко ерзает на своем стуле Невилл, умявший по меньшей мере две, а то и три порции фирменной запеканки миссис Уизли. Гарри думает, что это только потому, что еду по тарелкам сегодня услужливо раскладывала Джинни, а о теплых чувствах Избранного к младшей Уизли в Гриффиндоре не было известно только идиоту. — Гарри, — внезапно окликает его миссис Уизли, заставляя подпрыгнуть от испуга. — Милый, ты совсем ничего не съел. Ты хорошо себя чувствуешь? Гарри морщится и садится ровнее. — Все очень вкусно, Молли, но я не голоден. Спасибо. — Но как же так? Вы ведь только позавтракали в школе, а уже второй час дня. Время обеда. Гарри не уточняет, что субботнюю школьную овсянку он не переносит в принципе, и что если так посчитать, то он не ел со вчерашнего вечера. Начавшуюся тираду Молли Уизли прерывает вежливый, но строгий голос Сириуса, что сидел напротив Гарри. — Не приставай к нему, Молли. Он уже большой мальчик и сам разберется, хочет он есть или нет. — Он с тихим шорохом откладывает свежий «Пророк», и Гарри дарит ему короткий благодарный взгляд. Тарелка самого Сириуса блестит от чистоты, но это потому, что он так ничего и не положил в нее за весь обед. Молли поджав губы от досады на то, что ей не дали его повоспитывать, замолкает и возвращает все внимание Артуру и Гермионе, продолжающим свой спор. Гарри замечает на себе беглые взгляды Рона и Невилла, привыкших к тоталитаризму и матриархату в семье, и прячет торжествующую улыбку в стакане с соком. Сириус с противоположной стороны стола отзеркаливает его усмешку и едва заметно закатывает глаза. В уголках его глаз появляются крохотные лучики-морщинки, и он весь светится, словно солнце. Вот-вот та самая магловская батарея мистера Уизли заработает, думает Гарри, пока в его голове появляется не самая гениальная, но от того не менее прекрасная идея. Он отставляет полупустой стакан и чуть съезжает по стулу ниже, протягивая ноги под столом. За пятки стаскивает слабо зашнурованные кроссовки на босу ногу и, приподняв край скатерти, чтобы подсмотреть, дотягивается пальцами до голени Сириуса. Тот испуганно подскакивает на месте, неловко оглядываясь, а когда ловит хитрый взгляд Гарри, его закушенную губу и чуть вздернутую в вызове бровь, успокаивается. Он подозрительно щурится, бросая беглый взгляд на поглощенных разговором Артура, Молли и Гермиону, тихо о чем-то шушукающихся близнецов, скучающе ковыряющихся в тарелке Невилла и Рона и Джинни, тайком от бдительного взора матери листающую «Ведьмополитен». Ну и какого черта ты делаешь? Гарри проходится языком по губам и холодной ступней пробирается под его широкую штанину домашних джинс, задирая ткань до самого колена. — Пристаю к тебе. Сейчас не время и не место, — Сириус хмурит брови, и это почти выглядит грозно, если бы Гарри не чувствовал, как дыбом становятся волоски на его ноге. Ты прав, — совершенно невинно отвечает закатыванием глаз Гарри и отстраняется, чтобы в следующую секунду соскользнуть со стула еще ниже, практически ложась на нем спиной, и самыми кончиками пальцев ноги уткнуться в ширинку штанов Сириуса. Тот рывком хватает воздух, его глаза чуть округляются, а костяшки на руке, крепко сжимающей стекло стакана, белеют. Он посылает Гарри самый свой убийственный взгляд, обычно заставляющих неугомонных студентов мгновенно заткнуться и сидеть тише воды ниже травы. Но вот Гарри чуть двигает ступней, и эти обжигающие глаза обреченно закрываются. Гарри чувствует, как горячая ладонь Сириуса обхватывает его щиколотку, крепко удерживая и не позволяя шевелиться. Он откидывает голову назад, зная, что в вороте свитера видны еще не сошедшие следы зубов — фиолетовые и красные, с затягивающимися ранками. Глаза мужчины напротив темнеют, и да, это именно то, чего добивался Гарри. Реакции. Внимания. Всего, что у него есть, сосредоточенного лишь на нем одном. А глаза за очками закрываются сами собой, вместо окружающего мира с удовольствием наблюдая за расцветающими цветастыми пятнами. И это потрясающе. Настолько, что зажатая в огненные тиски ступня заходится дрожью, электрическими разрядами и трепетом там, где плоть касается плоти. На лице Сириуса — торжество, перемешанное с мучениями и жаждой. Гарри так хочет послать ему знак, прося отпустить или, наоборот, притянуть ближе, заменить агонию бездействия хоть чем-нибудь.. Мужчина отставляет стакан на стол с тихим, не привлекающим внимание внешнего мира стуком, и опускает руку под стол. Касается центра ступни, нежно, с усилием надавливая на какую-то особенную точку так, что у Гарри перед глазами искры в цвет волос Уизли скачут. Каждый пальчик на ноге начиная с мизинца по очереди оттягивают до тихого — не слышимого, но чувствуемого — щелчка суставов, заставляя кровь и дрожь циркулировать по телу с удвоенной силой. Гарри думает, что его бедное несчастное сердце, отданное на растерзание подростковым гормонам и чертовому блэковскому безумию, совершенно точно, до крайности абсолютно не вынесет такого творческого подхода к онанизму. Ему хочется, чтобы те же сильные горячие руки, удерживающие его ступню, сжались на его горле, перекрыв всякий доступ к воздуху и к реальности, оттянули его волосы, заставив прогнуться, и приковали запястья к полу без единой надежды на освобождение. — Блятьблятьблять, — срывается едва слышно сквозь сцепленные зубы. И Гарри ненавидит то, как в победной ухмылке растягиваются губы Сириуса. Ему так хочется вцепиться ему в лицо — пальцами, зубами, губами — хоть чем-нибудь. Стереть эту надменность. Прогнуть его под себя. Прогнуться самому. Сириус, лишь на мгновение оторвав от него взгляд и приподняв плененную ногу, щелкает пуговицей на штанах и тихо вжикает бегунком молнии маггловских, затертых джинс. А потом Гарри чувствует, как холодных пальцев его ноги касается что-то уже по-настоящему кипяточное. Намного горячее, намного мягче ладони. Влажное. Бархатистое. Пускающее волны дрожи по всему телу одну за другой. Он прикрывает глаза и зажимает ладонью рот, предостерегая готовые сорваться с языка новые ругательства и стоны. Откидывается на высокую спинку стула еще сильнее, едва не наклоняясь вместе с ним, и выгибает спину. Смотри, хочет простонать он, смотри только на меня, Сириус. И представляй себе то, что ты мог бы сделать со мной на этом самом чертовом столе, не будь здесь всех этих людей. Мечтать о боли — дурная привычка. Сродни самой сильной из всех зависимостей. Гарри знает об этом лучше других. Фантазиями желания не удовлетворить. Это он тоже знает. А толку-то от этих знаний, если сейчас он и вздохнуть не может. Толку от всего, существующего вокруг, если это все не то, чего он хочет, чего он жаждет больше всего на свете, и что непрестанно ускользает сквозь пальцы протянутой руки. Или, в данном случае, ноги. Член Сириуса твердый, горячий. Гарри чувствует, как под властными движениями чужой руки его пальцев касается крайняя плоть, скользящая вверх и вниз. Он чуть шевелится, но хватка предостерегающе усиливается, пережимая крохотные синеющие на щиколотке вены, лишая ногу кровообращения, отчего она становится еще холодней. Отчего жар чувствуется лишь сильнее. Гарри даже не осознает, что его собственная ладонь давно до боли стискивается на члене сквозь штаны. Не поглаживая, не резко надрачивая — удерживая, как падающий со скалы хватается за острые грани камней. Внезапно его щиколотку сжимают так крепко, что он почти взвизгивает, не столько от боли, сколько от резко откатившего назад оргазма. Плечи перетряхивает неприятной судорогой, и он недовольно уставляется на Сириуса. Впрочем, тот на него совершенно не смотрит. Он смотрит на Молли Уизли. Его губы шевелятся, на чуть покрасневших щеках агрессивно играют желваки. До Гарри медленно, сквозь пелену тумана доходит, что они о чем-то говорят. Он торопливо дергает свою ногу назад, вырывая из совершенно вмиг ослабленной хватки и натягивая кроссовку. Жар затопляет скулы и шею, заставляя расцветать красные пятна, и Гарри садится ровно, оправляя воротник своего свитера. Будто пытаясь спрятаться в нем. — Сириус, — доносится до него голос миссис Уизли. — Я не нашла сервиз для чая. Гарри отрешенно пытается вспомнить, а есть ли у них вообще сервиз. Ну, нет, он, конечно, где-то точно есть, наверняка ревностно охраняемый Кричером в какой-нибудь грязной дыре с кучей темной магии вокруг. Блэк на месте чуть ерзает — штаны застегивает, мстительно думает Гарри — и, прочистив горло, хриплым голосом отвечает: — Да, да, конечно, он в... эм... — он бросает неловкий взгляд на Гарри, точно так же не зная, где вообще что-то подобное может быть в их доме. — Я принесу, — наконец выдавливает он из себя, а потом: — Гарри, пойдем, поможешь. Сам же Гарри может только пискнуть тихое «Конечно» и быстро, чуть боком, выскользнуть из-за стола.***
На кухне, залитой солнечным светом и со все еще витавшими в воздухе ароматами стряпни Молли, Сириус первым делом закрывает створку высокой двери. А потом подхватывает Гарри, будто тот ничего не весит, и с размаху швыряет его на столешницу так, что тот ударяется затылком о висящие шкафчики, и слышится звон барахла в них. На боль Гарри не обращает совершенно никакого внимания, за отворот футболки притягивая Сириуса к себе и нет, не целуя его — вгрызаясь в губы с такой яростью и жаждой крови, что увидь их кто со стороны, скорее подумал бы, что они и вправду лишь дикие животные, заточенные в человеческие оболочки. Сириус в горсть сгребает его отросшие на затылке волосы и заставляет запрокинуть голову. Гарри сопротивляется, не желая уступать, но хватка все настойчивее и жестче, заставляет прогнуться, так, что кажется вот-вот — и переломит шею пополам, являя миру ало-огненный фонтан крови. И мальчишка все же поддается, открывая беззащитное, истерзанное горло, бесстыдно и с удовольствием подставляя его зубам для новых увечий. — Сириус... — слабо хрипит он не то от внезапной боли, не то в мольбе продолжить. Мужчина в ответ совершенно по-собачьи скалится и рычит, крепче прижимая своего мальчишку к себе, стискивая пальцами кожу, натянутую на ребрах, и оставляя там мгновенно наливающиеся синяки поверх старых, уже желтеющих и сливающихся с теми, что были до них. Гарри расцепляет ноги за его спиной и отталкивает от себя озверевшего мужчину. Но силы хватает всего на пару шагов назад, и Сириус рвется обратно. — Хватит жрать меня, — рычит Гарри ему в губы. — Сделай уже что-нибудь, или я сейчас взорвусь ко всем чертям. Словно подкошенный словами, Сириус опускается на колени меж его разведенных ног и на секунду прижимается лицом к внутренней части бедра. Несколько раз глубоко вздыхает, опаляя сквозь ткань штанов горячим дыханием. Руками обхватывает его за бедра, хватаясь, как за спасительную шлюпку. — Могу я?.. — тихо шепчет он, не поднимая взгляда. Гарри с недовольным, раздраженным стоном запрокидывает голову, запускает пальцы в его тяжелые, густые кудри волос и с силой дергает на себя, заставляя поднять голову, и вжимает его лицом в ширинку своих штанов. Оторванная, отлетевшая куда-то в сторону пуговица и торопливый вжик молнии — Гарри приподнимает бедра, помогая Сириусу стянуть с себя штаны, а тот, спустив их до колен, восхищенно присвистывает. — Трусов не надел — морально готов. — Займи свой рот, или, клянусь Мерлином, я тебя зааважу, — рычит Гарри, вновь дергая его на себя. Сириус контрастно мягким поцелуем касается его живота, широким мазком теплого языка мажет по впадинке пупка, и ладонью обхватывает истекающий, едва не звенящий напряжением член. Его рука издевательски медленная, ласкающая так нежно-нежно, словно пытаясь успокоить бушующую в теле бурю. Почти ленивая, как вернувшийся домой трудяга после долгого рабочего дня. Такая, будто Сириус, мордредегораздери, не отдрачивает ему, пока за соседней стенкой сидят люди и ждут, что они вернутся с минуты на минуту. — Не хочу тебя торопить, — на выдохе бормочет Гарри, чувствуя, как сжигающая буря эмоций унимается под неторопливыми любящими прикосновениями, — но нас, вообще-то, ждут... — Пусть ждут, — мурлыкает откуда-то снизу голос Сириуса. Когда он наконец опускается ртом на его член, Гарри почти на грани того, чтобы начать умолять. Он ерзает, тянет Сируса за волосы, пытаясь натянуть на себя, но ничего не получается. Его будто пытают. Медленно и ради собственного удовольствия. Гарри отчаянно дергается, но Сириус лишь ладонью хлопает его по влажному, потному бедру и недовольно мычит, веля лежать смирно. Он опускается вверх-вниз еще несколько раз и выпускает его член изо рта с чавкающим мокрым звуком. — Куда ты хочешь кончить? — хрипло спрашивает Сириус у ничего не соображающего Гарри, едва не рвущему на себе волосы. — А у меня много вариантов? — Ну... давай посмотрим, — наигранно заинтересованно задумывается мужчина. Он полностью опускается на колени, опирается локтем на подрагивающую ногу Гарри и подпирает подбородок ладонью, и все это продолжая как ни в чем не бывало поглаживать его член. — В мою руку, — начинает перечислять он так, будто диктует порядок действий студентам на занятии, — на лицо. Или в свои штаны. Гарри недовольно стонет, несколько раз прикладываясь затылком о столешницу. Сириус иногда бывает до абсурда невыносимым. — Выбираю твой рот. — Такого варианта нет, — ласково отвечает он и еще раз проходится языком по его члену, задерживаясь на самой головке. — Ладно, — выдыхает Гарри. — И... Что я должен сделать, чтобы этот вариант появился? — Мм, даже не знаю... Может быть, у тебя бы получилось быть немного более... покладистым? — воркует он, прерываясь на легкие касания зубами — так, как до особенно ярких искр перед глазами нравится Гарри — у основания члена. — Послушным, — продолжает он, — не спорить с профессорами и не быть последней сукой с однокурсниками. Сириус отстраняется, когда чувствует, что Гарри уже на грани, и одаривает его невинной улыбкой. — Твой рот, конечно, лучшее, что могло случиться с этим миром после твоего члена, Сириус, но цена как-то... высоковата, не находишь? — Высоковата, но реальна? — уточняет мужчина. Он приподнимается, собирает предэякулят, стекающий по красному, подрагивающему члену, и влажным пальцем надавливает на вмиг сжавшуюся дырочку, вырывая из приоткрытых губ извивающегося мальчишки хрипы и заставляя его давиться воздухом. — Когда захочу? — неверящим шепотом спрашивает Гарри, вмиг теряя всю спесь. Сириус утвердительно мычит, оставляя укус на выступающей тазобедренной косточке. — Уверен, мы сможем сторговаться, — наконец отвечает Гарри, вновь сгребая его волосы в кулак. — Значит, по рукам? — уточняет Сириус — наконец-то! — склоняясь над его членом так, как нужно. — Да... — Да? — недовольно переспрашивает он, чуть отстраняясь. — Да, сэр, — мгновенно исправляется Гарри, вновь притягивая его голову к себе. Когда минутой спустя в кухню заходит Молли Уизли, узнать, куда пропали хозяева дома, она никого не находит. А искомый сервиз после быстрого осмотра оказывается во втором шкафчике справа. Женщина недовольно окидывает взглядом столы, серванты и кухонную утварь, завистливо сетуя на то, что такое богатство оказалось в руках нахального мальчишки, не уважающего взрослых, и его к сожалению заядлого холостяка опекуна.***
Часы на запястье показывают десять минут одиннадцатого. Гарри недовольно пару раз стукает по циферблату пальцем, надеясь, что те нагло врут и сейчас на самом деле уже время последней пары. Но нет. Стрелки остаются неподвижными, а это значит, что кроме УзМС, который он проспал, осталось еще сдвоенное Зельеварение — со слизеринцами, потом обед и добивающие Прорицания. Он оглядывает коридор, по которому только что стремглав промчалась одна из близняшек Патил, и несколько минут думает о том, что если он прогуляет одни зелья, то идти на вторые — самоубийство. В последнее время, со всеми этими собраниями Ордена и их с Сириусом игрой в гостеприимных хозяев, Снейпа в его жизни стало слишком много — лекция в среду и сдвоенная практика в пятницу, плюс те пара минут, которые он видит его в своем собственном доме, и плюс те бесконечные отработки, которые ему назначают за каждое прогулянное занятие. Итого — непозволительно много. Потом Гарри вспоминает, что на тех выходных пообещал Сириусу постараться взяться за ум. С одной стороны, прогулять очередные зелья это, конечно, грубое нарушение собственного обещания, а слово свое Гарри старался всегда держать — особенно данное Сириусу. Ну, или хотя бы данное Сириусу. Но с другой... За прошедшие учебные пять дней он ни разу не сцепился ни с кем из Гриффиндора, не считая визжащих младшекурсников, которые взбесились именно в тот вечер, когда его мучала мигрень, и придурка МакЛаггена, который стоял в проходе, мешая Гарри пройти, но Кормак — кретин, так что это не считается. И последние два дня он посещал все занятия, действительно все, даже вчера был на Полетах. Сириус, зная, как Гарри их ненавидит, должен оценить этот жест. Так что за неделю (не считая пятницы, она всегда шла наперекосяк) он пропустил одно Зельеварение, одни Чары и опоздал на полчаса к МакГонагалл, которая (старая перечница), наверняка, уже настучала об этом Сириусу. Часы на запястье отсчитали еще две минуты, и Гарри решил, что раз уж он уже опоздал, то и ладно — нельзя вот так просто взять и исправиться, ведь так? Любой процесс должен быть постепенным, чтобы не стрессовать организм. Он запахивает теплую мантию, обматываясь шарфом, натягивает перчатки и закидывает на плечо сумку с валяющимся там еще с прошлого курса куском пергамента и полузасохшей чернильницей. На выходе из Замка он осторожно обходит покрытые чарами скольжения ступеньки (спасибо сделке с близнецами, он теперь знает обо всех их проделках) и под пронизывающим ветром торопливо направляется в сторону Запретного Леса. Там, на дальней полянке, как он и предполагал, среди стаи сегодня особенно уродливых фестралов стоит Лавгуд, прямо с ладоней кормя тварей яблоками и кусочками сахара. Ее длинные светлые, нечесаные волосы развиваются на ветру, ничем не скрепленные. Из-за прядей выглядывают покрасневшие от холода уши с сережками-редисками. Чуть поодаль валяется ее сумка, так же как и сумка Гарри — не используемая по назначению: из приоткрытой застежки выглядывает ботинок, при том только один, смятые страницы «Придиры» и длинные, заботливо обернутые синим шарфом Рейвенкло стебли папоротника, которые она наверняка опять сперла у Спраут, свято веря в то, что акромантулам они понравятся в качестве угощения. Гарри не мог сказать, что они с ней были друзьями или хорошими знакомыми. Пожалуй, они использовали друг друга как свободные уши. Кто-то, кому можно выговориться, вылить все свои проблемы и быть уверенным в том, что никуда дальше рассказанное не пойдет по сплетням. Сам Гарри часто жаловался ей на то, какие все кругом идиоты, а когда осознал свои чувства к Сириусу, завуалированно рассказывал ей о своих проблемах на личном фронте с «ты ее все равно не знаешь, она не из Хогвартса». А Полумна рассказывала ему о том, что ее кизляки ссорятся с еще какими-то там тварями, и что домовые опять уперли ее вещи — хотя Гарри неустанно повторял ей, что вещи ее прячут вовсе не мифические домовые. И ровно настолько, насколько Гарри было наплевать на ее выдуманных существ, Луне было наплевать на то, что рассказывает он. Иногда он даже думал о том, чтобы на самом деле рассказать ей о том, что происходит между ним и Сириусом, зная, что она не осудит и никому не расскажет, но все отчего-то не решался. Он несколько минут наблюдает за тем, как вожак стаи обходит девушку по кругу, пытаясь поймать разлетающиеся на ветру нити ее волос, а она, смеясь, треплет его по холке. — Блэк! — зовет она, взмахнув рукой, отчего самые боязливые жеребцы шугаются в стороны. — Я знала, что ты придешь. — Как ты могла об этом знать? — спрашивает он, а затем уже привычно поправляет: — Я Поттер. — Я всегда знаю, когда ты хочешь меня видеть. Она смеется, лишь неопределенно ведя плечами, и Гарри подходит ближе, сторонясь фестралов. — Они тебе все так же не нравятся? — грустно спрашивает Луна. — Они мне не «не нравятся». Я просто не хочу их трогать. — Гарри кивает на ее распотрошенную сумку. — Акромантулы так и не приходили за своим папоротником? Луна с мягкой улыбкой качает головой и зарывается лицом в клоки гривы вожака стаи. — Нет, — едва слышно говорит она, так, словно встреча с огромными, смертоносными пауками — цель ее жизни. — Может быть, я им не нравлюсь... — А затем, будто сменили пластинку, она вновь улыбается яркой улыбкой. — Как твои дела, Блэк? Твоим мозгошмыгам лучше. Гарри закатывает глаза и опускается на поваленную корягу, закидывая ногу на ногу. Фестралы, к счастью, теряют к нему всякий интерес, возвращаясь к своей любимице и довольно притоптывая каждый раз, когда она хлопает их по бокам или холке. — Да, наверное, это потому, что моя совесть сегодня в порядке. — Твоя совесть? — вновь заливается она радостным смехом. — Разве она у тебя есть? — Иногда мне кажется, что да. И я ненавижу такие дни. Она качает головой, и ее волосы путаются пуще прежнего. — Ты ненавидишь не дни, Блэк... — Поттер. — ...Ты ненавидишь людей, которые тебя окружают в эти дни. Гарри устало прикрывает глаза, пряча замерзший нос в шарф, и мысленно проклинает то, как эта полоумная каждый раз метко бьет в цели. — Хотя, — продолжает она, больше обращаясь к фестралам, чем к нему, — я мало, что знаю о ненависти. Тут, уж прости, я тебе не советчик. Гарри лишь пожимает плечами. Ему нет дела до ее видения мира или очередных гениальный мыслей — если ему нужна будет помощь, он пойдет к психотерапевту. Как только признается себе, что она ему действительно нужна. — Как там ваш кружок по интересам? — спрашивает Гарри, прерывая ее мычание какой-то назойливой мелодии себе под нос. — Армия Дамблдора, — гордо произносит она. — Что, прости? — Так мы называемся. — И какой идиот это придумал? Лавгуд безмолвно пожимает плечами в ответ. Ее неспособность обижаться даже на прямые оскорбления — это, пожалуй, то, что Гарри ценит в ней прежде всего. — Может, ты хочешь присоединиться к нам? — с надеждой спрашивает она. — Тогда бы... — она мгновенно затыкается, разве что рот ладошками не прикрывает, и смотрит на него чуть испуганным и полными вины глазами. Гарри усмехается и, пару раз хлопнув себя по коленям, поднимается — Договаривай, раз начала, Лавгуд. — Пообещай, что не обидишься. — Гарри взмахивает рукой, уже зная, что услышит, давая ей разрешение говорить не подбирая слов. — Профессор Блэк бы здорово нам помог с Амбридж, — тихо, виновато говорит Луна, подходя к нему ближе. — Ты знаешь, она запретила организацию любых клубов, не согласованных с ней. А ты... Сам же видел, как профессор Блэк поставил эту розовую жабу на место... — Ого, — присвистывает Поттер, — я думал, ненависть это не про тебя. Он стягивает с шеи свой гриффиндорский шарф и осторожно опускает теплую шерстяную ткань на ее топорщащиеся волосы, прикрывая красные от холода и ветра уши. Луна устало на него смотрит, пряча лицо в тепло. — Если бы ты был в А-Д, то профессор Блэк бы... ну, защитил нас от нее. Гарри усмехается, закидывает на плечо свою сумку и подбирает сумку Луны и разворачивается в сторону Замка. — Что ж вы за армия такая, если вам нужна защита, мм?